Первомайские подарки и салюты 1 страница

Наши товарищи, прибывшие на линию железной дороги Крулевщизна — Полоцк, обнаружили, что вра­жеские поезда мчатся с огромной скоростью на во­сток и запад, магистраль действует как часы и почти нет никакой охраны. Военизированный патруль прохо­дил по полотну не чаще чем через два-три часа. Все остальное время делай около рельсов что угодно.

К нашему стыду, за первые восемь месяцев войны у гитлеровцев в этом районе не было совершено ни одного крушения поезда. Ни мы, ни местные комму­нисты, ни бойцы и командиры Красной Армии, попав­шие в окружение, не могли использовать даже опыта сибирских партизан, сбрасывавших колчаковские по­езда с рельсов на закруглениях с помощью дубового клина.

Щербина, Кеймах и Черкасов рапортовали, что с 22 по 24 апреля в районе станции Крулевщизна их подрывные группы сбросили под откос первые три эшелона с живой силой гитлеровцев. Скорость движе­ния поездов достигала шестидесяти километров в час, и крушения сопровождались огромным количеством жертв. При каждом из этих крушений фашистские ок­купанты извлекали из-под обломков по двести пять­десят — триста трупов своих вояк. Крушения враже­ских поездов при таких скоростях мы называли «чи­стыми», потому что при малейшей кривизне линии весь состав летел под откос и содержимое вагонов полностью уничтожалось. Но зато очищался путь. Гитлеровцам оставалось лишь поставить исправный рельс, заровнять воронку, и они могли возобновить Движение. А это нам было невыгодно. Поэтому такие крушения мы стали делать в выемках, чтобы слетевшие с рельсов вагоны, ударившись об откос,обруши ­ вались обломками на полотно дороги и загромождали путь.

После первых крушений наши люди воспрянули духом, они почувствовали свою силу. Желание бить врага еще крепче овладело каждым из нас.

Бойцы и командиры, прибывшие к нам из числа окруженцев, увидели, какие неограниченные возмож­ности мы можем предоставить им для наверстывания упущенного времени в борьбе с фашистскими захват­чиками.

Об этих первых боевых успехах мы радировали в Москву. Москва ответила нам благодарностью и Пообещала к Первому маю выслать самолет с толом и первомайскими подарками.

27 апреля мы получили из Москвы радиограмму:

«Ожидайте людей и груз в ночь на двадцать вось­мое. Самолет появится над целью между один­надцатью и двенадцатью часами ночи».

— Ну, вот это другое дело! — сразу оживившись, проговорил Шлыков, когда я прочитал расшифрован­ную радиограмму.— А то, что значит — ожидайте в ночь с такого-то на такое-то?

— Смотрите, ребята,— предупредил я,— сегодня Груздин нас будет бомбить парашютами с большой прицельной точностью. Ему ведь вместе с благодар­ностью было указано на необходимость выбрасывать груз так, чтобы он не попадал к нашим соседям.

К вечеру сигнал был выложен на чистом мшистом болоте, поросшем мелкими чахлыми сосенками. Ки­лометра четыре западнее поблескивало озеро Домжарицкое. Метров пятьсот к востоку темнел шапкой хвойного леса остров, на котором располагалась на­ша центральная база. Несколько землянок надежно прикрывались хвоей и не были видны ни с земли, ни с воздуха. Здесь еще не бывал враг.

Шоссейная дорога Лепель — Бегомль проходила всего лишь в двух километрах от этого острова, но добраться до него очень трудно. Еще труднее было отличить его от большого количества островов, казав­шихся неопытному взгляду очень похожими друг на друга. Поэтому, несмотря на большое движение по шос­се, мы не беспокоились за сохранность тех грузов, кото­рые сбрасывались нам в окрестностях нашей базы.

Ровно в 11 часов с востока послышался знакомый гул моторов самолета «ЛИ-2».

Костры вспыхнули. Фигура буквы «Н» ярко засве­тилась на темно-сером фоне болота.

— Смотрите! Смотрите! Да считайте хорошень­ко! — закричал Шлыков своим товарищам.

Но смотреть особенно было нечего. Грузовые меш­ки посыпались один за другим точно на «цель». И если нужно было действительно смотреть «в оба», так это только за тем, чтобы какой-либо из мешков не попал в костер и не загорелся. Хотя, как правило, детонаторы в один мешок с взрывчаткой не упаковы­вались, но всякое могло быть, и в этом случае мог произойти страшный взрыв. Поэтому Горячев, Ники­тин и Кулинич занимались только тем, что оттаски­вали мешки подальше от костров.

— Но сколько же их там?! Одиннадцать... Двена­дцать... Тринадцать...— продолжал считать Шлыков.

На третьем заходе от озера самолет выбросил последние три мешка и продолжал несколько секунд лететь к острову.

— Ну, кажется, все! — прокричал Шлыков. И в тот же момент от самолета отделились еще два темно-серых облачка и проплыли прямо на зеленый ост­ров. Шлыков с Никитиным бросились было от костров к острову, но скоро поняли, что это напрасный груд, и возвратились обратно стаскивать в общую кучу мешки и убирать полотна парашютов.

Два последних парашюта были людскими. Один парашютист плавно опускался на прилегающую к острову опушку, поросшую густым молодым берез­няком, второй устремился прямо в группу высоких елок, под которыми скрывалась штабная землянка.

Ваня Батурин, стоявший на посту у землянки, счи­тал себя в этот момент самым несчастным человеком.

— Надо же в такое время попасть в наряд! Од­ним словом, «доярка», — бормотал он себе под нос.

На самом деле: момент принятия людей и грузов с самолета из Москвы для нас всегда являлся самым счастливым и радостным. Не присутствовать при этом к не наблюдать это прекрасное зрелище было для Вани Батурина большим несчастьем: с поста не отбе­жишь и не посмотришь, что и как происходит на болоте.

Но что это? Метров за пятьдесят от землянки вправо затрещал кустарник и что-то тяжелое плюх­нулось в болото... Затем послышался шорох.

«Парашютист! Нет никакого сомнения»,— подумал Батурин и уже намеревался отойти несколько шагов от землянки и крикнуть парашютисту, чтобы он не уходил к кострам. Но в этот момент над его головой зашуршали ветви елей и что-то большое и тяжелое, проскочив между ветвей, с силой ударилось о крышу штабной землянки. Крыша затрещала. Слышно было, как со звоном лопнуло стекло окна, вделанного в крышу.

Попавший на крышу землянки парашютист барах­тался, высвобождаясь из строп. А когда Батурин под­бежал и вспрыгнул на крышу, чтобы помочь, тонкий накатик не выдержал, и часовой вместе с парашюти­стом очутились на полу землянки.

Оказавшийся поблизости третий боец быстро об­резал стропы и пригласил парашютиста к костру, где уже сидел первый, приземлившийся на опушке.

Провалившийся через крышу вместе с Батуриным оказался парашютисткой. Это была радистка Нина Осокина.

Можно представить себе, сколько шутливых раз­говоров и насмешливых замечаний вызвала у наших людей эта история. Ваню Батурина поздравляли; не было ему в тот вечер счастья, да оно «с неба упало». Радистка Нина хохотала вместе со всеми. Впрочем, она оказалась очень умной и серьезной девушкой. Это была первая женщина, попавшая к нам в отряд, ори­гинально приземлившись на крышу штабной землянки. Но выброска в целом прошла весьма удачно. Болото под мхом еще было твердым и выдерживало тяжесть лошади. Мы на санях вывезли грузовые мешки.

Груз был быстро приведен в порядок, надлежащим образом упакован и убран в надежное место.

На этот раз, кроме взрывчатки и боеприпасов, мы получили большое количество питания для раций, водные лыжи, надувные резиновые лодки и не­сколько десятков пар добротной кожаной обуви. В качестве первомайских подарков нам было прислано несколько килограммов колбасы, шоколада, печенья, конфет и спирт.

У нас было приподнято-радостное настроение. Мы уже готовы были начать подготовку к празднованию Первого мая Но нам в этом мешало еще одно меро­приятие, намеченное гитлеровскими захватчиками.

Фашистские оккупанты решили использовать меж­дународный праздник солидарности трудящихся в своих целях. В Витебской области день Первого мая был объявлен праздником фашистской молодежи. Мно­гое фашистские варвары разрушили у нас, многое осквернили, не могли мы допустить, чтобы они надру­гались и над первомайским праздником. Нужно было во что бы то ни стало сорвать очередной трюк фашист­ской пропаганды. Мы наскоро созвали совещание ком­мунистов и вынесли решение вывесить в ночь под Первое мая в тех деревнях, где стояли фашистские гарнизоны, красные знамена. А для того, чтобы гитле­ровцы их не сняли безнаказанно, мы решили их зами­нировать. Фашисты готовили речи и торжественные шествия, а мы готовились к празднику по-своему.

Мы раздобыли красной краски, нарезали полотни­ща из белого парашютного шелка и окрасили их в ярко-красный цвет. В ночь с 30 апреля на Первое мая семьдесят человек, разделенные на боевые пятерки, вышли к крупнейшим населенным пунктам района, где были полиция и гестапо. В каждой пятерке шел либо местный житель, либо человек, хорошо знавший дерев­ни, к которым бойцы направлялись. Товарищ Терешков пошел к Чашникам, Кулундук — в район Лепеля.

* * *

Ранним утром перед восходом солнца комендант чашниковской полиции Сорока, получивший железный крест и звание «почетного гражданина Райха», был разбужен дежурным полицейским, который доложил, что неизвестными злодеями едва ли не под самыми окнами пана выставлен шест с красным флагом. Вскочив с постели, как был, и высунувшись по пояс в окно, господин комендант самолично увидел алый шелк, весело трепетавший на утреннем ветерке. Изры­тая непередаваемые ругательства, «почетный гражда­нин Германии» быстро натянул штаны и, на ходу за­стегивая приготовленный для торжества парадный китель с болтавшимся на нем железным крестом, вы­скочил из дому. Подбежав к флагу, Сорока с силой рванул древко. Раздался оглушительный взрыв, и вер­ный холоп Гитлера лишился живота, а также значи­тельной части грудной клетки. В Чашниках полным ходом пошла подготовка к торжественной процессии, только не праздничной, а похоронной. Железный крест, отброшенный куда-то взрывом, гитлеровцы так и не нашли. Фашистскому наймиту был поставлен крест деревянный.

В Веленщине к флагу бросился офицер, возглав­лявший караульный отряд. Флаг он сдернул одним рывком, но вместе с ним полетели на воздух ноги господина обер-лейтенанта в новеньких лаковых са­погах. Остальное забрали и унесли его подчиненные.

В Аношках красный флаг попытался снять тайный полицейский, ближайший друг и родственник Булая. Это также стоило фашистскому служаке обеих ног и нижней части живота.

В Рудне, как мы и рассчитывали, к древку кинулся полицейский пес Пшенка, но его обогнал борзой фа­шист-каратель, которому тут же выпотрошило живот.

Красный флаг, выставленный Кулундуком на три­гонометрической вышке, красовался четверо суток. Сначала гитлеровцы послали снимать его местного парнишку лет двенадцати. Подросток, заломив на за­тылок рваную шапчонку и шмыгая носом, походил вокруг вышки и, вдосталь налюбовавшись на алое знамя, вернулся к «панам» заявить, что ему на эту вышку «ну никак не взобраться». Тогда двое фаши­стов уселись на повозку, запряженную парой коней, и прискакали к вышке. Остановив коней рядом с лестницей, наиболее расторопный обер-ефрейтор со­скочил и только поставил ногу на первую ступеньку, как рухнул уже без обеих ног на землю. Взрывом ранило коней, и второй гитлеровец не рискнул даже подступиться к флагу. Видимый издалека, флаг побед­но развевался, возбуждая радость среди населения окрестных деревень и насмешки по адресу окку­пантов.

Только в Краснолуках умудренные опытом фаши­сты сняли флаг без потерь. Они выкопали траншею, подползли по ней к опасному объекту, зацепили флаг крюком, привязанным к длинной веревке, и взорвали таким образом мину без последующих похорон. Зато местные жители имели время налюбоваться не только на самый флаг, но и на военно-тактическую операцию дошлых оккупантов.

Всего к Первому мая нами было вывешено сорок пять заминированных флагов, которые стоили жизни более чем сорока пяти фашистам. Мы правильно рас­считали, что флаги бросятся снимать поскорее наибо­лее усердные фашистские служаки, чтобы знамя со­ветской родины не смогли разглядеть местные жители.

Наша цель была достигнута: в трех районах Ви­тебской области день «массового» праздника фа­шистской молодежи превратился в день массовых по­хорон фашистского актива. Мы позаботились и о том, чтобы придать этим похоронам соответствующий случаю «торжественный» характер. В ночь на Первое мая был заминирован мост на шоссе Лепель — Бори­сов,— он был взорван в девять часов утра. В тот же день были взорваны мост на шоссе Лепель — Волосовичи и около двух десятков столбов линии связи. Взрывы Первого мая начались с рассветом и продол­жались с небольшими интервалами до второй поло­вины дня.

В Чашниках красный флаг устанавливался Тереш­ковым. У этого юноши был большой счет к гитлеров­цам. Его семья жестоко преследовалась фашистами. Отец где-то скрывался в подполье, родственников и ближайших друзей гестаповцы расстреляли. Поэтому Терешков, поставив флаг под самым носом фашист­ского ставленника, не отказал себе в удовольствии понаблюдать за результатами и с этой целью пере­оделся в женское платье. Когда всполошенные взры­вом гитлеровцы начали оцеплять прилегающий район, Терешкову пришлось поспешно уходить. «Дев­чонка», повязанная ярко-зеленым платком, с малень­ким узелком в руках, не вызвала ни у кого подо­зрений.

— Эй ты, бессовестная, чего подол-то зади­раешь! — крикнул один из полицаев, когда Терешков перебирался через лужу.

Партизан поспешил опустить платье и ускорил шаги.

Это был салют москвичей в день Первого мая в немецком тылу.

 

* * *

 

Первое мая мы встречали в радостно-торжествен­ной обстановке. В качестве гостей у нас присутство­вали Константин Заслонов с комиссаром Андреевым и бойцами, командир отряда Воронов со своими по­мощниками, с нами были только что прибывшие из Москвы радисты. У нас было чем угостить, было что вспомнить и рассказать. Раненым бойцам Воронова, которые не могли принять участия в праздничном обе­де, были посланы подарки.

Поскольку мы были «старожилами» березинских болот, у нас оказалось много колхозных подарков: на столе стояла корзина яиц, поджаренный карто­фель, молоко с колхозной молочной фермы, перебази­ровавшейся на наш остров, и прекрасно приготовлен­ный поросенок — первомайский подарок стайских кол­хозников, врученный Дубову и Рыжику.

Под огромным развесистым дубом стоял само­дельный стол, накрытый белым парашютным полот­ном и уставленный закусками. В ветвях дуба на ветру алели красные полотнища, а между ними — портрет Сталина, вырезанный из московской газеты заботли­вой рукой радистки. Мы провозглашали взволнован­ные тосты за здравие нашего дорогого вождя товарища Сталина, за нашу советскую родину, за кра­савицу столицу Москву. И в это же время до нас до­носились взрывы, свидетельствовавшие о несокруши­мой силе советского человека на временно оккупиро­ванной врагом родной земле.

Одна за другой возвращались группы минеров, ра­портуя об успешном выполнении задания. Их встреча­ли овациями. Они устроили неплохие первомайские салюты, стоившие жизни многим гитлеровским псам и предателям. А по дороге, в деревнях, они оставляли первомайские подарки верным нашим людям. В хате Жерносеков, например, подрывники оставили, кроме московских гостинцев детишкам, десять метров пара­шютного шелка: молодки и ребятишки пооборвались, и мы помогли им, как могли.

— А знаешь, Григорий Матвеевич,— сказал мне во время обеда Заслонов,— мы еще в Орше слышали такие разговоры: под Лепелем, слышь, не то немец­кая, не то советская власть.

— Это что же, сосед,— в шутку спросил я его,— в тебя угощаю московскими закусками, а ты решил потчевать меня комплиментами?

Товарищи Заслонова подтвердили, что такие слухи действительно ходят в народе. Я не стал возражать ему, подумал и согласился: там, где наши люди не на жизнь, а на смерть бились с врагом,— там и не могло быть никакой другой, кроме нашей родной советской власти. Мы представляли московских коммунистов в тылу у оккупантов. Хотя наш штаб и находился на островке, окруженном труднопроходимым болотом, но гитлеровцы слышали нас и видели нашу работу у се­бя под боком в крупных населенных пунктах.

Комиссар Анатолий Андреев и командир Воронов говорили, что этот первомайский праздник, проведен­ный на советской территории в березинских болотах, способен вдохновить партизан на еще более реши­тельную борьбу и подвиги.

Да мы и сами чувствовали, что это так и были согласны с мнением наших гостей и соратников по борьбе.

Кто был в тылу врага, тот знает, что значит там свежий номер газеты «Правда» или «Известия». А «свежей» считалась в апреле сорок второго года со­ветская газета, вышедшая после оккупации гитлеров­цами районов Витебской области.

Трудно выразить впечатление, которое производи­ла здесь газета, вышедшая месяц или, тем более, не­сколько дней назад. Это был бесценный документ, переходивший из рук в руки. Мы же, каждодневно слушавшие в апреле сводки Совинформбюро, имели иногда возможность, часов в двенадцать ночи, читать выпушенный утром в Москве номер газеты «Правда». Такую возможность имели не только мы, но и многие из наших людей в деревне, а также соседние партизанские отряды, поддерживавшие с нами регулярную связь.

Нетрудно представить себе, каким дорогим по­дарком для наших гостей явились свежие предмай­ские газеты. Заслонов, Андреев, Воронов ухватились за них, как за реликвию, и понесли их в свои лагеря, чтобы прочитать гам своим бойцам и командирам.

Наши газеты приводили фашистских карателей буквально в бешенство. Мы иногда специально под­брасывали им номер «Правды» или «Известий». Из наших газет было видно, что Москва живет, борется, что в ней по-прежнему находится Центральный Коми­тет большевистской партии, ставка Верховного Коман­дования Советской Армии, что в ней работает гениальный военный стратег Сталин, руководящий титанической борьбой советского народа и всех пере­довых прогрессивных людей мира против черной фашистской реакции.

Только то, что печаталось в советских газетах, бы­ло достоверно. Только партия Ленина—Сталина не боялась говорить народу правду. Коммунистическая партия и правительство не скрывали наших потерь и не преуменьшали нависшей над нашей страной опас­ности. Поэтому и все остальное, о чем говорилось в наших газетах, воспринималось без сомнений даже людьми противника.

Так мы провели первомайскую демонстрацию на временно оккупированной фашистами территории.

Далеко окрест заговорил народ о наших флагах. Говорили, что флаги эти дивно расписаны и разрисо­ваны и на одном — многие «видели это собственными глазами» — были такие слова, что скоро придет Крас­ная Армия, что сам Буденный со своей конницей за­нял Витебск и передовые отряды его движутся к Лепелю. А сорочинский пастух рассказывал всем, что флаги развешаны на двести верст от Чашников до самой линии фронта и фашисты перебросили с передо­вой две дивизии, чтобы эти флаги снимать...

Однако у нас тоже эта операция прошла не без неприятностей. Получив задание по расстановке ми­нированных флагов, в ночь под Первое мая Саша Шлыков направился в деревню Веленщина. Флаг нужно было установить в непосредственной близости от штаба большого карательного отряда, Короткая ве­сенняя ночь не позволяла медлить, и, когда уже все было готово, Шлыков начал быстро присоединять кон­цы электродетонатора. Электропроводка в минном ящике оказалась неисправной, и детонатор взорвался в руках Шлыкова в десяти сантиметрах от подбородка. Александр Шлыков не потерял самообладания. Ослеп­ший, с кровоточащим, засыпанным мелкими оскол­ками лицом, он на ощупь исправил проводку и при­соединил к мине второй, запасной, детонатор. Зада­ние было выполнено.

На базу его привели товарищи, на несколько ча­сов он потерял зрение. От сильной взрывной волны у него разошлась роговая оболочка левого глаза. Шлыков вышел из строя, а людей и без того нехва­тало. На некоторое время ему пришлось перейти в «доярки» вместо Батурина.

Наши силы быстро возрастали, и нам было уж тесно в глуши бергзинских болот. Надо было выхо­дить на более широкие оперативные просторы, где применение наших сил давало бы наибольший эффект.

 

На линию главного удара

С наступлением весны в березинские болота про­должали прибывать все новые и новые пополнения партизан. Кое-кто из них присоединялся к нам, другим мы помогали, чем могли. Теперь благодаря связи с Москвой мы регулярно получали подкрепления людь­ми и боеприпасами. 13 мая приняли груз еще одного самолета.

Прекрасно освоенный район и налаженная связь с местным населением открывали большие возмож­ности для работы. Весной мы чувствовали себя в об­житом районе хорошо: не было деревни, даже хуторка, на которые не распространялось бы наше влияние и где у нас не было бы надежных людей. Здесь мы сво­бодно могли пополнять свои ряды. Здесь не чувствова­лось у нас и недостатка в продовольствии: по нашему предложению, оно заблаговременно было запрятано от гитлеровцев председателями некоторых колхозов.

В нашем районе осталось мало полицейских, а часть тех, что уцелели, бездействовали, прятались, перепуганные насмерть, или работали на нас. Фашист­ские гарнизоны и карательные отряды, державшиеся в крупных селах и местечках, с мая сорок второго года стали переходить к оборонительной тактике: ме­стами они рыли окопы и оборудовали дзоты.

Людей, которых гитлеровцы назначали старостами и бургомистрами, мы либо убирали, либо они давали нам подписки, что будут работать в нашу пользу. Даже бургомистры некоторых отдаленных сел, где почти безвыездно находились оккупанты, переписыва­лись с нами, заверяли нас в своей готовности выпол­нять наши задания.

Только отдельные предатели отваживались в бе­шеной злобе расправляться с советскими гражданами. Эти подонки появлялись в деревнях лишь в присут­ствии своих хозяев — фашистских оккупантов, а в остальное время скрывались не только от партизан, но и от мирных жителей. Вместе с тем стало сложнее снабжать подрывников взрывчаткой на железнодорож­ных магистралях, А гитлеровцы после каждого круше­ния выставляли отряды карателей на подходах к ма­гистралям.

Можно было бы без особого труда полностью очистить эти районы и объявить их советскими. Но одно дело объявить районы советскими, а другое де­ло — удержать их.

Враг был еще силен, жесток и коварен. Мы не хо­тели быть победителями на час. Нужно было выиграть войну полностью. А этого мы могли достичь только совместно с Красной Армией.

Нам нужен был простор, на котором мы могли бы применить свои возросшие силы. Мы подняли тысячи трудящихся Белоруссии на вооруженную борьбу, вы­вели их в лес, научили владеть мощными подрывными средствами. Теперь нам нужны были вражеские объ­екты, на которые можно было бы обрушить имев­шуюся в нашем распоряжении боевую технику, помноженную на умение и жгучую неиависть к инозем­ным захватчикам.

В Витебской области, поблизости от районов на­шего базирования, проходили только две железнодо­рожные магистрали: Вильно — Полоцк и Минск — Борисов — Орша. Первую мы «оседлали» и все время активно здесь действовали. Подходы же ко второй магистрали гитлеровцы сильно укрепили.

Наиболее густая сеть железных дорог находится в районе Бреста, на Буге. Расходящиеся пучком с за­пада на восток, здесь тянутся линии от Бреста на Ленинград, через Полоцк; через Минск — к Москве, через Гомель и Ровно — к Киеву и Донбассу.

Смотришь бывало на карту огромной площади Пин­ских болот, и кажется, что это зыбкая низина гнется под тяжестью тысяч железнодорожных составов вра­га, движущихся к восточному фронту. А дальше — там, на западе, «гнездо» фашистских разбойников, взращенных английскими, американскими империали­стами. Международные картели, синдикаты, банки породили гитлеризм. И стальные пути превратились в гигантские артерии, по которым движется смерть и разрушение радостной и счастливой жизни нашего советского народа... Да и не только нашего — они го­товы потопить мир в человеческой крови, лишь бы продлить свое существование. Как бы хотелось овла­деть силой, способной взметнуть на воздух самую почву, порождавшую фашизм с его стремлением по­работить свободные народы мира.

Железнодорожные магистрали в Пинской области проходят через болотистые, топкие лесистые про­странства. Следовательно, там, на этих болотах, как и в пойме реки Березины, можно базироваться с круп­ными партизанскими силами и наносить удары по важнейшим стратегическим объектам врага.

Перенести туда же наши все средства и методы борьбы — такой вывод напрашивался сам собой.

Жалко было расставаться с Витебщиной, труден был предстоящий шестисоткилометровый переход по тылам врага, но чувство долга перед родиной было выше и сильнее всяких опасений.

Снабжение боеприпасами отдаленных участков в старом районе стало почти невозможным из-за боль­шого количества карателей, привлеченных действиями наших подрывников.

Антон Петрович Брынский, направленный с пятью десятками подрывников для действия на железной дороге Москва—Минск, 15 мая возвратился обратно, не выполнив задания. Районы вокруг Борисова и Орши были наводнены карательными отрядами из эсэ­совцев и местных полицейских, и Брынскому не уда­лось пробиться к железной дороге.

Действия группы Щербины, работавшей на линии Полоцк—Вилейка, могли бы дать значительно боль­ший эффект в треугольнике Вилейка—Молодечно— Вильно. Мы решили выходить в Пинские болота, в район озера Выгоновское.

Я запросил разрешения от своего начальства. Но Москва не отвечала. Каждый день поступали радио­граммы по различным вопросам, но в них не было и намека на поставленный нами вопрос. Я понял это так: вышестоящим инстанциям нашего предложения еще не доложили, а непосредственные руководители не хотели полностью принять на себя такое ответ­ственное решение.

Но нам ответственности бояться было нечего. Я думал: если задача будет выполнена, то, кроме за­служенной благодарности, за это ничего не будет; если же придется погибнуть, так тоже найдутся люди, которые помянут нас добрым словом.

А времени терять было нельзя. Люди рвались на боевые дела. У нас было всё необходимое для дей­ствий против вражеских эшелонов. Держать товари­щей без дела — значило их «размагничивать».

Незадолго до выхода в рейд мы созвали совещание актива с участием командиров отрядов, оставав­шихся в старом районе.

На совещании выступил Дубов:

— Вооруженные людй в лесу бей связи с населением, что дерево с подрубленными корнями: оно не может расти, оно не может жить. Поэтому Связи свои с местным активом нам нужно передать остающимся здесь отрядам. Не начинать же им работу заново. Да и сельский актив, оставленный без связи с боевыми отрядами в лесу, может быть задушен фашистами. Мы просим поэтому товарищей Заслонова, Воронова и других продолжать начатую нами работу. Наших людей, работающих в деревнях бургомистрами и ста­ростами, нецелесообразно снимать и уводить в другой район. Они могут принести большую пользу на том месте, где работают...

На совещании Заслонов и Воронов обещали про­должать работу по развертыванию партизанского дви­жения и пожелали нам успешно совершить свой рейд.

Мы начали тренировать людей, подготовлять их к тяжелому маршу.

Одной из основных трудностей осуществления этого перехода являлось отсутствие карт-километро­вок на две трети маршрута.

Опыта больших переходов в тылу противника в то время у нас да и у других партизан не было. Нужно было продумать и осуществить этот переход целиком за свой страх и риск.

Я разработал маршрут с учетом всех особенностей местности — таким образом, чтобы ночами совершать переходы по безлесным пространствам, а дневки и встречи с нужными людьми проводить в глухом лесу. График наших передвижений при этом получался столь напряженным и точным, что опоздание в при­бытии к тому или иному пункту хотя бы на час могло повлечь за собой опасные осложнения. Разумеется, в этом была и слабая сторона, но иначе запланировать его не удавалось, так как безлесных пространствий по пути было много и подчас весьма больших, а ве­сенние ночи были коротки и светлы. Не меньшую трудность представляла и переноска грузов, главным образом взрывчатки и батарей питания к рациям. Двигаться мы могли только пешком и в ночное время, груз предстояло тащить целиком на собственных пле­чах. При этом брать с собой в такой ответственный рейд можно было лишь небольшое количество прове­ренных и хорошо вооруженных людей.

Более шестидесяти бойцов и командиров присту­пили к физической тренировке. Каждый день они проходили расстояние в шесть километров от озера Домжарицкое и обратно по вязкому мшистому боло­ту с грузом. Проверяли подгонку обуви, вещевых мешков, тренировались в обороне и в отходе на слу­чай внезапной встречи с противником.

Однако, как ни старались ребята, таская на себе груз в пятнадцать—двадцать килограммов, стало со­вершенно очевидным, что всей полученной из Москвы взрывчатки нам не поднять. Приходилось часть ее оставить. Но кому же? Бойцы, оставшиеся с Ермако­вичем, не смогли бы использовать всю взрывчат­ку по назначению. Я встретился еще раз с Заслоновым и Вороновым и предложил им часть этого драго­ценного груза. К тому же у Заслонова были желез­нодорожники, имевшие опыт подрывных работ на Ор­шанском узле. Подвертывался благоприятный случай попросить у него некоторых из этих людей — они бы­ли мне крайне необходимы для действия на железно­дорожных магистралях врага.

Мне было хорошо известно положение в отряде Заслонова. Особенно меня интересовал его первый комиссар Федор Никитич Якушев, прекрасный това­рищ и стойкий коммунист, бывший до войны началь­ником политотдела Оршанского железнодорожного узла. Когда Заслонов, как специалист, устроился на «службу» к оккупантам в качестве начальника рус­ских паровозных бригад станции Орша, ему удалось устроить на работу и большую часть своих железно­дорожников. Советские люди начали действовать.