Раздел 3 – Американская философия 19-20 вв. Прагматизм.

В последние десятилетия 19 века начинает возникать одно из основных течений западной философии ХХ века - прагматизм. Это течение было более чем влиятельным в самой динамичной в ту эпоху стране «западного мира» — США. Этой стране, суждено было к началу нового столетия остаться единственной великой державой, и уж, бесспорно, самой мощной в экономическом, финансовом и военном отношении, что позволило ей взять на себя роль бесспорного лидера «западного мира».

Принято считать прагматизм «вторичным» явлением по отношению к европейской философии - предназначенного для массового потребления синтеза популярных «европейских» философских идей 19 века (прежде всего, позитивизма и «философии жизни»). Не смотря на это его принципы, его идеология оказались весьма созвучными тем переменам в массовом общественном сознании, которые происходили в странах Европы и которые проявились во всю силу начиная с конца ХХ столетия практически во всем развитом мире.

Поэтому «через прагматизм» легче понять внутреннюю логику исторического развития современной «западной» культуры (культуры постиндустриального, информационного общества). Символом этого общества является Интернет. Создается впечатление, что в Европе (если не в мире в целом) сегодня развертываются процессы, весьма напоминающие те, которые завершались в США в эпоху появления и расцвета прагматизма — несмотря на многие существенные отличия. В самом деле, культура США в ее истоках была культурой, которая еще не сложилась, не сформировалась, не стала жестким и потому закрытым по отношению к другим культурам и внешним культурным влияниям образованием. Ведь сама американская нация была еще молодым социальным организмом, который сравнительно недавно сформировался в тесном взаимодействии множества сравнительно небольших групп людей, которые порвали со своей прежней родиной и существенно ослабили, и уж во всяком случае, сильно видоизменили связи со своей прежней традиционной национальной и культурной средой.

В культурной жизни Северной Америки не было и той жесткой формы противоборства философских учений, сплошь и рядом сопровождавшейся политическими обвинениями, что в Европе было правилом. Здесь можно, при желании, найти и материалистов (например, Дж. Пристли), и идеалистов (например, Сэмуэль Джонсон и Дж. Эдвардс), и деистов (Б. Франклин). Но вот отыскать прямых атеистов, даже среди материалистов, вряд ли. Так что духовная атмосфера от европейской здесь отличалась, и потому использовать европейскую классификацию философских взглядов применительно к американской философской жизни нельзя — так же, как нельзя ее использовать и в отношении современной «западной» философии в целом. Можно сказать, что в американской философии заметны те же черты, которые свойственны и американской культуре в целом, и политической жизни американского общества.

Чарльз Пирс

Основы философской концепции прагматизма были заложены Чарльзом Пирсом (1839-1914). Ч. Пирс, подобно остальным представителям прагматизма, был человеком многогранного дарования: математиком, астрономом, химиком. Сейчас все большее внимание привлекают его работы по символической логике, большая часть которых при жизни опубликована не была. В истории западной философии он остался, однако, именно в качестве основоположника прагматизма. Он сформулировал и программу этого течения и придумал термин для его обозначения. Установка прагматизма, согласно Пирсу, призвана выразить «дух лаборатории», характерный для ученого, для исследователя, связанного с реальной жизнью. Кстати, такие черты Пирс находил у множества европейских мыслителей, среди которых он чаще всего упоминал Канта, Беркли и Спинозу.

Для Пирса были не так уж важны различия между материализмом и идеализмом, агностицизмом и феноменологической установкой. Справедливость такого предположения подтверждает анализ двух основополагающих статей Ч. Пирса, опубликованных в 1877—1878 гг. как итог дискуссий, имевших место в кембриджском (штат Массачусетс) «Метафизическом клубе» — «Закрепление убеждения» и «Как сделать наши идеи ясными». Главная тема, которую Пирс в этих статьях обсуждал, это отношение знания, убеждения и действия. В первой из вышеназванных статей он исходит из тезиса, который считает очевидным: «...логическое рассуждение добротно, когда оно таково, что дает правильный вывод из верных — и никак иначе». Однако, замечает Пирс, и верное рассуждение стоит не многого, если человек не руководствуется в жизни теми выводами, которые можно получить на основе правильных посылок и с соблюдением логических правил. Нужно не только, а иногда и не столько умение рассуждать определенным образом, но также и желание думать и способность принимать определенные положения в качестве руководства к действию. Нашими желаниями и действиями управляют и руководят вовсе не рассуждения, а убеждения, каким бы ни был их источник. А потому Пирс приходит к выводу, что картезианский принцип считать базовым положением для философии нельзя: ведь сомнение по природе своей не ведет к решительному практическому действию. Да, конечно, оно важно — но только в качестве промежуточной стадии, каковой оно и было у Декарта, поскольку сомнение — это «единственная непосредственная мотивация борьбы за достижение состояния убежденности».

Нормальный, практичный человек, согласно Пирсу, воспринимает сомнение как состояние неудовлетворительное и даже болезненное: он стремится избавиться от сомнений и достичь убеждения. За сомнением — если есть основания подвергнуть сомнению прежние верования — идет исследование, которое есть не что иное, как стадия борьбы за достижение нового убеждения, которое имеет отношение к желанной цели будущей деятельности. Когда мы замечаем, что исследование с такой целью не связано, то мы от него отказываемся. И тогда снова наступает период сомнений и поисков, а за ним следует формирование мнения — такого мнения, которое руководит действием, став твердым убеждением.

Может показаться, пишет Пирс, что человек стремится к «правильному мнению». Аргументация в пользу этого тезиса у Пирса выдержана в стиле «европейского» позитивизма:

«Ясно, что ничто извне сферы нашего знания не может служить нам объектом, ибо если нечто не воздействует на сознание, это нечто не может выступать в качестве мотивации приложения умственных усилий. Я склонен полагать, что мы хотим найти убеждение, о котором, в силу того же желания, не можем не думать как об истинном. Мы, однако, считаем истинным каждое наше убеждение, поэтому данное утверждение является тавтологией»

Отсюда следует, что все методы исследования - это способы укрепить веру, и потому они имеют скорее психологическое, чем гносеологическое или онтологическое основание.

Перечисляя способы укрепления веры, Пирс придает им статус методов. По его классификации, их всего четыре:

1 — метод упорства, или слепой приверженности;

2 — метод авторитета;

3 — априорный метод;

4 — научный метод.

В определенном смысле Пирс ставит в один ряд научный метод, который практикуют люди науки, с методом упорства, который использует религиозный фанатик, поскольку в обоих случаях человек стремится опереться в своем мнении на что-то более солидное, чем собственные, личные представления.

Потому-то религиозный фанатик говорит об откровении свыше, о духовном озарении, о чудесных явлениях — все это укрепляет его веру, а значит — желание действовать.

Ученый ради достижения той же цели опирается на постулат, что-де «имеются Реальные вещи, характеры которых совершенно независимы от нашего о них мнения.

Эти Реалии воздействуют на наши органы чувств под действием некоторых «постоянных законов».

Фактическое же содержание научного, метода - это только особый способ достижения твердой уверенности. Правда, у него есть немаловажное преимущество — он питается надеждой достигнуть единого мнения для всех людей, независимо от конкретных условий их деятельности и их личных особенностей. Таков, согласно Пирсу, фундаментальный постулат науки.

Сам Пирс предпочитает научный метод, хотя считает, что доказать существование «независимой реальности» невозможно — как, впрочем, нельзя и убедительно опровергнуть этот тезис. К тому же повседневная практика не порождает относительно этого метода такого множества сомнений, какое возникает относительно других методов закрепления убеждений.

 

В статье «Как сделать наши идеи ясными» Ч. Пирс немало внимания уделил причинам, которые порождают взаимонепонимание у людей, когда они рассуждают об одном и тем же предмете.

Первая состоит в том, что люди принимают результат воздействия объекта на сознание за свойство самого объекта (говоря, например, о «чувственных качествах объекта», хотя «чувства» — это человеческие качества). В итоге разница во мнениях об объекте — т. е. различие между субъектами — порождает спор касательно характеристик самого объекта.

Вторая причина в том, что «грамматические» различия, т. е. различия между словами, люди принимают за различия между идеями, которые хотят выразить с помощью языка. Казалось бы, избавиться от этой неприятности можно было бы, если бы удалось добраться до объекта «самого по себе» или до идей «самих по себе». Однако в первом случае люди должны достигать «метафизического» знания, в возможность чего Пирс не верит; во втором должна была бы существовать эмпатия — непосредственная связь между индивидуальными сознаниями, обладающими идеями, — а это, по мнению Пирса, тоже разновидность метафизики.

И все-таки, полагает Пирс, есть достаточно надежный путь добиться определенного успеха в избавлении от подобных ошибок. Состоит он как раз в том, чтобы сделать наши идеи ясными. Для этого, прежде всего, надо уяснить смысл и назначение мышления, т. е. обратить внимание на те функции, которые исполняет мышление в повседневной жизни, т. е. в опыте. Всякий нормальный человек, совершенно не задумываясь об этом, определяет «вещи» опыта как совокупность всех тех воздействий, которые вещи эти производят (например, лимон — это предмет желтый, прохладный, шероховатый, кислый, продолговатый или круглый, имеет вес и пр.), а потом распространить это на сферу объектов мысли (т. е. раскрывать содержание мысли, перечисляя все возможные следствия использования — применения — этой мысли в опыте), то основа для метафизических споров исчезнет: в практической сфере некое подвижное единство достигается само собою! Например, католики веками спорят с протестантами относительно таинства пресуществления. При этом католик считает, что вино и пресная лепешка, которые используются в церковном причастии, в момент причастия реально превращаются в кровь и тело Христа. Протестант с этим не согласен, он трактует причастие с использованием пресной лепешки и слабого вина только как символизацию духовного соединения с Богом. Однако если поставить вопрос о вине (или хлебе) практически, то он должен звучать так: является ли это вещество вином? Если оно, это вещество, обладает теми чувственными качествами, которыми, по нашему убеждению, должно обладать вино, если оно производит некий ощутимый результат, который должно производить употребление вина — то это вещество есть вино и ничто другое! «Говорить же о чем-то, что имеет все ощутимые качества вина, в реальности являясь кровью, — совершенно лишено смысла» 5. Разумеется, такая постановка вопроса — вне пространства теологических проблем. В опыте нельзя допускать «сверхсубстанциализации», путать вещи чувственные с вещами сверхчувственными; идею чувственной вещи следует определять через чувственные же следствия ее практического использования. Более того — Пирс формулирует весьма важный общий вывод (который, кстати, не очень согласуется с его собственными рассуждениями в первой из упомянутых статей об эффективности мистических убеждений сирийских мусульман): «...для нас невозможно иметь в сознании идею, которая не была бы связана с мыслимым ощутимым воздействием какой-либо вещи. Идея о чем-либо есть идея ощутимого воздействия этого что-то, и если мы воображаем, что имеем другую идею, то занимаемся самообманом, принимая сопровождающее мысль ощущение за часть самой мысли. Абсурдно утверждать, что мысль имеет какое-либо значение, никак не связанное с ее прямой функцией. Если католики и протестанты согласны по поводу всех мыслимых ощутимых эффектов указанных элементов причастия теперь и в будущем, то они заблуждаются, воображая, что имеют в этом смысле какие бы то ни было реальные разногласия» 6. Тот же прием Пирс предлагает проводить, проясняя смысл научных терминов: так, довести идею тяжести до ясности значит ограничить ее содержание тем чувственно-наглядным свойством, что тела, которые ничем не поддерживаются, падают. И все! Философы без конца спорят о «природе реальности» — но спор этот тотчас станет бессмысленным, если определить реальность как свойство объекта не зависеть от той идеи, которую мы о нем имеем. Поэтому, например, «сон реально существует как феномен сознания, если кто-то реально его видит» 7. По мнению Пирса, те же основания позволяют считать реальным и ньютонов закон тяготения — ведь его истинность не зависит от того, полагает ли кто-то его в качестве истинного или ложного. В одном из писем леди Уэлби Пирс пишет: «...если Вы верите в то, что современная наука совершает какие-

Надо заметить, что к этому тезису Пирс делает весьма пространное примечание, чтобы предупредить его «скептико-материалистическое» толкование. Он даже связывает свои идеи с евангельским изречением Иисуса: «По делам их познаете их» — и призывает не трактовать их «в индивидуалистическом ключе». И все-таки не может удержаться от того, чтобы не заметить, что, например, идея загробной жизни «слишком смутна, чтобы служить пояснением значения идей обычных» либо открытия общего характера, то тем самым Вы верите, что открытое таким образом общее есть нечто реальное, и посему, осознанно или нет, встаете на позицию схоластического реализма. И от этого решения зависит не только наука в целом, но также Истина и Добродетель. Номинализм и все, что за ним стоит, суть орудия Дьявола, если таковой существует. Это болезнь, которая почти свела с ума бедного Джона Милля, тоскливый взгляд на мир, в котором все, что можно любить, почитать или понимать, считается вымыслом» 8. Теперь нетрудно понять содержание фундаментального положения прагматизма, которое обычно называют «принципом Пирса» и которое было сформулировано Пирсом в следующих словах: «...следует рассмотреть все диктуемые некоторым понятием следствия, которые будет иметь предмет этого понятия. Причем те, что, согласно этому же понятию, способны иметь практический смысл. Понятие об этих следствиях и будет составлять полное понятие о предмете» 9. При этом всегда надо иметь в виду, что термины «объект» и «вещь» Пирс понимает, как это было показано выше, в очень широком смысле. Поэтому «принцип Пирса» может быть истолкован по-разному и применен как в логике, так и в прикладной науке, как в теологии, так и в сфере бизнеса. Сам же Пирс основную функцию своего принципа усматривал в определении понятий. Поэтому он и оговаривался, что, к примеру, теологический аспект спора протестантов с католиками не рассматривает. То же самое касается и всех проблем метафизики, каковую он считал «вещью скорее курьезной, нежели полезной». У последователей Пирса на первый план выдвигался то теоретический аспект этого принципа (в результате появился «логический» прагматизм, самым видным представителем которого, после Пирса, был Джон Дьюи), то более «приземленный», так сказать, эмпирический (тогда появился прагматизм «магический», представленный Уильямом Джеймсом). Прагматизм стал популярным с 1906 г., когда последователь Д. Пирса, Уильям Джеймс (1842-1910), прочел курс общедоступных лекций, которые были изданы под этим названием. Историков философии и культуры привлекали не только труды Джеймса, но и его биография (включая генеалогию), поскольку она — своеобразный портрет целой эпохи в истории американской культуры. С другой стороны, история семьи Джеймсов помогает лучше понять содержание трудов этого философа. У. Джеймс был старшим сыном Генри Джеймса и внуком Уильяма Джеймса, который приехал в Америку в 1789 г. из Ольстера. Этот юный джентльмен поселился в Олбани (столице штата Нью-Йорк) и занялся бизнесом, да так успешно, что нажил огромное, по тогдашним меркам, состояние (3 млн долларов). Один из его сыновей, Генри, сначала вел разгульную жизнь, стал инвалидом, потом получил теологическое образование, хотя священником не сделался, а и к бизнесу был равнодушен. Недовольный отец по причине беспутства этого отпрыска лишил его наследства (точнее, части наследства, поскольку у Генри было еще 8 братьев); но после многих лет судебной тяжбы Генри все же получил свою долю — 170 тыс. долларов. Став свободным писателем на религиозные темы и притом вовсе не будучи ортодоксальным в вопросах веры, он получил довольно широкую известность; был знаком с Эмерсоном и Topo, a также со знаменитыми англичанами — Карлейлем, Миллем, Теккереем. Образованию и воспитанию собственных детей Генри Джеймс уделял, надо сказать, куда больше внимания, чем некогда своему собственному: из семьи Генри Джеймса (у него было 3 сына и дочь) вышел Генри Джеймс-младший, ставший классиком американской литературы. Чтобы восполнить недостатки американского образования, отец отправлял детей в Европу — в 1860-61 гг. Уильям, будущий философ, изучал 10 Раньше в русской философской литературе использовалось иное написание фамилии и имени этого философа — Вильям Джемс. 238 там живопись, а в 1863 году поступил на медицинский факультет Гарварда. В 1867-68 гг. он изучал медицину уже в Германии, но диплом получил в 1869 г. все-таки в Гарварде. С 1873 г. У. Джеймс преподавал в Гарварде анатомию и физиологию, а в 1875 г., впервые в США, начал преподавать психологию, да так успешно, что в 1885 г. был назначен профессором сначала психологии, а потом и философии11. В 1891 г. вышла его книга «Начала психологии», содержание которой с современной точки зрения было не столько психологическим, сколько философским. С первых своих трудов Джеймс отверг один из главных тезисов традиционной философии, который обыкновенно обозначают как «субъектно-объектный дуализм». Хотя ему не нравилась любая философская позиция, в которой мир трактовался как реальность, отчужденная от человека, но все-таки к материализму он относился более негативно, чем к идеализму. Но при этом Джеймс постоянно подчеркивал индивидуальный, личностный характер связей с миром для каждого человека. Он писал: «Другие умы, другие миры из того же самого однообразного и невыразительного хаоса! Мой мир — это лишь один из миллиона, равным образом реального для тех, кто может их выделить. Сколь различны должны быть миры в сознании муравья, каракатицы или краба!»12 Эта идея потом получила развитие в книге «Многообразие религиозного опыта». Понятие «опыта» вообще фундаментально для его миропредставления, как и для всех других представителей этого течения. И, разумеется, опыт у него тоже не ограничивается познавательной деятельностью; тем более не ограничивается он сферой рационального мышления: по его мнению, все «чувства» человека (среди них — эстетическое, религиозное и моральное) участвуют в организации опыта, и разум здесь не имеет никаких преимуществ. Отсюда вырастает его «радикальный эмпи- 11 Следует заметить, что в те годы психология только формировалась в качестве особой науки и к тому же претендовала на освободившийся после ожесточенной критики метафизики трон философии. Отвечая на вопрос, из чего опыт состоит, Джеймс говорит, что никакой «общей материи», составляющей весь опыт, нет, что «материй» столько же, сколько «природ» у воспринимаемых вещей. Опыт — только имя для множества этих «природ» — хотя в «Началах психологии» Джеймс характеризовал опыт как «поток сознания» (который есть «непосредственный поток жизни, дающий материал нашей последующей рефлексии с ее концептуальными категориями» 13). Поэтому, считает он, вселенная «никогда не закончена», что «нет такой точки зрения, нет такого центрального пункта, из которого можно было бы сразу обнять все содержание Вселенной» 14. И еще: «Наш действительный мир, вопреки утверждениям монистов, не завершен «от века», а наоборот, вечно незавершен, и в нем всегда возможны как приобретения, так и потери» 15. В одном из писем Джеймса можно прочесть: «Моя философия есть то, что я называю радикальным эмпиризмом, плюрализмом, «тихизмом», которые представляют порядок в качестве постепенно завоевываемого и всегда находящегося в становлении. Она является теистической... Она отрицает все доктрины об абсолютном... Я боюсь, что вы найдете мою систему слишком непонятной, романтичной» 16. Эта «романтичность» определена трактовкой реальности, которая вовсе не аналогична принятой в «объективном» естествознании: «Поскольку мы имеем дело с космическими и общими вопросами, мы имеем дело с символами реальности, но коль скоро мы обращаемся к частным и личным явлениям как таковым, мы имеем дело с реальностями в самом полном смысле слова» Замечу, что почти в то же время понятие «потока сознания» использовал А. Бергсон, а затем оно вошло в широкий обиход у литераторов и кинематографистов: сначала «Уллис» Джойса, потом кинокартина Алена Рене «В прошлом году в Мариенбаде». По следам этих деятелей искусства шли Фолкнер и Тарковский. Отсюда несогласие Джеймса с «традиционным» пониманием истины, поскольку в ее основании лежит картина мира, признающая некую «независимую реальность», которая выступает как Абсолют. Отсюда же характерное понимание смысла и задач философии: «Философия... — наше более или менее смутное чувство того, что представляет собою жизнь в своей глубине и значении... Она наш индивидуальный способ воспринимать и чувствовать биение пульса космической жизни» 18. Она «не печет хлеб», но развивает мысль и воображение и «способна преисполнить наши сердца мужеством» 19. В статье «Обучение философии в наших колледжах» Джеймс писал: «Если мы хотим, чтобы лучшее использование наших колледжей состояло в том, чтобы давать молодежи широкую открытость ума и большую гибкость мышления, чем может породить специальное техническое обучение, то мы должны исходить из того, что...философия является наиболее важным из всего того, что изучается в колледже. Сколь бы скептически мы не относились к достижению универсальных истин... мы никогда не сможем отрицать того, что изучение философии означает привычку всегда видеть альтернативу, никогда не принимать привычное за само собой разумеющееся.., уметь воображать чужие состояния ума, иными словами, обладать духовной перспективой... И если мы хотим, чтобы наши колледжи создавали людей, а не машины, то они превыше всего должны заботиться об этом аспекте их влияния» 20. Это понятно, если реальность понимать «субъективно»; и такую трактовку реальности Джеймс защищал последовательно, начиная с «Принципов психологии», где можно прочесть следующее: «Fons et origo» всей реальности как с абсолютной, так и с практической точки зрения является, таким образом, субъективным, это мы сами... Реальность, начиная с нашего Эго, постепенно распространяется сперва на все объекты, представляющие интерес для нашего Эго, а затем и на объекты, постоянно связанные с ними... Это наши жизненные отношения... Таким образом, мы приходим к важному выводу о том, что наша собственная реальность — это чувство нашей собственной жизни, которым мы обладаем в любой момент, является первичным из первичных нашей веры. Это так же верно, как верно то, что я существую — такова наша высшая гарантия бытия всех остальных вещей... Мир живых реальностей, в противоположность нереальностям, таким образом, укоренен в Эго, рассматриваемом как активный и эмоциональный термин» 21. Приведенная цитата представляет собою неплохую иллюстрацию философской позиции У. Джеймса, а также прагматизма в целом: здесь очевиден отказ от противопоставления чувственно-эмоционального и рационального, «субъектоцентризм» с акцентом на практическую жизнь и волевое начало, характерные для целого букета размежевавшихся друг от друга направлений постклассической европейской философии. Можно лишний раз убедиться в том, насколько последовательно этот представитель прагматизма выражал в своих сочинениях идеологию американской нации, находившейся в процессе становления из разнородных элементов и предпочитавшей синтез размежеванию. Только под этим углом зрения можно понять, почему Джеймс сравнивал философию, которую он представляет, с коридором в гостинице, который предназначен для того, чтобы им пользовались обитатели всех номеров, и даже определял прагматизм как метод улаживания философских споров! 4. Джон Дьюи Третьим виднейшим представителем прагматизма был Джон Дьюи (1859-1952), тоже не только философ (хотя его вариант прагматизма обрел собственное имя — инструментализм — что само по себе свидетельствует о величине его вклада), но и социолог, психолог, правовед, логик и педагог. Его педагогическая концепция получила большое распространение не только в Америке, но также в послеоктябрьской России и в Китае. Программа инструментализма была провозглашена даже несколько раньше выхода в свет книги Джеймса «Прагматизм» — и в той же форме: в 1903 г. вышли в свет «Лекции по логической теории». В них логика трактовалась как универсальный метод решения жизненных задач. Наиболее полно эта концепция представлена в «Очерках по экспериментальной логике» (1916 г.). Примечательно, что здесь он весьма негативно оценил быстро распространившееся с легкой руки Джеймса представление о прагматизме как идеологии практицизма. Он называет «легендой» распространенное мнение, что прагматизм рассматривает познание как «простое средство достижения практических целей или удовлетворения практических потребностей» 22. Да и само слово «практический», согласно Дьюи, «означает лишь правило, которое состоит в требовании искать окончательные значения и последние оправдания всякой мысли, всякого рефлексивного рассуждения в его следствиях. Он ничего не говорит о природе этих следствий, которые могут быть эстетическими или этическими, политическими или религиозными — какими угодно» 23. Соответственно, Дьюи подчеркивает, что познание не занимается «трансцендентным»: познавательная активность нацелена на «урегулирование ситуации», в какой бы сфере деятельности она не возникала: «Мы не знаем ни источника, ни природы, ни средства лечения малярии, пока не можем воспроизвести или вылечить малярию; ценность и касательно воспроизведения, и касательно устранения зависит от характеристик малярии в отношении с другими вещами. И дело так же обстоит применительно к математическому знанию или к знанию из областей политики или искусства. Относящиеся к ним объекты не познаны, если они не сделаны в ходе процесса экспериментального мышления. Их полезность, когда они сделаны, есть все то, что относительно них, каковы бы они ни были, опыт способен в последующем определить от бесконечности до нуля» 24. Для «экспериментальной логики» Дьюи весьма важным является понятие исследования. Исследование — это сам целостный опыт, рассматриваемый под специфическим углом зрения. Человеческая жизнь складывается из множества ситуаций. Любой конкретный объект, любой процесс — непременно органическая часть ситуации. Изолированный объект просто невозможен — хотя бы потому, что его изоляция от других — это результат активной процедуры нейтрализации тех связей, в контексте которых он существует изначально. Частный объект, прямо или косвенно, никогда не интересует человека «сам по себе»: он становится предметом познания, будучи включен в связь с познающим субъектом и в контексте познавательной ситуации, которая предстает как проблематическая. Познание поэтому начинается со вступления в неопределенную ситуацию. Она порождает сомнения и вопросы; поэтому ее можно назвать проблематической. Правда, проблематизация — это уже не сама ситуация, а ее антиципация, т. е. начало ее освоения. Первый шаг решения — вычленение в неопределенной ситуации стальных элементов. Звук сирены во время киносеанса создает для человека беспокоящую его, неопределенную ситуацию. Первое, что делает разумный человек в такой ситуации — он оглядывает зал, обращая внимание на расположение кресел, запасных и основных выходов. Обращает он внимание и на нестабильный элемент ситуации — поведение людей. Осознание этих моментов позволяет ему сформулировать проблему: какой путь спасения наиболее адекватен ситуации. Все наблюдаемые моменты превращаются сознанием в компоненты проблемы, анализ которых способен привести к практически ценному решению. В образовании проблем по поводу неопределенных ситуаций и в их решении как раз и состоит назначение мышления. В ходе операций мышления с факторами, составляющими проблему, рождаются идеи. Чем больше элементов проблемы освещены, тем более ясными могут стать понятия, касающиеся решения проблемы: ясные идеи превращаются в программу практического действия. Конечно, самые светлые идеи — только предвосхищение того, что может произойти — они обозначают возможности. Но они функциональны, поскольку способны стать средствами преодоления проблематической ситуации, и операциональны, т. к. превращаются в планы действий и в программы получения новых фактов. Таковы базовые, принципиальные представления прагматизма в целом — не только инструментализма Дьюи — о познании и его назначении. Отсюда следуют достаточно радикальные перемены в смыслах традиционных философских терминов. В их числе на первых местах — «реальность» и «истина», которые представляют собою главные структурные элементы традиционной философии.