Ч. У. Ледбитер
КАК КО МНЕ ПРИШЛА ТЕОСОФИЯ
I
В Древней Греции
Моя первая встреча с тем, что можно уже определенно назвать теософией, состоялась в 504 г. до н. э., когда мне выпала удивительная честь и удовольствие посетить великого философа Пифагора. Я родился в одной из знатных афинских семей, принадлежавшей к сословию эвпатридов — эта семья предоставляла достаточно хорошие условия и благоприятные возможности для прогресса. Этот визит был самым важным событием моей юности и произошел следующим образом. Один мой родственник предложил взять нас с братом, который был на год или два моложе, с собой в путешествие на корабле, в долю владения которым он входил. Это было торговое путешествие по греческим островам и азиатскому берегу, и с неспешными методами тех времен оно заняло почти год, в течение которого мы посетили многие места и видели не только красивые пейзажи, но и множество чудесных храмов, украшенных изысканными статуями.
Среди прочих островов мы посетили Самос; и там-то мы и встретили Пифагора, который тогда уже был в преклонном возрасте и очень близок к смерти. Некоторые историки думали, что этот мудрец был убит, когда его школа в Кротоне была разрушена из-за распространившихся в народе предрассудков; другие же, признавая, что он выжил в этой катастрофе, считали, что он умер много позже, в Метапонтуме. Но похоже, что ни то, ни другое не верно. Став очень стар, он оставил свои школы в Великой Греции* и вернулся в свою вотчину на Самосе, чтобы окончить свои дни там, где он их начал; и случилось так, что мы удостоились великой привилегии увидеть его там во время нашего путешествия.
__________
* Так назывались греческие колонии на Сицилии и в Италии. — Прим. пер.
Его главным учеником в то время был Клейнеас (теперь — Учитель Джуал Кхул); он был чрезвычайно добр к нам и, терпеливо отвечая на все наши энергичные вопросы, объяснял нам систему пифагорейской философии. Нас сразу же самым сильнейшим образом привлекло разъясненное нам учение, и мы очень захотели вступить в школу. Клейнеас сказал нам, что её отделение скоро будет открыто в Афинах, а покамест дал нам множество наставлений по этике, учению о реинкарнации и мистерии чисел. Слишком скоро наш корабль был готов к выходу в море (к счастью, он тогда потребовал переоснастки) и нам с сожалением пришлось покинуть Пифагора и Клейнеаса. К нашей великой и трепетной радости, когда нас позвали попрощаться с ним, старый философ благословил нас и с особой значительностью сказал: "Мы еще встретимся". Через год или два мы услышали о его смерти и часто удивлялись, какой же смысл вкладывал он в эти слова, но когда в нынешнем воплощении мне впервые выпала честь встретиться с Учителем Кут Хуми, он вызвал в моей памяти эту давнишнюю сцену и сказал: "Разве я не говорил тебе, что мы встретимся снова?"
Вскоре после смерти Пифагора Клейнеас сдержал свое обещание приехать в Афины и основать там школу философии, и естественно, мы с братом оказались среди первых его учеников. Его учение привлекло множество людей, и эта философия заняла в мысли того времени очень высокое место. За исключением того, что было действительно необходимо для управления фамильным имением, я посвятил практически всё свое время изучению и преподаванию этой философии, и даже унаследовал положение Клейнеаса после того, как он покинул этот мир.
Мое отношение вначале
Может быть, как раз благодаря этой полной преданности высшей мысли у меня был необычайно длинный период пребывания в небесном мире — чуть более 2300 лет. В какой степени этот факт повлиял на мою нынешнюю жизнь, я сказать не могу, но в это воплощение я прибыл без всякого определенного воспоминания обо всём том, чему я научился ценой такого количества времени и трудов. В начале своей жизни я вообще ничего не знал об этих предметах, но теперь, оглядываясь на тот период, я могу видеть, что я оказался обладателем набора убеждений, очевидно, вынесенных из той другой жизни.
Середина XIX века была временем широкого распространения материализма, неверия или по меньшей мере неуверенности по части религиозных вопросов и презрительного отвергания возможности всякого внефизического проявления. Даже ребенком я сознавал, что люди горячо спорили о существовании Бога и возможности существования в человеке чего-то такого, что выживает после смерти, но когда я слышал такие дискуссии, то молчаливо удивлялся, как люди могут быть столь глупыми, поскольку у меня была непоколебимая внутренняя уверенность в этом, хотя я и не мог обоснованно защитить свою веру, или хотя бы выдвинуть какой-нибудь аргумент в её поддержку.
Но я знал, что Бог есть, что он добр, и что смерть — вовсе не конец жизни. Даже в том возрасте из этих вещей я мог сделать вывод, что всё так или иначе должно быть хорошо, хотя так часто и кажется, что всё идет плохо. Отлично помню, в какой ужас я пришел (и боюсь, что также и очень разозлился) когда мой маленький товарищ по играм познакомил меня с теорией ада. Я сразу же стал ему возражать, но он настаивал, что это правда, потому что так сказал его отец. В сильном негодовании я отправился домой, дабы проконсультироваться со своим отцом по поводу этого немыслимого безобразия, но он лишь улыбнулся, как подобает терпимым людям, и сказал: "Да, мой мальчик, я и сам ни на мгновение в это не поверю, но очень многие верят в это, и бесполезно пытаться их переубедить — тебе придется просто смириться с этим". Так постепенно я убедился, что собственное внутреннее убеждение, каким бы сильным оно ни было, не является действенным в качестве аргумента против ортодоксального мнения.
Похоже, из своего греческого воплощения я принес и еще один маленький любопытный отрывок воспоминаний. В детстве мне часто снился один дом, совершенно непохожий ни на один из тех, которые мне тогда были знакомы на физическом плане — он был построен вокруг центрального внутреннего дворика с фонтанами, статуями и кустами, на который выходили все комнаты. Он снился мне, пожалуй, по три раза в неделю, и я знал в нем каждую комнату и всех живших в нем людей. Я постоянно описывал его своей матери и рисовал его план. Мы называли его моим домом снов. По мере того, как я рос, он снился мне всё реже, пока наконец полностью не изгладился из моей памяти. Но однажды, гораздо позже, чтобы что-то проиллюстрировать, мой учитель показал мне картину дома, в котором я жил в прошлом воплощении, и я сразу же его узнал.
И хотя, как я уже сказал, у меня была абсолютная внутренняя убежденность касательно жизни после смерти, я скоро понял, что в дискуссиях с другими по этому вопросу огромным преимуществом было бы нечто такое, что могло бы дать свидетельство, доступное на физическом плане. Помню, что когда я был ещё совсем мальчиком, мне попалась книга Кроу "Ночная сторона природы", которую я прочитал с огромным интересом. И мне казалось, что будь у меня возможность непосредственно исследовать случаи, подобные ею описанным, то со временем я непременно смог бы прийти к чему-то такому, что можно было бы привести в качестве убедительного аргумента.
Личные исследования
Иногда в какой-нибудь газете появлялся отчет о появлении привидения или любопытных событиях в неспокойном доме; и когда бы мне ни попадалось что-либо в этом роде, я сразу же отправлялся на место происшествия, расспрашивал всякого свидетеля, которого удавалось найти, и тратил приличное количество времени и сил, стараясь лично обнаружить призрачного посетителя. Конечно же, в большом количестве случаев всё было впустую — либо не находилось свидетельств, достойных упоминания, либо разыскиваемый призрак отказывался являться. Даже когда находился свидетель, который мог рассказать разумную и заслуживающую доверия историю, призрак, похоже не задерживался настолько долго, чтобы можно было рассказать что-либо особенно интересное, или, скорее, долго там не задерживался сам свидетель!
И всё же, среди утомительного однообразия неудач иногда появлялся яркий оазис определенного успеха, и скоро я собрал достаточное количество прямых свидетельств, которые вполне убедили бы меня самого, если бы я нуждался в таком убеждении. В то же время я исследовал также множество случаев так называемого "второго зрения",* особенно в горных районах. И снова я обнаружил, что всякому непредубежденному человеку, который возьмет на себя такой труд, легко убедиться в действительности этого явления.
__________
* Способность предвидения; о ней автор рассказывает в своей книге "Ясновидение". — Прим. пер.
Спиритизм
К сожалению, в то время я был в полном неведении относительно еще одного возможного направления исследований — спиритизма. В первый раз, насколько я могу припомнить, я услышал о подобных вещах в связи с сеансами, которые м-р. Д. Д. Хоум проводил с императором Наполеоном III. Преп. Морисом Дэвисом в "Дэйли телеграф" была опубликована серия статей с их описанием. Но сделанные им заявления показались мне в то время совершенно невероятными, и читая однажды вечером своей матери одну из этих статей, я выразил сильное сомнение в точности его описания.
Статья, однако, оканчивалась замечанием, что всякий, кто чувствует, что неспособен поверить в эту историю, может легко убедиться в возможности всего этого, собрав нескольких друзей и попросив их тихо посидеть вокруг небольшого столика в темноте или при приглушенном свете, положив на поверхность столика кисти рук. Там говорилось, что еще более простой метод состоит в том, чтобы положить на стол обычную шелковую шляпу полями вверх, и вдвоём или втроём легко опустить руки на её поля. Утверждалось, что шляпа или стол тут же начнут вращаться, тем демонстрируя существование силы, не находящейся под контролем ни одного из присутствующих.
Это звучало очень просто, и моя мать предложила, поскольку как раз смеркалось и время представлялось подходящим, тут же сделать эксперимент. Согласившись, я взял небольшой круглый столик с ножкой посередине, который обычно служил подставкой для цветочного горшка с большой аронниковой лилией. Я принес свою собственную шелковую шляпу с вешалки из прихожей, положил её на стол, и мы опустили руки на её поля, как и было предписано. Единственным человеком, который присутствовал при этом кроме моей матери и меня, был двенадцатилетний мальчик, который, как мы позже обнаружили, оказался сильным физическим медиумом, но тогда я ничего о медиумах не знал. Не думаю, что кто-то из нас ожидал вообще какого-нибудь результата, и сам я был несказанно удивлен, когда шляпа совершила легкий, но явный полуоборот на полированной поверхности стола.
Каждый из нас подумал, что шляпу неосознанно повернул кто-то другой, но она сама скоро внесла ясность в этот вопрос, поскольку стала крутиться и вертеться столь энергично, что нам уже было трудно удерживать на ней свои руки. По моему предложению мы подняли руки, но шляпа поднялась вместе с ними, будто была к ним прикреплена, и краткое время оставалась подвешенной на высоте около 5 см, пока не упала обратно на стол. Это новое явление поразило меня еще больше, и я попытался добиться повторения того же результата. В течение нескольких минут шляпа отказывалась откликаться, но когда наконец она поднялась, как и раньше, то подняла с собою и стол! Моя собственная, знакомая мне шляпа, за которой я никогда не подозревал никаких оккультных качеств, таинственно висела в воздухе, касаясь лишь кончиков наших пальцев, и не довольствуясь пренебрежением к законам гравитации со своей собственной стороны, приобщила к своей славе и стол, подняв и его! Я посмотрел вниз, на ножки стола — они были примерно в 15 сантиметрах от ковра, и ноги никого из нас их не касались, и даже не были поблизости! Я поставил под них свою ногу, но там точно ничего не было — по крайней мере, ничего ощутимого физически.
Конечно же, когда шляпа первый раз начала двигаться, у меня промелькнула мысль, что мальчик как-то нас разыгрывает, но во-первых, было очевидно, что он этого не делал, а во-вторых, он и не мог достичь такого результата незаметно. Примерно через две минуты стол отвалился от шляпы и упал, и почти сразу же она последовала за своим товарищем, но эксперимент удалось повторить несколько раз с интервалами в несколько минут. Затем стол стал трястись и сбросил шляпу прочь — это был явный намек для нас, если бы кто-нибудь из нас знал достаточно, чтобы его понять. Но никто из нас и понятия не имел, что делать дальше, хотя нас весьма заинтересовали эти необычайные движения. Сам я ни в коей мере не считал этот феномен проявлением умершего, а расценивал его просто как открытие некой странной новой силы.
Это достаточно легкомысленное начало побудило меня к дальнейшим изысканиям, и я скоро обнаружил, что существует обширная литература, посвященная этому предмету, и что я могу значительно продвинуть свои исследования при помощи сеансов с регулярными медиумами. Конечно, я обнаружил некоторое количество мошенничества, и еще больше — глупости, но вскоре смог убедиться, что вне всяких сомнений по крайней мере некоторые проявления происходили благодаря действию тех, кого мы называем мертвыми.
Практически не было такого феномена, о котором я читал в книгах по спиритизму или слышал в спиритических кругах, и которому бы сам я не был свидетелем при определенных условиях проверки. Всякий читатель, желающий ознакомиться с более полным отчетом о моих исследованиях и их результатах, найдет его в моей книге "По ту сторону смерти".
Я довольно подробно рассказал об этих событиях раннего периода моей жизни, чтобы объяснить читателям умонастроение, в котором я находился, когда передо мной наконец появилась теософия, что, как я думаю, объяснит то, как я сразу же на нее отреагировал. Пожалуй, я должен упомянуть и еще один случай из моей жизни до теософии, который, каким бы незначительным он ни был сам по себе, предрасположил меня к принятию многих вещей, в которых я иначе бы засомневался.
История о мадам Блаватской
Первые вести, вообще услышанные мною о нашей великой основательнице, Е. П. Блаватской, были любопытными и характерными, и это стало важнейшим событием в моей жизни, хотя тогда я этого и не знал. Мой верный школьный друг выбрал своей профессией морское дело, и примерно в 1879 году был вторым помощником капитана одного из каботажных судов пароходной компании Британской Индии "Бритиш Индия Стим Навигэйшн ко". По пути из Бомбея в Коломбо Блаватской случилось плыть на этом пароходе, и таким образом, мой друг соприкоснулся с этой удивительной личностью.
Он рассказал мне о ней две прелюбопытные истории. Однажды вечером он находился на мостике, тщетно пытаясь при сильном ветре раскурить трубку. Будучи на посту, он не мог оставить мостик, так что он чиркал спичку за спичкой, только чтобы наблюдать, как пламя сразу же задувается ветром. Наконец, с досадой он бросил свои попытки. Выпрямившись, он увидел перед собой темную фигуру, укутанную в плащ, и ясный голос Блаватской обратился к нему:
— Что, не можете её зажечь?
— Нет, — ответил он, — да я и не верю, что кто-то в состоянии удержать спичку зажженной при таком ветре.
— Попробуйте ещё раз, — сказала Блаватская.
Он засмеялся, но всё же зажег еще одну спичку, и он уверял меня, что среди этого ветра, и совершенно незащищенная от него, спичка горела ровным пламенем, пока оно не дошло до державших её пальцев. Он был так поражен, что даже забыл зажечь свою трубку, а Блаватская только засмеялась и ушла.
Другой случай во время этого путешествия произошел с первым помощником, который в присутствии Блаватской сделал какое-то обычное замечание о том, что он будет делать во время обратного рейса из Калькутты. (Эти пароходы курсировали вдоль берега из Бомбея в Калькутту и обратно.) Она прервала его, сказав:
— Нет, вы не сделаете этого, потому что вообще не совершите обратного рейса. Когда вы прибудете в Калькутту, то будете назначены капитаном на другой пароход и отбудете в ином направлении.
— Мадам, — сказал первый помощник, — мне очень хотелось бы, чтобы вы были правы, но это невозможно. Верно, у меня есть капитанская лицензия, но в списке на занятие такой должности передо мной еще много других претендентов. Кроме того, я подписал договор на работу на каботажных линиях на пять лет.
— Всё это не имеет значения, — ответила Блаватская, — вот увидите, что случится, как я говорю.
И так и произошло, поскольку когда пароход пришел в Калькутту, оказалось, что неожиданно появилась вакансия (я думаю, что из-за внезапной смерти капитана), и никого не оказалось под рукой, кроме того самого помощника капитана. Так пророчество, которое казалось столь невозможным, было буквально исполнено.
Через годы после этого, когда мы с м-ром Ван Маненом плыли с Явы в Индию, я оказался на корабле, капитаном которого был тот самый человек, который фигурировал в рассказе моего друга, и он рассказал мне эту историю от первого лица, причем она точно совпала с ранее слышанной мною версией.
Сами по себе не столь уж важные, эти случаи оказались для меня многозначительными, и их косвенное влияние было важным, — ведь менее чем через год после этого разговора в мои руки попала книга А. П. Синнетта "Оккультный мир", и как только я увидел упомянутое в ней имя Блаватской, то сразу же вспомнил истории, рассказанные моим другом. Естественно, что весомые свидетельства о её паранормальных силах, полученные мною из первых уст, предрасположили меня к тому, чтобы допустить возможность тех других новых и странных вещей, о которых писал Синнетт, и так эти две маленькие истории сыграли немаловажную роль в моей жизни, поскольку подготовили меня к быстрому и охотному принятию истин теософии.
II
"Оккультный мир"
Я уже упоминал, что первой книгой по теософии, попавшей мне в руки, был "Оккультный мир" А. П. Синнетта. Я увидел её в букинистическом каталоге, и меня так привлекло название, что я тут же её заказал. Естественно, меня глубоко заинтересовали содержащиеся в ней истории, но истинное её очарование заключалось в даваемых ею проблесках удивительной системы философии и своеобразной внутренней науки, которая похоже, действительно могла рационально объяснить жизнь, а также причину многих феноменов, которые мне приходилось наблюдать.
Конечно, мне очень захотелось узнать об этом гораздо больше, но тогда я совершенно не был знаком с обычаями литературного мира, так что совсем не знал, как получить дальнейшую информацию. Теперь, из позднейшего опыта, я вижу, что нужно было просто написать автору, направив письмо через издателя, но тогда это решение не пришло мне в голову. В конце своей книги м-р Синнетт замечает:
"Некоторые читатели, заинтересовавшись этим, но не очень представляющие, что можно предпринять практически, могут спросить, что же они могут сделать, чтобы показать, что они ценят эту возможность. За образец для своего ответа я возьму знаменитое предписание сэра Роберта Пила: "регистрируйтесь, регистрируйтесь, регистрируйтесь". Сделайте первый шаг в качестве отклика на предложение, исходящее из оккультного мира, — зарегистрируйтесь, иными словами, вступайте в Теософическое Общество — единственную в наше время ассоциацию, каким-либо признанным образом связанную с Братством адептов Тибета".
Я очень хотел последовать этому совету, но это оказалось вовсе не легко. Автор упомянул, что в Лондоне есть Теософическое Общество, но не дал его адреса, и я тщетно искал его в почтовом справочнике. Я много расспрашивал друзей, но не нашел никого, кто мог бы помочь мне в моих поисках.
Вскоре после этого, однако, я отправился в Шотландию исследовать свидетельства "второго зрения" горцев, и по всей видимости случайно (хотя я сомневаюсь, что вообще что-либо может произойти случайно) на столе в читальне гостиницы я обнаружил тоненький спиритический журнальчик — едва ли больше брошюрки. Кажется, он назывался "Лучи Света" или как-то в этом роде. В нем было объявление, где упоминалась д-р Анна Кингсфорд, президент Лондонской Ложи Теософического Общества, и говорилось, что она является женой ректора или викария какого-то городка на западе — кажется, он назывался Этчем. Естественно, я ухватился за этот ключ и сразу же написал ей в этот приход с просьбой о дальнейшей информации. Прежде чем я получил ответ, прошло некоторое время, поскольку, как выяснилось потом, она отдыхала где-то на континенте, и ответом этим оказался всего лишь печатный циркуляр, впрочем, очень красиво напечатанный, с большим количеством серебра вокруг. Но в нем были те сведения, в которых я нуждался — адрес секретаря в Лондоне, а кроме того, в нем сообщалось, что для вступления в Общество нужно получить рекомендации двух его членов.
Как я вступил
Секретарем оказался м-р Кёрби (не тот Кёрби, который потом стал столь известен в связи с работой Общества в Италии, а тот, который вместе со Спенсом написал "Энтомологию" — книгу, которую я изучал, еще когда был мальчиком). Я тут же ему написал, указав, что желаю вступить, но не имею удовольствия быть знакомым ни с одним из членов, и спросил, что делать в таком случае. Опять мне пришлось долго ждать ответа, поскольку м-р Кёрби тоже был за границей — кажется, взбирался на горные пики Швейцарии, но наконец он строго ответил мне, что правила непреложны, и исключений быть не может, но затем он подумал, что я мог бы обратиться к А. П. Синнетту или Дж. Б. Финчу.
Я принял это предложение и написал м-ру Синнетту, впрочем, почти и не надеясь, что он действительно может оказаться автором книги, которая произвела на меня столь глубокое впечатление. Его ответ скоро внес ясность в этот вопрос, и он пригласил меня приехать в Лондон встретиться с ним. Он только недавно вернулся из Индии и временно остановился в доме своей тещи, миссис Эденсор, в Роял Крессент, Нэттинг Хилл. Он принял меня очень сердечно и с большой любезностью, и конечно, мы много говорили о его книгах (к тому времени я разыскал и "Эзотерический буддизм") и удивительных откровениях, которые они содержали. Чем больше я слышал о теософии, тем сильнее мне хотелось узнать всё, что только может быть мне рассказано, но когда я заговорил о вступлении в Теософическое Общество, м-р Синнетт помрачнел и выразил мнение, что это вряд ли получится, поскольку, как он видит, я священник!
Я конечно удивился, почему это общество должно делать различие в зависимости от одежды, и наконец, решился робко задать этот вопрос. М-р Синнетт ответил:
"Видите ли, у нас принято обсуждать всякий предмет и всякое верование с самого начала, без всяких предрассудков, и я боюсь, что на наших встречах вы скорей всего услышите много такого, что может основательно вас шокировать".
За несколько лет до этого я уже посещал некоторые лекции г-жи Безант* в Зале Науки на Олд Стрит, возле Сити Роуд, и подумал, что после этого уже ничто, сказанное членами Теософического Общества, не сможет серьезно меня оскорбить; так что я, улыбаясь, уверил м-ра Синнетта, что я священник не того сорта, и вполне готов присоединиться к любой дискуссии, вне зависимости от верований её участников. Тут Синнетт несколько оттаял, и даже сказал, что если дело действительно обстоит так, для него будет особым удовольствием принять священника; но прежде чем предпринять столь решительный шаг, он должен посовещаться с Советом. Так нам пришлось остановиться на этом, и я вернулся в свой сельский приход, находившийся в пятидесяти милях, в Хэмпшире.
__________
* Анни Безант до своего знакомства с теософией выступала с позиций агностицизма. — Прим. пер.
Мистер А. П. Синнетт
В течение недели я получил от Синнетта письмо, сообщавшее, что большинство Совета согласилось меня принять, и что если я заполню необходимые бланки, он сам будет рад быть моим рекомендатором, а за второй рекомендацией он посоветовал мне обратиться к м-ру Финчу, который, вероятно, её даст, если я произведу на него благоприятное впечатление. М-р Финч оказался столь же любезен, как и м-р Синнетт, и вскоре меня уведомили, что я, наконец, принят в члены Общества, и если я в назначенный вечер прибуду в дом к Синнетту, то могу пройти посвящение. К тому времени м-р Синнетт переехал в свой собственный дом в Лэдброук Гарднс, куда я исправно явился в назначенное время.
Я обнаружил, что в тайны Общества меня будут посвящать вместе с двумя другими кандидатами — профессором Круксом и его женой. Даже тогда я сознавал выпавшую мне честь быть принятым вместе со столь выдающимся ученым — ведь хотя Крукс тогда не был еще "сэром Уильямом", он был известен мне как открыватель таллия, изобретатель радиометра и апологет теории лучистой материи. В те времена вступление в Теософическое Общество было предприятием, внушавшим некоторый трепет. Большая гостиная Синнетта была наполнена до отказа, фактически собрание перетекало даже на лестничную площадку и немного на лестницу. Полагаю, там было около двухсот человек, включая некоторых знаменитостей — таких как профессор Маерс, Ч. Ч. Мэсси, Стэйнтон Мозес и другие. Нас троих вместе посадили на диван, стоявший посреди собрания, и м-р Синнетт, произнеся речь о целях и работе Теософического Общества, должным образом передал нам знаки и пароли, при помощи которых мы смогли бы узнавать своих собратьев в любой части света. С тех пор эти знаки и слова в большинстве стран вышли из употребления, хотя я думаю, что наш президент, д-р Безант, всё еще сообщает их всем новым членам, которых она принимает в Индии.
После этого я приезжал в Лондон каждую неделю, пропустив лишь несколько собраний. Фактически, м-р Синнетт был столь гостеприимен, что дал мне постоянное приглашение обедать и ночевать у него в доме во время этих посещений, поскольку я жил в пятидесяти милях оттуда. На этих обедах и встречах, следовавших за ними, я встречал многих известных людей и слышал множество очень интересных и поучительных разговоров. Нужно помнить, что все учения в то время были для нас еще совершенно в новинку, по многим моментам наши сведения были еще очень несовершенны, и потому было много пространства для дискуссий. Планетные цепи, разные планы природы и состояния сознания на каждом из них — все эти вещи для нас были свежим откровением, и нам стоило немалых трудностей привести в гармонию заявления, рассыпанные по ответам на разнообразные вопросы, заданные Учителям м-ром Синнеттом. Солнце нашего президента, Анни Безант, тогда еще не взошло над теософическим горизонтом, и у нас не было никого, чтобы распутывать тугие клубки или приводить в гармонию с виду противоречащие утверждения.
Я помню, что произвел за обеденным столом небольшую сенсацию, когда заявил, что по-моему, очевидным образом действий для каждого из нас должно быть стремление стать учеником одного из Великих Учителей, адептов. Это предложение по всей видимости вызвало у присутствовавших нечто вроде шока, поскольку было встречено гробовым молчанием, и только после приличной паузы м-р Синнетт заметил, что полагает, что европейцы вряд ли могут надеяться на что-то подобное на нынешнем этапе наших знаний. Это было достаточно верно, но я думал, что мы могли бы по крайней мере решительно обратить свои лица в этом направлении.
Эти встречи Лондонской Ложи в те времена были для нас почти единственным источником информации по теософии. Думаю, мы были исключительно въедливыми и старались проникнуть в учение как можно глубже, но на самом деле у нас было не так уж много материала для изучения. В дополнение к двум упомянутым книгам Синнетта у нас был монументальный труд Е. П. Блаватской "Разоблаченная Изида", а также прекрасная книга Анны Кингсфорд "Совершенный путь к обретению Христа". Она содержала много сведений, но подавались они с совершенно иной точки зрения по сравнению с книгами Синнетта, и для большинства из нас следовать этому направлению оказалось намного труднее. "Разоблаченная Изида" представляла огромный хаос интереснейшего материала, но нам оказалось очень трудно вывести из нее что-либо, что можно назвать связной или определенной системой. Но мы старались изо всех сил, и чуть позже получили огромное ободрение, услышав, что Учитель Кут Хуми доволен нашими усилиями и собирается в помощь нашей работе прислать из Индии одного из своих собственных учеников.
М. М. Чаттерджи
Этим учеником был Мохини Мохун Чаттерджи, молодой юрист из Калькутты, и он прибыл в Лондон вместе с полковником Олкоттом в начале 1884 года. Я должен сказать, что он оказался для нас исключительно полезен и очень нам помог, и это из его выступлений мы впервые получили ясное представление о Пути Посвящения и необходимых для него требованиях. Их изложение в его формулировке опубликовано в первом из знаменитых "Протоколов Лондонской Ложи".
Я хорошо помню, как он впервые появился на одном из вечерних приемов м-ра Синнетта. Олкотт и Мохини стояли у камина, прямо перед решеткой, и к ним по одному подводили и представляли около 200 человек. Среди них был пресловутый Оскар Уайлд, который всегда создавал впечатление, что ему хочется выделиться эктравагантностью своего одеяния и своих манер, если не сказать больше. Тогда, как я помню, он был облачен в черный бархат, бриджи до колен и белые чулки. Он подошел к Мохини, был ему представлен, грациозно поклонился и уже отходя сказал миссис Синнетт очень слышным сценическим шепотом: "Я раньше никогда не сознавал, какую мы совершаем ошибку, являясь белыми!" Мохини, будучи брахманом, был совершенно несведущ в западных обычаях, и я думаю, ему было очень неприятно позволять целой толпе млеччх (варваров), пьющих вино, хватать его за руку. Он выглядел очень нездоровым, но благородно выдержал всё это, и конечно, никто из нас не имел ни малейшего понятия, в чем дело. Он терпеливо ответил на огромное количество вопросов, которые, должно быть, казались ему очень глупыми и немыслимо невежественными, и триумфально удалился уже героем вечера, — большинство пожилых леди относились к нему с почтительным трепетом.
Мистер Эглинтон
В ходе своих исследований спиритизма я соприкоснулся с большинством выдающихся медиумов того времени, и видел (как уже ранее говорилось) почти все обычные феномены, о которых можно прочитать в книгах, посвященных этому предмету. Одним медиумом, с которым у меня было много дел, был м-р Эглинтон, и хотя я слышал о нем много плохого, сам я могу засвидетельствовать, что лично имея с ним дело, я нашел его очень честным, разумным и любезным. У него было несколько так называемых духов-руководителей. Одним из них была индейская девочка, называвшая себя Ромашкой (Дэйзи), которая обильно болтала по всякому поводу к месту и не к месту. Другим духом был высокий, под 1 м. 90, араб по имени Абдулла, который никогда ничего не говорил, но производил примечательные явления. Я видел, как одновременно он поднял двух грузных мужчин, держа по одному в каждой руке.
Третьим руководителем, который часто являлся, был Эрнест; он материализовался сравнительно редко, но часто говорил четким голосом и писал характерным почерком, демонстрирующим образованность. Однажды в разговоре с ним были упомянуты Учителя Мудрости. Эрнест отозвался о них с самым глубоким почтением и сказал, что в различных случаях имел привилегию видеть их. Я сразу же спросил, готов ли он взять на себя труд передать им сообщение или письмо, и он сказал, что охотно это сделает и доставит письмо, когда представится возможность, но не может точно сказать, когда именно это может произойти.
В связи с этим я могу упомянуть, что потом получил хороший пример ненадежности всех таких сообщений. Довольно приличное время спустя один спирит написал в газету "Лайт", что таких персон, как Учителя, существовать не может, поскольку Эрнест определенно сказал ему об этом. Я написал в ту же газету, что от точно того же бесценного авторитета я получил утверждение, что Учителя существуют, и Эрнест хорошо с ними знаком. Очевидно, он в каждом случае отражал мысль вопрошающего, как часто делают подобные существа.
Возвращаюсь к своей истории. Я сразу же принял предложение Эрнеста, но с одной оговоркой. Я сказал, что напишу письмо к одному из этих Великих Учителей и вручу ему, если мой друг и учитель, м-р Синнетт, не будет против. При упоминании этого имени "духи" пришли в большое возбуждение. Особенно разозлилась Дэйзи, заявив, что не хочет иметь дела с Синнеттом ни при каких обстоятельствах. Почему? "Он называет нас призраками", — сказала она с огромным негодованием. Однако, я вежливо настаивал, сказав, что всё, что я знаю о теософии, пришло ко мне через м-ра Синнетта, и потому мне не представляется справедливым действовать за его спиной или пытаться найти какие-то иные средства сообщения, не посоветовавшись сначала с ним.
Наконец, хотя и с большой неохотой, духи на это согласились, и сеанс был вскоре завершен. Когда Эглинтон вышел из транса, я спросил, как же мне послать письмо Эрнесту, и он ответил, что если я вручу ему письмо, он положит его в особый ящик, висящий на стене, из которого Эрнест сможет взять его, когда пожелает. Я написал Синнетту и спросил его мнение обо всём этом. Он сразу же этим заинтересовался и посоветовал мне принять предложение и посмотреть, что из этого выйдет.
Письмо Учителю
Затем я отправился домой и написал три письма. Первое было к Учителю К. Х., и в нем я со всем почтением сообщил, что с тех пор, как я впервые услышал о теософии, моим единственным желанием было стать его учеником. Я сообщил ему о своих тогдашних обстоятельствах, и спросил, необходимо ли те семь лет испытания, о которых я слышал, провести в Индии. Я поместил это письмо в маленький конверт и аккуратно запечатал его своей собственной печатью. Затем я вложил его в письмо к Эрнесту, в котором я напомнил ему о его обещании, попросив передать это письмо и доставить мне ответ, если таковой будет. Это письмо я запечатал так же, как и первое, а затем, в свою очередь, вложил его в краткую записку к Эглинтону, в которой просил поместить письмо в ящик и дать мне знать, если на него обратят какое-нибудь внимание. Я попросил друга, остановившегося у меня, исследовать обе печати под микроскопом, чтобы когда мы снова увидим их, можно было узнать, не мухлевал ли кто с ними. В ответ я получил записку от Эглинтона, где говорилось, что он исправно поместил письмо для Эрнеста в его ящик, и оно уже исчезло, так что если поступит какой-нибудь ответ, он сразу же перешлет его мне.
Через несколько дней я получил письмо, адресованное незнакомым мне почерком, а открыв его, я обнаружил в нем свое собственное письмо Эрнесту, по всей видимости нераспечатанное. Имя "Эрнест" на конверте было зачеркнуто, а под ним карандашом было написано мое собственное имя. Мы с другом сразу же исследовали печать под микроскопом и не смогли найти никаких признаков того, что кто-либо манипулировал с письмом, и мы оба согласились, что совершенно невозможно, чтобы кто-то его открывал. Тем не менее, вскрыв конверт, мы обнаружили, что моё письмо к Учителю исчезло. Всё, что я нашел внутри — это мое собственное письмо к Эрнесту, с добавлением нескольких слов, написанных хорошо знакомым мне почерком на чистой странице. Там сообщалось, что письмо исправно вручено Великому Учителю, и что если в будущем я буду сочтен быть удостоенным ответа, Эрнест с радостью мне его передаст.
Я прождал несколько месяцев, но ответа не было, и когда бы мне на сеансах Эглинтона ни случалось встретить Эрнеста, я всегда спрашивал его, когда же можно ожидать ответа. Он неизменно отвечал, что мое письмо было должным образом доставлено, но об ответе еще ничего не известно, и больше он ничего предпринять не может. Через шесть месяцев я получил ответ, но не через Эрнеста, и в нем Учитель сказал, что хотя самого письма не получал (да и вряд ли, как он заметил, мог, учитывая природу курьера), он тем не менее знает, что в нем было написано, и теперь отвечает на него.
Вскоре я объясню, каков был этот ответ и какие вследствие него я предпринял шаги, но прежде чем я смогу сделать это понятным, я должен сделать отступление, чтобы описать некоторые другие события, случившиеся, пока я ждал и надеялся на ответ.
III
Практическая работа
Естественно, что как только я усвоил основные принципы теософии в том виде, как они нам были тогда известны, и определенно поставил перед собой цель — в каком бы это ни было отдаленном будущем приблизиться к стопам Учителя, мне захотелось узнать, нет ли чего такого, в чем бы я мог помочь практической работе Общества. Я высказал это м-ру Синнетту, и в ответ на мой вопрос он выдвинул большой ящик, доверху полный писем, и сказал:
"Всё это вопросы о теософии; они сыплются на меня ежедневно изо всех частей света. Я борюсь с ними достаточно слабосильно, отвечая каждый день лишь на немногие, но я совершенно неспособен справиться с их потоком. Я уже достаточно отстал и, очевидно, никогда не наверстаю упущенное, ибо изо дня в день кипа писем, а с ней и моя задолженность, неуклонно растет. Если вы желаете взяться за эту коллекцию и ответить на них так, как сможете, вы действительно сослужите важную службу большому количеству людей."
Конечно же, я возразил, что не знаю достаточно, чтобы взять на себя роль толкователя учения. Но он ответил:
"Вы прочли все наши книги и присутствовали почти что на всех наших встречах. Я уверен, что вы знаете учение в той же мере, что и я сам. Кроме того, ясно, что вопрос стоит так — либо это, либо ничего. Со всей работой, которую мне приходится делать, я никогда не смогу заниматься ещё и письмами, тогда как вы, в уединении своего сельского прихода, сможете поработать по крайней мере с некоторыми из них; и в конце концов, мы всегда можем посоветоваться по любому запутанному вопросу, который может возникнуть."
Он был прав, говоря, что я сделал всё, что в моих силах, чтобы познакомиться с этим удивительным новым учением. Я прочитал обе его книги, и не один, а множество раз, с каждым разом всё больше понимая их ценность и тверже усваивая выдвигаемые в них идеи. Так что я наполнил этими письмами чемодан (их было 437) и забрал их к себе в Хэмпшир. Я взялся за дело с энтузиазмом — помнится, я позволял себе каждую ночь только четыре часа сна, — и в конце концов пробрался через все эти письма. Это была довольно трудная задача — ведь в те дни не было пишущих машинок, так что каждое из тех многих тысяч слов пришлось утомительно писать от руки.
Некоторые вопросы были легкими, а некоторые — трудными. Во многих случаях были необходимы долгие объяснения, потому что вопрошающий, похоже, понял наставления совершенно неверно, но я думаю, что я сделал всё, что мог. Конечно же, я получил кучу ответов, так что этот ящик писем на долгие месяцы занял б`ольшую часть моего свободного времени. Могу сказать, что в результате этой переписки в Общество пришло довольно много новых членов, и я также значительно расширил свой список друзей, равно как и свои познания в теософии — ведь нет лучшего способа основательно понять предмет, чем пытаться объяснить его кому-нибудь еще.
Анна Кингсфорд
Теперь позвольте мне перейти от этих сравнительно пустячных эпизодов к случаю действительно важному — моей первой встрече с Е. П. Блаватской. Но прежде чем я смогу его описать, я должен сказать несколько слов предварительного объяснения. Хотя доктор Анна Кингсфорд была президентом Лондонской Ложи, она вовсе не полностью была согласна с учениями, которые изучали её члены. Сведения м-ра Синнетта пришли к нему с Востока и от восточных учителей, и получил он их в ответ на свои вопросы, заданные более или менее наобум; тогда как то, чему учила Анна Кингсфорд, она знала, припомнив то, чему научилась в прошлой жизни.
Согласие по сути было весьма примечательным, но вот форма, в которой было изложено учение, сильно отличалась, и в каждом из изложений был свой набор терминов, которые вовсе не всегда оказывались взаимозаменяемыми. Обычно на наших собраниях м-р Синнетт выступал с речью или делал заявление, но прежде чем нам дозволялось обсудить его или попросить Синнетта сообщить дополнительную информацию по моментам, которые для нас были сомнительными, д-р Кингсфорд всегда настаивала на том, чтобы ей дали переформулировать всё это в её терминах и с её точки зрения. Почти всем из нас восточное изложение было гораздо понятнее, чем герметическое, и нашим торопливым умам эти ненужные усложнения представлялись совершенно излишними, так что её длинные разъяснения принимались с некоторым нетерпением. Не довольствуясь изложением своей собственной точки зрения, она иногда опасно приближалась к выказыванию враждебности к формулировке м-ра Синнетта и даже к Учителям, от которых она пришла. Можно легко понять, что это могло вызвать в умах членов порядочное негодование.
Однажды Ложа приняла резолюцию, в которой выражалось сожаление по поводу отношения, выраженного в написанном ею документе, и всё это вызвало самое нежелательное ощущение напряжённости. Мы дошли уже до публикации памфлетов, в которых излагались противоположные точки зрения, и даже свами Т. Субба Роу, который находился далеко в Индии, принял участие в дискуссии. Эти условия были всё еще налицо, когда полковник Олкотт и Мохини Чаттерджи прибыли из Индии, и ложа практически разделилась на две весьма неравные части, поскольку Анну Кингсфорд поддерживали лишь её дядя м-р Мэйтлэнд и несколько её личных друзей, которых она привела с собой, когда вступила в Теософическое Общество. Если бы с нами была сама Блаватская, она бы, вероятно, с ходу разрешила противоречия, но хотя она покинула Индию вместе с Олкоттом, в Париже она очень серьезно заболела, и её жизни, как считалось, даже угрожала значительная опасность.
Вскоре подошел к концу наш финансовый год, и встал вопрос о выборах президента ложи на следующие двенадцать месяцев. Думаю, что почти единодушным желанием ложи было, чтобы её номинальным лидером стал м-р Синнетт, как он был уже лидером фактическим, но он не хотел занимать это место, поскольку в памфлетах он достаточно сильно высказывался против Анны Кингсфорд и не хотел вносить эту почти личную неприязнь в политику ложи. Когда наступил вечер выборов, м-р Мэйтлэнд предложил вновь избрать Анну Кингсфорд, но оказалось, что его поддержали лишь один или два члена, и она проявила почти недостойное раздражение. Тогда Синнетт встал и предложил м-ра Дж. Б. Финча, адвоката отеля Линколн Инн, который в своё время с отличием окончил Кембридж. Будучи способным и добродушным человеком, он был очень популярен среди членов, и фактически та самая встреча проводилась в длинной комнате у него в гостинице. Он сразу же был избран подавляющим большинством, а затем мы назначили Синнетта секретарем и перешли к дальнейшей работе.
Анна Кингсфорд, очевидно, осталась очень недовольна результатом выборов, и её постоянные встревания были ещё более раздражительными, чем обычно. Председательствовал сам Президент-основатель, но похоже, он не совсем знал, что делать с этой леди, и собрание тянулось уныло и бесплодно. Комната, как я уже сказал, была длинной, и входная дверь была с той стороны, которая была удалена от трибуны. Комната была заставлена скамьями, временно арендованными для проведения собрания. И так получилось, что мы с моим другом м-ром Варли на несколько минут опоздали и вошли в комнату, когда заседание уже началось. Так что мы проскользнули на пустую скамейку, стоявшую прямо напротив двери, и поблизости было только двое или трое членов, тогда как передняя часть комнаты была заполнена народом. Полковник Олкотт и Мохини изо всех сил старались выжать что-нибудь разумное и полезное из весьма утомительной и бесплодной дискуссии, и мы, находясь в другом конце комнаты, полагаю, не уделяли ей пристального внимания. Внезапно дверь напротив нас резко открылась, и грузная женщина в черном быстро вошла и села на другом конце нашей скамьи.
