Те, кто вспахивает беззаконие 4 страница

– Какая же?

– Помнишь притчу о талантах?

Северус осторожно кивнул.

– Ты не пользуешься своими, – напрямик сказал Рафаэль.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Я сквиб, Северус, а не болван.

– Так я и думал.

Рафаэль кивнул и продолжил:

– К тому же, я поддерживаю связь с семьей, они мне пишут. Я знаю, кто ты, и наслышан о твоих поступках – и хороших, и плохих. Подожди с возражениями, просто слушай, что я тебе скажу. Как по мне, так ты пришел в аббатство, оставив прошлое позади. Все время, проведенное среди нас, ты был бесценным членом общины. Не мне тебя судить – на то суд Божий, но Он, наверное, позволит мне сказать, что Сам бы поставил тебя на сторону ангелов.

Рафаэль помедлил.

– Однако? – настороженно поторопил его Северус.

– Ты не пользуешься своей магией. Я чувствую ее в тебе, несмотря на мой притупленный дар, и знаю, что ты ни разу не воспользовался ею с тех пор, как преступил порог аббатства.

– Я… не могу.

– Друг мой… – Рафаэль подался вперед и положил руку на запястье Северуса. – Бог сотворил тебя таким. Он дал тебе магию, чтобы ты ей пользовался; не отворачивайся от такого дара. Разве ты отрезал бы половину лепестков цветка или одно крыло птицы? Так зачем же отвергать дар Его, сделавшего тебя волшебником?

– Я не собираюсь прибегать к магии, – глухо ответил Северус. – Я так долго пользовался ею в бесчестных целях…

– Насколько я понял, своей магией ты защищал слабых и учил их, как защищать самих себя.

Северус сжал губы и покачал головой.

– Ах, Северус, я знаю, что ты раскаиваешься в своих грехах, но ты забываешь, что за истинным раскаянием следует истинное прощение. Может, тебе стоит научиться жить прощенным? Или ты отказываешь себе и в этом?

Единственным ответом ему послужила еще ниже опущенная голова, но Рафаэль ничего другого и не ожидал, хотя боль друга сгущала сумрак и так уже нерадостного дня.

– Северус, в Библии сказано: раскайся или понеси наказание. Понимаешь? Одно из двух. А тебе хочется, чтобы и волки сыты были, и овцы остались целы, что, по меньшей мере, нелогично.

При этих словах Северус наконец-то возмущенно фыркнул и поднял голову. Он быстро вытер глаза, сжал руку Рафаэля и отстранился от своего утешителя.

– Вот почему ты стал аббатом, Рафаэль. Шут и проповедник в одном флаконе – разве Отец Небесный мог устоять?

 

Пусть вырастет волчец

Месяц, проведенный в архивах, никому не показался бы конфеткой. От отсутствия свежего воздуха и солнечного света, из-за постоянной работы в пыли рядом с древними полуизносившимися заклинаниями, несчетных часов корпения над неразборчивыми рукописями и бледного пойла, которое архивариус называл чаем, Люциус потерял весь свой лоск. В последнее время он просто оставлял свои регалии дома, довольствуясь черной мантией без украшений и тяжелой печаткой с семейным гербом. Странно, но ему совсем не составило труда сбросить изящное оперение: кто бы его увидел, кроме библиотекарей, таких же древних, как и пергамент на полках, да редких шпионов, подосланных – разве важно, кем? Его женой, авроратом, невыразимцами, остатками Ордена… Люциусу, честно говоря, было наплевать. Если за его чтением следили, то удивились бы обширности интересов: там были генеалогии, акты о передаче недвижимости, трактаты о флоре и фауне Британии, медицинские справочники, эпическая поэзия, списки магических ремесленников северной Италии, необъятные тома по архитектуре и монографии о малоизвестных зельях. На самом деле Люциус интересовался только последними, после того как убедился, что у происходящего с Драко не было прецедента.

На случай, если кто-нибудь спросит, у него была отговорка: якобы все Малфои в среднем возрасте ударялись в науку. Его библиотека в поместье была знаменита, и Люциус считал себя довольно эрудированным.

Никто, однако, не спрашивал о его работе.

Хотя много кто ее видел. Например, Гермиона Грейнджер. В последнюю неделю января Люциус несколько раз столкнулся с ней в отделении зелий. Грейнджер казалась такой же вымотанной и измученной головными болями, как и он. В первый раз она удивилась, но потом просто оставила его заниматься своими делами. Люциус было задумался, что именно Грейнджер делает в архивах, но не смог заставить себя обращать на это внимание: состояние Драко было стабильным после припадка под Новый год, но ему срочно нужны были ответы – и лекарство.

Люциус медленно шел по узкому проходу между высоких стеллажей. Мерцающие блики факелов едва просачивались сюда из коридора, поэтому он вызвал несколько холодных огоньков, которые теперь плясали от полки к полке, слабо освещая заголовки и летя дальше. Подол его мантии поднимал многолетнюю пыль, но Люциусу было все равно: какое ему дело, если министерские домовики отбились от рук? Ах, а вот и то, что он искал: «Исцеление и врачевание болезней и недугов» авторства так называемой «Старухи Агги» – небольшой ларец, полный набросков и клочков пергамента, собранных практически неграмотной язычницей в шестнадцатом веке. В большинстве трактатов, ссылающихся на наследие Агги, чувствовалось пренебрежительное отношение к ее «суевериям» и «лечебному использованию немагических трав», но раз ни один из этих высокообразованных авторов не знал, как помочь Драко, Люциус надеялся, что с ларцом сумасшедшей старухи повезет больше.

Люциус как раз потянулся к нему, чтобы снять с полки, когда из тени появилась еще одна рука с такой же целью. Столкнувшись костяшками пальцев, оба человека отдернули руки, будто обжегшись. Люциус направил холодные огоньки вверх, чтобы не слепили, и встретился взглядом с раздраженной Грейнджер.

– Прошу простить, – сказал он.

– Извините, – проговорила Грейнджер в ту же секунду. Странно, но затем она улыбнулась – сухо, но все же. – Насколько срочны ваши исследования, мистер Малфой? Потому что я действительно нуждаюсь в этом сборнике. – По тону ее голоса было понятно, что она не допускала какого-либо профессионального интереса с его стороны.

– Честно говоря, аврор Грейнджер, мои исследования и в самом деле срочные, так что не могли бы вы подождать?

– Еще чуть-чуть, мистер Малфой, и я использую служебное положение в личных целях, – угрюмо возразила она, – только вот сил нет.

Грейнджер и правда выглядела ненамного больше отдохнувшей, чем он сам.

– Однако, – продолжила она, стараясь звучать более примирительно, чем формально, – можно предположить, что в ларце содержатся разрозненные материалы. Может, мы их просто поделим?

Люциус кивнул и достал ларчик с полки, подняв облако пыли и засохших мотыльков. Грейнджер тихо чертыхнулась.

– Если содержимое от таких условий хранения пострадало, я не успокоюсь, пока не арестую всех местных библиотекарей и домовиков!

– Тут придется прибегнуть к упрощенному судопроизводству, – процедил Люциус. Он был просто обязан найти ответ в заклинаниях Старухи Агги.

Они посмотрели друг на друга, изумившись такому взаимопониманию. Теперь одержимый любопытством узнать, чем таким важным занимается Грейнджер, что очевидно боится за сохранность материалов, Люциус отступил на шаг, давая ей первой вернуться к освещенным коридорам. Почему специалист по борьбе с коррупцией занимается малоизвестными зельями?

Он последовал за Грейнджер к ближайшему рабочему столу, где та быстро уселась и предложила Люциусу занять стул справа от себя. Расстояние между их стульями было адекватным. Он поставил ларец на стол, и оба вперились в него взглядом. Особого впечатления артефакт не производил: обшарпанные деревянные стенки никогда не видали лака, зато достаточно древесных точильщиков. Ларчик был сантиметров сорок длиной с выпуклой крышкой и, казалось бы, незамысловатым замком. Грейнджер достала волшебную палочку и попробовала отменить запирающие чары, но сразу нахмурилась.

– Какие они странные.

– Можно мне? – спросил Люциус. – У меня есть некоторый опыт с необычными заклинаниями.

Грейнджер хватило такта воздержаться от колких замечаний и лишь приглашающе махнуть рукой. Он осторожно потянулся за своей палочкой, остро чувствуя присутствие аврора, и повел ей вдоль ларчика. Нахмурившись, Люциус повторил движение, пытаясь понять больше.

– Защитные чары однозначно присутствуют, – задумчиво проговорил он, – но я их совсем не узнаю. Они…

– Какие-то странные, – договорила за него Гермиона. – Кажется, будто…

– Некоторая предусмотрительность не помешает, – прервал ее Люциус. В архивах шпионам было легко спрятаться.

К его удивлению, Гермиона моментально сотворила сильнейшее заклинание против обнаружения и Муффлиато вокруг их стола. Люциус нехотя впечатлился.

– Присядьте, мистер Малфой, – сказала Гермиона, усаживаясь на свое место и скрещивая руки на груди. Он повиновался.

– Теперь расскажите мне, что, по вашему мнению, находится в этом ларце и почему вы считаете предосторожности необходимыми.

– Я мог бы задать вам те же вопросы, аврор Грейнджер, – мягко сказал он.

– Могли бы, но не зададите, – последовал резкий ответ. – Я на ваши вопросы отвечать не обязана.

– Ни вы, ни кто-либо еще, – вздохнул Люциус. – Что ж… Моя, скажем так, работа имеет для меня высокую ценность. По вашей реакции на условия хранения ларца можно догадаться о похожем интересе. Из личных соображений я предпочел бы обойтись без вмешательств в мои исследования, а вы, судя по роду вашей деятельности, наверняка не жалуете соглядатаев. Вот почему я подумал, что не помешает проявить осторожность.

Грейнджер молча смотрела на него. Люциус, помедлив, продолжил:

– Уверяю вас, что не сделал ничего противозаконного и не собираюсь.

Этим заявлением он Грейнджер не успокоил: палочка все еще лежала в ее руке.

– Никто не может поручиться за мои намерения, – горько проговорил Люциус, – а что до остального… – он повернул свою палочку и протянул ее рукояткой к Грейнджер. Глаза аврора округлились от удивления, и она кивнула:

– Благодарю, мистер Малфой, этого достаточно. Я не собираюсь совать нос в вашу личную жизнь.

– Приятно, что хоть кто-то так настроен.

Кризис миновал, и оба повернулись к ларцу. Грейнджер положила левую ладонь на крышку и еще раз провела палочкой в воздухе. Нахмурившись, она замерла и вскоре уступила место Люциусу. Тот повторил ее движения, однако там, где Грейнджер наткнулась на стену, он ощутил что-то знакомое. Люциус быстро сдвинул брови, стараясь выглядеть сосредоточенным. Грейнджер подалась вперед и положила свою руку рядом с его, закрыла глаза и наклонила голову, будто прислушиваясь.

– Эта магия… дышит, – сказала она наконец. – Почти как живая, вам не кажется? – Люциус осторожно кивнул, и Гермиона продолжила: – У большинства заклинаний есть четкая структура, отпечаток воли волшебника на предмете, а это… судя по ощущениям, что-то между зельем и жизненной силой… – ее глаза распахнулись, и она не договорила.

– Я не чувствую ничего живого внутри, – сказал Люциус уклончиво.

– Нет, я не это имею в виду. Это… даже не знаю, что и сказать. Не думаю, что тут замешана темная магия, как вы считаете?

Люциус знал наверняка, что темной магией тут и не пахло. В последний раз он ощутил что-то подобное, когда навестил сына этим утром перед самым рассветом. Тогда Драко опять поделился с ним тем странным сиянием, которое просачивалось через его кожу. Было трудно сдержать волнение, которое охватило Люциуса при этом открытии.

– Вам нечего сказать?

Люциус прочистил горло:

– Похожая аура окружает некоторые предметы, находящиеся у меня на хранении, – признался он неохотно. – Они никогда не считались злокачественными.

– Есть способ обойти защитные чары?

– Я не знаю.

– Что ж, посмотрим…

Прежде чем Люциус смог ее остановить, Грейнджер опять положила свою руку на крышку рядом с его рукой и послала несколько мягких, прощупывающих витков магии в странные защитные чары. Ее подход был вовсе не агрессивным и казался вопросом, а не требованием. Чары колыхнулись, но не отступили. Грейнджер попыталась снова, на этот раз еще мягче. Ничего.

– Попробуйте вы, – предложила она.

Люциус осторожно повторил ее действия, невольно думая о Драко. Защитные чары предстали перед его мысленным взором как радужный водоворот – не нежная бирюза магии Драко, а бурная смесь из синевы и пурпура с белыми вспышками. Одновременно со своими попытками Люциус почувствовал, что Грейнджер попробовала еще раз. Ее магия отливала багряным золотом и прохладной лесной зеленью. Ради эксперимента он послал в водоворот и свою ниточку магии, которую закружило и как бы втянуло внутрь. Люциус разочарованно заметил, что ему не было видно цвета своих заклинаний.

– Думаю, мистер Малфой, наши старания увенчались успехом, – сказала Грейнджер. – Работая вместе, мы смогли опустить защитные чары… Или, если точнее, – продолжила она в некотором смущении, – мы теперь знаем, что для этого требуется два волшебника. Я займусь исследованием этого феномена… позже, если останется время. – Грейнджер подняла крышку ларца и вздохнула с облегчением, когда оказалось, что содержимое за все эти века не пострадало. – Что ж, приступим?

За работой время пролетело незаметно, но не принесло ощутимых результатов. Они пришли к выводу, что Старуху Агги посещали видения – может, она была ясновидящей, а может, просто сумасшедшей. Когда она была в здравом уме, то записывала рецепты целительных снадобий аккуратным детским почерком. Люциус знал, что некоторые из них легли в основу наиважнейших лечебных зелий современного волшебного мира. Грейнджер отметила, что пренебрежительное отношение к сборнику в поздней литературе основывалось, очевидно, на том, что корифеи школьной медицины не хотели быть обязанными неграмотной оборванке. Вторая группа документов состояла из разношерстных огрызков пергамента, страниц, вырванных из непонятно как попавших к Агги книг, и даже кусков ткани. На них были описаны видения – по большей части, бессвязный бред, то неразборчиво нацарапанный в экстазе, то аккуратно выведенный либо Агги, либо незнакомой рукой. В записях часто говорилось о полузабытых снах, полных тьмы, отчаяния, злобных демонов и созданий света, которые их изгоняли. Судя по всему, Агги знала о патронусах, хотя ее так называемые описания были в лучшем случае импрессионистскими, а в худшем – представляли собой бесконечные повторения в духе «святойсветсветсветсветсветсветсвет». Третья, самая малочисленная группа, состояла из очень тщательных, детальных ботанических рисунков и трех простеньких набросков углем, на которых, судя по всему, дементоры отступали от оставленных пустыми участков бумаги. Люциус, ничего не понимая, вглядывался в незаконченные наброски, пока Грейнджер не воскликнула:

– Разумеется! Она не знала, как нарисовать свет! Уголь-то черный, а ничего другого у нее не было. – Она откинулась назад и положила голову на спинку стула. – Бедная Агги. Интересно, что с ней стало?

Судьба давно умершей ведьмы мало беспокоила Люциуса. Он чувствовал лишь раздражение: ответы были так близко, но оказались лишь миражом.

– Что бы с ней ни стало, она мне ничем не помогла.

– Но мы же еще не закончили, – примирительно сказала Грейнджер и потянулась за последними записями. Она покопалась в них, пока не почувствовала пальцами неожиданно гладкий пергамент. Глаза округлились, губы разомкнулись от удивления: – Ах, – только и смогла выдохнуть она.

Люциус подался вперед, протянул руку к находке, однако Гермиона не отпустила пергамент, хотя и позволила к нему прикоснуться. В ту же секунду Люциус почувствовал волну тепла, напоминающую ему о сыне и узах отцовской любви, связывающих его с Драко. Он смущенно сглотнул, но Грейнджер ничего не заметила: пергамент перед ней поглотил все ее внимание.

– Это не чернила, – тихо проговорила она, – это…

– Кровь, – закончил за нее Люциус.

Слова, выведенные Агги более крупными буквами, чем обычно, казались одновременно молитвой и обещанием:

Я есть свет.

Я есть света дочь.

Я есть света дар.

Я есть света любовь.

Я есть свет в мире.

Я есть мощь света в мире.

Я передам свет моим отрокам,

Да прославятся они и будут сильными.

– Думаю, она была очень уверена в своих видениях, – прошептала Грейнджер. Она слегка побледнела – неудивительно, если принять в расчет силу магии и силу убеждения, которыми были полны слова. – Интересно, кем на самом деле была Агги?

Люциус отдернул руку от пергамента как от огня.

– Акцио «Родословные Греблензиуса», – громко сказал он.

– Впервые слышу, – с некоторым подозрением в голосе заявила Грейнджер.

– Оно и не удивительно. Это сборник бредней начала семнадцатого века, когда некоторые чистокровные семьи очень хотели оказаться родственниками правящей династии, а грязнокровки – прошу прощения, магглорожденные – так же стремились удостоиться милостей короны. Греблензиусом звали обедневшего ученого-полукровку, которому поручили исследовать, а точнее, придумать несколько родословных, на которые не позарились бы чистокровки. Однако…

Книга пролетела над его головой и аккуратно приземлилась на стол. Люциус начал переворачивать страницы.

– Однако? – напомнила о своем присутствии Грейнджер. – Вы считаете, что в выдумке есть зерно правды?

Люциус пролистал до нужного места, провел пальцем по полям, вчитываясь в двойную колонну черного шрифта, и нашел то, что искал.

– Вот, – он повернул книгу так, чтобы Гермиона смогла прочитать запись.

– «Лорд Арктур, сын сэра Ригеля, сына Эридана, как по возмужании стал называться Симон, рожденный в грехе от сумасшедшей грязнокровки, распутницы и отравительницы Агаты Блэк». Блэк?! – воскликнула Грейнджер.

– Очевидно. Все беды от бреда полоумной, – с горечью прошептал Люциус.

– Какие беды? Мистер Малфой, о чем вы?

Целую секунду он необдуманно собирался рассказать ей все – ей! Аврору, ребенку, грязнокровке. Однако сработала клятва, сжимая горло и отрезая поток воздуха, пока Люциус не отказался от своего намерения. Ах, Мордредова борода! Как он ненавидел всю эту семейку с их убийственной гонкой к совершенству! Никаких ответов, одно сумасшествие. Люциус пришел в себя от настырного бумажного самолетика, кружившего поблизости из-за невозможности их найти. Грейнджер отменила свои заклинания, и сообщение упало в его побелевшие от напряжения пальцы:

«Ты опаздываешь на наш обед, дружище. Буду ждать в фойе до восьми».

– Черт, Меррифот, – вырвалось у Люциуса. – Я должен идти, – он начал собирать куски пергамента, но Грейнджер его остановила:

– Я все уберу, – сказала она. – Если вы захотите еще раз заглянуть в ларец, он будет у меня на хранении. Мне кажется, я смотрю в книгу, а вижу… сами понимаете. Так что я пройдусь по всем записям еще раз.

– Если вы что-нибудь найдете, со мной поделитесь?

Гермиона поколебалась.

– Я не уверена, что смогу, мистер Малфой, но если смогу, то обязательно поделюсь.

Вот она, опять эта чертова доброта! Люциус повернулся, чтобы уйти, но тут до него донеслись ее следующие слова:

– Мистер Малфой? Вы ужасно выглядите. Не помешало бы привести себя в порядок перед встречей с главой Отдела тайн.

Она была права. Он выглядел паршиво, а чувствовал себя еще хуже. Люциус кивнул в знак благодарности и набросил на себя сильные косметические чары, которые разгладили складки на мантии и на лице, убрали мешки под глазами и освежили запыленные волосы. Если Меррифот догадается о его истинном положении, ответов не видать, только вопросы. Еще больше вопросов.

*

К счастью, Меррифот, как обычно, был слишком занят собой, чтобы обратить внимание на кого-то еще. Он болтал без умолку, но даже если допустить, что Люциус все еще обладал хоть каким-то влиянием, Меррифот ему не поддавался и не рассказывал ничего, что не было бы уже общеизвестно. Хорошо, что хотя бы еда оказалась на высоте. Местечко, судя по всему, пользовалось популярностью в высшем свете: все столики были заняты именитыми, богатыми и власть имущими. Ресторан располагался в старой церкви, которая отличалась необузданной готической архитектурой. Меррифот полагал, что Люциус именно этим и увлекался, но резьба выглядела так, будто каменотесы с ума посходили: куда ни глянь, стены были полны ангелов, ничуть не утешающих своими постными лицами. Чтобы найти маленьких демонов, нужно было постараться: те прятались по углам, за основаниями колонн и иногда в окошках, но стоили затраченного на поиск времени. Они выглядели просто ужасно, но намного живее своих оперенных собратьев. Люциус, слушая Меррифота вполуха, наслаждался очевидным опытом резчиков в области греха и, судя по всему, блаженным неведением во всем, что касалось благочестия. Трудно представить, что посланники Божьи выглядели, как скучающие куклы.

– Я говорю, у тебя все в порядке, старина?

Люциус уделил Меррифоту недостаточно внимания.

– Ах, разумеется. Извини, я не мог не залюбоваться неповторимыми чертятами, снующими у наших ног, – какое поразительное местечко для настоящего ценителя! Спасибо, что пригласил меня сюда. Я обязательно зарезервирую столик для нас с Нарциссой.

– Тут довольно-таки внушительная очередь, но я замолвлю за тебя словечко перед менеджером, – Меррифот подмигнул целых два раза.

– Буду премного благодарен, мой старый друг, – ответил Люциус, стараясь не скривиться. – Может, вы с супругой окажете нам честь и присоединитесь?

Работа в архивах убедила Люциуса, что он был просто обязан попасть в Отдел тайн. Если для этого нужно было обхаживать это насекомое Маррифота и его неряшливую жену-плебейку, что ж, пусть будет так. Даже если бы пришлось продать все имения и залезть в долги ради выздоровления сына, он бы и глазом не моргнул. Пропади все остальное пропадом.

 

Твердость камней

– Как дела, Гермиона?

Перси стоял перед разноцветной паутиной, покрывающей большую часть одной из стен в их кабинете. Чтобы освободить место, ему пришлось уменьшить практически все ящики и полки с документами, принадлежащие Гермионе, но она давно перестала жаловаться. Антикоррупционные расследования не имели в последнее время приоритета; она просто задавала достаточно вопросов, чтобы некоторые товарищи особо не расслаблялись, и все.

– Привет, Перси… – растрепанная и подавленная, Гермиона плюхнулась в свое кресло и закрыла глаза.

– Эй, что стряслось?

Перси закончил обматывать темно-синюю нить вокруг булавки и аккуратно подписал под ней дату и время мелкими печатными буквами. Гермиона без каких-либо пояснений бросила в его сторону конверт. Перси открыл, и у него отвалилась челюсть:

– Нападение на авроров? Какого черта?! Тут какая-то ошибка...

– Не-а.

Гермиона знала, что ей не было оправдания, но Тикнесс и Роули давно напрашивались. После многих недель борьбы с дементорами авроров ждал тяжелый удар: на детское отделение солсберской больницы было совершено особо жестокое нападение. Неподалеку обнаружилось переполненное логово. Для его истребления потребовалось пятнадцать авроров, потому что дементоры, казалось, размножались почкованием, стоило упустить их из виду. Двое авроров погибли: Джеремейа Беллоуз и Шарлотта Тротт. Еще четверо попали в Мунго с магическим истощением, среди них Гарри.

Гермионе никогда не забыть, как отчаянно она защищала трех авроров, нападавших на дементоров. Ее выдра светилась так ярко, как никогда раньше, и летала молнией между стягивающими окружение тварями, чьи пасти зияли, словно истинная пустота ада. Гарри покачнулся и перестал атаковать, падая на одно колено. Гермиона, сходя с ума от страха за друга и не думая о последствиях, перешла в наступление, крича: «Изыди, тьма!» За этим последовал взрыв магии, отпечатавшийся на сетчатках людей на добрые полчаса. Дементоры исчезли – либо были уничтожены, либо сбежали.

Гермиона помогла доставить раненых в больницу и вернулась в Министерство, чтобы написать отчет. Именно тогда сладкая парочка решила поупражняться в остроумии за счет оказавшегося в Мунго Гарри. Гермиона забыла себя от ярости. Когда Кингсли зашел в столовую, то застал ее швыряющей проклятия в наспех поднятые щиты Тикнесс и Роули. Он был слишком зол, чтобы заметить необычайную силу защитных чар.

– Они давно напрашивались, – с горечью подытожила Гермиона свой рассказ. – Особенно потому, что они опять на своих магических стероидах и должны бы очищать улицы, а не отсиживаться в столовой, жуя булочки!

Перси дочитал пергамент.

– Что ж, Гарри поправится, а ты отделалась предупреждением.

– Да, Кингсли проявил снисходительность, потому что я, во-первых, очевидно падаю с ног и должна бы, по-хорошему, лежать дома в кровати и, во-вторых, случайно изобрела новое чумовое заклинание. Ах да, меня на неопределенный срок сняли с рейдов, так что остается еще меньше авроров для борьбы с дементорами.

Перси занялся чайником, который стоял в углу кабинета.

– Не то чтобы тебе кроме рейдов нечем было заняться.

– Да, мои остальные проекты – просто фонтан радости.

– Хотя бы Джинни больше не ссорится с мамой и папой, чтобы они ее выпустили из дома.

– Единственный просвет, Перси, единственный просвет...

– И то ладно.

– Что верно, то верно. Спасибо, – добавила Гермиона, когда Перси подал ей дымящуюся кружку чая.

– Шоколадное печенье? – предложил он.

– Нет, хватит, – она поморщила нос. – Я уже на всю жизнь шоколада наелась. Кроме того, после стычки с Тикнесс и Роули я себя довольно-таки бодро чувствую.

– Вот и еще один проблеск.

Гермиона добродушно фыркнула и перевела тему:

– Как твоя паутина поживает?

– Все паутинистей и паутинистей. – Перси подошел к стене. – Видишь все эти пересечения линий, где встречается особенно много ниточек? Я называю их «кормушками», а нити ведут к людям, которые их делят.

– Как тебе удается все это выяснить?

– По учетным записям налогового отдела. Особенно интересны пропуски в записях и деловые партнеры. Кроме того, можно напасть на след, просто наблюдая за людьми в столовой, коридорах, даже в «Дырявом котле». Финансовые связи я обозначаю проволокой, а все остальное – обычными нитками. Отец, кстати, тоже держит ухо востро.

Гермиона облокотилась на стол и устало прищурилась: к одному человеку вело сравнительно мало линий, но вокруг него скопилось множество людей с такими хорошими связями, что Перси пришлось удлинить их булавки.

– Это кто? – спросила она.

– Нарцисса Малфой, – ответил Перси. – Любопытно, да? Она сама ни в каких махинациях не участвует, но окружает себя людьми, стремительно продвигающимися к вершине твоего списка подозреваемых.

– Интересно. А это кто?

– Вот это действительно интересно, – сказал Перси, щелкая по булавке, одиноко торчащей на белом островке чистой стены. К ней вело поразительно мало линий. – Люциус.

– Правда? – удивилась Гермиона. Казалось, что в последнее время она и шагу в Министерстве не могла ступить, не споткнувшись о Малфоя-старшего.

– Да… С финансовой точки зрения он чище чистого. Разговаривает со многими, но не подолгу и, насколько мне известно, только о своих исследовательских проектах. Сторонится политики, платит налоги, не пытается повлиять ни на какие организации, которым жертвует средства. Проводит время в архивах. Больше всего, кажется, с Меррифотом общается, но, если не брать это в счет, Люциус Малфой – лишь тень своей прежней личности.

– Либо он в корне изменился, либо умеет заметать следы лучше, чем мы по ним – идти, – сказала Гермиона, задумчиво глядя на булавочку и вдруг зевая. – Продолжай в том же духе, Перси. Я домой: ванна и кровать по мне плачут. Если Кингсли спросит, скажи ему, что я сачкую. – Гермиона замерла, дотронувшись до ручки двери: – Черт, мне нужно рассказать Рону про Гарри.

– Хочешь, я?

– Нет… он должен услышать это от меня.

– Иди отдыхать, Гермиона, я справлюсь. Иначе ты при Роне вся изрыдаешься, и он впадет в панику.

Однако сон не приходил. Несмотря на домашний уют, долгое отмокание в ванне, свежие простыни и грелку, Гермиона никак не могла уснуть. Интересным образом, из всех ее забот самым тяжелым камнем на душе лежала забота чужая, а именно Люциуса Малфоя.

Гермиона набросила на плечи халат, засунула ноги в пушистые тапочки и спустилась на кухню за ромашковым чаем, который взяла с собой к камину. «Что ж, Малфой, – проговорила она, – если мне не спится, а собственные проблемы не решаются, я, на худой конец, могу подумать о ваших». Она свернулась калачиком в кресле и повернулась к огню, наслаждаясь теплом и игрой цвета. Люциус Малфой был как заноза под поверхностью ее сознания с той самой встречи на новогоднем балу. Тогда она будто увидела двух разных людей или, по крайней мере, одного человека и одну имитацию. В Министерстве она обычно натыкалась на Малфоя, которого знала и презирала, однако изредка, когда он думал, что никто не смотрит, маска сползала с его лица, и Гермиона видела человека, слишком быстро стареющего для волшебника, с системой ценностей, которая была явно не той, что раньше. Казалось, будто его поглощали те же заботы, что и Гермиону, угнетала та же постоянная настороженность с примесью нарастающего разочарования из-за все новых препятствий.

После встречи в архивах и его вымученной обходительности Гермиона даже начала беспокоиться о Малфое, что было крайне странно. Как можно беспокоиться о человеке, который был ей никем – лишь взрослым, который и пальцем не пошевелил, когда ее пытали. «Этим он защищал жену и ребенка», – сказала себе Гермиона. Его единственная сила на тот момент заключалась в бездействии, и он ею воспользовался. Был Малфой достоин прощения? Гермионе казалось, что она могла его простить. Не то чтобы она сама никогда не подставляла других под удар ради спасения своих близких. А теперь… Теперь Малфой – или все, что от него осталось, – прочесывал старые трактаты о зельях. Интересно, что именно он искал? Может, он был болен? Но почему тогда не обратился к колдомедикам? Или они отказались ему помочь? А может, они попытались и не смогли? Может, он искал лекарство в малоизвестных источниках, потому что нигде больше его не нашел? И именно поэтому сторонился высшего света?