Эдвард Эванс-Причард (1902-1973) — крупнейший авторитет и классик мировой антропологии, еще при жизни признанный в этом качестве широкой научной общественностью. Для этого было достаточно оснований. Последние десятилетия своей академической карьеры он занимал ключевые позиции в британской социальной антропологии — а именно пост заведующею одной из ведущих кафедр этой дисциплины в Оксфорде, пост председателя, секретаря и президента Британской антропологической ассоциации. За выдающиеся научные заслуги он был удостоен лшожества почетных академических наград и даже (в числе очень немногих антропологов) рыцарского звания. Но, разумеется, не внешние академические отличия определяли не уменьшающийся со временем научный авторитет Эванс-Причарда. Авторитет этот был основан на достижениях его полувековой деятельности как этнографа-полевика, теоретика, организатора науки и преподавателя — достижениях, которые в каждой из этих сфер социальной антропологии оставили глубокий след. Историограф Джон ван Маанен, говоря о состоянии современной антропологии, отмечал, что «авторитет таких культурных героев, как Боас, Малиновский, Фёрс и Эванс-Причард.. осеняет современных этнографов-полевиков и придает их работе вид уважаемой и обоснованной деятельности...»'. Адам Купер в своей книге по истории британской социальной антропологии связывал методологический перелом рубежа 1930—1940-х годов в этой науке с именем Эванс-Причарда, чьи идеи определяли направленность работы многих его коллег до рубежа 1950- 1960-х годов и сохранили свое стимулирующее воздействие вплоть до последней четверти XX вА Известные американские ученые Джордж Маркус и Майкл Фишер отмечали, что в современной науке «два текста часто рассматриваются как ключевые и поворотные моменты в развитии этнографии, выступающей как воплощение функциональной теории и полевых описаний, — это „Нуэры" Эванс-Причарда и „Раскол и целостность в африканском обществе" В.Тэрнера»[28]. Подобного рода оценочные суждения, число которых можно было бы значительно расширить, рисуют образ Эванс- Причарда как ученого-новатора, не раз менявшего устоявшиеся стереотипы научной деятельности. Это качество, как мне кажется, выступает основным при определении его места в истории антропологической мысли, и оно прямым образом связано с особой чувствительностью автора «Нуэров» к противоречиям антропологического познания — чувствительностью, которая вела к ярко выраженной парадоксальности его лшшления.
Суждения Эванс-Причарда об Опосге Конте как о «республиканском роялисте, аристократическом пролетарии, свободомыслящем католике и человеке могучих, бурных страстей» Эрнест Геллнер, лично знавший сэра Эдварда, относит и к нему самому; «Его собственные глубокие парадоксы и могучие страсти, контрасты и контрапункты его жизни и пристрастий все еще ожидают и, конечно, заслркивают внимания биографов».
Парадоксы мышления Эванс-Причарда действительно разительны. Воспитанный в духе позитивистских установок естественнонаучного познания (индуктивизм, эмпиризм, поиск законов социального процесса), реализовавший эти установки в многочисленных трудах и ставший крупнейшим иерархом «ортодоксальной структурно-функциональной церкви», он в то же время был известен и как «еретик», не раз заявлявший, что социальная антропология — это не естественная наука об обществе, а гуманитарная дисциплина, ориентированная на понимание значений другой культуры.
Признавая великой заслугой функционализма разрыв с исторически ориентированной традицией эволюционизма и последовательно соблюдая принципы синхронного подхода в большинстве своих трудов, в 1950-х годах Эванс-Причард решительно выступил за синтез социальной антропологии и истории и создал прецедент этого синтеза в своем исследовании суфийского ордена в Киренаике[29].
Не менее парадоксальны и суждения Эванс-Причарда о своих предшественниках и коллегах. Так, он довольно тепло отзывался о АЛеви-Брюле, хотя основная идея французского философа об иррационализме первобытного мышления была прямо противоположна его выводам о рационализме мышления азанде и нуэров. В то же время его общая негативная оценка идей БЛ4алиновского и ЭДюркгейма временами поражает своей резкостью, хотя объективно именно эти ученые были причастны к формированию основ научного мировоззрения Эванс-Причарда — что, кстати, он порой признавал сам.
Осмысление приведенных выше противоречий, как лше кажется, является ключом к пониманию творчества Эванс-Причарда (как, впрочем, и к пониманию развития теоретической мысли в современной ему науке). Осмысление же это, в свою очередь, требует рассмотрения общего контекста деятельности ученого.
Как антрополог, он прошел все фазы своего ремесла от длительного общения с африканцами до попыток передать в этнографических сочинениях образы этих людей в системе их культуры и до теоретических обобщений высокого уровня. В результате он оказался на линии столкновения двух различных реальностей — «живой жизни» африканцев и теоретических моделей своего цеха. Сам он, конечно же, стал третьей реальностью — личностью, которая впитала в себя смыслы культурного бытия азанде, ну- эров, ануаков, арабов и смыслы научной деятельности европейской антропологии. Эта третья реальность вне всякого сомнения была целостностью, но целостностью неизбежно внутренне противоречивой В метафорическом смысле, наверное, не будет большим преувеличением представить мыслительную деятельность Эванс-Причарда в виде внутреннего дискурса, участниками которого выступали азанде, нуэры, сам английский антрополог, ШАМонтескье, О.Конт, ЛЛеви-Брюль, Б.Малиновский и другие мыслители прошлого и современности.
При внимательном чтении трудов Эванс-Причарда нетрудно выявить основные темы этого дискурса, которые сродни вечным вопросам человечества. Едино ли человечество или разделено на лшожесгво несопоставимых сущностей (проблема взаимопонимания европейцев и неевропейцев)? Если едино, то возможно ли познание инвариантов этого единства и соответственно законов социального движения? Если социальный процесс единообразен и закономерен, то в какой плоскости это проявляется — в историческом развитии или в функциональных взаимосвязях? Сравнимы ли различные культуры и сопоставимы ли культурные ценности? Если да, то как должна строиться процедура сравнительного анализа? Является ли неизбежным отделение власти от народа? Если нет, то на каких принципах возможна «организованная анархия»? Что важнее в социальном познании — индивид или общество? Возможно ли научное отражение одной из этих реальностей без ущерба для другой?
Разумеется, «разговор» на эти темы в трудах Эванс-Причарда «отрежиссирован» им самим, но это не означает, что прочие участники — простые марионетки в его руках. В отмеченных антиномиях «режиссер» чаще всего не делает жесткого и окончательного выбора, допуская известную правоту противоположных позиций. В этом особенность Эванс-Причарда- теоретика, достаточно редкая в условиях структурно-функционального неопозитивистского «тоталитаризма» в британской социальной антропологии 1920-1940-х годов. Многими современными антропологами эта черта воспринимается как особое достоинство, ибо соответствует все шире распространяющемуся теоретическому плюрализму. Она же дает основание представителям различных (порой противоположных по направленности) ориентации относить Эванс-Причарда к числу своих предтеч, для чего они легко находят подтверждения в его «многоголосом» научном наследии[30].
Чаще всего подобные попытки представляют собой один из способов осмысления современных научных школ, и к целостному пониманию феномена Эванс-Причарда они не имеют прямого отношения. В действительности антрополог придавал мало значения «партийной» принадлежности в своей деятельности — хотя в ситуациях, где обойтись без идентификации с какой-либо научной группой было нельзя, он смиренно причислял себя к традиции британского структурно-функционального подхода, связанного с Б Малиновским и А.Р.Рэдклифф-Брауном, нимало не смущаясь вопиющими противоречиями своих суждений с догматами последнего[31]. Мне представляется, что основными стимулами в познавательной деятельности Эванс- Причарда были не столько априорные установки научного цеха, сколько отмеченные выше «вечные» вопросы. В стремлении к их разрешению он уделял гораздо больше внимания мнениям азанде и нуэров, чем выкладкам признанных теоретиков. Об этом свидетельствует то, что в своих этнографических трудах на теоретиков он практически не ссылался, но в то же время педантично указывал всех, кто оказал ему малейшую помощь в поле, — миссионеров, администраторов, торговцев[32].
Подобные приоритеты вовсе не означают презрения Эванс-Причарда к теоретикам (как это вполне может показаться неискушенному читателю «Истории антропологической мысли») или к теоретическим концепциям Он отдавал должное и теоретическим обобщениям, и эмпирическим изысканиям, но уже на раннем этапе своей научной деятельности почувствовал глубинную несовместимость жанров, принятых в науке для отражения социальных исследований. Пожалуй, вся его жизнь в науке была постоянным стремлением разрешить драматическую напряженность между уникальностью наблюдаемой в поле жизни и ощущением присутствия в ней всеобщей социальной логики. Эти две установки так и не нашли полного гармонического единства ни в одном конкретном тексте Эванс-Причарда Более того, в движении к этому идеалу антрополог предпочитал избегать теоретико-эмпирической эклектики и разрабатывал различные проблемы, опираясь на принципы разных подходов. Именно поэтому в его наследии этнографические описания, теоретические обобщения полевого материала, общетеоретические рассуждения и критическая оценка концепций его коллег, содержащиеся в разных работах, отличаются друг от друга по стилю. Порой создается впечатление, что они написаны разными людьми, ибо каждая из работ как бы воплощает определенную сторону противоречивого процесса социального познания и представляет из себя одну из граней личности исследователя.
В связи с этой особенностью творчества английского антрополога исследователю его научного наследия и внимательному читателю необходимо соотносить его сочинения с общим контекстом его деятельности, учитывать их «ролевую» условность и относительность в многоплановом дискурсе его научного мышления. В каждом из жанров, представленных в творчестве Эванс-Причарда, как правило, в неявном виде присутствуют и не характерные для данного жанра «персонажи»: в теоретическом труде можно уловить влияние «мыслителя-нуэра», а в этнографическом описании нуэров — скрытый отголосок теоретических дискуссий академического сообщества; в то время как критическое отношение к теоретикам прошлого порой находит объяснение именно в личном опыте автора, полученном за годы скитаний в буше, и т.д. Учет времени создания тех или иных работ не менее важен, так как отношение Эванс-Причарда к науке и к своему собственному месту в ней менялось на протяжении жизни.
* * *
Эдвард Эванс-Причард родился в 1902 г. Учился он в Винчестер- колледже и Экзетер-колледже Оксфорда. В 1924 г. он и Р.Фёрс стали первыми аспирантами БМалиновского, организовавшего в том же году семинар в Лондонской школе экономических и политических наук (ЛШЭПН), который вскоре стал знаменитым Начало антропологической специализации Эванс-Причарда совпало с началом распространения в британской социальной антропологии структурно-функциональной ориентации (часто именуемой функционализмом), заложенной Б-Малиновским и А.Р.Рэдклифф- Брауном[33].
В 1922 г. вышли в свет монографии «Аргонавты Западной части Тихого океана» Малиновского[34] и «Островитяне Андаман» Рэдклифф-Брауна, ставшие декларациями нового подхода, который был воспринят современниками как научная революция. Функционализм заявил о себе прежде всего радикальной критикой господствовавших в британской антропологии эволюционизма и диффузионизма. Умозрительным кабинетным обобщениям сторонников этих направлений функционализм противопоставил требования индуктивного метода и экспериментальных исследований. Это означало отказ от использования в антропологических трудах фактов, полученных из вторых рук (т.е. описаний путешественников, миссионеров, чиновников и др.), и ориентацию на интенсивные, преимущественно многолетние, полевые исследования.
Функционализм отверг и принципы теоретического анализа, направленные на гипотетическое прослеживание происхождения и пространственного перемещения социальных явлений, противопоставив им изучение той функции, которую эти явления выполняют в общественной жизни конкретного народа. Был подвергнут критике и «элементаризм» классической антропологии, выражающийся в концентрации внимания на отдельных явлениях, рассматриваемых как «вещи в себе», вне связи с остальными явлениями культуры. Предметом изучения функционализм провозгласил культуру как конкретное системное целое[35].
Мировоззренческой основой функционализма было убеждение его лидеров в принципиальном подобии природных и социальных процессов, имеющих закономерный характер. Соответственно, конечной целью антропологических исследований они считали открытие универсальных общечеловеческих законов, понимая последние в натуралистическом смысле, характерном для позитивистской традиции[36].
Для аспирантов Малиновского в ЛШЭПН принципы нового подхода представлялись самоочевидными истинами, чему способствовал и характер их учителя, требовавшего полной теоретической лояльности. С начала 1920-х годов в британской социальной антропологии начала складываться определенная модель научного мышления и научной деятельности, а также особая структура отношений нового типа научного сообщества. В первые годы своей исследовательской работы Эванс-Причард вполне соответствовал всем параметрам новой парадиглш. Стиль полевой работы Малиновского, ставший основой подготовки аспирантов в ЛШЭПН, был реализован им уже в ходе первого полевого исследования. В 1926—1930 гг. он провел в общей сложности около двух лет среди африканского народа азанде в Англо- Египетском Судане. Подобно своему учителю, он поселился непосредЬгвен- но среди туземцев в деревне Ямбио. Непременным условием успешной работы, как правоверный функционалист, он считал знание местного языка и в короткий срок освоил его. Он умышленно сделал все, чтобы знание языка азанде стало не только научной, но и жизненной необходимостью, полностью отказавшись от услуг переводчиков. Он стремился находиться среди африканцев ежедневно, участвуя в их делах, переходя из деревни в деревню, за что получил от них прозвище «Какарика» («Бродящий по зарослям сухой травы») '. В своем стремлении раствориться в среде изучаемых людей, смотреть на все их глазами Эванс-Причард до мелочей придерживался образа жизни азанде вплоть до обращения к услугам прорицателей и колдунов в предписываемых обычаем случаях и до выполнения указаний последних[37].
Еще более тесный контакт Эванс-Причарду удалось наладить с нуэрами, несмотря на чрезвычайные сложности их первых столкновений — время его этнографической работы среди этого народа (1930—1936) совпало с репрессиями британской администрации против кочевников, в которых использовались воинские подразделения и даже авиация. Враждебность африканцев к этнографу-англичанину в первое время его пребывания в Ну- эрленде была откровенной. Тем не менее ему удалось в сравнительно короткий срок завоевать доверие гордых скотоводов, что позволило ему разобраться в их социальной организации и понять тонкости их мировоззрения. О мере доверия нилотских народов Судана к Эванс-Причарду может свидетельствовать то, что в годы Второй мировой войны ему удалось организовать движение сопротивления итальянским войскам в пограничных с Эфиопией областях и призвать африканцев выступить на стороне англичан, несмотря на традиционную ненависть к ним[38].
Функционалистская парадигма Малиновского явственно ощущается и в первых публикациях Эванс-Причарда. Жанровые особенности «Аргонавтов Западной части Тихого океана», ставшие признанным в новой антропологии каноном, в значительной степени характерны для первой его крупной работы «Колдовство, прорицатели и магия у азанде»[39]. Здесь в качестве объекта исследования выступает культура азанде как система взаимосвязанных институтов, отраженная в виде яркой многоплановой картины, которую можно назвать тем, что Малиновский именовал «калейдоскопом племенной жизни». Так же как в монографиях Малиновского, сюжетной основой книги об азанде служит описание одного из институтов их культуры, в данном случае — религии; причем, отражается последняя не как автономное образование, а в виде избранного автором конкретного участка во всеобщей связи явлений — участка, в котором эти связи сходятся как в фокусе. Идеи азанде о колдовстве и магии, так же как и деятельность колдунов и прорицателей, предстают перед читателем не только как явления сугубо религиозные, но одновременно и как элементы сложного социального механизма, функционально связанные с институтами власти, социального контроля и регулирования и др.
В духе традиций, культивируемых в семинаре в ЛШЭПН, строится и интерпретация фактического материала в ранних трудах Эванс-Причарда Теоретическое объяснение как таковое отсутствует, оно как бы заменено сюжетной организацией материала, создающей впечатление, что факты говорят сами за себя. Так, в предисловии к «Колдовству, прорицателям и магии...» Эванс-Причард утверждает, что «интерпретация фактов содержится в самих фактах... интерпретация проявляется как часть описания». Теоретический эмпиризм, столь характерный для функционализма в целом, проявляется и в отказе Эванс-Причарда употреблять принятые в антропологии термины для обозначения явлений религиозной практики — он ограничивается понятиями языка азанде[40].
Надо отметить, что биопсихологическая теория культуры Малиновского, которая вследствие упрощенных трактовок творчества последнего стала неоправданно отожествляться с функционализмом, сложилась в целостную концепцию только в поздний период деятельности польско-британского этнографа и не играла сколько-нибудь существенной роли в подготовке аспирантов в ЛШЭПН. Во всяком случае, Эванс-Причард, как и большинство учеников Малиновского, основных положений этой теории ни в начале своей научной карьеры, ни, тем более, позже не принимал. Сутью подготовки в семинаре Малиновского было не столько содержательно-теоретическое учение о культуре, сколько методологические и эвристические приемы создания текстов, отражающих функциональную целостность изучаемых культур. Иными словами, семинар ориентировал на определенный стиль жизни в поле и литературный стиль отражения полевого опыта. Что же касается конкретных проблем изучения «примитивных» культур, то здесь влияние учителя безусловно сказывалось, но не столько в следовании его теоретическим идеям, сколько в своеобразной внутридисциплинарной моде Малиновский строил работу семинара на обсуждении рукописей собственных монографий, готовящихся к печати, и поэтому проблематика его сочинений впоследствии нередко бралась учениками в качестве основной «сюжетной линии» для их этнографических проектов. Излюбленные темы Малиновского — «примитивная» экономика, магия, семейный быт, обычное право — стали темами и первых самостоятельных работ его учеников[41]. Не избежал этого влияния и Эванс-Причард, посвятив свои первые труды ма- тической практике азанде, системе жизнеобеспечения и семейным порядкам нуэров.
Важную роль в становлении Эванс-Причарда как исследователя сыграл и Рэдклифф-Браун. Влияние последнего росло по мере все большего проявления критического отношения к идеям Малиновского со стороны его учеников. С начала 1930-х годов стройные методологические принципы.структурного анализа Рэдклифф-Брауна, ранее находившиеся в тени широковещательных деклараций Малиновского, стали все более приниматься на вооружение среди молодых функционалистов. Теоретические выкладки Рэдклифф-Брауна привлекли их тем потенциалом, который обещал восполнить слабости крайнего эмпиризма и интуитивно-беллетристической расплывчатости в программе «тробрианского рапсода». Ядро группы, постепенно сплотившейся вокруг идей Рэдклифф-Брауна, составили главным образом антропологи-африканисты, вышедшие из семинара в ЛШЭПН: МФортес, З.Надель, МГлакмен, И.Шапера, Моника и Годфри Вильсоны, Г.Вагнер и, конечно же, Эванс-Причард. Изучая жизнь африканских народов, насчитывающих сотни тысяч человек и расселенных чересполосно с другими народами на огромных пространствах, эти исследователи оказались в условиях, значительно отличающихся от условий замкнутой и маломасштабной культуры Тробрианских островов (около 4 тыс человек), где формировалась исследовательская программа Малиновского. Если последний мог сравнительно легко реализовать свой методологический принцип холистического охвата изучаемой культуры, то африканисты (а они в 1930-х годах составляли большинство среди британских этнографов) вынуждены были искать иные аналитические средства И то, что их поиск в конце концов привел к категориям структуралистской доктрины Рэдклифф-Брауна («социальная структура», «социальная система», «структурная форма», «структурный принцип» и др.), вряд ли можно признать случайностью.
Охлаждение функционалистов второго поколения к программе Малиновского и обращение их к идеям Рэдклифф-Брауна имело свою кульминационную точку в 1938 г, когда лидеры новой антропологии как бы поменялись местами — и пространственно, и в сфере теоретического влияния на научное сообщество. Малиновский навсегда покинул Англию и уехал в США, а Рэдклифф-Браун перебрался из Чикаго, где он преподавал с 1931 г, в Оксфордский университет, куда его пригласили заведовать вновь созданной кафедрой социальной антропологии. В состав преподавателей этой кафедры вошли Эванс-Причард и Мейер Фортес
На новом этапе развития британской антропологии Эванс-Причарду было суждено сыграть очень заметную роль. То обстоятельство, что он вдруг оказался одним из двух оксфордских сотрудников «антрополога-теоретика номер один», т.е. Рэдклифф-Брауна, вряд ли имело здесь решающее значение, так как оно уже в конце 1930-х годов нередко трактовалось с иной точки зрения. Как пишет АКупер, «некоторые из наиболее последовательных сторонников Малиновского считали Рэдклифф-Брауна не более чем номинальным главой коллектива, в котором доминировали радикально настроенные молодые люди — ЭЗванс-Причард и МФорте». В этом суждении была доля истины, ибо оксфордская кафедра стала центром, объединяющим значительную часть британских антропологов, во многом именно благодаря деятельности Эванс-Причарда, что подтверждалось рядом фактов. К примеру, фундаментальный коллективный труд «Африканские политические системы»[42], вышедший под редакцией Эванс-Причарда и Фортеса в 1940 г, собрал цвет тогдашней антропологической африканистики. Примечательно, что все создатели этого труда испытали стимулирующее воздействие статей и докладов Эванс-Причарда о нилотских народах и, в особенности, вышедших в том же году монографий последнего об общинно- клановых структурах нуэров и ануаков[43].
Позже выход этих книг стал отождествляться многими с началом новой научной субдисциплины, получившей название «политическая антропология» 4. Обобщающие суждения Эванс-Причарда о динамическом механизме сочетания общинно-территориальных и генеалогических структур у нилотских народов были признаны эффективной моделью, иногда именуемой «парадигмой линиджа». Выводы Эванс-Причарда, конечно, приобрели характер парадигмы не только для британских антропологов-африканистов. Для последних, однако, они имели особое значение, так как являлись органическим продолжением структурного метода Рэдклифф-Брауна, на котором лшогие из них были воспитаны. Парадигма линиджа как бы достраивала концепцию социальной структуры, сконцентрированную на межличностных (диадных) отношениях классификационного родства, уравновешивая ее за счет утверждения нового акцента на отношениях групповых — общинных и клановых.
Если смотреть на историю британской социальной антропологии под определенным углом зрения, то может создаться впечатление последовательного (хотя не бесконфликтного) и в целом отмеченного теоретической преемственностью процесса развития этой наукой своего методологического арсенала. В этом процессе Эванс-Причард выглядит как достойный ученик и продолжатель дела своих учителей. Тем более, что он стал наследником Рэдклифф-Брауна на посту заведующего кафедрой антропологии Оксфордского университета в 1946 г., когда последний покинул его по возрасту.
Действительно, Эванс-Причард счастливо сочетал в своей деятельности самые фундаментальные черты исследовательских программ своих учителей — любовь к «живой жизни» туземцев, сухо именуемую «полевой методикой Малиновского», и кристальную ясность рационалистических построений Рэдклифф-Брауна Но за этой благополучной картиной несомненно хватало внутренней напряженности, критики и сильных отрицательных эмоций по отношению к «отцам-основателям» — причем часто даже к тем их программным положениям, которые, казалось бы, Эванс-Причард принял. Так, уже в первой своей монографии об азанде он высказал сомнение в эффективности институционального анализа Малиновского. Собственный этнографический опыт привел его к выводу, что стратегии Малиновского, давая лишь интуитивные представления о многообразии взаимосвязей культуры, не отражали теоретически ни целостной культуры, ни составляющих ее институтов. «В конечном счете все в мире связано со всем, — утверждал он, — но до тех пор, пока мы не произведем теоретически обоснованного абстрагирования явления, лш не сможем даже подойти к его изучению»[44].
Эванс-Причард критически относился и к ряду положений научного подхода Рэдклифф-Брауна, в особенности к излишнему формализму его трактовки социальной структуры, а также к произвольности применяемого им сравнительного метода, допускающего сравнение явлений, вырванных из разных контекстов и на основе незначительного количества фактов. С конца 1930-х годов в трудах Эванс-Причарда стала более или менее методично проявляться критическая нота, свидетельствующая о начале глубокого сомнения в укоренившихся в британской антропологии мировоззренческих основаниях, определяемых натуралистическими идеалами позитивизма. Эта критическая нота превратилась в выраженную точку зрения позже — в 1940—1950-х годах, когда Эванс-Причард заявил, что «существует постулат функциональной антропологии, декларирующий, что социальные системы являются естественными системами, которые могут быть сведены к социологическим законам, с тем вытекающим из этого следствием, что история их не имеет научного значения. Я должен признать, что все это представляется мне худшим выражением доктринерского 26
позитивизма».
Данная точка зрения фактически ставила крест на идее, являвшейся основой веры Малиновского и Рэдклифф-Брауна — веры, делавшей их харизматическими лидерами функционалисгской антропологии. На самом деле не только Эванс-Причард, но и многие другие молодые антропологи стали убеждаться, что их «вожди» указывали путь к недостижимым идеалам, что их теории сами по себе конкретной социальной реальности не
объясняли, ибо «достоинства понятий этих теорий заключались не в объяс-
нительных, но в эвристических их возможностях».
Действительно, за время, прошедшее с 1922 г., никто из убежденных сторонников структурно-функционального подхода не сформулировал ни одного «естественного социального закона». Данный подход (как это часто случается — и не только в науке) привел скорее не к декларированному в нем идеалу, а к тому, что в его догматах и не значилось. Он привел антропологов-европейцев к тесному человеческому контакту с людьми неевропейских культур. Его характер, во многом определяемый функцио- налистской полевой методикой,. был нов и неординарен: впервые, из вполне осознанных'побуждений, европейцы оказались лицом к лицу и на равных с людьми, разительно отличающимися от них по культурным ценностям
Именно контакт такого рода, где европеец был поставлен в условия многомесячной зависимости от окружающих его африканцев, поставил на первый план перед Эванс-Причардом необходимость понимания значений их культуры. Среди британских этнографов новой форллации он первым возвел эту необходимость в первостепенную задачу антропологии. Впоследствии данный факт дал некоторым ученым основание говорить о теоретическом переходе Эванс-Причарда на позиции герменевтики. Мне кажется, однако, что было бы большим упрощением представлять эволюцию его воззрений в виде подобной смены теоретических парадигм Эванс-Причард не был подвержен внезапным научным увлечениям — на самом деле он никогда не отрекался от принципов структурно-функционального подхода и никогда не провозглашал альтернативных доктрин. Воспринятые в юности идеалы объективности, реализма, рациональности в изучении общества он сохранил до конца. И пожалуй, прав был Э.Геллнер, оспаривавший утверждение МДуглас о решительной переориентации Эванс-Причарда в гер-
