Граф М. В. Толстой Рассказы из истории Русской Церкви 40 страница

Так началась уния. Сигизмунд, латинские прелаты-фанатики и польские магнаты употребили все меры насилия в пользу унии, обагрили землю кровью на пагубу Польши, бессознательно и невольно подготовляя в будущем присоединение Малороссии к Москве, разделение Польши и зарю того отдаленного дня Господня, когда "отвергнутые насилием воссоединены любовию" [13].

"Отягщения и насилия, - писала Литовская конфедерация 1599 года, - умножаются более и более, особенно со стороны духовенства и некоторых светских лиц римского исповедания. Часто бывает, что ни в одном углу целого государства ни один из нас, православных, какого бы звания ни был, не бывает в безопасности. Наши церкви, монастыри, соборы большею частию уже захвачены, разорены и опустошены, притом с грабежом и мучительством, с убийствами и кровопролитием, с неслыханными надругательствами над живыми и мертвыми. Духовные лица наши за твердость в исповедании терпят разные преследования: на них нападают в собственных домах их, грабят, позорят, ссылают, лишают собственности. Священники наши не могут крестить младенцев, исповедовать умирающих, отпевать мертвых; тела православных христиан вывозят, как падаль, в поле. Всех, кто не изменил вере отцов, удаляют от чинов гражданских; благочестие есть опала; закон не блюдет нас... Вопием - не слушают!.."

Возблагодарим Бога за то, что такой нетерпимости никогда не бывало в нашем любезном отечестве - северной Руси - от самой отдаленной древности и до нашего времени. Все иноверцы были терпимы под одним условием - не совращать православных. Иностранцы в конце XVI века дивились нашей терпимости, неслыханной в образованной Европе, где пылали тогда костры инквизиции. Каковы бы ни были причины, которые произвели и поддерживали это благотворное явление, во всяком случае, оно служило к славе православной Церкви и было выгодно государству, облегчая древним князьям завоевания наши и самые успехи в гражданском образовании, когда понадобились нам иноверцы, как пособники этого великого дела. Не только христиане иных исповеданий, но мусульмане и язычники совершали у нас молитву по своим убеждениям и обрядам, между тем как в Литве принуждали православных быть папистами и хотели утвердить единство Римской веры кровавыми гонениями.

Но если Церковь северной Руси не страдала от латинского изуверства, то и она, готовясь к ужасам смутного времени, имела свои внутренние недуги - недостаток просвещения и упадок монашеской жизни. О мрачном невежестве не только народа, но и самого духовенства мы говорили уже прежде, но в конце XVI века это зло еще усилилось. На Московском соборе 1551 года признаны были необходимыми школы для народа и типографии для печатания книг церковных. Но школ учреждено не было, а типографское дело шло неудачно: первые книги напечатаны были без всякого сличения с подлинниками. Люди темные, особенно писцы, восстали против типографов; невежество и злоба не замедлили огласить их еретиками. Диакон Иоанн и Тимофеев, напечатав в 1565 году Часовник, вынуждены были бежать из Москвы в Литву. Народ при слухе о ереси, о деле еретическом взволновался, и самый дом типографский был сожжен. Однако царь велел возобновить дело: в 1568 году была напечатана в Москве учеником изгнанников, Андроником Невежею, Псалтирь, а в 1578 году она же - в Александровской слободе.

В предыдущих веках обители иноческие были рассадниками духовного просвещения; в них живой опыт объяснял для души тайны веры и благочестия, развивая в них сознание в превосходстве чистой веры; пример святой жизни разливал свет и жизнь на современность. Но в мрачное время Грозного царя заметно ослабление пустынной строгости в монастырях. Оно происходило особенно от поселении в обителях бояр, то постриженных насильно по воле Иоанна, то укрывавшихся от страшного гнева его под иноческую мантию, и от невольного пострижения вдовых священнослужителей. Как бы строго ни наблюдали настоятели за сохранением монашеских правил, невольные постриженники - ненадежные слуги Божии. Положим, со временем нужда приучала их к монашескому затвору; но до того времени каково было от них монастырю! Люди, привыкшие ни в чем не отказывать себе, могли ли скоро расстаться со своими привычками, даже с одною привычкою - к независимости [14]? Сверх того много вредили монашеству попечения об имениях недвижимых. Хотя управление ими возлагалось на немногих избранных лиц, но разные неприятности и неустройства управления привлекали внимание всей обители; притом наблюдать мирские заботы - это не то, что иметь в виду только Бога и святых Его: пример мира заразителен, по крайней мере, для слабых [15].

Впрочем, и в это время просияло несколько угодников Божиих, подобно звездам на тверди небесной среди темной ночи.

Так в пустынном лесу, окруженном болотами, между Псковом и Порховом, поселился около 1530 года молодой отшельник по имени Никон, сын благочестивых поселян из погоста Виделебье. В доме родителя обучился он чтению и с юности был богобоязнен и часто посещал храм Божий. Пример старшего брата, принявшего монашество с именем Арсения, и слава недавно почивших преподобного Саввы и Евфросина возбудили в юной душе его решимость отказаться от мира и служить единому Господу. По смерти отца семнадцатилетний Никон убедил мать раздать имение частию храмам, частию бедным и удалиться в обитель молитвы. Сам он обошел обители иноческие в стране Псковской. Заметив в себе недостаточное умение читать полезные книги, он поступил на работу в дом одного набожного Псковского жителя, а тот отдал его для обучения опытному книжному учителю, и Никон приобрел "разумение писаний".

Услышав о пустынном месте на реке Демьянке, он решился удалиться туда на безмолвие. Блаженный Николай, юродивый Псковский, встретив его на дороге, сказал ему, что ожидают его "горечи"; но это не остановило юношу, также как и дикость пустынного места не изменила его намерения. Поставив себе хижину, Никон провел несколько лет в безмолвных подвигах молитвы и питался растениями пустыни. Соседние жители, услышав о новом пустыннике, стали посещать его и невольно нарушали его безмолвие. Отшельник, избегая мирской известности, ушел в общежительную пустынь преподобного Саввы Крыпецкого и принял здесь иночество с именем Никандра. Строгостию жизни скоро обратил на себя внимание братии и потому снова возвратился в прежнюю свою пустынь.

Безмолвный и уединенный, без всякой защиты со стороны людей отшельник жил в беседе с Господом и с надеждою на Него. Раз злые люди вошли в его келью, ограбили его, взяли иконы, книги и другую бедную собственность отшельника, избили его самого немилосердно, а один пронзил копьем ребра его. Едва живой, покрытый кровию подвижник со слезами благодарил Господа и молил простить врагов, увлекшихся грехами корысти и злобы. Он исцелился быстро; хищники же, потеряв дорогу, блуждали три дня около озера; двое из них, ожесточившись, осыпали имя пустынника бранью и скоро, упав в воду, утонули. Остальные раскаялись, возвратили Никандру отнятое у него и просили помолиться за них; отшельник отпустил их с миром. Народ стал собираться к нему, желая слышать наставления из уст подвижника. Отшельник провел уже 15 лет в уединении, но и теперь боялся славы человеческой.

Убегая известности, опасной для души, он снова пришел в Крыпецкую обитель. Здесь поручили ему сначала должность уставщика, а потом - келаря. Жизнь его была и здесь так же строга, как и в отшельничестве. Пять дней довольствовался он хлебом с водою и только по субботам и воскресным дням вкушал немного вареной пищи. Днем сверх возложенного послушания носил он воду и дрова для братии, а ночью молился. По временам, уходя из обители в лес, обнажал он до половины тело свое и отдавал его в пищу насекомых, а сам прял и в то же время пел псалмы. Строгость его в звании келаря и жизнь, непохожая на жизнь большинства братии, казались тяжкими для слабых. Тогда он, заметив, что тяготит собою других, решился оставить обитель; в 3 верстах от нее, на острове поставил себе хижину и опять стал подвизаться в уединении. Но и здесь жизнь его колола глаза немощным. Когда стали приходить ревнители благочестия за советами отшельника, братия обители еще более вознегодовала на него и говорила: "Никандр отнимет доходы у монастыря". Подвижник оставил все и отправился опять на реку Демьянку.

На дороге в пустыню, в селе Локотах, нетрезвые крестьяне избили его по подозрению, - не из числа ли он злых людей, сожегших пред тем дом одного из них? Преподобный великодушно простил их.

В последние годы открылся в нем дар прозрения и чудесной силы. Одного соседнего помещика, никогда не видав прежде, назвал по имени и предсказал чадородие бесплодной супруге его. Другому предсказал скорую смерть. Крестьянин Назарий, полтора года лежавший больным, велел нести себя в пустынь к преподобному Никандру и умолял его о помощи. Старец велел отнести больного в гостинную хижину, где останавливались приходившие, и оградил его крестом; больной, сладко уснув, встал на другой день совершенно здоровым.

Каждый год в великий пяток преподобный отшельник приходил к вечерне в Демьянский монастырь [16] и на другой день после исповеди приобщался Святых Тайн; а за 8 лет до кончины принял схиму от Демьянского игумена. Жившие в окрестности иногда тайно приходили к хижине отшельника и всегда слышали, что он молился с горьким рыданием; когда же он замечал близость людей, то умолкал. Никто не заставал его лежащим для отдыха; он только сидя засыпал немного. Постоянною пищею его были пустынные растения, и по захождении солнца вкушал он немного сухого хлеба, если приносили его; в Великий Пост только раз в неделю принимал пищу.

В последние годы жизни преподобного Никандра часто приходил к нему благочестивый диакон Петр для беседы о душевном спасении. Однажды старец сказал ему: "Брат мой! Много страдал я ногами, но по благодати Божией освободился теперь от болезни". Тогда же открыл ему о скором своем преставлении и просил предать земле тело его. "Как же узнаю я о твоей кончине?" - спросил Петр. - "Без скорби нельзя сказать тебе об исходе моем, - отвечал преподобный, - в тот день Псков объят будет бурею войны, его будут держать в осаде Литовцы. Ты же, когда услышишь о смерти моей, послужи мне". Так и случилось. Прохожий крестьянин нашел 24 сентября 1581 года преподобного Никандра в келье его простертым на рогожке, со сложенными на груди руками, почившим в мире и еще не остывшим; в это время Баторий осаждал Псков. Диакон, услышав о кончине богоносного старца, пригласил духовных и мирян отдать честь подвижнику Божию, и хотя Литовское войско рассеяно было по уездам Порховскому и Псковскому, усердствующие безопасно совершили свое благочестивое дело.

Вскоре поселился на пустынном месте преподобного Никандра инок Исаия. Он первый испытал на себе благодеяния почившего праведника: Исаия сильно страдал ногами, так что едва двигался - и по молитве над могилою пустынника получил исцеление. Благодарный преподобному Никандру Исаия построил (1584 г.) на месте его подвигов обитель с храмом Благовещения Богоматери. В новую обитель скоро собрались пустынники, и от гроба великого подвижника стали истекать чудеса. Новгородский дворянин Иаков Муравьев, скорбевший о бесчадии, обратился с молитвою к преподобному Никандру, и чрез год родился у него сын; он построил храм в честь преподобного Никандра [17].

В конце XVI века в пределах Костромских возникла уединенная обитель Монзенская. Первоначальником ее был преподобный Адриан, в миру Амос, Костромской урожденец. Еще в мирской жизни, будучи болен, он видел во сне одинокий храм между двух рек и слышал слово: "Здесь твое место". Оправясь от болезни, Амос тайно ушел из дома родительского в Толгский монастырь, потом в Геннадиевой обители принял пострижение с именем Адриана. Здесь прожил он несколько лет; после того жил на Каменном острове Спасской обители и в Павловой Обнорской пустыни. Между тем повсюду сопровождала его мысль о храме, виденном между двух рек. В Павловой пустыни полюбил его старец Пафнутий, и Адриан рассказал ему давнее свое видение. В одно время вечером Пафнутий после правила лег отдохнуть. Является ему неизвестный человек и говорит: "пошли друга твоего Адриана к востоку: место не дальше 50 верст отсюда; там увидит он преподобного мужа". Пафнутий спросил: кто он и откуда знает то место? Неизвестный отвечал: "То место не тебе назначено". Пафнутий сообщил об этом Адриану. Адриан по рассказу столетнего иерея Евпла отыскал в глухом месте запустелый деревянный храм, тот самый, который представлялся ему в видении. С радостию возвратился к Пафнутию; оба вместе решились идти туда. Но неожиданно царский указ потребовал Пафнутия в Москву, где он был (в 1595 г.) назначен архимандритом Чудова монастыря. Адриан основался при храме с несколькими иноками. Место было самое пустынное, тихое и приятное. Но открылось и неудобство: полая вода подмывала берег, и была опасность, что вода подмоет храм. Один старец сказал притом Адриану, что прежний игумен хотел перенести храм с опасного места на другое, и указал то место.

Но воля Божия назначала пустынникам не то место для подвигов, которое понравилось Адриану. Пришел к нему незнакомый отшельник и сказал: "не трудись, старец! Тебе назначено другое место - на берегу реки Монзы; ты узнаешь его тогда, когда двое юношей исцелятся от жестокой болезни". Адриан стал осматривать место на берегу реки Монзы. В это время привезены были в Благовещенскую обитель Адриана два больных отрока, один из Буйгорода, другой из Солигалича; отец первого объявил, что сын его, по словам неизвестного старца, исцелится у старца Адриана, у которого ветхий монастырь Благовещенский, а в новом месте - храм Воскресения Христова и Николая-чудотворца. По рассказу другого отца, старец сказал ему, что больной сын его исцелится у Адриана, который переносит монастырь на устье реки Монзы. Больные действительно исцелились по совершении молебствия в храме. Тогда преподобный Адриан решился перенести обитель на новое место; оно было в 35 верстах от Галича и в 20 от Костромы, при впадении Монзы в реку Кострому. Неведомый Адриану пустынник, указавший новое место, был преподобный Ферапонт, великий подвижник и сокровенный раб Божий. Впоследствии узнали, что он жил прежде в Москве и подражал подвигам блаженного Василия [18], потом постригся в Костромском Воздвиженском монастыре и был там образцом послушания и постничества. Жители Костромы, начиная с воеводы, питали к нему уважение, приходили слушать наставления его и принимать благословение; он принимал посещавших с любовию, но иных строго обличал за слабую жизнь и пристрастие в мирской суете. Тяготясь известностию, удалился он из Костромы и поселился на реке Монзе, в 25 верстах от Галича; место, где поселился он, было лесное и окружено болотами, так что сюда можно было проникнуть только на челноке рекою Кострома. Незримый никем подвизался он здесь в молитве и посте. Только след незнаемого человека видели здесь на траве; но пустынник не показывался никому.

Когда монастырь Адриана уже устроился на новом месте, преподобный Ферапонт сам пришел в обитель Монзенскую и стал жить здесь. Он взял слово с Адриана, что не будет говорить о нем ничего, что известно ему, и просил быть его духовным отцом. "Скоро, - прибавил преподобный, - спустя два года с половиною, исполнится надо мною воля Божия: до смерти же моей не разглашай обо мне". Ферапонт каждый день выходил из обители и, перейдя реку Монзау, скрывался в чаще леса; там молился он наедине, а ночь проводил в келье без сна и переписывал книги. Инок Кирилл возроптал на святого старца за то, что тот не участвует в строении обители, и даже увидел эфиопов, внушавших ему негодование на святого; тяжело ему приходилось от подобных посетителей, пока не пришел к нему чудный Ферапонт; старец разогнал духов, но запретил Кириллу говорить о том. Однажды преподобный Ферапонт вышел в лес на обычное место для уединенной молитвы. Женщина по имени Пелагея, собиравшая ягоды, увидела старца издали и перешла овраг, чтобы посмотреть на него вблизи. Старец сидел на колоде, обнаженный до пояса; по телу его, искусанному комарами и оводами, лилась кровь, над ним роились кровожадные насекомые. Увлекаемая женским любопытством, она подошла еще ближе и ослепла. В страхе закричала она: "Угодник Божий, прости меня, грешную!" С этим словом невидимая сила отбросила ее за овраг, и она прозрела; но она боялась сказать о случившемся с нею кому-либо другому, кроме старца Адриана. Служивший в обители Петр, видя однажды преподобного идущего за реку Монзу, сказал ему с насмешкою: "Древен ты годами, а ступаешь искусно, как бы плывешь ногами, и мантия на тебе не движется". Старец ничего не отвечал ему и прошел мимо. Петр, возвратясь в монастырь, почувствовал страшную боль в голове, и лицо его искривилось. Адриан, узнав случайно о его болезни, спросил: не говорил ли ты при встрече чего-нибудь оскорбительного святому старцу? Петр исповедал грех свой. Адриан советовал ему молиться и попросить прощения у блаженного Ферапонта. Когда святой старец выходил от вечерни, больной просил у него помилования. Ферапонт возложил на него руки и сказал: "Не надобно осуждать никого", - и болезнь миновала. За день до кончины блаженный Ферапонт сказал: "Близок конец мой", и просил Адриана причастить его Святых Тайн во время литургии. Братия, видя его на ногах, не хотела верить, что он скоро умрет. В самый день кончины его все собрались к утрене (это был воскресный день - неделя святых Праотцев); пришел к утрене и чудный Ферапонт, по окончании службы простился он с братиею и пошел в келью. Игумен Адриан пригласил иноков посмотреть на кончину праведника. Братия и теперь повторяла, что еще крепок он; но когда все пришли в келью, подвижник лежал на одре в мантии и куколе, и свечи горели пред иконами: он уже отошел ко Господу. Это было 12 декабря 1591 года.

Вскоре по преставлении преподобного Ферапонта однажды после литургии игумен Адриан лег отдохнуть на рогожке. Является Ферапонт и говорит ему: "Спустя десять лет будет великий голод в России, береги рожь; многие будут тогда питаться из твоих житниц, и оне не оскудеют; тогда населятся и пустые земли твои". Феодосий, слепой старец, постриженник обители, в полночь молол жерновом рожь. И вот яркий свет наполнил храмину, и он увидел свет, исходящий из храма святого Николая; пред царскими дверями стоял преподобный Ферапонт. "Чего ты просишь у Господа?" - спросил его преподобный. "Отпущения грехов", - отвечал слепой старец. "Подвизайся, и как начал, так и довершай; спустя немного времени увидишь ты свет вечности", - сказал ему чудный Ферапонт. После того старец опять остался во мраке. В другое время Феодосий в полдень молол хлеб. Опять явился ему Ферапонт и сказал: "Мир тебе и благословение! Спустя немного времени будет великий голод во всей России, но ты не доживешь до того: скоро ты увидишь меня в другом мире; скажи тайно Адриану, чтобы крепко берег рожь, - многим придется питаться от монастыря". Феодосий вскоре скончался [19].

В обители Монзенской братия доставала себе пропитание земледелием, и настоятель Адриан был первым на работах. Веря посмертному предсказанию чудного Ферапонта, он наполнял монастырские житницы хлебом. Когда в 1601 году предсказание сбылось и наступил голод [20], обитель Адриана и Ферапонта стала питательницею для всей окрестности: люди селились на пустошах монастырских, не находя на прежних местах пропитания. Игумен Адриан отпускал хлеб всем нуждающимся в уповании на Господа, и житницы обители не оскудевали.

Преподобный Адриан прожил после кончины старца Ферапонта более 20 лет и мирно преставился 5 мая 1619 года [21].

Два подвижника того же времени проходили трудный путь юродства. Одним из них был блаженный Симон, сын поселян, живших близ Юрьевца Повологского. Тайно ушел он из дома родительского в густой лес. Поселяне села Ялнатского увидели в лесу человека полунагого, в лохмотьях, но не могли допытаться от него, кто он и откуда. Из сострадания привели они его к священнику. В доме доброго пастыря послушливо занимался он работою, никогда не оставаясь праздным; он усердно посещал и храм Божий; но, показываясь малоумным перед людьми подвергался насмешкам и оскорблениям. Одна рубашка зимою и летом была одеждою его, и земля служила ему постелью; обуви не носил он и в самые жестокие морозы. Так прожил Симон в селе Ялнатском 15 лет.

Перейдя в город Юрьевец, он не имел уже никакого пристанища. По-прежнему босой и полунагой, он скитался по улицам, претерпевая насмешки и оскорбления; только в жестокие морозы заходил он в корчемницу, но и здесь встречал наглые толчки и шутки. Любимым местом его была паперть того или другого храма, где проводил он время в молитве; особенно же любил он Богоявленскую обитель. Внимательные люди видели на глубоком снегу следы коленопреклоненных молитв его. От суровой жизни кожа его совсем почернела, а от поста прилипла к костям. Такими подвигами самоотречения дух его очистился и благодатно окреп, так что он видел то, чего не видали другие.

Раз, юродствуя, вошел он в дом воеводы Третьяка Трегубова; воевода разгневался на то, что вошел к нему такой нищий, и велел вытолкать его вон. Прогоняемый Симон намекнул на несчастие, ожидавшее воеводу, и за это подвергся новым побоям. На следующее утро жена Трегубова упала с крыльца дома и убилась до смерти. У гроба жены суровый воевода вспомнил о словах юродивого, раскаялся в своем поступке и стал уважать Симона. В другое время блаженный говорил: "Молитесь, будет пожар". Но никто не обратил внимания на слова юродивого. Спустя несколько дней в полдень загорелся город. Третьяк вспомнил о словах Симона и послал отыскать его. Его нашли на паперти, со слезами молящимся пред иконою Богоматери. Воеводы и другие просили его о помощи в страшной беде, и пламень тотчас же погас. Юрьевский житель Зубарев, переплывая Волгу в ладье, на средине ее застигнут был сильною бурею, и ладья его готова была потонуть. Увидав блаженного на берегу, он мысленно молил Симона помолиться о его спасении и обещал дать ему новую одежду и обувь. Буря утихла, но спасенный забыл о своем обещании. Спустя некоторое время, Симон, встретясь с ним в уединенном месте, сказал ему: "А кафтан и сапоги где? Ты забыл свое обещание, которое давал, как тонул в воде". Зубарев сознался в грехе и готов был немедленно подарить обещанное; но блаженный сказал: "Мне не нужно; отдай нищим и не забывай их; милостыня избавляет от напастей".

Близкий к кончине Симон зашел в дом нового воеводы Петелина. Тот, не зная его, избил его жестоко до того, что блаженный сильно заболел. Брошенный в подвал воеводы, упросил он слугу призвать духовника. Как великой милости Божией, обрадовался он, когда пришел священник со Святыми Дарами; исповедался, приобщился Святых Тайн и предал дух свой Богу 4 ноября 1584 года [22].

Другой подвижник в то же время юродствовал на улицах Москвы. Урожденец страны Вологодской блаженный Иоанн назывался "водоносцем". Это название напоминает о трудах его в молодости; в соловарне с тяжкими трудами добывания и переноски соленого раствора соединял он строгий пост и молитву. С заводов перешел он в Ростов. Здесь начался новый подвиг его, подвиг особого рода. Его звали "большим колпаком", потому что на голове носил он тяжелый железный колпак. На теле под одеждою носил он еще вериги, состоявшие из толстых железных крестов, тогда как на пальцах его было несколько блестящих колец. Раз, посетив преподобного Иринарха-затворника, он дал ему совет носить на себе кресты железные и сказал пророческие слова: "Даст тебе Бог научать людей от востока до запада, наполнять землю учениками, отводить людей от пьянства. За беззаконное же пьянство и разврат Господь Бог нашлет на Русскую землю иноплеменных. И они подивятся и почудятся великому терпению твоему и подвигам; меч их тебе не повредит, и они прославят тебя более верных. А я теперь иду в Москву просить у царя земли, потому что у меня в Москве столько будет видимых бесов (из Литвы), что едва уставятся хмелевые тычины. Но Святая Троица Своею силою их прогонит" [23]. В Москве ходил он в самые жестокие морозы босой, почти нагой, с распущенными волосами. Встречаясь с Годуновым, говорил вслух: "Умная голова, разбирай Божии дела. Бог долго ждет, да больно бьет". Пред смертию пришел он в церковь Покрова Богоматери, что на рву [24], и просил у протоиерея место себе, где бы ему лечь. Протоиерей, поняв, чего желает юродивый, обещал похоронить его; блаженный указал на место своей могилы. По выходе из церкви Иоанн спустился к живому мосту на реку Москва; здесь встретился ему больной Григорий, два года не владевший ногою; расспросив его о болезни, Иоанн как бы нечаянно наступил ему на ногу, и нога Григория исцелела. Потом пошел за реку в баню и там, в первый раз сняв с себя вериги, трижды облился водою, готовя себя к погребению; лег на скамью, положив под голову все свои тяжести и сказал: "Простите меня, братия; когда я умру, отнесите к церкви Покрова Богородицы, ко гробу блаженного Василия, чтобы протоиерей и его причт перенесли бездыханное тело праведника в церковь свою, где во время панихиды исцелился боярский сын Елеазар Юрьев, 20 лет страдавший глазами". По воле царя Феодора, слышавшего о подвигах блаженного, юродивого отпевали Казанский митрополит, Рязанский архиепископ и множество настоятелей монастырских. В самый час погребения забушевала буря с громом и молниею: ризничий владыки Рязанского убит был в самом храме; Покровского диакона Пимена вынесли едва живым; многие другие были оглушены и опалены [25].

Эта буря была как бы вестником волнений и безначалия, которые грозили Московскому государству. Они были предсказаны блаженным Иоанном преподобному затворнику Иринарху, и время событий уже приближалось. Об этом страшном времени мы будем говорить в следующей главе.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Подвиги двух первых патриархов будут изложены в одной из следующих глав.

[2] Так для православных воспрещены были браки с папистами и затруднен доступ к общественным должностям. Но впоследствии эти меры были оставлены, потому что "жатва не отвечала ожиданиям", как говорит известный Галицкий писатель Зубрицкий.

[3] Разделение Русской митрополии на две - Московскую и Киевскую - было вредно для последней. Митрополит, подданный короля-паписта, не имел довольно силы, чтобы защищать Православие, а влияние Патриарха Цареградского, под властию которого оставалась южнорусская Церковь, было слишком незначительно.

[4] На люблинском сейме Польша присвоила себе на особых правах лучшие области великого княжества Литовского - Киев, Украину. Тогда же прелаты заговорили о религиозной унии в самых обширных размерах. Желающих подробнее ознакомиться с действиями иезуитов в эпоху, предшествовавшую Брестской унии, отсылаем к превосходному сочинению г. Кояловича: "Литовско-церковная уния".

[5] Князь Курбский оплакивал воспитание иезуитское, направленное к совращению православных в папизм (Киевлянин Максимовича на 1840 г., с. 923).

[6] Старшим из училищ (после Острожского, известного еще прежде) было Львовское. Антиохийский Патриарх Иоаким, прибыв в Россию с наставлениями Цареградского Патриарха Иеремии, в 1586 году дал братству Львовскому устав и одушевил его ревностию открыть школу и типографию, а Патриарх Иеремия, получив известие о том от Иоакима, прислал во Львов Елассонского архиепископа Арсения, который принял на себя обязанность преподавать в новом училище уроки и преподавал два года. Львовским братством издана была (1591 г.) первая еллино-словенская грамматика. Прочие братства действовали усердно в том же духе, по мере средств своих. Кроме того, епископом Львовским Гедеоном заведено было училище в Стрятине. Предметами учения были: языки - греческий, славянский, русский, диалектика и риторика.

[7] Князь Константин открыл первое высшее училище в Остроге, которое при нем называлось академией. При училище завел он типографию, из которой вышло до 18 книг богослужебных и учительных. Библия, изданная им в 1580 и 1581 годах в Остроге, составляет блистательный памятник благочестия и христианского, светлого ума его. В предисловии, им самим написанном, он говорит, что изданием желает "благочестию некое дарование духовное оставити. Кто бо есть от благочестивых, его же не подвиже жалость, зряще ветхость церкве Христовы, на падение клонящуся? Волцы тяжцы нещадно расхищают и распужают овчее стадо Христово". Ему недоставало, говорит он, и людей, способных к изданию Библии, и полных списков Библии. Надлежало посылать к Патриарху и в монастыри греческие и болгарские за лучшими списками. При издании принято за правило следовать Греческому тексту. Усердие благочестивого князя достойно всякой похвалы, и Библия его, как первый опыт, во всяком случае, была дорогим подарком для православной Церкви. Особенно же дорог был этот подарок тогда, как, с одной стороны, гордая Реформация, с другой - коварный папизм упрекали православных недостатком образованности, а еще более тем, что у православных нет даже и Библии. Но, отдавая честь подвигу благочестивого князя, мы должны заметить, что Библия его требовала очень многих поправок. В ней не везде исправлены даже ошибки писца и слова часто не отделены одно от другого. В поправках старались быть вразумительными, но, редко справляясь с Греческим текстом, часто удалялись от него (Обзор Духовной Русской литературы преосвященного Филарета Черниговского, ч. I, с. 233-235).

[8] По свидетельству г. Кояловича.

[9] Исторические Акты. T. IV. № 45.

[10] Акты Западной России, т. IV, № 45.

[11] На медали вырезали изображение папы Климента и падающего перед ним Россиянина, с надписью: Ruthenis receptis - "на принятие руссов".

[12] Между первым Брестским собором 1590 года и последним, на котором принята уния митрополитом Рагозою и другими предателями Православия, был еще второй Брестский Собор (26 октября 1591 года), совершенно неизвестный нашим историкам. Подлинный акт этого Собора, писанный в православном духе, за подписями и печатями Рагозы, Терлецкого, Гедеона Балабана и других епископов, составляет собственность преосвященного Павла, епископа Псковского.