Крестный путь казака Андрея Шкуро 2 страница

 

По поднебесью летит, —

То Шкуро, всем красным страшный,

«Волкам» слово говорит:

«Покончивши дело победой, бойцы,

 

Вы честью его закрепите:

Корнилова знамя, „волки“-удальцы,

На стенах Кремля водрузите!»

 

Вернувшись из отпуска, проведенного на Кубани, Шкуро вновь возглавил 3-й конный корпус, к тому времени переброшенный с Украины в район Белгорода. Как раз в это время 4-й Донской корпус генерала К. К. Мамонтова совершал свой столь знаменитый рейд по тылам красных, и Шкуро приложил много усилий, чтобы вместе с Мамонтовым ворваться в Москву. Но Главное командование ВСЮР не согласилось на эту авантюру, прекрасно понимая, что силами двух конных корпусов Москвы не взять.

Шкуро получил приказ совершить рейд по тылам красных войск, противостоящих Донской армии. Шкуро прекрасно справился с этой задачей, и в развитие ее ему было приказано взять Воронеж. Во время рейда туда Шкуро нанес поражение ряду частей и соединений Красной Армии, что и было отмечено в телеграмме на его имя генералом Май-Маевским: «От лица нашего общего дела прошу Вас принять мою сердечную благодарность за блестяще выполненную операцию по ликвидации ударной группы красных, что положило основание нашему успеху на Курском направлении. Доблестным кубанцам и терцам мой низкий поклон».

17 (30) сентября корпус Шкуро после ожесточенного боя захватил Воронеж. Май-Маевский немедленно откликнулся телеграммой: «Срочно. Генералу Шкуро. Поздравляю Вас и славные части Вашего корпуса с новой блестящей победой и взятием Воронежа. Считаю своим долгом отметить неизменно доблестную работу Вашего корпуса, неоднократно выводившего армию из тяжелого положения. Благодарю Вас за блестящее руководство войсками корпуса, а Ваших орлов за неутомимость, исключительную доблесть».

Вскоре к Воронежу подошел 4-й Донской корпус генерала Мамонтова и 19 сентября (2 октября) соединился с корпусом Шкуро. Через некоторое время Мамонтов уехал в Новочеркасск на заседания войскового круга Всевеликого войска Донского,^{12} и общее командование конной группой из 3-го конного и 4-го Донского корпусов принял генерал Шкуро, поручивший командование 3-м корпусом генералу Ирманову, а 4-м — генералу Толкушкину. В конце сентября Шкуро был вызван на совещание в Харьков, где получил задание любой ценой удержать Воронеж.

В город Шкуро вернулся 2 (15) октября, когда красные уже начали Воронежско-Касторненскую операцию, являвшуюся частью осеннего контрнаступления Южного фронта. Против 3-го конного и 4-го Донского корпусов, а также нескольких пехотных частей, приданных им (всего у белых насчитывалось, по данным противника, около 9 тысяч сабель и 800 штыков), к 30 сентября (13 октября) красные сосредоточили ударную группировку из 42-й стрелковой дивизии и 13-й кавалерийской бригады 13-й армии, 4-й и 6-й кавалерийских дивизий конного (с 17 (30) октября 1-го конного) корпуса СМ. Буденного с подчиненными ему конной группой Филиппова и 56-й кавалерийской бригадой, 12-й стрелковой дивизии 8-й армии, в своем составе имевшей 12 тысяч штыков, около 8,5 тысячи сабель, 94 орудия и 351 пулемет.

30 сентября (13 октября) начались ожесточенные бои, продолжавшиеся с переменным успехом до 11 (24) октября, когда части Шкуро, теснимые численно превосходящими их красными, после непродолжительного боя оставили Воронеж.

Потерпевшие поражение под Воронежем, части 3-го косного корпуса с приданной ему пехотой постепенно отступили, ведя постоянные тяжелые арьергардные бои, на Касторное, где были усилены подкреплениями, как снятыми с фронта, так и пришедшими из тыла. Численность красных также возросла, и к 26 октября (8 ноября) они, отразив попытку контрнаступления Шкуро, перешли в наступление на Касторное с севера, востока и юга. После тяжелых, продолжавшихся неделю боев, воспользовавшись сильной метелью, красные нанесли решительный удар и в результате почти суточного непрерывного сражения 2 (15 ноября) овладели Касторным.

В тот же день Шкуро, морально надломленный поражением, был сменен на своем посту генерал-майором В. Г. Науменко и уехал в Харьков, откуда отбыл в Таганрог в штаб Главкома ВСЮР для доклада о положении на фронте.

На этом обрываются «Записки белого партизана» А. Г. Шкуро. Далее мы в самых общих чертах расскажем о последнем этапе его участия в Гражданской войне в России.

28 октября (10 ноября) приказом Главкома ВСЮР генерала Деникина за № 2633 было объявлено о награждении Шкуро английским королем «кавалером наиболее почетного ордена Бани» (РГВА. Ф. 40213. Оп. 1. Д. 1714. Л. 21), но лишь в Таганроге начальнику британской военной миссии генералу Хоулмэну^{13} представилась возможность вручить этот орден Андрею Григорьевичу.

В связи с тяжелой обстановкой, сложившейся на Кубани, и как следствие этого все возрастающим дезертирством из кубанских фронтовых частей в конце декабря 1919 г. по приказу Деникина Шкуро, известный своими «всюровскими» симпатиями, отправился на Кубань, где объявил казачий сполох и предпринял ряд попыток восстановить моральный дух кубанских казаков. Одновременно он, по-видимому, не без ведома генерала Деникина вел агитацию против Врангеля (отношения их начали обостряться после поражения ВСЮР и антиденикинской пропаганды последнего), распространяя слухи о якобы готовящемся Врангелем перевороте с целью провозглашения в России монархии и обращения за помощью к Германии. Узнавший об этом Врангель вызвал Шкуро к себе и имел с ним весьма серьезный разговор, во время которого Андрей Григорьевич сделал все, чтобы загладить конфликт. Однако отношения с Врангелем были безнадежно испорчены, и в самом непродолжительном времени Шкуро в этом убедился…

Врангель попытался втянуть Шкуро в интригу, направленную против Главкома ВСЮР генерала А. И. Деникина. Вот как излагал эту историю сам Андрей Григорьевич:

«Мой поезд остановился напротив поезда генерала Врангеля. Прошло несколько минут, как адъютант мне доложил, что меня желает видеть генерал Шатилов. Я приказал просить. С генералом Шатиловым я был давно знаком, но за время Гражданской войны нам как-то не приходилось встречаться. После взаимных приветствий генерал Шатилов заговорил о моих отношениях с генералом Врангелем. Сказал, что все недоумения, которые произошли между нами, вызваны исключительно тем, что генерал Врангель был неправильно информирован о моей работе и деятельности, что теперь ввиду тяжелого положения на фронте и общей опасности нам всем надо объединиться для спасения общего дела, а затем просил, чтобы зашел к генералу Врангелю. Не задумываясь, я ответил полным согласием и выразил готовность явиться к генералу Врангелю немедленно.

Спустя немного времени я пошел к генералу Врангелю. Будучи приглашен в салон, я там застал генералов Науменко и Шатилова. Генерал Врангель очень любезно принял меня, наговорил массу любезностей и просил помочь ему в той тяжелой работе, которую он на себя принял. Вскоре зашел только что прибывший с фронта генерал Улагай, но он был совершенно болен и сейчас же ушел. В тот же день он свалился от тифа и долго проболел. Когда ушел и генерал Науменко, то генерал Врангель начал расспрашивать о настроениях казачества на местах, о степени популярности генерала Деникина среди казачества и офицерства и вскользь несколько раз бросил мысль, что Главное Командование совершенно не понимает обстановки и всех нас ведет к гибели и что против этого надо бороться и искать какой-либо выход. Так как время было близко к Рождеству, то, помню, генерал Врангель сказал, что он хочет ехать на два-три дня в Кисловодск немножко отдохнуть, а также чтобы повидаться с Терским атаманом и генералом Эрдели. Собираясь также выехать в Кисловодск, где была моя семья, я предложил генералу Врангелю и генералу Шатилову с супругами встретить у меня сочельник. Генералы очень любезно согласились.

Мы соединили наши поезда, и 23-го декабря мы все вместе выехали. По дороге я долго беседовал с генералом Врангелем, который настойчиво доказывал мне, что вся общественность и армия в лице ее старших представителей совершенно изверилась в генерале Деникине, считая его командование пагубным для дела и присутствие генерала Романовского на посту начальника штаба даже преступным; что необходимо заставить во что бы то ни стало генерала Деникина сдать командование другому лицу и что с этим вполне согласны и что он уже переговорил об этом лично с Донским и Кубанским атаманами, с председателями их правительств, а также с командующим Донской армией генералом Сидориным и его начальником штаба генералом Кельчевским, с кубанскими генералами Покровским, Улагаем и Науменко, с видными членами Кубанской Рады и Донского круга, со многими чинами Ставки и представителями общественности и что все вполне разделяют его, Врангеля, точку зрения, и что теперь остановка только за мной и за Терским атаманом, а тогда в случае нашего соглаcия мы должны предъявить генералу Деникину ультимативное требование уйти, а в случае нужды не останавливаться ни перед чем.

Я ответил, что я пока не могу дать своего согласия, что это слишком рискованный шаг, который может вызвать крушение всего фронта.

Затем я ушел, условившись вечером в сочельник встретиться у меня на даче в Кисловодске. 24 декабря, утром, подъезжая к Пятигорску, я приказал отцепить свой вагон, а сам тотчас же проехал к Терскому атаману генералу Вдовенко. Генерал Врангель также до вечера оставался в Пятигорске. Рассказав ему (генералу Вдовенко) все подробно, я спросил, как он думает поступить. На это атаман ответил: „Думаю, что-то не так, тут чувствуется какая-то провокация. Во всяком случае, полагаю, что подобная генеральская революция преступна и нас всех погубит. Этого допускать нельзя, и я сейчас же экстренным поездом отправлю председателя Круга Губарева к Донскому атаману и к Главнокомандующему. К вечеру мы все будем знать точно всю обстановку. Ты же никаким образом не соглашайся на ту роль, которая тебе подготавливается. А если придется действовать энергично, я тебе помогу“. Немедленно после этого я поехал в Кисловодск.

Генерал Врангель оставался еще несколько часов в Пятигорске. Вечером, часам к 8, приехал в Кисловодск генерал Врангель, которого я встретил на вокзале с почетным караулом, а оттуда поехали ко мне генералы Врангель и Шатилов с супругами. За обедом все обменялись очень любезными тостами, но никаких серьезных разговоров не поднимали. Вскоре пришел генерал Эрдели. Тотчас же генерал Врангель и генерал Эрдели уединились в соседнюю комнату и о чем-то долго и горячо говорили. Затем все ушли, а утром совершенно неожиданно генерал Врангель потребовал паровоз и выехал. Мы условились, что по приезде в Екатеринодар, через два дня, мы снова обо всем переговорим» (Цит. по: Деникин А. И. Очерки русской смуты. — Т. V. — Берлин, 1926. — С. 288–290).

П. Н. Врангель, по-видимому, догадался, что генерал Шкуро успел раньше его поговорить с Терским Войсковым атаманом Г. А. Вдовенко и уже соответствующим образом настроить последнего. Этим и объясняются первые слова Врангеля, сказанные генералу А. И. Деникину во время их встречи в Тихорецкой 27 декабря 1919 г. (9 января 1920 г.), — в них явно сквозит желание П. Н. Врангеля скрыть свою оппозиционность Главнокомандующему и затушевать правду: «Ваше превосходительство, Науменко и Шкуро предатели. Они уверили меня, что я сохранил популярность на Кубани, а теперь говорят, что имя мое среди казачества одиозно и что мне нельзя стать во главе казачьей конной армии…» (Деникин А. И. Очерки русской смуты. — Т. V. — С. 291).

Поведение Андрея Григорьевича в этой недостойной генерала П. Н. Врангеля попытке сместить А. И. Деникина со своего поста лишний раз подтверждает порядочность Шкуро, его верность своему воинскому долгу и чести офицера — и все это несмотря на то, что он уже был не у дел и как бы в опале.

В декабре 1919 г. Главному командованию ВСЮР стало ясно, что для удержания кубанских казаков на фронте необходимо создать Кубанскую армию, и 31 декабря 1919 г. (13 января 1920 г.) было начато ее формирование. В основном в ее состав должны были поступать кадры кубанских частей бывшей Кавказской армии и мобилизованные кубанские казаки. Еще 29 декабря 1919 г. (11 января 1920 г.) ее командующим был назначен генерал Шкуро.

К 5 (18) января 1920 г. боевой состав частей Кубанского казачьего войска состоял из 2,5 тысячи сабель, 6 тысяч штыков и 36 орудий. В январе же на фронт посылались пополнения, вошедшие вместе с оставшимися там частями в 1-й Кубанский корпус генерала Крыжановского; к концу месяца на Кубани закончил реорганизацию и выступил на Манычский фронт 2-й Кубанский корпус (2-я и 4-я Кубанские казачьи дивизии; командир — генерал Науменко), продолжал реорганизовываться 3-й Кубанский корпус.

После ряда мощных ударов Красной Армии, которым подверглись еще не полностью сформированные и реорганизованные части и соединения Кубанской армии (в частности, 1-м конным корпусом Буденного был полностью разгромлен 1-й Кубанский корпус и убит в бою его командир), остатки ее к 10 (23) февраля составляли три группы, располагавшиеся в районе Тихорецкой (600 чел.) и Кавказской (700 чел.), а также на подступах к Ставрополю (небольшой отряд генерала Н. Бабиева).

Как и следовало ожидать, результатом такого положения Кубанской армии было назначение 14 (27) февраля 1920 г. ее командующего генерала Шкуро в распоряжение Главкома ВСЮР. Вместо него командующим стал генерал-лейтенант С. Г. Улагай. В марте Шкуро вновь получил строевую должность — он был назначен командующим группой войск Сочинского направления (затем — Кавказского побережья), в которую вошли остатки Кубанской армии, сведенные в Сводно-Кубанский корпус под командованием генерал-майора Морозова, и 4-й Донской отдельный конный корпус генерал-лейтенанта Старикова. Здесь последний раз в Гражданской войне Шкуро водил в атаки своих казаков, не сумевших эвакуироваться вместе с остатками ВСЮР из Новороссийска и вынужденных отступать вдоль Черного моря к границе Грузинской республики. Однако в районе Сочи их путь к отступлению был прегражден красными частями. После трехнедельных колебаний — сдаваться или не сдаваться красным (Врангель специально прислал из Крыма достаточное количество судов для эвакуации всего личного состава войск), несмотря на все убеждения их генералами Шкуро, Улагаем и Науменко, будучи преданными своим Войсковым атаманом генерал-майором Букретовым и председателем Кубанского правительства Иванисом, в последний момент «эвакуировавшимися» в Грузию, около 60 тысяч кубанских и донских казаков 2 (15) мая капитулировали и сдались красным.^{14} В этот день Шкуро, находившийся на британском линкоре «Айрон Дьюк», предпринял еще одну попытку обратиться к казакам, и после его увещеваний на корабли погрузилось еще до 3 тысяч казаков — последних, кто ушел в Крым продолжать неравную борьбу с большевиками.^{15}

По прибытии в Крым Шкуро не получил никакой должности в Русской армии Врангеля и эмигрировал за границу — во Францию, где поселился в Париже вместе со своей женой… Здесь он создал труппу из казаков-джигитов — всего вместе с хозяйственными чинами 250 человек, в том числе 80 наездников, 40 человек хора трубачей, 100 человек хора песенников и 20 танцоров.

В мае 1925 г. в Париже на стадионе Буффало состоялся казачий парад. Вот как описывает его очевидец, полковник Ф. И. Елисеев:

 

«Духовой оркестр в 60 казаков вздымал душу всех бравурными русскими маршами…

Тряс землю щегольскою маршировкою и наполнял воинственными казачьими напевами широкое воздушное пространство над стадионом величественный хор в 100 человек…

Своею хищною, скользящею походкою, лаская глаз врожденной красотою и простотою, элегантностью костюмов, невольно привлекали зрителя два десятка танцоров — горцев, затянутых, суровых видом…

Но главное — под взорами десятков тысяч горячо влюбленных глаз — в косматых шапках, словно демоны на гарцующих конях — затаенно, молча проходили они, на ком был „гвоздь“ всего — джигиты…

Их 60 шло следом в общем, гипнотизирующем своею красотою, казачьем параде на стадионе Buffalo, в Париже. А впереди всего казачьего ансамбля, как и на полях сражений, — сам Шкуро, овеянный легендами…»

 

После триумфальных выступлений в Париже состоялось полуторагодичное турне по странам Европы, в том числе в Великобританию. Однако получить постоянный источник средств к существованию не удавалось. Какое-то время Шкуро оставался в Париже, пытаясь «удержаться на поверхности», а в декабре 1931 г. приехал в Белград для оформления документов на пребывание в Югославии.

Тогда же в журнале «Кубанский казак» (№ 12 (102), декабрь 1931 г., с. 9) было опубликовано письмо Шкуро к кубанским казакам-эмигрантам «Родина ждет нашей помощи», написанное 6 декабря. По-видимому, оно было вызвано доходившими за границу сведениями о коллективизации, массовых репрессиях и голоде. Это не только волновало эмиграцию, но и вселило в нее надежды на восстание против советской власти в России.

В своем письме Шкуро призывал казаков объединиться и сплотиться вокруг Кубанского Войскового атамана генерал-майора В. Г. Науменко, оставить споры и дрязги, свары и политиканство. Шкуро писал: «…будьте готовы по-настоящему, честно, по-казачьи, первыми пойти на зов Войскового атамана туда, куда вас призывают честь и доблесть казачьи и святой долг перед родным Войском. Подготовка ведется, и окончательный расчет с красными палачами приближается. Родина ждет нашей помощи, и мы все должны ее дать».

Однако восстания против Советов в СССР не приобрели желаемого размаха, и жизнь эмиграции продолжалась своим чередом.

Шкуро, однако, удалось развернуть свое небольшое «дело» — в конце 1933 — начале 1934 гг. около Белграда строилась новая железная дорога, которая должна была соединить старую и новую Сербию. На главном участке работали кубанские, терские, астраханские казаки во главе со Шкуро, заведовавшим работами…

В июне 1935 г. состоялись мероприятия, проводившиеся при поклонении кубанцев на могиле югославского короля Александра I в г. Опленце. На них присутствовал и генерал Шкуро, прибывший из Приштины.

После начала в 1936 г. Гражданской войны в Испании, которую руководство Русского Общевоинского Союза (РОВС) считало продолжением Гражданской войны в России и призывало всех бывших белогвардейцев отправиться в Испанию и принять участие в борьбе против коммунизма, Шкуро активно пытался договориться с генералом Франко о широком поступлении в войска последнего русских добровольцев. Но Франко отклонил это предложение…

В марте 1938 г. А. Г. Шкуро встретился в Белграде с А. А. Вонсяцким, председателем Всероссийской национал-революционной партии (ВНРП) в США, и пригласил его на банкет с участием 150 казаков-ветеранов Гражданской войны, где последний выступил с речью. Она была встречена бурными аплодисментами, и Вонсяцкого приняли в почетные кубанские казаки (Стефан Д. Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции. 1925–1945. — М., 1992. — С. 291).

К началу Второй мировой войны Шкуро по-прежнему жил в Югославии и надеялся, что Германия все-таки нападет на СССР, разгромит РККА и с большевизмом в России будет покончено.

С началом советско-германской войны 1941–1945 гг. Шкуро активно поддержал стремление казаков включиться в борьбу против советской власти на стороне Третьего рейха. Однако по распоряжению Гитлера большинству русских эмигрантов поначалу было запрещено служить в германской армии, и свою деятельность в Русском освободительном движении (РОД) Шкуро смог начать лишь в 1944 г.

После долгожданного дня 22 июня 1941 г. поляризация внутри эмиграции по отношению к СССР и гитлеровской Германии стала очевидной. В Югославии образовалось два лагеря; в антигерманский входили представители русской интеллигенции, большая часть русского эмигрантского студенчества и несколько крупных организаций: Югославский отдел РОВСа (во главе с его начальником генерал-лейтенантом И. Г. Барбовичем), «Младороссы» (во главе с И. И. Толстым), «Крестьянская Россия» Маслова и другие. Прогерманский лагерь составляли: «Монархическое объединение» (глава — бывший вице-губернатор П. Скержинский), «Русский национальный союз участников войны» (возглавлялся генерал-майором А. В. Туркулом и П. Багратионом), Русский корпус (формировался генерал-майором М. Ф. Скородумовым), так называемые «штабс-капитаны» (во главе с известным писателем Б. Л. Солоневичем и его братом) и «Русское национал-социалистическое движение» (председатель — Скалой, фактический руководитель — Меллер-Закомельский).

Шкуро вместе с атаманом Донского казачьего войска генерал-лейтенантом Г. В. Татаркиным, кубанским атаманом генерал-майором В. Г. Науменко, донскими генералами Ф. Ф. Абрамовым и Е. И. Балабиным, «добровольческим» генералом В. В. Крейтером и многими другими бывшими белыми и казачьими генералами и офицерами поддержал начавшееся организовываться в 1943–1944 гг. Русское освободительное движение во главе с бывшим советским генералом А. А. Власовым, и стали создаваться казачьи формирования в составе вермахта, Шкуро сразу же активно включился в «работу». Летом 1944 г. Шкуро с группой офицеров ездил в концлагеря для советских военнопленных, расположенные в Норвегии, для вербовки добровольцев в казачьи части. Офицер Русской освободительной армии (РОА) Л. А. Самутин, оставивший любопытные воспоминания, рассказывал в них о своей встрече со Шкуро, остановившимся проездом в датском г. Ольборге в отеле «Ритц». Он был приглашен Шкуро «на стакан чаю» и так описал эту встречу: «…Действительно, лицо ^{16} было разрублено наискось от левого края лба через нос, правую щеку и вниз почти до шеи. Страшный удар! Но видимо, здоров был в молодости атаман! Выдержал такое ранение. В общем же он поразил меня примитивизмом профессионального рубаки и отчаянного выпивохи. Датский „Аквавит“ — тминную сорокаградусную — он глушил как лимонад, не пьянея нисколько, только краснел и распалялся. Темами его речей были вино, женщины и рубка. Ни военные дела, ни политика его, казалось, совершенно не интересовали» (Самутин Л. А. Не сотвори кумира // Военно-исторический журнал. — 1990. — № 11. С. 68).

К сожалению, проверить это свидетельство не представляется возможным, так что оставим его на совести очевидца…

Как писал генерал В. Г. Науменко, «знаю генерала Шкуро как партизана лично храброго и умевшего увлечь за собой казаков. Но в силу бесшабашного своего характера, а самое главное — не имея ни знаний, ни соответствующей подготовки, он совершенно не был знаком с ведением^{17} войны крупными войсковыми соединениями» (Науменко В. Г. Великое предательство. — СПб., 2003. — С. 351.)

В начале февраля 1944 г. А. Г. Шкуро вместе с атаманами — Донским генерал-лейтенантом Г. В. Татаркиным и Астраханским генералом Н. В. Ляховым — посетил 1-ю казачью кавалерийскую дивизию генерал-лейтенанта X. фон Паннвица в Хорватии. Все трое в то время не занимали никакой воинской должности и не имели отношения к казачьим частям германской армии, и поездка была организована по инициативе Главного управления казачьих войск в пропагандистских целях. В качестве наблюдателя в дивизию прибыл начальник Казачьего управления (создано в декабре 1942 г.) при Министерстве по делам оккупированных восточных территорий доктор Н. А. Гимпель. Хорунжий К. С. Черкассов, бывший офицер для особых поруче_г ний генерал-майора И. Н. Кононова, вспоминал об этом так:

 

«Утром 2 февраля в 5-й Донской полк прибыли гости. Их сопровождали командир 2-й бригады 1-й казачьей дивизии подполковник Шульц и другие немецкие казачьи офицеры, а также и доктор Гимпель. Командир полка с командирами дивизионов встретил гостей. /…/

Кубанский генерал Шкуро, невысокого роста, стройный, живой и поворотливый, с типично славянским лицом, говорил с темпераментом, живо и резко, сопровождая свою речь энергичной жестикуляцией. На его лице сурово сходятся брови, но через несколько секунд оно расплывается в веселой, с хитрецой, улыбке. Он бесконечно шутит и острит. За столом, после пары стаканов вина, он уже и Кононову, и всем кононовским офицерам говорит „ты“ и всех называет не иначе как „сынками“. По его виду и поведению видно, что он нисколько не чувствует себя эмигрантом без должностей и положения, а чувствует себя уверенно, как прежде на поле боя, казачьим вождем-батькой и никак не по-другому.

Молодые кононовские офицеры с явной симпатией смотрят на генерала Шкуро и грохоют со смеху при его шутках. /…/

В тот же день выстроенный 5-й Донской полк познакомился с почетными гостями и выслушал их приветственные речи и призывы к бескомпромиссной борьбе с коммунизмом. Больше всех казакам понравился генерал Шкуро. Он задорно и весело и как-то особенно дружелюбно говорил с казаками, пересыпая свою речь шутками и остротами.

Генерал Шкуро самолично вручал некоторым казакам боевые ордена и особенно торжественно приколол медаль за отвагу воспитаннику нашего полка сербскому мальчику Андрею.

Возвращаясь после построения по домам, казаки постарше, воевавшие в Гражданскую войну 1918–1920 гг. в рядах Красной армии, рассказывали, что в те времена генерал Шкуро был для них самым страшным противником, что он был очень способным полководцем и лихим рубакой, что его „волчьи“ сотни прорывались в тыл красных и наводили там страшную панику.

На другой день офицеры 5-го полка стали задавать гостям вопросы о роли казачества в царской России и Белом движении и какие цели преследовала идея последнего. Шкуро спросили о том, стоит ли казакам „продолжать бороться за то же, за что боролась Белая армия, или же нам нужно бороться за что-то новое? и была ли Белая борьба народной? была ли у нее какая-то идея, идея, отвечающая народным чаяниям?“ Шкуро ответил, что цели первых белых вождей были подлинно народные. Но после их смерти во главе белых оказались люди, не сумевшие привлечь в их ряды народные массы. Тыл заполнили спекулянты, воры, пьяницы, они „скомпрометировали святую Белую идею“. Далее он сказал о том, что вести ныне „борьбу против большевиков под знаком Белого движения равносильно самоубийству“ и что эту борьбу „нужно вести под новыми лозунгами, которые должны соответствовать интересам порабощенных большевиками народных масс России“. В заключение он заявил, что ему лично для себя ничего не нужно, а в борьбе против Сталина нужны возглавители из советской среды типа генерала Власова или полковника Кононова, так как имя любого белого генерала будет немедленно использовано большевиками для пропаганды в свою пользу.

Шкуро призвал казаков искать себе соратников „среди храбрых русских воинов Белой армии, среди белых орлов“. Шкуро, наполнив стаканы, стал подносить их нам, обнимая и целуя каждого из нас. Когда же заиграли лезгинку… генерал Шкуро, не выдержав, подоткнул полы черкески и плавно, мелко перебирая ногами, подошел мне навстречу. Когда темп участился, он все еще пробовал делать какие-то резкие движения, но вскоре, запыхавшись, под общий веселый смех и гик, обессиленный, упал на руки казакам, подхватившим его на лету. „Загнали, бисовы диты, батьку Шкуро!“ — говорил он, жалуясь на быстрый темп музыкантов» (Черкассов К. С. Генерал Кононов (Ответ перед историей за одну попытку). — Т. 2. — Мюнхен, 1965. — С. 35–36, 39–42, 51, 56).

2 апреля того же года Шкуро вновь посетил 5-й Донской полк 1-й казачьей кавдивизии. «…в теплый весенний день по случаю дня рождения Кононова в нашем полку состоялись торжества. /…/

Самым почетным и дорогим гостем у Кононова в этот день был приехавший из Германии по случаю торжества генерал Шкуро.

Последний, в дорогой, расшитой серебром черкеске и приподнятом веселом настроении, командовал „парадом“.

Каждая чарка выпивалась только по его команде. Он, как всегда и везде, чувствовал себя хозяином и невольно заставлял всех себе повиноваться.

В самом разгаре веселья Шкуро сказал речь по поводу дня рождения И. Н. Кононова, в которой он подчеркнул, что, несмотря на террор, коммунистам не удалось уничтожить казачество.

„Иван Никитич, подойди-ка сюда, пожалуйста“, — позвал генерал Шкуро Кононова. Тот подошел и стал „смирно“.

„Цией плетью мий батько меня по ж… стягав, — сказал Шкуро по-украински, показывая всем кавказскую плеть дорогой кавказской работы, с позолоченным черенком. — А теперь я ее дарю, как родному сыну, И. Н. Кононову. Бери плеть, казак! У тебя моя закваска. Ты достоин этого подарка“.

Один из адъютантов Шкуро подал ему круглый картон, и он, вынув из него донскую фуражку… надел ее на Кононова. Казаки подбежали, подхватили генерала Шкуро и Кононова на руки и начали качать.

„Що вы робитэ, бисовы диты?!“ — упираясь и смеясь, говорил подбрасываемый высоко в воздух генерал Шкуро.

Вечером того же дня Шкуро рассказал Кононову о своей встрече с генералом Власовым и его окружением. Он пообещал приложить все усилия, дабы настроить доброжелательно П. Н. Краснова по отношению к Власову. Также он говорил о том, что в казачьих частях не должно быть немецких командиров. После этого Шкуро отбыл в Германию к П. Н. Краснову, а затем в Толмеццо, к Т. И. Доманову» (Черкассов К. С. Указ. соч. — Т. 2. — С. 68–72.).

 

В 1944 г. в Берлине состоялась встреча Шкуро и Власова, во время которой они обсуждали возможность передачи 15-го Казачьего кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта X. фон Паннвица под командование Власова, как только гитлеровцами будет разрешено создание единой РОА. Как пишет один из биографов Власова С. Стеенберг, «оба они были согласны с тем, что командование казаками никак не может быть поручено бывшему царскому генералу, так как этот факт дает советской пропаганде возможность утверждать, что Освободительное Движение добивается восстановления монархии. Шкуро, как и большинство казаков, считал „Казакию“ Розенберга^{18} скверным анекдотом…» (Стеенберг. С. Власов. — Мельбурн, 1974.) Встреча со Шкуро предоставила Власову возможность установить связь с казачьими частями Паннвица в Югославии.