Старая династия дом Таргариенов 11 страница

– Иди спать ко мне, – позвала Дени. – Утро еще не скоро.

– Ваше величество так добры к своей покорной слуге. – Миссандея скользнула под простыню. – Он был хорошим братом.

– Расскажи мне о нем, – обняла ее Дени.

– Он учил меня лазить по деревьям. Умел ловить рыбу руками. Однажды он уснул в нашем саду, и на него сели целых сто бабочек. Так красиво. Ваша слуга… я… любила его.

– Он тебя тоже любил, – сказала Дени, гладя девочку по голове. – Если захочешь, милая, я найду корабль и отправлю тебя домой, на твой остров, прочь из этого ужасного города.

– Я лучше с вами останусь. На Наате мне будет страшно – вдруг работорговцы опять нагрянут? А с вами я ничего не боюсь.

Глаза Дени наполнились слезами.

– Хорошо, оставайся. Я буду заботиться о тебе. Обо мне-то, когда я была маленькая, никто не заботился. Разве что сир Виллем, но он рано умер, а Визерис… Трудно это – оберегать кого-то, быть сильной, но мне приходится. Больше ведь у них никого нет, а я королева…

–…и мать, – завершила девочка.

– Мать драконов, – передернулась Дени.

– Нет. Всем нам мать. – Миссандея прижалась к ней еще крепче. – Усните, ваше величество. Скоро настанет день, двор соберется…

– Уснем обе и будем видеть сладкие сны. Закрой глаза.

Миссандея послушалась. Дени поцеловала ее веки, и у девочки вырвался тихий смешок.

Поцелуи даются просто, не то что сон. Дени старалась думать о доме, о Драконьем Камне, Королевской Гавани и других местах, знакомых ей по рассказам Визериса, но мысли, точно корабли, застигнутые неблагоприятным ветром, все время возвращались к заливу Работорговцев. В конце концов она выпустила из рук крепко спящую Миссандею и вышла на воздух. Внизу простирались посеребренные луной крыши.

Где-то там, под одной из них, собираются Сыны Гарпии. Они замышляют убить ее и всех, кто ей дорог, хотят снова заковать в цепи ее детей. Где-то плачет и просит молока голодный ребенок, где-то умирает старуха, где-то страстно обнимаются мужчина и женщина. Здесь, наверху, ничего – только луна и одинокая Дени.

Она от крови дракона. Когда-нибудь она расправится с Сынами Гарпии, с детьми их, с внуками, с правнуками – но голодное дитя дракон не накормит и умирающих не утешит. И кто же осмелится полюбить его самого?

Ее мысли вновь обратились к Даарио. Золотой зуб блестит, борода расчесана натрое, сильные руки лежат на парных золотых эфесах в виде нагих женщин – аракх и стилет. Прощаясь с ней, он легонько провел большими пальцами по этим фигурам, и Дени ощутила ревность к золотым женщинам. Она мудро поступила, отослав его от себя. Она королева, а Даарио из простых.

«Как он долго, – сказала Дени сиру Барристану вчера. – Что, если он изменил мне, переметнулся к врагу? – Три измены ты должна испытать. – Что, если встретил какую-нибудь знатную лхазарянку?»

Она знала, что старик не любит Даарио и не доверяет ему, но ответил он, как пристало галантному рыцарю: «Прекраснее вашего величества нет никого на свете. Только слепой может судить иначе, а Даарио Нахарис не слеп».

Верно, не слеп. Глаза у него густо-синие, почти лиловые, улыбка сверкает золотом.

Сир Барристан уверен, что он вернется, – ей остается лишь молиться, чтобы старик оказался прав.

Дени прошлепала босиком к бассейну, вошла в его успокоительную прохладу. Рыбки пощипывали ей руки и ноги. Закрыв глаза, она легла на воду и тут же встрепенулась от легкого шороха.

– Миссандея? Ирри? Чхику?

– Они спят, – ответили ей.

Под хурмой стояла женщина в длинном плаще. Лицо под капюшоном казалось блестящим и твердым. Маска. Деревянная маска, крытая красным лаком.

– Куэйта? Не сон ли это? – Дени ущипнула себя за ухо: больно. – Ты мне снилась на «Балерионе», когда мы пришли в Астапор.

– Тогда это был не сон, теперь тоже.

– Что ты здесь делаешь? Как прошла мимо стражи?

– Твоя стража меня не видела.

– Если я их кликну, тебя убьют.

– Они повторят тебе, что никого здесь не видят.

– Но ты же здесь?

– Нет. Слушай меня, Дейенерис Таргариен: стеклянные свечи зажглись. Скоро явится сивая кобыла, а за ней и другие. Кракен, темное пламя, лев, грифон, сын солнца и кукольный дракон. Не верь никому. Помни Бессмертных. Остерегайся душистого сенешаля.

– Резнака? Почему? – Дени, выйдя из водоема, вся покрылась мурашками. – Если хочешь предостеречь меня, говори прямо. Зачем ты пришла, Куэйта?

В глазах колдуньи отразилась луна.

– Указать тебе путь.

– Я все помню. На юг, чтобы попасть на север, на восток, чтобы попасть на запад, назад, чтобы продвинуться вперед. Пройти через тень, чтобы достичь света. – Дени выжала свои серебристые волосы. – Меня уже тошнит от загадок. Я больше не нищенка, какой была в Кварте, – я королева. Приказываю тебе…

– Вспомни Бессмертных, Дейенерис. Вспомни, кто ты.

– Кровь дракона… – Но ее драконы ревут в ночи. – Я помню Бессмертных. «Дитя троих», так назвали они меня. Обещали мне трех коней, три огня, три измены. Одну из-за золота, другую из-за крови, третью…

– С кем ваше величество разговаривает? – Миссандея с лампой появилась на пороге опочивальни.

Дени оглянулась: под хурмой никого. Никакой женщины в маске.

Тень. Воспоминание. Она от крови дракона, но кровь эта, по словам сира Барристана, порочна. Не сходит ли королева с ума? Ее отца в свое время прозвали безумным.

– Я молилась, – сказала Дени служанке. – Скоро уже рассвет – надо бы поесть до приемных часов.

– Я принесу завтрак, ваше величество.

Снова оставшись одна, Дени обошла вокруг пирамиды в поисках Куэйты. Обгоревшие деревья и выжженная земля напоминали о том, как ловили Дрогона, но в садах слышался только ветер, и единственными живыми существами были ночные бабочки.

Миссандея принесла дыню и вареные яйца, но аппетит у Дени пропал. Небо светлело, звезды гасли одна за другой. Ирри и Чхику облачили королеву в лиловый шелковый токар с золотой каймой.

На Резнака и Скахаза Дени смотрела недоверчиво, памятуя о трех изменах. «Остерегайся душистого сенешаля», – вспомнила она, подозрительно принюхиваясь к Резнаку. Не приказать ли Лысому арестовать его и подвергнуть допросу? Помешает это пророчеству сбыться, или измены все равно не миновать? Пророчества коварны – возможно, Резнак ни в чем не повинен.

Ее тронную скамью щедро устлали подушками. Сир Барристан постарался, с улыбкой подумала Дени. Хороший он человек, но порой понимает все чересчур буквально. Дени просто шутила – но на подушке и правда сидеть приятнее, чем на голой скамье.

Бессонная ночь не замедлила сказаться: Дени сдерживала зевки, слушая доклад Резнака о ремесленных гильдиях. Каменщики ею недовольны: бывшие рабы снижают расценки и подмастерьям, и мастерам.

– Вольноотпущенников можно нанять по дешевке, ваше великолепие, притом некоторые из них объявляют себя мастерами, что незаконно. Обе гильдии, по камню и кирпичу, просят поддержать их права и обычаи.

– Голод вынуждает вольноотпущенников ценить свой труд дешево, – заметила Дени. – Если запретить им тесать камень и класть кирпич, то свечники, ткачи и золотых дел мастера потребуют таких же запретов. Решим так: мастерами и подмастерьями могут именоваться лишь члены гильдий, но взамен гильдии обязаны принимать к себе всех бывших рабов, доказавших свое умение.

– Да будет так. Угодно ли вашему великолепию выслушать благородного Гиздара зо Лорака?

«Опять! Экий настырный».

– Мы выслушаем его.

Гиздар сегодня был не в токаре, а в простом серо-голубом длинном хитоне. Бороду он сбрил, волосяные крылья состриг.

– Ваш цирюльник поработал на славу, Гиздар. Надеюсь, вы пришли лишь затем, чтобы показаться мне в новом виде, и не будете ничего говорить о бойцовых ямах?

– Боюсь, что буду, ваше величество, – с низким поклоном ответил он.

Дени скривилась. Даже собственные приближенные не дают ей покоя с этими ямами. Резнак мо Резнак твердит о высоких налогах, Зеленая Благодать уверяет, что ямы угодны богам, Лысый полагает, что их открытие прибавит им сторонников против Сынов Гарпии. «Пусть себе дерутся», – бурчит Силач Бельвас, сам бывший боец. Сир Барристан предлагает устроить турнир, где его сиротки будут попадать копьями в кольца и сражаться тупым оружием в общей схватке – мысль столь же безнадежная, сколь и благая. Рыцарские искусства миэринцам ни к чему, им кровь подавай – иначе бойцы в ямах тоже бы облачались в доспехи. Королеву, похоже, поддерживает одна Миссандея.

– Я вам отказывала шесть раз, – напомнила Дени.

– У вашего величества семь богов – быть может, на седьмой вы будете ко мне благосклоннее. Нынче я пришел не один: не изволите ли послушать моих друзей, коих тоже семеро? Это Храз, – начал представлять Гиздар одного за другим, – это отважная Барсена Черновласая, Камаррон Три Счета, Гогор-Великан, Пятнистый Кот, Бесстрашный Итхок и, наконец, Белакуо-Костолом. Все они присоединяют свой голос к моему и просят ваше величество открыть наши бойцовые ямы.

Дени знала их всех – не в лицо, так по имени. Самые знаменитые из бойцов Миэрина. Именно бойцовые рабы, освобожденные ее «крысами из клоаки», подняли бунт внутри городских стен и помогли ей взять город. Она перед ними в долгу.

– Мы слушаем, – молвила королева.

Все они обращались к ней с одной просьбой.

– Зачем это вам? – спросила Дени, когда Итхок сказал свое слово. – Вы больше не рабы, обязанные умирать по приказу хозяина. Я вас освободила. Зачем вам расставаться с жизнью на багряном песке?

– Меня учили драться с трех лет. Убиваю с шести, – сказал Гогор. – Матерь Драконов сказала, что я свободен – почему тогда драться мне не дают?

– Хочешь драться – дерись за меня. Вступай в ряды Детей Неопалимой, Вольных Братьев или Крепких Щитов. Учи других вольноотпущенников сражаться.

– Раньше я дрался за хозяина. Ты говоришь – за тебя, а я хочу за себя. – Боец постучал себя по груди кулаком величиной с окорок. – Чтобы золото. Чтобы слава.

– Мы все так думаем, – сказал Пятнистый Кот в перекинутой через плечо леопардовой шкуре. – Последний раз меня продали за триста тысяч онеров. Рабом я спал на мехах и ел красное мясо, свободным сплю на соломе и ем соленую рыбу, да и ту не всегда.

– Гиздар клянется отдавать победителю половину сборов, – подхватил Храз. – Он человек слова, Гиздар.

«Хитрец он, вот кто». Дени почувствовала, что ее приперли к стене.

– А побежденному что достанется?

– Его имя высекут на Вратах Судьбы среди имен других славных бойцов, – пообещала Барсена, восемь лет подряд убивавшая всех соперниц, выходивших против нее. – Все мы смертны – и мужчины, и женщины, – но не всякого будут помнить.

На это Дени нечего было ответить. Если ее народ этого хочет, имеет ли она право отказывать? Это их город, и рискуют они собственной жизнью.

– Я подумаю над тем, что вы говорили, – поднялась Дени. – Благодарю за совет, завтра продолжим.

– На колени перед Дейенерис Бурерожденной, Неопалимой, королевой Миэрина, андалов, ройнаров и Первых Людей, кхалиси великого травяного моря, Разбивающей Оковы, Матерью Драконов, – воззвала Миссандея.

Сир Барристан сопровождал Дени в ее покои.

– Расскажите что-нибудь, сир, – попросила она. – Какую-нибудь героическую историю со счастливым концом. – Ей это настоятельно требовалось. – Расскажите, как бежали от узурпатора.

– В бегстве геройства нет, ваше величество.

– И тем не менее. – Дени уселась на подушку, поджала ноги. – Начните с того, как молодой узурпатор выгнал вас из Королевской Гвардии…

– Джоффри, да. Будто бы из-за возраста, но истинная причина была другой. Ему требовался белый плащ для его пса Сандора Клигана, а королева-мать хотела сделать Цареубийцу командующим. Я снял свой плащ, как они велели, бросил меч к ногам Джоффри и произнес неразумные слова.

– Какие именно?

– Правду, которая никогда не была желанной при этом дворе. И вышел из тронного зала с высоко поднятой головой, сам не зная куда. Башня Белый Меч была моим единственным домом. Мне нашлось бы место в Колосьях, но я не хотел навлекать немилость Джоффри на своих родичей. Укладывая вещи, я понял внезапно, что сам виноват: не нужно мне было принимать помилование Роберта. Он был хорошим рыцарем, но плохим королем, потому что трон занимал не по праву. Тогда я решил, что найду истинного короля и отдам на службе ему все силы, которые во мне еще есть.

– Моего брата Визериса.

– Да, таково было мое намерение. На конюшне меня окружили золотые плащи. Джоффри предлагал мне земельный надел, чтобы я умер в собственном замке, но я отверг его дар, и он приказал бросить меня в темницу. Городских стражников возглавлял сам начальник, приободренный видом моих пустых ножен, но людей с ним было всего только трое, а нож остался при мне. Я раскроил лицо одному, смял конем остальных и поскакал к воротам, но Янос Слинт пустился в погоню. На улицах было людно, и он настиг меня у Речных ворот города. Золотые плащи, несшие там караул, услышали крики своих сотоварищей и скрестили передо мной копья.

– Как же вам удалось вырваться без меча?

– Истинный рыцарь стоит десятка стражников. Одного я снова стоптал конем, выхватил у него копье и пронзил им горло другого. Преследователи не посмели напасть; я пустил коня галопом и несся как одержимый, пока не оставил город далеко позади. Ночью я обменял своего скакуна на пригоршню медяков и домотканые лохмотья, а утром в толпе простого народа вернулся назад. Выезжал я через Грязные ворота, вошел через Божьи. Грязный, заросший, с одним только деревянным посохом – погорелец, бегущий от войны в город. Сохранившееся у меня серебро я берег на проезд через Узкое море; ночевал в септах, а то и вовсе на улице, ел в дешевых харчевнях. Отрастил бороду, и стало меня не узнать. Был при том, как отрубили голову лорду Старку. Потом зашел в Великую Септу и возблагодарил Семерых за то, что Джоффри отнял у меня плащ.

– Старк был изменником и умер смертью изменника.

– Эддард Старк приложил руку к свержению вашего отца, но вам он зла не желал. Когда Варис-евнух сказал нам, что вы ждете ребенка, Роберт захотел вас убить, а лорд Старк стал с ним спорить. «Найдите себе другого десницу, согласного на детоубийство», – сказал он Роберту.

– Вы забыли, как умерли принцесса Рейенис и принц Эйегон?

– В этом повинны Ланнистеры, ваше величество.

– Ланнистеры или Старки, разницы нет. Визерис их всех называл псами узурпатора. Когда ребенка травят сворой гончих, не все ли равно, которая из них перервала ему горло. – Дени запнулась и неожиданно для себя сказала тоненьким детским голосом: – Мне нужно вниз. Прошу вас, сир, проводите меня туда.

– Как прикажете, – с заметным неудовольствием произнес старый рыцарь.

По черной лестнице, укрытой в стене, спускаться было быстрее, чем по парадной. Сир Барристан освещал путь фонарем. Кирпич двадцати разных оттенков казался черно-серым при свете. Они миновали три пары Безупречных, стоящих подобно каменным изваяниям – слышен был только шорох ног по ступеням.

Великая Пирамида Миэрина в самом низу была тихим местом, полным теней и пыли. Внутри стен тридцатифутовой толщины, среди разноцветных кирпичных арок, конюшен и кладовых бродило гулкое эхо. Королева и ее рыцарь спускались все ниже, идя по каменному скату мимо цистерн, темниц и пыточных камер, где еще недавно бичевали рабов, и жгли их каленым железом, и сдирали с них кожу. Скат упирался в громадные железные двери на ржавых петлях – их тоже стерегли Безупречные.

Один из них по приказу Дени отпер двери ключом. Королева, войдя в горячее сердце тьмы, остановилась на кромке глубокой ямы. С глубины сорока футов на нее смотрели две пары глаз: одни бронзовые, другие – жидкого золота.

– Дальше не надо, – удержал ее сир Барристан.

– Вы думаете, они способны напасть на меня?

– Не знаю и не собираюсь рисковать вашим величеством, чтобы узнать.

Рейегаль взревел, и язык желтого пламени на миг осветил тьму. В лицо Дени пахнуло жаром, как из печи. Визерион расправил крылья и попытался взлететь, но плюхнулся на живот. Его свободу ограничивали цепи на ногах со звеньями как хороший мужской кулак и прикрепленный к стене железный ошейник. Так же был скован и Рейегаль. При свете фонаря Селми он светился яркой нефритовой зеленью, из пасти сочился дым. На дне ямы валялись изгрызенные, обугленные дочерна кости, в воздухе стоял запах серы и горелого мяса.

– Они стали еще больше. – Струйка пота стекла со лба Дени на грудь. – Неужели правда, что драконы никогда не перестают расти?

– Да, если у них вдоволь места и корма. В оковах – вряд ли…

При великих господах эта яма служила тюрьмой. В ней помещались пятьсот человек, и двум драконам здесь было вполне просторно, только надолго ли? Что будет, когда им станет тесно? Схватятся они, терзая друг друга когтями и поливая огнем, или начнут понемногу чахнуть? Бока у них опадут, крылья скукожатся, пламя иссякнет…

Что это за мать, которая гноит своих детей в яме!

Оглянешься назад – пропадешь, но как удержаться от рокового взгляда? Дени должна была это предвидеть. Слепа она была, что ли, или сознательно закрывала глаза, чтобы не видеть, какой ценой покупается власть?

Визерис рассказывал ей много разных историй. Она знала, как пал Харренхолл, знала об Огненном Поле и Пляске Драконов. Мать Эйегона Третьего пожрал на глазах у сына дракон его дяди. А сколько песен сложено о драконах, державших в страхе деревни и целые королевства, пока их не убивал какой-нибудь отважный герой! У астапорского рабовладельца глаза вытекли, когда Дрогон дохнул на него. На пути в Юнкай трое детей королевы полакомились головами Саллора Смелого и Прендаля на Гхезна, которые Даарио бросил к ее ногам. Дракон человека не боится; если он достаточно велик, чтобы слопать овцу, то может съесть и ребенка.

Девочке, Хазее, было четыре года. Не лжет ли ее отец? Кроме него, дракона никто не видел. Он предъявил кости, но это еще ничего не доказывает. Он мог сам убить девочку, сжечь ее труп – и был бы не первым отцом, который избавился от нежеланной дочери, как заметил Скахаз. Хазею могли убить Сыны Гарпии и свалить свое преступление на дракона, чтобы вызвать в народе ненависть к Дейенерис. Дени очень хотелось бы в это верить… Но почему тогда отец девочки ждал, пока не остался в тронном зале один? Хотел бы настроить миэринцев против королевы – изобличил бы ее перед всеми просителями.

Лысый советовал ей предать этого человека смерти. «Или хотя бы язык ему вырезать. Его ложь может погубить нас всех, ваше великолепие». Вместо этого Дени решила уплатить пеню за кровь. Не зная, как определить цену маленькой девочки, она постановила выдать отцу стоимость ста ягнят. «Я вернула бы тебе Хазею, будь это в моей власти, – сказала она, – но даже королева может не все. Ее косточки обретут покой в Храме Благодати, и сто свечей будут гореть день и ночь и память о ней. Приходи ко мне каждый год на ее именины, и другие твои дети ни в чем не будут нуждаться, но с условием: никому больше не рассказывать о том, что случилось».

«Так ведь люди-то спросят, – ответил безутешный отец. – Спросят, где Хазея, и что с ней сталось».

«Скажи, что ее змея укусила, – предложил Резнак, – или волк утащил, или хворь какая напала. Все что хочешь, только о драконах ни слова».

Визерион снова рванулся к Дени, скребя когтями по камню. Не добившись успеха, он заревел, запрокинул голову и плюнул в стену огнем. Скоро ли его жар сможет крушить камень и плавить железо?

Совсем еще недавно он сидел у нее на плече, обмотав хвостом руку, а она кормила его зажаренным дочерна мясом. Его заковали первым. Дени сама свела его в яму и заперла там с несколькими бычками. Наевшись досыта, он уснул – тогда на него и надели цепи.

С Рейегалем пришлось труднее – он, должно быть, слышал через все стены, как ревет и бьется в цепях его брат. Когда он пригрелся на террасе у Дени, его накрыли тяжелой железной сетью, но он и под ней так метался, что по лестнице его стаскивали целых три дня, и шестеро человек получили ожоги.

А Дрогон, крылатая тень, как назвал его отец девочки… Самый крупный, самый злой, с черной как ночь чешуей и огненными глазами…

Он улетал далеко, но тоже любил погреться на самом верху пирамиды, где раньше стояла миэринская гарпия. Трижды его пытались изловить там, и трижды терпели неудачу. От ожогов пострадали чуть ли не сорок отважных, и четверо из них умерли. В последний раз Дени видела Дрогона на закате в день третьей попытки: он улетел на север, за Скахаздан, в Дотракийское море, и больше не возвращался.

«Матерь драконов, – думала Дейенерис. – Матерь чудовищ». Что за зло привела она в мир? Трон ее сложен из горелых костей и зиждется на зыбучем песке. Как ей без драконов удержать Миэрин, не говоря уж о завоевании Вестероса? Она от крови дракона: если они чудовища, то и она тоже.

 

ВОНЮЧКА

 

Крыса заверещала, когда он вгрызся в нее, и начала вырываться. Брюхо мягче всего. Он рвал зубами сладкое мясо, теплая кровь текла по губам. Радостные слезы выступили у него на глазах, в животе заурчало. На третьем укусе крыса перестала дергаться, и он ощутил нечто сходное с удовольствием.

Потом за дверью темницы раздались голоса, и он замер, не смея ни жевать дальше, ни выплюнуть. Слыша, как звенят ключи и шаркают сапоги, он просто оцепенел от ужаса. О нет, милостивые боги, не надо. Он так долго ловил эту крысу. Теперь ее отберут, расскажут обо всем лорду Рамси, и тот сделает ему больно.

Спрятать бы добычу, но очень уж есть хочется. Два дня как не ел, а может, и три – поди разбери здесь во тьме. Руки-ноги исхудали и сделались как тростинки, зато живот раздулся, болит и спать не дает. Закроешь глаза, и сразу вспоминается леди Хорнвуд. Лорд Рамси после свадьбы запер ее в башне и уморил голодом. Она съела свои пальцы, прежде чем умереть.

Присев на корточки в углу, он стал пережевывать мясо оставшимися зубами, стараясь поглотить как можно больше, пока дверь не открыли. Крысятина жилистая, но и жирная тоже – того и гляди стошнит. Он жевал, глотал, выбирал из десен мелкие кости. Они причиняли ему боль, но остановиться не давал голод.

Звуки становились все громче. «Только бы не ко мне!» – взмолился мысленно узник, оторвав крысиную ногу. К нему давно уж никто не ходил – мало ли других узников в подземелье. Иногда он слышал их крики даже сквозь толстые стены. Женщины кричат громче всех. Косточка от ноги, которую он выплюнул, застряла у него в бороде. «Уходите, пожалуйста. Идите себе мимо, не троньте меня».

Но сапоги топали, и ключи гремели прямо за его дверью. Он выронил крысу, вытер руки о штаны.

– Нет, нет, неееееет! – Скребя каблуками по соломе, он вжался еще дальше в угол, в сырые стены.

Нет страшней звука, когда ключ поворачивается в замке. Узник закричал, когда свет ударил ему в лицо, и зажал руками глаза. Какая боль! Он выцарапал бы их, да смелости не хватает.

– Уберите свет! Сделайте все в темноте! Прошу вас!

– Не он это, – сказал мальчишеский голос. – Посмотри на него. Мы зашли не в ту камеру.

– Как же не в ту, – ответил ему другой мальчик. – Последняя слева, она и есть.

– Правда твоя. Чего он там орет-то?

– Похоже, ему свет досаждает.

– Еще бы. – Мальчишка сплюнул. – А уж воняет от него, задохнуться впору.

– Он крыс жрет, смотри.

– Ага, – засмеялся другой. – Смехота.

А что прикажете с ними делать? Они бегают по нему, грызут пальцы на руках и ногах, порой и в лицо кусают.

– Ну да, ем, – забормотал узник, – так ведь они меня тоже едят. Не троньте!

Мальчишки подошли ближе, хрустя соломой.

– Скажи что-нибудь, – попросил тот, что поменьше. Худенький, но умный, сразу видать. – Как звать тебя, помнишь?

Узник застонал, снедаемый страхом.

– Ну? Назови свое имя.

Имя… Ему говорили, только давно – он забыл. Скажешь неверно, снова пальца лишишься или хуже того… Нет, нет, не надо об этом думать. Глаза и рот кололо, как иглами.

– Прошу вас, – прошамкал он, будто столетний старец. Может, ему и впрямь сто лет. Сколько он уже здесь сидит? – Уйдите, – бормотал он сквозь выбитые зубы и недостающие пальцы. – Заберите крысу, только меня не трогайте.

– Тебя Вонючкой звать – вспомнил теперь? – сказал большой мальчик. Он держал факел, а другой – связку ключей.

Из глаз узника хлынули слезы.

– Да. Вспомнил. Вонючка. Рифма – трясучка. – В темноте имя тебе ни к чему, и забыть его очень просто. В настоящей жизни его звали как-то иначе, но здесь и сейчас он Вонючка. Точно.

Он и мальчишек вспомнил. На них одинаковые дублеты из шерсти ягненка, серебристо-серые с синей оторочкой. Оба они оруженосцы, обоим по восемь лет, даже имена у них одинаковые: Уолдер Фрей. Уолдер Большой и Уолдер Малый. Который здоровый – Малый, который поменьше – Большой. Все путают, а им смех.

– Я вас знаю, – прошептал узник потрескавшимися губами. – Знаю, как вас зовут.

– Ты пойдешь с нами, – сказал Уолдер Малый.

– Его милость тебя требует, – сказал Уолдер Большой.

Страх пронзил узника, как ножом. Они только дети, восьмилетние мальчики – уж их-то он при всей своей слабости одолеет? Забрать факел, ключи, взять кинжал с бедра Уолдера Малого и бежать. Нет, нельзя. Тут какой-то подвох. Побежишь – опять пальца лишат или зуб выбьют.

Он уже пытался. Сколько-то лет назад, когда еще силы были. Тогда к нему пришла Кира – она украла ключи и знала калитку, которая не охранялась. «Бежим в Винтерфелл, милорд, – просила она, бледная и дрожащая. – Сама я дороги не знаю. Бежим со мной». И он согласился. Тюремщик лежал мертвецки пьяный в луже вина, со спущенными штанами. Дверь в подземелье была открыта, калитка, как и сказала Кира, не охранялась. Они выждали, когда луна скрылась за облаком, удрали из замка и побежали, спотыкаясь о камни, через ледяную Рыдальницу. На том берегу он поцеловал Киру: «Спасительница моя». Дурак, вот дурак!

Это была ловушка, обманка. Лорд Рамси любит поохотиться и предпочитает двуногую дичь. Всю ночь Вонючка с Кирой бежали по лесу, а когда взошло солнце, далеко позади затрубил рог и залаяли гончие. «Разделимся, – сказал он, – тогда они смогут выследить лишь одного из нас». Но девушка обезумела от страха и отказывалась покинуть его, хотя он клялся собрать Железных Людей и вернуться за ней, если ее все же схватят.

Не прошло и часа, как их взяли обоих. Один пес повалил его, другой вцепился в ногу карабкавшейся на холм Киры. Остальные стояли вокруг, рычали, щелкали зубами и не давали беглецам шевельнуться, пока не подъехал Рамси Сноу с охотниками – тогда он еще был бастард и не назывался Болтоном. «Далеко собрались? – спросил он, улыбаясь им обоим с седла. – Вы меня обижаете – разве вам в моем доме плохо гостилось?» Кира метнула ему в голову камень и промахнулась на добрый фут. «А вот за это тебя следует наказать», – сказал Рамси, улыбаясь по-прежнему.

Вонючка помнил отчаяние и страх в глазах Киры. Никогда еще она не казалась ему такой юной – совсем девочка. Сама виновата: надо было разделиться, как он предлагал, тогда кто-нибудь, глядишь, и ушел бы.

Ожившая память теснила грудь, не давала дышать. Вонючка со слезами на глазах отвернулся от факела. Чего Рамси надо на этот раз? Почему он не оставляет его в покое? Сейчас Вонючка ничего плохого не сделал – почему бы не оставить его здесь, в темноте? Он бы поймал еще крысу, славную, жирную…

– Может, помыть его? – сказал Уолдер Малый.

– Не надо, – сказал Уолдер Большой. – Пусть смердит, не зря же милорд его Вонючкой прозвал.

Вонючка. Его зовут Вонючка, рифма закорючка. Надо запомнить. «Служи, повинуйся, помни, кто ты есть, и никакого вреда тебе больше не сделают». Он дал слово, и его милость тоже. Захоти даже Вонючка воспротивиться, он не смог бы. Всю волю к сопротивлению выбили из него, голодом выморили. Когда Уолдер Большой поднял его на ноги, а Малый махнул факелом, он пошел с ними послушно, как пес. Будь у него хвост, он зажал бы его промеж ног.

Будь у него хвост, Бастард бы его отрезал. Непрошеная мысль, злая, опасная. Его милость больше не бастард. Болтон, не Сноу. Маленький король на Железном Троне узаконил его, разрешил пользоваться именем лорда-отца. Если назвать его Сноу, он впадет в бешенство. Надо запомнить, и свое имя тоже нельзя забывать. На мгновение узник забыл его и так испугался, что споткнулся на крутой лестнице, порвал штаны и ногу разбил. Уолдеру Малому пришлось ткнуть в него факелом, чтобы он встал и пошел дальше.

В Дредфорте была ночь, полная луна стояла над восточными стенами. Тени от зубцов лежали на мерзлой земле, как острые черные зубы, в воздухе чувствовались полузабытые запахи. Так пахнет большой мир, да. Вонючка не знал, сколько просидел в подземелье. Полгода точно, если не больше. Насколько больше – пять лет, десять, двадцать? Может, он с ума там сошел? Да нет, глупо. Если бы прошли годы, Уолдеры стали бы взрослыми, а они как были мальчишками, так и остались. Надо запомнить. Не дать Рамси лишить его разума. Рамси может отнять у него все – пальцы, глаза и уши, но свести себя с ума он не даст.

Уолдер Малый шел впереди с факелом, за ним – послушный Вонючка, следом Уолдер Большой. Их облаяли собаки на псарне. Ветер свистел во дворе, пронизывая лохмотья Вонючки. Снега пока нет, но зима, не иначе, вот-вот настанет. Доживет ли Вонючка до первого снега? И если да, сколько пальцев у него останется на руках и ногах? Собственная рука поразила его – белая, совершенно бесплотная. Кожа да кости, совсем старик. Может, он ошибся насчет мальчишек? Может, это сыновья тех Уолдеров, которых он знал?