Старая династия дом Таргариенов 12 страница

В большом чертоге было дымно и довольно темно, хотя справа и слева рядами горели факелы, вставленные в скелеты человеческих рук. Стропила почернели от копоти, сводчатый потолок терялся во мраке. Пахло здесь вином, элем и жареным мясом. В животе у Вонючки заурчало, рот наполнился слюной.

Уолдер Малый, толкая в спину, гнал его мимо длинных столов, где ели бойцы гарнизона. Он чувствовал на себе их взгляды. Лучшие места у возвышения занимали любимцы Рамси, «бастардовы ребята». Старый Бен Бонс, ухаживающий за любимыми охотничьими собаками его милости. Молодой белокурый Дамон-Плясун. Молчун – он лишился языка, сболтнув что-то неподобающее при лорде Русе. Алин-Кисляй. Свежевальщик. Желтый Дик. Тех, кто сидел ниже соли, Вонючка тоже знал, с виду по крайней мере: присяжные рыцари, солдаты, тюремщики, палачи. Встречались, однако, и незнакомые лица. Одни морщили носы, когда он проходил мимо, другие смеялись. «Меня привели сюда, чтобы позабавить гостей его милости», – с дрожью подумал Вонючка.

Бастард Болтонский сидел на высоком месте своего лорда-отца и пил из отцовской чаши. Его соседями были два старика – тоже лорды, Вонючка это понял с первого взгляда. Один тощий, с глазами как кремень, с длинной белой бородой. Лицо замороженное, колет из медвежьей шкуры, поношенной и засаленной, кольчугу даже и за столом не снял. Второй тоже худ и весь какой-то изломанный. Одно плечо много выше другого, сидит над своей миской, как стервятник над падалью. Глаза серые, жадные, зубы желтые, раздвоенная борода серебрится, на пятнистой лысине осталось всего несколько белых прядок. Богатый плащ серой шерсти оторочен черным соболем и застегнут на плече выкованной из серебра звездой.

Сам Рамси одет в черное с розовым. Черные сапоги, черный пояс и ножны, черный кожаный колет поверх розового бархатного дублета с прорезями из темно-красного атласа. В правом ухе гранатовая серьга в виде капли крови. Красиво одет, но собой все равно урод. Кость широкая, плечи сутулые, мясистый – с годами начнет жиреть. Кожа розовая, со следами от прыщей, нос широк, рот мал, волосы длинные и сухие, губы толстые, но первым делом все замечают его глаза. Рамси унаследовал их от лорда-отца – маленькие, близко посаженные, почти бесцветные. Призрачно-серые, как выражаются некоторые, а на самом деле белесые, как две грязные льдинки.

При виде Вонючки он растянул мокрые губы в улыбке.

– А вот и мой тухлый дружок. Вонючка с детства при мне, – объяснил он соседям слева и справа. – Мой лорд-отец подарил мне его в знак любви.

Лорды переглянулись.

– Мы слышали, что ваш слуга погиб от руки Старков, – заметил ломаный.

– Железные Люди сказали бы, что мертвое не умирает – оно лишь восстает вновь, сильнее и крепче прежнего. Так и Вонючка. Разит от него, конечно, как из могилы, в этом вы правы.

– Разит нечистотами и блевотиной. – Горбун бросил кость, которую грыз, и вытер руки о скатерть. – Непременно нужно приводить его сюда, пока мы трапезничаем?

Второй лорд, в кольчуге, оглядел Вонючку кремнистыми очами и сказал горбуну:

– Посмотрите как следует. Он поседел и сбросил не меньше трех стоунов, но сразу видно, что он не слуга. Неужели не узнаёте?

– Воспитанник Старка всегда улыбался, – фыркнул горбун.

– Теперь он улыбается реже, утратив некоторое количество своих белых зубов, – вставил лорд Рамси.

– Лучше бы сразу перерезали ему глотку, – сказал кольчужный. – С собаки, которая бросается на хозяина, остается только шкуру содрать.

– С него и содрали… местами.

– Да, милорд. Я вел себя дурно, милорд. Дерзко и… – Вонючка облизнул губы, вспоминая, в чем он еще провинился. «Служи и повинуйся, тогда он оставит тебя в живых, и ты сохранишь те части тела, которые еще уцелели. И помни, как тебя звать. Вонючка, Вонючка, рифма липучка».

– У тебя кровь на губах – опять пальцы грыз?

– Нет, милорд. Нет, клянусь вам. – Когда-то он пытался откусить собственный безымянный палец – тот невыносимо болел, когда с него сняли кожу. Отрубить человеку палец слишком просто для лорда Рамси: когда сдирают кожу, это куда мучительней. Вонючку и плетью били, и на дыбу вздергивали, и резали по живому, но с содранной кожей ничто не сравнится. Такого никто долго не вытерпит. Рано или поздно начинаешь кричать: «Не могу больше, пощадите, отрежьте его совсем», – ну, Рамси и выполнит твою просьбу. Такая у них игра. Вонючка хорошо выучил правила – стоит только посмотреть на его руки и ноги, – но в тот единственный раз забылся и хотел отгрызть палец сам. Рамси был недоволен и ободрал еще один палец, теперь на ноге. – Я крысу съел!

– Крысу? – Белесые глаза Рамси блеснули при свете факела. – Все крысы Дредфорта – собственность моего лорда-отца. Как ты смеешь есть их без моего позволения?

Вонючка не знал, что сказать, и потому промолчал. Одно неверное слово – и лишишься еще одного пальца ноги, а то и руки. У него недостает уже двух на левой руке и мизинца на правой. На правой ноге тоже мизинца нет, а на левой отрезано целых три. «Чтобы равновесие похуже держал», – шутит Рамси. Милорд только шутит, он не желает Вонючке зла – сам так сказал. Он делает это, лишь когда Вонючка дает ему повод. Милорд милостив. Вонючке все лицо следовало бы ободрать за то, что он говорил. Пока не усвоил, как его настоящее имя и где его место.

– Это становится скучным, – сказал лорд в кольчуге. – Убейте его, и дело с концом.

Рамси налил эля в чашу.

– Зачем же портить праздник, милорд. Вонючка, у меня хорошие новости! Я женюсь. Мой лорд-отец везет мне дочь лорда Эддарда Арью. Помнишь ее?

«Арья-надоеда, – чуть не выпалил он. – Арья-лошадка». Младшая сестра Робба, с длинной мордашкой, тощая как палка и вечно грязная. Красавицей в семье была Санса. Одно время он мечтал, что лорд Эдуард женит его на Сансе и назовет своим сыном. Пустые мечты.

– Да. Арью помню.

– Она будет леди Винтерфелла, а я – ее лордом.

«Она же совсем ребенок».

– Да, милорд. Мои поздравления.

– Будешь служить у меня на свадьбе, Вонючка?

– Если милорд пожелает.

– Да, я желаю этого.

Вонючка медлил, опасаясь новой ловушки.

– Буду, милорд. Охотно. Почту за честь.

– Тогда мы должны забрать тебя из этой ужасной темницы. Отмыть, одеть в чистое, накормить. Что скажешь насчет овсянки? И горохового пирога с ветчиной? У меня для тебя есть дело – придется восстановить силы, если хочешь мне послужить. Ты хочешь, я знаю.

– Да, милорд. Очень хочу. – Дрожь пробежала по всему телу узника. – Позвольте вашему Вонючке послужить вам, милорд.

– Ну, коли ты так просишь… Поедем с тобой на войну. И вместе доставим мою невесту домой.

 

БРАН

 

От крика ворона по спине Брана прошел холодок. «Я почти взрослый, – напомнил он себе. – Я должен быть храбрым».

Но воздух прямо-таки полнился страхом – даже Лето и тот боялся: шерсть у него на загривке поднялась дыбом. По склону тянулись черные, голодные тени, деревья искривились и покорежились под тяжестью льда. Да и деревья ли это? Они больше похожи на уродливых великанов, зарывшихся в снег под режущим ветром.

– Они здесь. – Разведчик обнажил меч.

– Где? – тихо спросила Мира.

– Не знаю. Близко.

Ворон опять закричал.

– Ходор, – прошептал Ходор, пряча руки под мышками. Его рыжеватая борода обросла сосульками, усы покрылись застывшими соплями и поблескивали при красном свете заката.

– Волки, идущие за нами, тоже недалеко, – предупредил Бран. – Лето чует их, когда ветер дует в нашу сторону.

– Волки – наименьшая из наших бед, – сказал Холодные Руки. – Надо подняться в гору и укрыться, пока не стемнело. Их притягивает ваше тепло. – Он посмотрел на запад, где солнце проглядывало сквозь лес, как отдаленный пожар.

– Это единственный вход? – спросила Мира.

– Другой находится в трех лигах к северу. Это колодец.

Все было ясно без слов. Ходор с Браном на спине не пролезет там, а для Жойена три лиги пешком – все равно что тысяча.

– Вроде бы чисто, – сказала Мира, глядя наверх.

– Именно «вроде бы», – мрачно ответил разведчик. – Чувствуешь холод? Они где-то рядом, но где?

– В пещере? – предположила Мира.

– Пещера заговорена, им туда не пройти. Вон она, видите? – указал мечом Холодные Руки. – На середине склона, между чардревами.

– Я вижу, – сказал Бран, глядя, как вороны влетают в скалу и вылетают обратно.

– Ходор. – Конюх переступил с ноги на ногу.

– Темное пятно на утесе, и только, – сказала Мира.

– Там есть ход, – подтвердил разведчик. – Крутой, извилистый, но проходимый. Доберетесь туда – будете в безопасности.

– А ты как же?

– Пещера заговорена. Мне в нее доступа нет.

– Отсюда до нее не больше тысячи ярдов, – прикинула Мира.

«Не так уж много, но в гору», – подумал Бран. Склон крут и весь покрыт лесом. Снега уже три дня не было, но тот, что выпал, не тает – под деревьями лежат глубокие, нетронутые сугробы.

– Нет тут никого, – храбро сказал он. – Ни одного следа на снегу.

– Белые Ходоки ступают легко, не оставляя следов, – ответил разведчик. Ворон, слетев сверху, сел ему на плечо. С ними осталась только дюжина черных птиц, все остальные по дороге куда-то пропали; каждое утро их становилось все меньше.

– Идем, – сказал ворон. – Идем, идем.

«Трехглазая ворона, древовидица…»

– Пошли, – поддержал Бран. – Скоро будем на месте – может, даже костер разведем. – Все они, кроме разведчика, промерзли, промокли и страдали от голода, а Жойен без помощи шагу ступить не мог.

– Ступайте вперед. – Мира склонилась над братом. Жойен сидел между корнями большого дуба с закрытыми глазами и весь дрожал. Лицо его совсем истаяло и побелело, как снег кругом, но парок от дыхания еще шел из ноздрей. Мира весь день несла мальчика на себе. Накормить бы его, согреть – может, все бы еще и наладилось. – Я не могу драться и в то же время нести его. Поднимайся с Браном к пещере, Ходор.

– Ходор, – хлопнул в ладоши тот.

– Ему бы поесть, – беспомощно сказал Бран. Двенадцать дней назад их лось упал в третий раз и уже не поднялся. Разведчик, опустившись рядом с ним на колени, прочитал отходную на непонятном языке и перерезал животному горло. Бран плакал, как девчонка, при виде хлынувшей на снег алой крови, чувствуя себя жалким как никогда. Мира и Холодные Руки разделали лося. Бран твердил себе, что не станет есть мертвого друга, но в конце концов поел, даже дважды: один раз как человек, другой в шкуре Лета. Лось сильно исхудал, но его мяса хватило им на семь дней; остатки они доедали у костра в руинах старого форта.

– Хорошо бы, – согласилась Мира, гладя брата по голове. – Нам бы всем не мешало, вот только еды у нас нет. Идите.

Бран смигнул слезу, тут же застывшую на щеке. Холодные Руки взял Ходора за локоть.

– Смеркается. Если их здесь пока и нет, скоро явятся. Пошли.

Ходор, промолчав в кои веки, потопал ногами и двинулся вверх по склону. Разведчик шел следом с мечом в черной руке, Лето замыкал восхождение. Снег кое-где был ему с головой – он то и дело отряхивался. Бран оглянулся, насколько позволяла корзина: Мира внизу помогла брату встать на ноги. Он был слишком тяжел для нее, ослабевшей от голода. Свободной рукой она опиралась на свой лягушачий трезубец. Ходор протиснулся между двумя деревьями, и Бран потерял сестру с братом из виду.

Подъем делался все круче. Ходор наступил на нестойкий камень, съехал назад и чуть не сверзился вниз – его удержал разведчик.

– Ходор, – сказал он при этом. Ветер поднимал в воздух белую пыль, сверкавшую как стеклянная в последних отблесках дня. Вокруг хлопали крыльями вороны. Один полетел вперед и скрылся в пещере. Всего ярдов восемьдесят осталось, совсем немного.

Лето замер у подножия девственно-белого холмика, зарычал, ощетинился, попятился.

– Ходор, стой, – сказал Бран. – Погоди. – Лето чуял что-то неладное, и он тоже, совсем рядом. – Назад, Ходор! Назад!

Холодные Руки продолжал подниматься – Ходор не хотел отставать.

– Ходор, ходор, ходор, – забормотал он, заглушая команды Брана. Снег был ему почти по пояс, склон очень крут. Хватаясь за деревья и камни, он сделал вверх шаг, другой. Потревоженный им снег вызвал небольшую лавину.

Шестьдесят ярдов. Бран повернул голову вбок, чтобы лучше видеть пещеру.

– Огонь! – В скальной трещине между чардревами мерцало пламя, хорошо заметное в густеющих сумерках. – Да посмотрите же…

Ходор завопил, оступился, упал.

Из Брана дух вышибло, рот наполнился кровью. Ходор катился вниз, подминая его под себя.

Что-то удержало большого конюха за ногу. Корень, подумал сначала Бран, но нет: из-под снега высунулась рука, а за ней показался и весь упырь.

Ходор лягнул его каблуком прямо в лицо, но мертвец ничего не почувствовал. Упырь с Ходором теперь скользили вниз вместе, сцепившись и молотя один другого куда попало. Бран с забитыми снегом носом и ртом на миг оказался сверху. Что-то ударило его по голове – камень, льдина, кулак мертвеца? Он вылетел из корзины и растянулся в снегу, сжимая в горсти прядь вырванных волос Ходора.

Всюду, куда ни глянь, вылезали из-под снега упыри. Двое, трое, четверо – Бран потерял им счет. Одни в черных плащах, другие в обтрепанных шкурах, третьи вовсе раздетые. Белые, с черными руками, глаза как синие звезды.

Трое напали на Холодные Руки. Одного разведчик полоснул клинком по лицу, но тот продолжал надвигаться, оттесняя противника к другому упырю. Двое съезжали за Ходором. Мира сейчас наткнется прямо на них, в бессильном ужасе сообразил Бран.

Он закричал, предупреждая ее, и тут кто-то схватил его самого.

Крик Брана перешел в вопль. Он кинул в упыря снегом, но тот даже и не моргнул. Одна черная рука с пальцами как железо шарила по лицу, другая по животу. «Сейчас он мне кишки выпустит», – понял Бран, но на помощь подоспел Лето.

Кожа на мертвеце лопнула, как дешевая ткань, хрустнули кости. От черного рукава отделилась кисть. Черное… раньше он был братом Дозора. Лето, бросив руку, вцепился в шею у подбородка и вырвал кусок бледной гниющей плоти.

Оторванная рука все еще шевелилась. Бран отполз от нее. Между белыми, занесенными снегом деревьями светился огонь.

Пятьдесят ярдов. Если он одолеет их, его уже не достанут. Бран, подтягиваясь за корни и камни, полз к свету. Еще чуть-чуть – и он отдохнет у огня.

Дневной свет померк окончательно. Холодные Руки рубил и резал в кругу обступивших его мертвецов, Лето продолжал терзать своего, никто не смотрел на Брана. Он подтянулся чуть выше, волоча бесполезные ноги. Вот она, пещера, рукой подать…

– Хооооодор, – слабо донеслось снизу, и мальчик-калека преобразился в здоровенного парня. Упырь норовил выцарапать ему глаза. Бран, с ревом поднявшись на ноги, отшвырнул врага прочь, сорвал с пояса длинный меч. Ходор стенал глубоко внутри, но семифутовый гигант со сталью в руке не имел никакого отношения к бедному дурачку. Он рубил мертвеца, круша мокрую шерсть, ржавую кольчугу, полусгнившую кожу, мясо и кости.

– ХОДОР! – рявкнул он и рубанул снова. Голова упыря отделилась от туловища, но торжествовать было некогда: мертвые руки все так же тянулись к горлу Ходора-Брана.

Бран попятился, весь в крови. Мира Рид вонзила свою острогу упырю в спину.

– ХОДОР! – гаркнул Бран, делая ей знак продолжать подъем.

На снегу шевельнулся Жойен. Бран-Ходор подхватил его на руки.

Мира полезла вверх, коля упырей острогой. Боли они не чувствовали, но двигались медленно, неуклюже.

– Ходор, – приговаривал Бран на каждом шагу. Вот удивится Мира, если он вдруг скажет, что любит ее.

Над ними плясали в снегу огненные фигуры. Да это же упыри! Кто-то поджег их.

Лето с рычанием скакал вокруг объятого пламенем мертвеца. Что он делает? Бран, не поняв этого сразу, увидел себя самого, распростертого ничком на снегу – Лето не пускал упыря к нему. Он что, навсегда останется Ходором, если мальчика-калеку убьют? Или вернется в шкуру Лета? Или умрет насовсем?

Вокруг мельтешили белые деревья, черное небо, красные движущиеся огни. Он спотыкался. «Ходор-ходор-ходор-ходор», – вопил Ходор внутри. Вслед за тучей воронов из пещеры вышла, размахивая факелом, какая-то девочка. Бран на миг принял ее за свою сестру Арью, хотя и знал, что Арья сейчас за тысячу лиг отсюда, если вообще жива. И все же это была она, свирепая растрепанная худышка в лохмотьях. Слезы, выступившие на глазах Ходора, тут же замерзли.

Все перевернулось вверх тормашками, и Бран очутился в собственном теле, в снегу. Горящий упырь нависал над ним, позади виднелись деревья в снеговых саванах. Он совсем голый, заметил Бран, и тут ближнее дерево стряхнуло на него снег и накрыло с головой.

Очнулся он на сосновых иглах под каменным кровом. Пещера. Во рту по-прежнему держался вкус крови от прикушенного языка, но горящий вблизи огонь обволакивал теплом, и Брану никогда еще не было так хорошо. Лето обнюхивал все вокруг, Ходор, насквозь промокший, тоже был здесь, Мира держала на коленях голову лежащего неподвижно Жойена, существо в облике Арьи стояло над ними с факелом.

– Снег, – сказал Бран. – Меня засыпало снегом.

– Укрыло им. Я тебя откопала, но спасла нас она, – кивнула на девочку Мира. – Огонь убивает их.

– Сжигает. Огонь всегда голоден. – Голос был не Арьи, вообще не детский – говорила взрослая женщина. Еще ни в чьем голосе Бран не слышал такой музыки и такой разрывающей сердце грусти. Он прищурился, чтобы лучше рассмотреть эту странную девочку. Меньше Арьи, кожа в пятнышках, как у лани, глаза с узкими как у кошки зрачками наполнены золотистой зеленью. Волосы тоже золотые и рыжие, цвета осени; в их густую копну вплетены увядшие цветы, вьющиеся побеги и веточки.

– Кто ты? – спросила Мира.

– Она дитя, – ответил за незнакомку Бран. – Дитя Леса. – Его пробрала дрожь – то ли от удивления, то ли от холода. Они попали прямиком в сказку старухи Нэн.

– Детьми нас назвали Первые Люди, – сказала девочка-женщина. – А великаны именовали «во дак наг гран», беличьим народом, потому что мы маленькие, быстрые и очень любим деревья. Но мы не дети и не белки. На истинном языке мы называемся поющими песнь земли. К тому времени, как появился ваш старый язык, мы пели свою песнь уже десять тысячелетий.

– Но говоришь ты на общем, – заметила Мира.

– Ради него. Ради Брана. Я родилась во времена дракона и двести лет странствовала по миру людей, наблюдала, слушала и училась. Посейчас бы странствовала, но ноги мои устали, сердце изныло, и я вернулась домой.

– Двести лет? – повторила Мира.

– Люди, вот кто настоящие дети, – улыбнулась маленькая женщина.

– А имя у тебя есть? – спросил Бран.

– Когда требуется. – Она махнула факелом на дальнюю стену пещеры, где виднелся черный проем. – Нам туда, вниз. Идем.

– Разведчик, – спохватился вдруг Бран.

– Ему нельзя с нами.

– Его убьют!

– Давно уж убили. Идем. Внизу тепло, и никто тебя там не тронет. Он ждет.

– Трехглазый? – спросила Мира.

– Древовидец. – Женщина скрылась в проеме – им оставалось только пойти за ней. Мира помогла Брану взобраться на спину Ходора, в помятую, мокрую от снега корзину. Потом обняла за пояс своего брата и поставила его на ноги.

Жойен открыл глаза.

– Мира? Где это мы? – При виде огня на его губах появилась улыбка. – До чего же странный мне снился сон.

Ход был извилистый и до того низкий, что Ходор продвигался вприсядку, а Бран, как ни пригибался, задевал потолок макушкой. Грязь сыпалась на волосы, попадала в глаза. Однажды он приложился лбом о торчащий из стены белый корень и украсился висевшей там паутиной.

Маленькая женщина, шурша лиственным плащом, шла впереди с факелом, но Бран быстро потерял ее из виду и наблюдал лишь отражение света на стенах. Вскоре ход разделился надвое; в левом коридоре было черным-черно, и даже Ходор понял, что идти надо туда, где брезжит огонь.

Из-за движущихся теней казалось, что стены движутся тоже. Бран со страхом заметил больших белых гадов, уползающих в трещины. Молочные змеи или громадные, склизкие могильные черви? У таких червей зубы есть.

Ходор тоже увидел их и не захотел идти дальше, но женщина остановилась, огонь стал ярче, и Бран понял, что это не змеи, а просто белые корни – как тот, о который он ударился головой.

– Это корни чардрев, – сказал он. – Помнишь сердце-дерево в богороще, Ходор? Белое, с красными листьями? Деревья тебе ничего не сделают.

– Ходор. – Детина снова заковылял на свет, уходя все глубже в недра земли. Миновав еще два боковых коридора, они оказались в пещере величиной с великий чертог Винтерфелла. Каменные зубы свисали здесь с потолка и вырастали из пола. Женщина в лиственном плаще, пробираясь между ними, делала нетерпеливые знаки факелом: «Сюда, сюда, поспешите».

Новые ответвления, новые гроты. Взглянув туда, где звучала капель, Бран увидел узкие, блестящие, отражающие факел глаза. Девочка здесь, как видно, не единственное дитя… а еще ему вспомнились дети Гендела, о которых рассказывала старая Нэн.

Белые корни змеились повсюду, пронизывали землю и камень, загораживали одни переходы и поддерживали кровлю других. Все краски пропали, остались только черная земля и белое дерево. У винтерфеллского сердце-дерева корни с великанскую ногу, но здешние еще толще. И как их много! Бран никогда еще столько не видел. Можно подумать, над ними растет целый чардревный лес.

Свет снова померк – девочка-женщина при всем своем малом росточке шла очень быстро. У Ходора что-то хрустнуло под ногами, и он застыл как вкопанный: Мира с Жойеном чуть не врезались в него сзади.

– Кости, – сказал Бран. Весь пол перед ними устилали кости птиц, зверей и кого-то вроде людей – большие, не иначе как великанские, и маленькие, наподобие детских. Из ниш, вырубленных в стенах, смотрели черепа: медвежий, волчий, полдюжины человеческих, столько же великаньих, все остальные маленькие, странной формы – Дети Леса. Каждый череп оплетали белые корни, на некоторых сидели вороны, провожая путников черными глазками-бусинами.

Последний отрезок пути был самым крутым. Ходор съехал вниз на заду в вихре мелких костей, грязи и щебня. Девочка-женщина ждала их у естественного моста над бездонной пропастью. Далеко внизу бежал подземный поток.

– Надо перейти на ту сторону? – испугался Бран. Высоковато будет падать, если Ходор ненароком оступится.

– Нет. Оглянись. – Девочка высоко подняла факел. На миг он вспыхнул, озарив пещеру красными бликами, а затем мир вновь сделался черно-белым. Мира затаила дыхание, Ходор обернулся назад.

На троне из переплетенных корней чардрева дремал, как в колыбели, мертвенно-бледный лорд.

Из-за иссохшего тела и прогнивших одежд Бран поначалу принял его за труп. За мертвеца, просидевшего здесь так долго, что корни оплели его и пронизали насквозь. На бледном лице выделялось красное пятно, вползающее с шеи на щеку. Тонкие, редкие белые волосы отросли до самого пола, вокруг ног обвились корни – один входил сквозь ветхие панталоны в бедро и выходил из плеча. На лбу у лорда росли серые грибы, на черепе красные листья. Кожа, туго натянутая на скулах, лопалась, обнажая желто-бурые кости.

– Ты и есть трехглазая ворона? – неожиданно для себя спросил Бран. У вороны должно быть три глаза, а у этого только один – красный как кровь, горящий при свете факела. Из другой глазницы, пустой, спускался по щеке белый корень.

– Ворона? – прошелестел лорд. Губы его двигались медленно, словно отвыкли произносить слова. – Да… был ею когда-то. Черные одежды, черная кровь. – Ткань на нем, замшелая, проеденная червями, и впрямь была некогда черной. – Мне, Бран, много кем довелось побывать. Теперь, видя меня, ты наверняка понял, почему я мог приходить к тебе только в снах. Но я долго слежу за тобой, слежу тысячью и одним глазом. Я видел, как родился ты и твой лорд-отец. Видел твой первый шажок, слышал твое первое слово, показал тебе первый сон. И как ты упал, тоже видел. Наконец-то я дождался тебя, Брандон Старк.

– Да. Меня принесли к тебе калекой. Можешь ты… можешь починить мои ноги?

– Нет. Это не в моей власти.

Глаза Брана заволоклись слезами. Стоило проделывать такой путь! Пещера полнилась гулом черной реки.

– Ходить ты больше не будешь, Бран, – провещали бледные губы, – но будешь летать.

 

ТИРИОН

 

Лежа на груде старых мешков, служивших ему постелью, он слушал, как поет ветер в снастях и плещется вода за бортом.

Полная луна над мачтой плыла с ним вместе вниз по реке, смотрела на него круглым глазом. Тирион дрожал под укрывавшими его шкурами. Вина бы сейчас – чашу, а еще лучше целый мех, но скорее луна подмигнет, чем сукин сын Грифф позволит утолить жажду. Пьешь одну воду, потому и не спишь по ночам, а днем потеешь и трясешься как в лихорадке.

Карлик сел, сжал ладонями голову. Снилось ли ему что-нибудь? Он забыл. Ночь никогда не была добра к Тириону Ланнистеру – он спал неважно даже на пуховых перинах, что уж говорить о крыше каютной надстройки с веревочной связкой вместо подушки. С одной стороны, здесь лучше, чем в тесном трюме: воздух свеж, и речные звуки приятней, чем храп Утки. С другой, очень уж жестко – ноги каждый раз затекают.

Вот и теперь икры как деревяшка. Он помассировал их, но, поднявшись, все-таки скривился от боли. Выкупаться бы надо. Одежда вся провоняла, как и он сам. Все другие плещутся в реке, но он пока не решался. Тут водятся здоровенные черепахи, способные перекусить его пополам – костохрясты, как их называет Утка, и показываться Леморе голым тоже не хочется.

Тирион натянул сапоги и спустился по деревянному трапу на ют, где сидел у жаровни Грифф, кутаясь в волчью шкуру. Наемник нес ночную вахту один – заступал, когда все укладывались, и ложился, когда солнце всходило.

Тирион, присев напротив него, погрел над углями руки. За рекой заливались соловьи.

– Утро скоро.

– Не так уж и скоро, – проворчал Грифф. – Долго еще торчать на приколе. – Будь его воля, «Робкая дева» плыла бы и днем, и ночью, но Яндри с Изиллой решительно отказывались рисковать лодкой в ночное время. Мало ли на Верхнем Ройне топляков и коряг, того и гляди борт пропорют. Грифф не желал слушать их доводов – он рвался в Волантис.

И все время шарил глазами по сторонам, высматривая… Кого? Пиратов, каменных людей, охотников за рабами? На реке, конечно, опасно, но Грифф, по мнению Тириона, намного опаснее. На Бронна похож – тот, правда, обладает своеобразным наемническим черным юмором, а Грифф юмора лишен напрочь.

– Убить готов за чашу вина, – пробормотал карлик.

Грифф промолчал. «Ты сам умрешь раньше, чем выпьешь», – читалось в его светлых глазах. В первую ночь на борту «Девы» Тирион упился до полусмерти; когда он проснулся, в голове у него сражались драконы. Грифф поглядел, как он блюет за борт, и заявил: «С выпивкой завязано».

«Мне без вина не уснуть», – возразил Тирион. Вернее было бы сказать, что без вина его изведут кошмарные сны.

«Значит, не будешь спать», – отрубил Грифф.

На востоке уже брезжил рассвет. Черные воды Ройна постепенно синели, в тон волосам и бороде Гриффа.

– Принимай вахту, – сказал он, поднявшись. – Скоро встанут все остальные. – Соловьи умолкли – теперь над рекой пели жаворонки. Цапли хлюпали в тростнике, расхаживали по отмелям. Облака загорались красным и розовым, золотом, шафраном и перламутром. Одно походило на дракона. «Человек, видевший дракона в полете, может спокойно вернуться домой и возделывать свой сад, – сказал кто-то из древних авторов, – большего чуда он уже не увидит». Тирион, почесывая свой шрам, попытался вспомнить, кто же это сказал. Последнее время он много размышлял о драконах.

– Доброго тебе утра, Хутор. – На палубу вышла септа Лемора в своем белом балахоне, подвязанном семицветным плетеным поясом, с распущенными по плечам волосами. – Как спалось?

– Плохо, добрая женщина. Опять видел тебя во сне. – Ну, не совсем во сне. Он держал руку между ног и воображал, как Лемора скачет на нем, болтая грудями.

– Это, несомненно, был дурной сон. Помолись со мной и попроси, чтобы тебе отпустили твои грехи.

Разве что так, как на Летних островах молятся…

– Помолись лучше одна и поцелуй за меня Деву – покрепче.

Лемора, смеясь, пошла к носу – каждое утро она купалась в реке.

– Эту лодку назвали явно не в твою честь, – заметил Тирион, глядя, как она раздевается.

– Отец и Матерь создали нас по образу своему. Мы не должны стыдиться своего тела.

Видно, Тириона они создавали крепко выпивши. При виде входящей в воду Леморы его естество всякий раз твердело, и он с грешным наслаждением воображал, как сам срывает с нее белое одеяние. Она, к слову, не столь невинна, как хочет казаться. Знаки, как у нее на животе, появляются лишь после родов.

Яндри с Изиллой, проснувшись, тут же взялись за дела. Яндри, проверяя канаты, бросал взгляды на септу. Его маленькая смуглая жена, не обращая на это внимания, подсыпала на жаровню стружек, поворошила угли и принялась замешивать тесто.

Лемора опять взобралась на палубу. Меж грудей стекала вода, кожа золотилась на утреннем солнце. Ей уже за сорок, но она еще хоть куда. Распутные мысли неплохо заменяют вино, помогая ощущать, что ты еще жив.

– Видел ту черепаху, Хутор? – спросила она, выжимая волосы. – Большую, хребтистую?

Ранним утром наблюдать за черепахами лучше всего. Днем они уходят глубоко под воду или прячутся в гротах на берегу, а утром плавают на поверхности, порой вровень с лодкой. Тирион насчитал уже с дюжину разных видов: больших и маленьких, плоских и красноухих, с мягким панцирем и костохрястов, бурых, зеленых, черных, когтистых, рогатых, с золотыми, нефритовыми и кремовыми узорами. Некоторые могли бы свободно нести на себе человека. Ройнские правители, по уверению Яндри, некогда переправлялись на таких через реку. Они с женой родились на Зеленой Крови – дорнийские сироты, вернувшиеся к своему отцу Ройну.