Вопрос о преобразовании государственного Совета

Мысль о том, что в управлении должно существовать единство, была для членов Негласного комитета столь очевидна, что задолго до того, как «молодые друзья» начали разрабатывать конкретные проекты реформы государственного устройства, они неоднократно высказывали ее как аксиому, не требующую доказательств. Еще 23 апреля П. А. Строганов сделал для себя заключение о необхо­димости соединить все части администрации воедино и выразил пожелание, чтобы император присутствовал на заседаниях Совета." «Его работа, — писал Строганов о царе, — мне кажется плохо орга­низованной: он занимается со своими министрами по очереди и ни­когда вместе со всеми, как для него, так и для них надо бы образовать Совет и присутствовать на его заседаниях».¹² Развивая свою мысль, Строганов набросал «Заметку о повседневной работе императора». Царь принял такой способ работы, при котором он занимается все дни последовательно со всеми своими министрами. (Так Строганов называет лиц, возглавлявших отдельные департаменты). Каждый из них в определенный час приходит к императору, делает доклад по своим делам и получает от царя решение по ним. На первый взгляд этот метод кажется наилучшим — будучи повседневно в курсе всех текущих дел, можно лучше управлять ими. Однако этот метод имеет несколько недостатков. Административные мелочи, а их число огромно, заслоняют в глазах царя главные вопросы. Поскольку импе­ратор никогда не собирает министров, чтобы объединить всю работу, он сам теряет из вида, да и министры тоже забывают, то общее, что должно существовать между всеми частями администрации. Таким образом, каждый может работать только в интересах возглав­ляемой им части и старается подчинить ей все остальные. Работая два раза в неделю вместе, каждый привыкнет смотреть на себя только как на неотъемлемую часть целого и будет руководствоваться в своей работе общим планом. Существующий Совет не может быть использован для этого. Он ведает только теми делами, которые отсылаются в него императором, или проектами, предложенными его членами. Совет не занимается объединением всей работы, не все лица, возглавляющие отдельные ведомства, входят в него. В то же время членами Совета являются и те, кто не возглавляет никаких

дел. Совет — прекрасное учреждение, но оно не таково, чтобы вно­сить в работу необходимое единство. Совет в том виде, в котором он существует, вполне подходит для устранения трудностей, разрешения щекотливых дел, одним словом, для консультаций. Это — совеща­тельная палата. Работа с собранием министров не должна иметь такого назначения, она призвана вносить единство во всю деятель­ность правительства. Строганов привел сравнение с военной опера­цией, для подготовки которой призывают министров военного, мор­ского, финансов и иностранных дел. «Разве всему управлению в це­лом не должны содействовать все министры? Я желаю, — пишет Строганов, — чтобы они входили бы в это только по части исполне­ния, пусть у императора будет свой план, пусть он вырабатывает его с лицами, наделенными его безграничным доверием... но в адми­нистративных подробностях, в средствах исполнения однажды при­нятого плана все должны быть призваны для того, чтобы в управле­нии господствовало единство».•Строганов заключил, что надо сделать представление царю об организации его повседневной работы.¹³ 9 мая 1801 г. Строганов переговорил с. В. П. Кочубеем, и они пришли к заключению, что способ работы царя со своими министрами «очень плох и может стать еще хуже». Строганов выразил пожелание, чтобы Кочубей написал работу о том, как организовать занятия импе­ратора с министрами. Уже в мае 1801 г. Кочубей представил царю соответствующую записку. В ней говорилось о том, «что нет необ­ходимости принимать ежедневно всех министров, так как при таком порядке министры поневоле должны будут нередко занимать госу­даря делами, которые вовсе не требуют в сущности такого внимания и могут быть разрешаемы самими министрами сообразно законам». Необходимость изменить существующее положение Кочубей доказы­вал ссылками на пример Екатерины II, Бонапарта и на порядок, установившийся в Англии,¹⁴

Предложения «молодых друзей» означали для Александра увели­чение его зависимости от Государственного совета, если не от всех его членов, то по крайней мере от тех из них, которые возглавляли отдельные ведомства. Пойти на это, после того как он только что столкнулся с противодействием Совета в реализации своей про­граммы разрешения крестьянского вопроса, царь не желал. К тому же в предложениях «молодых друзей» сквозило плохо скрытое желание опекать молодого царя, незаметно руководить его действиями. По­этому весной 1801 г. никаких изменений в работе Александра не последовало. Но «молодые друзья» не оставили своих попыток и, как только собрался Негласный комитет, возобновили их.

1 июля Н. Н. Новосильцев представил Александру записку о спо­собе работы императора со своими министрами. (Текст не обнару­жен). Главный недостаток принятого императором метода «молодые друзья» усматривали в том, что управляющие отдельными ведомст­вами подсовывали царю указы, а он быстро соглашался подписывать их предложения, что обычно оборачивалось против него самого. В принципе Александр согласился с этим, но считал предложение об изменении существующего порядка трудноосуществимым на прак-

тике.¹⁵ На следующем заседании 10 июля Новосильцев представил царю записку относительно личного общения Александра с предста­вителями других стран. Поводом к ней явились встречи царя с дипло­матическими представителями немецких государств в Павловске. «Молодые друзья» порицали Александра, начавшего постепенно про­являть вкус к дипломатии. На словах царь соглашался с ними. Но его согласие не имело практических последствий. Тут же «моло­дые друзья» не упустили случая сделать еще одно представление. Когда царь заметил, что, по сведениям министра коммерции Г. П. Га­гарина, балтийская торговля находится в удовлетворительном со­стоянии, члены Комитета заявили, что Гагарин умышленно вводил в заблуждение Александра. «Можно ли надеяться, — заметил Стро­ганов, — что другие министры представляют императору различные отрасли администрации в их истинном свете?».¹⁶

Представления «молодых друзей» вскоре получили сильную под­держку из Лондона, где посол С. Р. Воронцов выдвинул подобные обвинения против Н. П. Панина, управляющего иностранными де­лами. Расходясь с Паниным по ряду вопросов, оскорбленный недоста­точным, как ему казалось, вниманием со стороны молодого руково­дителя внешней политики, Воронцов начал целую кампанию против него в своих письмах в Петербург. «Молодые друзья» жадно ловили эти обвинения и готовы были поддержать все, что могло повредить бывшему заговорщику в глазах Александра. «Нам показалось, что он недоволен Паниным», — записал Строганов 15 июля 1801 г.¹⁷ В конце авгуата члены Комитета уже были уверены в том, что совместная работа с Паниным крайне неприятна Александру.¹⁸ Панин жало­вался царю на недоверие. Он сообщил об этом Воронцову, рассчиты­вая на его поддержку. Однако тот не только не встал на защиту на­чальника, а, напротив, выступил с открытыми обвинениями. В посла­нии к Панину, получившем характер «открытого письма», он заявил, что для того, чтобы не бояться ответственности, необходимо все внешнеполитические дела обсуждать не с глазу на глаз с царем, а в Совете (АВ. XI. 139—145, 226—227). В письме к брату С. Р. Во­ронцов резко подчеркнул, что именно руководитель внешней поли­тики и генерал-прокурор, управляющий внутренней политикой, прежде других должны быть контролируемы в своих действиях. «Я не понимаю, — писал посол, — почему император... не делает того, что делается во всех других странах, где все обсуждается в Совете или в Кабинете, составленном из 6, 7 или 8 персон» (АВ. X. 123—126).

Письмо Воронцова Панину 9 августа 1801 г. было широко заду­манным маневром, с помощью которого посол в Лондоне надеялся свергнуть своего шефа в Петербурге или по крайней мере подорвать его влияние. Расчет Воронцова был прост. Как он откровенно объяс­нил брату, цель письма к Панину состояла в том, чтобы он высказался по этому поводу перед царем. Панин должен был либо последовать советам из Лондона и уговорить Александра обсуждать все дела в Совете, либо отклонить эти предложения и тем самым разоблачить себя как интригана (АВ. X. 121 —122). Но Панин не пожелал по-

пасться в ловушку. Он отозвался на письмо Воронцова далеко не сразу. Пункт за пунктом Панин отклонил все предложения Ворон­цова. Панин указал послу, что если тот полагает, что он самостоя­тельно управляет внешнеполитическими делами, то это глубокое за­блуждение: почти всегда царь «сам решает их». Панин напомнил, что, хотя и поставлен во главе иностранных дел, он не является членом Совета. Члены же этого учреждения совершенно некомпетентны в де­лах внешней политики. Кроме того, обсуждение внешнеполитических дел в Совете приведет к тому, что они утратят секретность. Панин сообщил Воронцову, что он несколько раз предлагал императору обсуждать внешнеполитические дела в специальном комитете, но Александр, хотя и соглашался с таким предложением, никогда не приводил его в исполнение. Панин ясно дал понять Воронцову, что все его выпады в действительности метили в царя (АВ. X. 151 — 160).

Не дождавшись немедленного ответа от Панина, Воронцов начал широкое наступление на своего патрона. Копию письма к Панину Во­ронцов переслал брату, сыну, Кочубею (АВ. X. 121—222), а затем и Александру. 27 сентября в донесении царю С. В. Воронцов запаль­чиво заявил, что он убежден в том, что Панин не доводит до сведения императора всю дипломатическую корреспонденцию и за его спиной придает такое направление делам, которое считает нужным (АВ. X. 383—384). На следующий день Воронцов отправил царю конфиден­циальное письмо, которое как бы подытоживало все то, о чем он писал в Россию летом и осенью 1801 г. Посол чуть ли не в ультима­тивной форме потребовал, чтобы император предписал обсуждать все дела в своем присутствии в Совете (АВ. X. 389—400). Воронцов приложил к письму копию своего послания к Панину от 9 августа. Посол настоятельно просил царя показать Панину это письмо и приложенную к нему копию для того, чтобы тот мог убедиться в том, что она идентична. Воронцов переслал копии письма Александру, А. Р. Воронцову и Кочубею (АВ. X. 137, 150). Все это, по мысли посла, должно было привести задуманный план свержения Панина в дейст­вие. Когда Воронцов писал письмо царю, он не мог еще знать о том, что через два дня политическая карьера Панина окончится навсегда (см. выше, с. 168). Его преемником стал Кочубей, первый из «молодых друзей», добившийся министерского поста, хотя пост руководителя внешней политики назвать министерским можно было только ус­ловно, потому что подлинным министром иностранных дел был сам император.

Какова же судьба воронцовских предложений? 31 октября 1801 г. царь написал подробное письмо Воронцову. «Вместе с Вами, — утверждал Александр, — я признаю пользу, про­истекающую от обсуждения дел, и если до настоящего времени я огра­ничивался тем, что работал в кабинете с каждым министром отдельно, то это... происходило частью от того, что я застал такой порядок уже установленным и не захотел трогать его прежде, чем определенная опытность и спокойствие предоставят мне возможность помышлять о полезной перемене. Проникнутый этой идеей, еще перед

моим отъездом в Москву я думал внести более последовательности в сообщения политических дел, которые делаются в Совете. Таковое распоряжение, надеюсь, могло бы иметь место, и я намерен, сколь возможно часто, принимать участие в заседаниях Совета и вносить туда все дела, которые почту сколько-нибудь важными» (АВ. X. 299). Несмотря на, казалось бы, откровенный тон письма, царь ответил все же довольно уклончиво: он склоняется к воронцовским предложе­ниям, но еще не принял окончательного решения. Однако посол в Лондоне не заметил этой неопределенности и воспринял письмо царя с энтузиазмом (АВ. X. 407—408). Между тем оно было состав­лено по поручению Александра Кочубеем. И «молодой друг» царя вы­нес из бесед с ним примерно то же впечатление, что и С. Р. Воронцов. «Император, кажется, решил, — сообщал Кочубей А. Р. Воронцову 22 октября, — обсуждать все дела в Совете в своем присутствии, и мне представляется, что это преобразование не замедлит быть приведенным в исполнение» (АВ. XIV. 161). Однако 8 ноября Кочубей несколько уточнил уже изменившуюся позицию царя: «Император все еще имеет намерение обсуждать все дела в Совете, но определить, какие именно дела будут рассматриваться там, представляется очень трудным. Я тем не менее полагаю, что это произойдет, и если бы Совет не был составлен из посторонних лиц, такое преобразование было бы прекрасным» (АВ. XIV. 168). 9 ноября Кочубей сообщил С. Р. Воронцову: «Что касается Совета.,. я не могу с Вами полностью согласиться. Если его состав был бы лучше, я тотчас же подпи­сался бы под тем, чтобы вносить в него все дела, но при его нынешней организации это очень трудно. Тем не менее я считаю, что было бы лучше придать ему более активности, и, кажется, император намере­вается сделать это» (АВ. XVIII. 255). Таким образом, в ноябре вопрос стоял не о том, чтобы обсуждать в Совете все дела, а только о рас­смотрении части из них, единоличные доклады сохранялись, при этом возможность такого преобразования ставилась в зависимость от изменения личного состава Совета. «Я слышу, — писал Кочубей 16 ноября, — что все еще стоит вопрос о том, чтобы придать Совету больше активности... но, по правде говоря, мне это кажется очень сложным. Необходимо немного больше единства, но этого трудно добиться» (АВ. XIV. 170). Наконец, Александр решил выслушать мнение «молодых друзей» по поводу предложений С. Р. Воронцова. 18 ноября Новосильцев прочитал в Негласном комитете записку по этому предмету. Вначале он рассмотрел вопрос в самом общем виде, воспользовавшись аргументами Ф. Бэкона. Согласно его мнению, обсуждение дел в Совете имеет свои достоинства и недостатки. Глав­ное достоинство состоит в том, что такое обсуждение позволяет уве­личить способности монарха, так как его собственные дарования со­единяются с дарованиями его министров. В результате получается решение, которое, как Паллада, выходит из головы Юпитера. Глав­ный недостаток такого метода заключается в отсутствии тайны. Цитаты из Бэкона, однако, не означали, что «молодые друзья» разделяли во всем взгляды английского философа и были готовы без всяких оговорок применить их к русской действительности.

Бэкон имел перед глазами министерство, составленное из людей оди­наковых политических взглядов; малейшее отклонение одного из них от общей линии могло послужить основанием для того, чтобы исклю­чить его из состава министерства. Польза от обсуждения дел в таком министерстве была весьма ощутима. По-видимому, Воронцов пола­гал, что в России министерство составлено наподобие английского и Совет устроен так же, как в Англии. Однако «у нас, — отмечал Новосильцев, — лица, составляющие Совет, имеют различные поли­тические взгляды и не понимают друг друга. Они необъективны, каждый представляет собой центр обособленной системы». Все недо­статки совместного обсуждения дел в таком Совете особенно ощу­тимы, и было бы очень неосторожно вносить в него все дела без различия. Поэтому надо свести до минимума недостатки существу­ющего Совета, устроить его так, чтобы министры не могли вводить в заблуждение императора. Но при этом нельзя создавать впечатле­ние, что император подчинен Совету и находится под его опекой, так как в России привыкли не доверять министрам, но верить царю. Поэтому «молодые друзья» предложили Александру приказать Д. П. Трощинскому и А. А. Беклешеву, основным докладчикам царя, докладывать свои дела в Совете, куда бы являлся и сам царь, но делать это не постоянно, а лишь от случая к случаю. Такой порядок позволял бы избежать кривотолков о том, что император находится в зависимости от своих советников, и в то же время это лишило бы влиятельных чиновников возможности заранее подготовиться к тому, чтобы лучше обмануть царя. Что касается особо секретных дел, то «молодые друзья» предложили царю назначить специальный комитет из двух-трех лиц. Эти предложения членов Негласного комитета в об­щем были приемлемы для царя, он хотел только, чтобы было более точно определено, какие именно дела следует вносить в Совет, а какие рассматривать наедине с докладчиком. Такое разделение должно быть сделано для самого Александра и остаться в тайне. Царь пообещал для этого представить расписание занятий с докладчи­ками.¹⁹ Между тем Новосильцев успел переговорить с Лагарпом о преобразовании Совета. Они сошлись на том, что прения в Совете ведутся крайне беспорядочно. «Каждый держит речь, когда захочет, прерывает выступающего, обычно все говорят сразу, ведется как бы общая беседа, а не обсуждение».²⁰ Лагарп подготовил набросок про­екта указа о внутреннем устройстве Совета. В проекте предусматри­валось, что председательствовать в Совете должен сам царь, а в его отсутствие — вице-президент, назначаемый императором. В его обя­занности входило докладывать монарху о заседаниях Совета и о его решениях, ставить вопросы на обсуждение, руководить прениями и голосованием, наблюдать за составлением протоколов. Все министры являются членами Совета, но вопрос, имеют они решающий или сове­щательный голос, вызвал сильные колебания Лагарпа. Последнее ка­залось ему более предпочтительным.²¹

Когда Александр познакомился с проектом, он высказался за то, что министров следует наделить только совещательным голосом. «Среди министров, — сказал царь, — существует корпоративный

дух, и благодаря ему все, что предлагает один, обычно принимается другими». Александр был убежден, что министрами движет не стрем­ление к общему благу, а желание господствовать. Оно побуждает министров взять за правило действовать сообща, чтобы добиться по­ставленной цели. С редкой откровенностью царь признался, что более всего он боится оппозиции министров, которые, сговорившись, могут противодействовать его самодержавной воле.²² Именно этот страх перед возможной министерской оппозицией, который Александр пы­тался, но не сумел скрыть от своих «молодых друзей», всякий раз возникал как призрак, когда в Негласном комитете поднимался во­прос об объединенном министерстве.

В новой редакции Лагарп предоставил министрам лишь совеща­тельный голос и предложил Александру внести свой проект на обсуж­дение Совета,²³ но царь предпочел обсудить его в Негласном коми­тете. Александр передал проект Кочубею для перевода на русский язык. Вместе с тем царь представил ему и обещанное расписание своих занятий. Трудно сказать, намеренно ли Александр не дал своим друзьям точных сведений, но они нашли, что расписание было сделано крайне неудовлетворительно. Кочубей распределил дела, было решено вносить в Совет все материалы Д. П. Трощинского и А. А. Беклешева, т. е. доклады Сената, Синода, апелляции, а также доклады министра коммерции, государственного казначея, военные и морские в той их части, которая касается государственного управле­ния. Что же касается иностранных дел, то в Совете должны были обсуждаться только текущие дела, для секретных же следовало создать особый комитет. Совет должен был заседать не два, а три

раза в неделю.²⁴

21 ноября 1801 г. бумаги «молодых друзей» были рассмотрены.²⁵ Александр энергично протестовал против создания комитета для ре­шения внешнеполитических дел, так как это замедлит их течение. «Его величество не желает понять, что речь идет не о постоянном комитете, а о том, чтобы, когда есть важное дело, сообщить его двум или трем доверенным лицам, обсудить этот вопрос с ними и, как только будет принято решение, покончить с ним... Я не пони­маю, — удивлялся Строганов, — почему это предложение не нра­вится императору». А удивляться тут было нечему — царь не соби­рался ни в малейшей степени ставить свою внешнеполитическую деятельность в зависимость от кого бы то ни было. Кочубей заметил Александру, что министру иностранных дел очень просто злоупотре­бить своим положением и ввести царя в заблуждение. Александр возразил: «То же самое можно сделать и с комитетом». Затем царь выразил сомнение в том, чтобы все доклады читались в Совете, так как это потребует много времени. «Молодые друзья» пытались от­стоять это важное положение, но успеха не имели. Еще большее сопротивление царя вызвало предложение сократить число военных дел, поступающих к монарху и касающихся большей частью мелочей военной службы. Малейшее покушение на его прерогативы как главы военно-морских сил вызывало у Александра решительный протест. «Не было средства, — пометил Строганов,— которое заставило бы его внять этим доводам».

Когда Кочубей прочитал перевод лагарповского проекта указа о внутреннем устройстве Совета, возникла бурная дискуссия. Алек­сандр поделился своими сомнениями относительно того, каким голо­сом, совещательным или решающим, должны обладать в Совете ми­нистры. По мнению «молодых друзей», Лагарп не обратил внимания на то, что речь идет не об административном Совете, в котором министры действительно должны иметь только совещательный голос, а о Совете частном. «Такое неудобство возможно в учреждении, где министры могут соперничать с какой-либо другой властью, когда^ например, будут обсуждаться их права». В России же все обстоит наоборот. «Назначение Совета как раз в том и состоит, чтобы внести единство в государственное управление, высказать свое мнение о де­лах, относительно которых монарх пожелает узнать его, и поэтому просто смешно предоставлять совещательный голос членам учрежде-. ния, которое само по себе является совещательным. Впрочем, союз, которого он так боится, в действительности не существует, нынешнее министерство настолько разобщено, что достойно сожаления, и ничто не позволяет опасаться подобного зла». Строганов заявил Алек­сандру: «Чего более всего следует у нас желать, так это объеди­ненного министерства. Только тогда, когда все министры имеют одни взгляды и стремятся к одной цели, каждый в своей области, может процветать общее дело. Следовательно, речь идет только о том, чтобы выбрать такую цель, которая в действительности более всего подхо­дила бы для нации. Выбор зависит от его величества. Во всяком случае я полагаю, единство — это то, что более всего необходимо». Очевидно, и Строганов, и его коллеги по Комитету отказыва­лись признать за существующим Советом какое-либо государствен­ное зндчение, видя в нем нечто вроде частного собрания, целиком зависимого от воли императора и не способного противопоставить ей собственное мнение. Это было далеко не так. Александр хорошо помнил, как в первые месяцы своего правления он был вынужден сле­довать воле Совета. Не мог он забыть и того противодействия, которое оказал Государственный совет при первой же попытке про­вести в жизнь свою программу по крестьянскому вопросу. Царь до сих пор не решался преодолеть сопротивления советников. Теперь же он мучительно думал, вносить ли в Совет проект о разрешении недво­рянам покупки незаселенных земель. Конечно, осенью 1801 г. Совет уже был не тот, что в первые месяцы после воцарения, но рас­считывать на его полную послушность Александр не мог. Внешне аргументы «молодых друзей» выглядели как будто убедительно, но опасения, которые были высказаны накануне в беседе с Лагарпом, не покидали царя, и он продолжал колебаться. Наконец, Александр согласился и решил, чтобы министры были в одинаковом положении с членами Совета. Он поручил Кочубею составить введение к проекту и согласовать его с «Наказом» Совету 5 апреля 1801 r.^2fi Но, как вскоре выяснилось, согласие царя еще не означало конца его колеба­ний. 25 ноября работа Кочубея была подвергнута обсуждению. Во введении говорилось о том, что Александр, желая улучшить тече­ние дел в Совете, повелел дополнить «Наказ» рядом статей. В них

были воплощены уже одобренные и отредактированные предложе­ния Лагарпа. «Молодые друзья» предложили упомянуть о том, что царь принял решение более часто посещать заседания Совета. Но Александр, не желая связывать себе руки таким публичным заявле­нием, отклонил это предложение. Затем он прочитал членам Комитета новый, более тщательно подготовленный вариант распределения своих занятий с докладчиками и список дел, которые должны обсуж­даться в Совете. Когда же «молодые друзья» осведомились, как скоро все это будет приведено в исполнение, царь ответил: в ближай­шее время намеченные дела станут обсуждаться в Совете, что же касается издания указа о преобразовании этого учреждения, то такой указ будет издан только после того, как он сам проведет некоторое время на заседаниях Совета и убедится в необходимости его ре­формы.²⁷

10 декабря Кочубей сообщил С. Р. Воронцову, что император все еще «намеревается вскоре начать постоянно присутствовать на заседаниях Совета». «Я желал бы, — писал Кочубей, — чтоб он со­гласился также вносить туда многие внешнеполитические дела, но это еще совсем не решено» (АВ. XVIII. 261). На следующий день Александр решился ввести в состав Совета первого из «молодых друзей», управлявшего внешнеполитическими делами Кочубея (АГС, 1. 6), но далее царь пока не пошел. Кочубей уже начал выражать недовольство, что указ о Совете не приведен в исполнение. В конце декабря «молодые друзья» все еще продолжали надеяться, что это скоро произойдет.²⁸ Но Александр так и не появился на заседаниях Совета, и проект преобразования этого учреждения остался без исполнения. Царь решил ограничиться пока паллиативными мерами: не прибегая к помощи Совета, сводить вместе управляющих отдель­ных ведомств и из их споров составлять собственное представление об истинном положении вещей. Прежде всего это коснулось Бекле-шева и Трощинского. Эти два влиятельнейших сановника, по словам Г. Р. Державина, «имевши, так сказать, всю власть в своих руках, оказывали себя по прихотям своим всех выше законов, а как они между собою поссорились и, противоборствуя друг другу, ослабили свою в государе доверенность, то и сбили его с твердого пути, так что он не знал, кому из них верить» (Д. VI. 751). Но Александр нашел выход. Царь доверительно сообщил генерал-адъютанту Е. Ф. Комаровскому, что Беклешев и Трощинский знают толк в госу­дарственных делах, но «между ними есть зависть. Я приметил это по тому, что, когда один из них объясняет какое-либо дело, кажется, нельзя лучше, лишь оное коснется для приведения в исполнение другого, тот совершенно опровергает мнение первого, тоже, кажется, на самых ясных доказательствах. По неопытности моей в делах я находился в большом затруднении и не знал, кому из них отдать справедливость; и я приказал, чтобы по генерал-прокурорским делам они приходили с докладом ко мне оба вместе, и позволю им спорить при себе сколь угодно, а из сего извлекаю для себя пользу».²⁹ Присутствие других членов Совета при этом вовсе не обязательно — так решил царь. С. Р. Воронцов имел все основания сказать: «Я вижу,

М. М. Сафонов

что Совет никогда не станет тем, чем он должен был бы быть» (АВ. X. 163, 165). Вопрос о преобразовании Совета не был разрешен в конце 1801 г., и проблема единства управления вновь оказалась отложенной.

СЕНАТСКИЙ ПРОЕКТ «МОЛОДЫХ ДРУЗЕЙ»

Вопрос о сенатской реформе был возобновлен в Негласном коми­тете три месяца спустя после коронации. Власть Александра значи­тельно окрепла, но она была, однако же, еще не достаточно сильной, чтобы предать указ 5 июня 1801 г. полному забвению. Поэтому приходилось искать такие формы преобразования Сената, которые, ничего не меняя по существу, дали бы возможность царю выпутаться из того щекотливого положения, в котором он оказался, дав публич­ное обещание восстановить его права. Другими словами, сохранить хорошую мину при плохой игре — вот что более всего беспокоило царя. 2 декабря 1801 г. Александр заявил «молодым друзьям», что настало время покончить с этим делом, и предложил на следующем заседании рассмотреть вопрос о правах Сената.³⁰

Отправным пунктом работ «молодых друзей» явился проект П. А. Зубова. Но по мере того как слабели позиции временщика, его сочинение отодвигалось все дальше в сторону. Члены Негласного комитета провели «несколько дискуссий» с Александром о проекте екатерининского фаворита. По всей видимости, это были и первая, и вторая атаки, которые 1 Г сентября «молодые друзья» намечали пред­принять на царя в будущем. Им удалось убедить Александра в том, что проект Зубова принят быть не может, хотя он и содержит идеи, которые'«издавна нравились» императору. Царь наконец согласился с этим и решил избрать компромиссное решение: он поручил П. А. Строганову составить проект, куда бы вошли основные положе­ния доклада Сената, с одной стороны, и проекта Зубова — с другой.

Изучая сочинение фаворита, Строганов набросал на бумаге не­сколько мыслей, в'которых нашли отражение взгляды «молодых дру­зей» на общие задачи преобразования всего государственного устройства. По мнению Строганова, в хорошо организованном пра­вительстве различные власти должны быть отделены друг от друга. Всего таких властей только три: законодательная, судебная и испол­нительная. Законодательная власть должна быть устроена таким об­разом, чтобы в ней участвовала «масса нации», чтобы она была представлена людьми, достойными ее доверия. Законодательную власть следует организовать так, чтобы не была забыта никакая предосторожность и чтобы закон, ею издаваемый, был бы плодом самого зрелого размышления и основательнейшего обсуждения. Су­дебная власть должна быть совершенно независима, максимально предохранена от каких-либо посторонних влияний, предельно сво­бодна в своих суждениях. Исполнительную власть следует, насколько возможно, централизовать. Всякое движение должно исходить из общего центра, который направляет его посредством ответственного

министра. Первый магистрат этой власти должен быть наделен всеми орудиями для того, чтобы быстро и беспрепятственно осуществлять ее. Охранительная власть должна заключаться в самой организации управления, которое уже само по себе не может допустить того, чтобы законодательный корпус издал вредный закон или ответствен­ный министр злоупотребил своей властью. Это единственная охра­нительная власть, которая может существовать в управлении, всякая другая будет лишь иллюзорной. «Законодательная власть требует больше опыта и знаний, чем мы теперь имеем и можем иметь», — отмечал Строганов. Возможно, надо найти средство обеспечить граж­данское существование многочисленному сословию соотечественни­ков, страдающих под ярмом рабства. Может быть, не следует ждать формального объявления их свободными, а обеспечить им граждан­ское существование, которое позволит им принимать участие в зако­нодательстве. Возможно, все это удастся устроить таким образом, что нынешнее поколение увидит благотворные плоды такого учрежде­ния, элементы твердо установленного разделения властей. «Но все еще это только догадка». В настоящий момент «вся власть нахо­дится всецело в руках одного», т. е. монарха. Благодаря различным обстоятельствам часть власти была передана в руки Сената. Он оказался облеченным совершенно несвойственными ему администра­тивными делами, которые по своей сути принадлежали к исполнитель­ной власти. Ревнивый деспот, опасавшийся, что влияние Сената мо­жет стать слишком значительным, создал в лице генерал-прокурора охранительную власть, но она охраняла его права, его деспотическую власть, а вовсе не законы или благосостояние нации. Сенат — един­ственное учреждение в империи, в рамках которого в силу его древ­ности и авторитета можно создать что-либо хорошее. С самого своего основания Сенат лишен каких бы то ни было элементов законодательной власти. Но его можно превратить в высшее судебное учреждение. Для этого необходимо уничтожить зависимость Сената от генерал-прокурора и подчиненной ему канцелярии, которые, сле­дуя воле монарха, стесняют действия сенаторов, ущемляют свободу их суждений. Именно такое преобразование Сената может превра­тить его в уважаемое учреждение, которое заслужит доверие нации и обеспечит гражданскую свободу. Однако есть одно неудобство — Сенат облечен совершенно чуждыми ему административными функ­циями, которые должны принадлежать только исполнительной власти. «Постепенный и плавный ход реформы, мудро намеченный его величеством, — пишет Строганов, — не позволяет думать о том, чтобы внезапно решить этот корпус указанного атрибута». Надо постепенно привести его в упадок, незаметно, под предлогом более правильного распределения дел отделить судебные дела от админи­стративных, обеспечить решению первых независимый ход, вторые же подчинить министрам. Они будут управлять различными отраслями администрации независимо от Сената. Постепенно вся администра­тивная власть перейдет им в руки, и тем самым будет заложено солидное начало разделения властей.³¹ Таковы были исходные пози­ции, с которых Строганов подошел к переработке проекта Зубова.

13*

Принимаясь за работу, Строганов вовсе не горел желанием испол­нить ее: «Если бы не были принуждены предпринять шаги, которые не позволяют оставить все в прежнем положении, было бы лучше вообще ничего не делать и дождаться, когда обстоятельства сами приведут к улучшениям», но «приходится восстанавливать древнее учреждение, порочное в самом принципе, из плохих материалов и делать вид, что согласен с ошибочными принципами императора».³² Строганов стремился не связывать руки царю по административной части, чтобы в будущем «молодые друзья» могли произвести необ­ходимые преобразования государственного устройства. В то же время он намеревался уже сейчас устроить судебную власть надлежащим образом, освободить Сенат от опеки генерал-прокурора и подчинен­ной ему канцелярии. Решение этой задачи Строганов нашел в том, чтобы извлечь из доклада все, что не противоречило поставленной цели, а из проекта Зубова взять только деление на главы и статьи, а также принцип нового разделения дел по департаментам.³³ Основу строгановского проекта составил и доклад Сената вместе со статьями Г. Р. Державина и А. Р. Воронцова, и извлечения из проекта Зубова, которые полностью укладывались в рамки сенатского доклада.³ В об­щей форме Строганов провозгласил новое распределение дел по де­партаментам, отделил административные дела от судебных. От себя он ввел только два новшества: заменил единогласие в общем собра­нии большинством голосов и добавил, что сенатор не может быть отрешен от должности без суда Сената. Строганов полностью отбро­сил из проекта Зубова разделение властей в рамках Сената, выборы сенаторов и избрание в губерниях чиновников, которых герольдия будет назначать на государственные должности, сберегательную думу прокуроров, высший совестной суд, институт присяжных стряп­чих. Как и сочинение Зубова, проект Строганова был разделен на главы и статьи. Но эта чисто формальная уступка екатерининскому фавориту, конечно, не могла компенсировать всего, что было отверг­нуто в его проекте по существу. Очевидно, это хорошо сознавал Строганов. Он 1:ильно опасался, что царь не пожелает отказаться от зубовских предложений.³⁶ Поэтому Строганов, подобно тому как он делал в мае, набросал тактический план очередной атаки на импера­тора.³⁷ Опасения оказались ненапрасными, но чуть преувеличенными. 9 декабря 1801 г. на заседании Негласного комитета Строганов от имени «молодых друзей» представил свой проект Александру. В от­личие от довольно энергичных заседаний августа и сентября обсужде­ние прошло крайне вяло. Вначале Строганов вкратце обрисовал весь ход сенатской реформы, очертил принципы, которых придержи­вались члены Комитета при подготовке проекта, и после этого прочи­тал его текст. Строганов счел необходимым пояснить, что «молодые друзья» советуют отложить два предложения Зубова, а именно учреждение присяжных стряпчих и выборы сенаторов и чиновников, до того времени, когда можно будет лучше связать эти меры с общим устройством государства. Александр стал возражать против такой совсем уж ретроградной позиции. Он заявил, что ввести подобный институт было бы совсем нетрудно, тем более что в действительности он

уже давно существует, только стряпчие являются поверенными част­ных лиц, а не государства. Но Строганов продолжал отстаивать свою точку зрения. Его главный аргумент, как во всех других вопро­сах, касающихся каких-либо нововведений, состоял в том, что еще не настало время реформ. Хотя этот институт хорош сам по себе, но его следует ввести тогда, когда будет реорганизована вся судебная система. Поскольку же частные стряпчие уже существуют и с успехом выполняют свою роль, то следует все оставить по-старому. Если же вводить их как государственный институт, то сразу же начнут воз­никать злоупотребления и проблемы, где взять подходящих людей и т. д. Царь возразил, что «это был хороший способ составлять списки герольдии, которые до сего времени были так плохи». «Моло­дые друзья» стали опровергать его точно таким же образом, как они только что сделали в отношении присяжных стряпчих. Кроме того, они заявили, что сама система выборов у нас не давала предпочте­ния тем, кто его более всего заслуживал. Александр остался при своем мнении. В целом же царь отнесся к проекту довольно равно­душно. Да и «молодые друзья» вовсе не настаивали на проведении его в жизнь. Резюмируя обсуждение, Строганов отметил, что если император так сильно придерживается принципов Зубова, то предло­женный проект включает суть зубовского проекта и согласовывает его с принципами сенатского доклада, уважить которые необходимо. Если же император не придерживается зубовских принципов, то лучше всего дать простой указ, в котором были бы подтверждены прежние привилегии Сената, возложив на него обязанность предста­вить регламент, упрощающий течение дел.³⁸ Тогда царь решил сам подготовить проект указа. 30 декабря он, еще раз перечитав строга­новский проект, одобрил принцип отделения административных дел от судебных, но считал необходимым точно установить распределение дел по департаментам и предложил изъять из компетенции Сената дела военные и касающиеся народного просвещения, подчинив их министрам. «Молодые друзья» согласились. Тогда Александр прочи­тал проект, который, он специально составил на этот случай. (Текст не обнаружен). В проекте административные дела разделялись между двумя департаментами, в то время как дела судебные состав­ляли компетенцию остальных четырех. Н. Н. Новосильцев нашел та­кое решение половинчатым и еще раз попытался убедить царя, что достаточно подтвердить прежние привилегии Сената, точно уста­новить сенатскую процедуру и добавить к этому четкое определение прав генерал-прокурора. Затем Новосильцев огласил проект соот­ветствующего указа.³⁹ Однако Александр нашел, что указ, содержа­щий подтверждение списка ранее изданных указов, трактующих о привилегиях Сената, имел бы гораздо более пышности, нежели такой указ, который излагал бы те же самые права в качестве обязан­ностей и в виде корпуса простых статей. Царь пояснил, что указ, обличенный в такую скромную форму, будет не так сильно шоки­ровать противников реформы Сената, которые не хотели, чтобы это учреждение имело «слишком большую власть». Более всего царь дорожил новым распределением дел по департаментам. Тогда Стро-

ганов предложил компромиссное решение: отбросить все статьи, которые не касаются устройства департаментов и их компетенции, в преамбуле подтвердить прежние указы, а затем перейти сразу же к новому разделению дел. В итоге Александр приказал Новосильцеву подготовить два соответствующих проекта указа.⁴⁰ 3 января 1802 г. Новосильцев представил их. В первом, где подтверждались прежние привилегии Сената, очень мало говорилось о его обязанностях. Во втором, более полном, проекте уделялось много внимания мотивам, которые побудили императора даровать Сенату предоставляемые ему права. В самом же конце содержалось увещевание, чтобы он сам со­хранял эти права и требовал от подчиненных мест повиновения согласно законам.⁴¹ Кочубей предложил переместить это увещевание из преамбулы в заключение проекта, чтобы тем самым уменьшить пышность, которая теперь уже казалась царю неуместной. Было решено снять разделение на главы и ввести единую нумерацию ста­тей. Но и этого показалось царю слишком много, и тогда он предло­жил ослабить торжественность выражений, которые были употреб­лены в отношении Сената.⁴² 6 января 1802 г. проект, составленный согласно замечаниям императора, был прочитан и одобрен. (Текст не обнаружен). Члены Комитета продолжали уточнять распределение дел по департаментам.⁴³ Александр предложил заняться новыми пра­вилами назначения на государственные должности и прочитал проект П. А. Зубова — Г. Р. Державина. В нем предусматривалась двух­ступенчатая система выборов сенаторов: помещики каждого округа должны были выбирать из лиц 8-ми классов выборщиков, а те в свою очередь избирать кандидатов из четырехклассных персон и представ­лять царю, который назначал бы сенаторов из общего списка избран­ных кандидатов.⁴⁴

Члены Негласного комитета, естественно, встретили проект в штыки. Теперь, когда зубовские идеи, казалось, были уже оконча­тельно похоронены, возвращаться к проекту екатерининского фаво­рита представлялось совершенно излишним. Впрочем, опровергнуть его идеи членам Комитета было не так уж трудно, хотя их аргумента­ция оказалась совершенно неубедительной. Они заявили Александру, что жители губерний плохо знают лиц первых четырех классов и поэтому не могут избрать их с полным знанием дела. Кроме того, в настоящих обстоятельствах правительство всегда направляет вы­боры, а тем более если речь пойдет об избрании сенаторов. Но главное, и «молодые друзья» откровенно заявили об этом, состояло в том, что им казалось преждевременным даже думать о таких ве­щах. Как ни были слабы доводы членов Негласного комитета, они вполне убедили царя.⁴⁵ Уход с политической сцены Зубова был уже фактически предрешен, а вместе с ним судьбу екатерининского фаво­рита должны были разделить и его проекты.

УДАЛЕНИЕ П. А. ЗУБОВА

Еще во второй половине октября, когда Александр возвратился в Петербург после коронации, 21 и 30 числа он встретился с Лагарпом (КФЖ. 1801. II. 474, 486) и обсудил с ним вопрос, как поступить

с заговорщиками. Бывший наставник советовал предать их суду или по крайней мере удалить из столицы (С. I. 331—333). Царь нашел, «что это совершенно невозможно при теперешнем настроении умов, волнуемых слухами о реформах, и ввиду сильной аристократической партии, привыкшей к дворцовым катастрофам и опирающейся на гвардию».⁴⁶ Тем не менее Александр уже давно, с величайшей осто­рожностью продумывая каждый свой шаг, шел по пути удаления от дел участников заговора. «Притязания Зубова, желавшего также властвовать, и постоянные жалобы императрицы-матери, которая со времени смерти своего супруга постоянно отказывалась его видеть... вскоре поспешествовали его удалению, и император, очень доволь­ный, что может сослаться на свою родительницу, приказал намекнуть ему вскоре после своей коронации, чтоб он попросил отпуск за гра­ницу...».⁴⁷ Как бы предчувствуя близкое падение своего патрона, бывший секретарь фаворита Ф. А. Альтести 20 ноября 1801 г. на­всегда покинул Россию,⁴⁸ а через месяц с небольшим, 24 декабря, и сам П. А. Зубов представил царю долгожданное прошение. Времен­щик без дела горько посетовал на «бесполезность настоящего служе­ния» своего царю и попросил разрешения на путешествие в чужие края.⁴⁹ Александр не замедлил согласиться — короткий и сухой ре­скрипт на имя Зубова был подписан в тот же день.⁵⁰ 28 декабря В. П. Кочубей с радостью сообщил об этом событии С. Р. Воронцову. Он добавил, что весной то же самое предпримет и В. А. Зубов. «Обстоятельства делают эти отставки действительно полезными, — торжествовал «молодой друг» царя, — все, я надеюсь, войдет в свою колею, покрыв вуалью прошлое» (АВ. XVIII. 263). Но дела пошли не так гладко, как хотелось «молодым друзьям».

В конце декабря по городу поползли слухи о том, что Зубовы готовят дворцовый переворот в пользу Марии Федоровны. П. А. Стро­ганов записал их, чтобы передать царю. Подозрение «молодых дру­зей» вызывали огромные, значительно превышаемое состояние Зубо­вых суммы, которые они занимали для якобы готовившейся поездки за границу. Когда в казне Семеновского полка, совершившего двор­цовый переворот 11 марта 1801 г., оказался недостаток, П. А. Зубов подарил 25 тыс. руб. командиру полка генералу Л. И. Депрерадо-вичу, который часто бывал у Зубовых и открыто выражал недоволь­ство Александром. Поэтому поступок П. А. Зубова приобрел в гла­зах Строганова политическую окраску. Не менее подозрительным казался приезд в Петербург и долгое пребывание в доме Зубовых московского обер-полицмейстера П. Н. Каверина, преданного зубов­скому семейству. Опасение вызывало сближение П. А. Зубова с.Н. П. Паниным, который «был всегда интриган великий». Петер­бургский военный губернатор также сообщил о сближении П. А. Зу­бова с Н. П. Паниным, со стороны которого Александр всегда ожидал заговора (МЧ. I. 244). Но наибольшее опасение «молодых друзей» вызвало сближение Зубовых с Куракиными, тесно связанными с Ма­рией Федоровной. Ее продолжительная беседа наедине с каким-то доверенным лицом Зубовых (имя его осталось неизвестным) связы­валась Строгановым с видами вдовы Павла на престол. «Наконец,

оканчивают тем, — записал Строганов, — что хотят перемену сде­лать в пользу вдовствующей императрицы и установить регенцию, в которой она начальствовала. Утверждают, что она от этого не прочь!». Этот же слух был подтвержден В. А. Зубовым в беседе с неким Валицким, передавшим содержание разговора А. А. Чарто-рыйскому. В. А. Зубов сообщил о готовившемся обеде, на котором должно присутствовать «много горячих голов», от чего может про­изойти «много неосторожного». На вопрос Валицкого, «чтоб это могло быть», В. А. Зубов ответил: «Хотят дать власть вдовствующей императрице. Все старики к ней расположены и ее в том подкреп­ляют. Большая часть в Совете для нее, так что, ежели б она имела смелость послать министрам (sic. — М. С.), в коем объявила, что она берет власть всю, в эту минуту покорились». Строганов записал, что В. А. Зубов «государю тоже старался дать чув(ствовать), что вдов<ствующая> поддается на просьбы стариков, которые уверяют о неопасности гос<ударыни> и о дурном состоянии правительства». И действительно, 1 января 1802 г. у императрицы состоялось тайное совещание, участники которого остались неизвестны. «Стараются, как могут, — писал Строганов, — заставить импер(атрицу) пове­рить, что государство в опасности и чтоб она пришла ему на по­мощь». В беседе с Валицким В. А. Зубов отметил, что его брат Платон «несколько раз предупреждал» Александра о грозящей опас­ности, «но он не хотел внять». Предстоящий отъезд Зубовых за границу В. А. Зубов объяснил нежеланием «быть свидетелем неприят­ных происшествий». При этом он всячески старался дать почув­ствовать царю, что «Зубовы боятся, что они не пользуются той доверенностью, которую ожидали, не имеют случая видеть государя и его во многих случаях остерегать».⁵¹

Трудно судить о том, насколько реальна была опасность нового дворцового переворота в пользу Марии Федоровны и как далеко простирались замыслы Зубовых в связи с этим. Однако несомненно строгановские записи зафиксировали недовольство части Совета и екатерининской знати робкими попытками Александра идти по пути реформ. Естественно, царь не мог не считаться с этими настрое­ниями и как всегда отступал в нерешительности. Вместе с тем стремление Зубовых использовать угрозу нового дворцового перево­рота (возможно, весьма ими преувеличиваемую), чтобы укрепить свое положение при дворе, уже само по себе свидетельствовало о том, что время их преобладающего влияния давно миновало. Тщетные же попытки увеличить свой кредит в глазах Александра, облачившись в тогу защитников престола, отражали и бессилие вче­рашних заговорщиков в борьбе за ограничение власти царя.

4 января 1802 г. П. А. Зубов последний раз появился в Государ­ственном совете. 17 января он получил заграничный паспорт⁵² и покинул Россию. 25 декабря Державин был отправлен в длительную командировку в Калугу (Д. VI. 131; VIII. 784—786). За Зубовыми и Н. П. Паниным устанавливался негласный надзор, причем настолько бесцеремонный, что он вызвал объяснение между В. А. Зубовым и Александром во время аудиенции, которой ему удалось добиться

у царя.⁵³ В. А. Зубов, видимо, сумел оправдаться и стал искать примирения с властью. Что же касается П. А. Зубова, то, путешествуя за границей, он через своего брата продолжал присылать царю какие-то сочинения. Его проект преобразования военных училищ даже обсуждался в правительственных верхах (ПСЗ. I. 20975, 21675). В. А. Зубов пытался вернуть брата Платона в столицу, но Мария Федоровна не желала его видеть (РИО. LXX. 496). Когда же он возвратился в Россию в 1803 г., то жил большей частью в своих поместьях, лишь время от времени появляясь при дворе, где никогда более не играл той значительной роли, которая выпала на его долю в первые месяцы после воцарения Александра. Воспоминания о ней быстро стерлись в памяти современников.⁵⁵

«В первое время царствования император Александр находился в ложном, крайне затруднительном и тяжелом положении рядом с убийцами своего отца. В течение нескольких месяцев он чувство­вал себя как бы в их власти, не решаясь действовать во всем вполне самостоятельно» (Ц. 281). С удалением П. А. Зубова царь ощутил, что руки его стали свободными, и занялся устройством го­сударственного управления.

¹ Эйдельман Н. Я. Записки Бенигсена // Встречи с книгой. М., 1979. С. 305—306.

² Предтеченский А. В. Очерки. С. 147.

³ В декабре 1801 г. Мордвинов представил царю «Проект Трудопоощритель-ного банка», а летом 1802 г. — «Мнение о вызове иностранцев» (AM. III. 147— 148, 178—193), написанное по поводу представления в Совет Л. Л. Бенигсена о разрешении жителям Прибалтики принимать выходцев из Пруссии и Австрии (АГС. 1. 864).

⁴ Conference du 4 Novembre 1801 //Граф Строганов. С. 102—104.

⁵ Conference du 11 Novembre 1801 //Там же. С. 105—107. — Подготовитель­ные материалы к проекту Новосильцева см.: Архив Л ОНИ СССР, ф. 176, оп. 1, № 114, л. 1—2 об.

⁶ Conference du 18 Novembre 1801 //Там же. С. 108-115.

⁷ Conference du 25 Novembre 1801 //Там же. С. 125—128.

⁸ Seance 2 Decembre 1801 //Там же. С. 131 — 135.

⁹ Conference du 25 Novembre 1801. С. 128; Seance 2 Decembre 1801. С. 134—135.

¹⁰ Куприянова Н. В. К вопросу о дворянском землевладении в законода­тельстве XVIII в.//Вести. МГУ. Сер. 8. История. 1983. № 1. С. 57-68.

¹¹ Resultat d'une conversation avec 1'Empereur, le 23 Avril 1801 //Граф Стро­ганов. С. 8.,"ii

¹² Plane general du travail avec I'Empereur pour la reforme // Там же. С. 11. ^l:) Note sur le travail journalier de I'Empereur // Там же. С. 37—38.

¹⁴ Чечулин Н. Д. Кочубей В. П.//РБС. Кнаппе—Кюхельбекер. СПб., 1903. С. 370—371.

¹⁵ Conference du I" Juillet 1801 // Граф Строганов. С. 66—67.

¹⁶ Conference du 10 Juillet 1801 // Там же. С. 68—69, 71.

¹⁷ Conference du 15 Juillet 1801 //Там же. С. 72.

¹⁸ Conference du 26 Aout 1801 //Там же. С. 96—97.

¹⁹ Conference du 18 Novembre 1801. С. 115—118.

²⁰ Conference du 21 Novembre 1801 // Граф Строганов. С. 122.

²¹ Idees sur 1'organisation du Conseil d'Etat, qui avail ete provoquees par S. M. I'Empereur. Projet d'oukase // ЦГАОР СССР, ф. 728, № 539, ч. 1, л. 121 об.— 123. — На рукописи помета: «1801. S. P.-bourg. Decembre sans date fixe». Указание на декабрь ошибочно, проект был готов уже в ноябре 1801 г. (Conference du 21 Novembre 1801. С. 122).

²² Conference du 21 Novembre 1801. С. 122.

²³ Sur la tractation des affaires dans le Conseil (1801) //ЦГАОР СССР ф. 728, № 539, ч. 1, л. 90—91 об.

²⁴ В. П. Кочубей — П. А. Строганову, б. д. // Граф Строганов. С. 298—300. — В публикации это письмо ошибочно датировано 1802 г

²⁵ ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 14, л. 46—47 об.

²⁶ Conference du 21 Novembre 1801. С. 120—123.

²⁷ Seance du 25 Novembre 1801 //Граф Строганов. С. 129—130.

²⁸ Seance du 23 Decembre 1801 //Там же. С. 145.

²⁹ Записки графа Е. Ф. Комаровского // РА. 1867. Стб. 562.

³⁰ Seance du 2 Decembre 1801. С. 136.

³¹ ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 13, л. 25—39; Предтеченский А. В. Очерки. С. 101 — 102.

³² ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 17, л. 73.

³³ Plan de la confection de la charte de droit // ЦГАДА, ф. 1278, on. 1, № 13, л. 50.

³⁴ Среди подготовительных материалов к проекту (ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 13, л. 52—61, 71—72 об.; № 17, л. 62—72) сохранился черновик (там же, № 17, л. 75—80 об.), против отдельных статей которого Строганов проставил буквы «Д», «3», «Т», т. е. сенатский доклад, проект Зубова и составленные Д. П. Трощин-ским 6 дополнительных статей к сенатскому докладу.

³⁵ Реформа Сената // Граф Строганов. С. 301—313.

^Jb Principes d'apres les quels doit etre redige la charte du Senat // ЦГАДА ф. 1278, on. 1, № 13, л. 47.

³⁷ Note sur les principes de la discussion de 1'affaire du Senat. Declembre] 1801 // Там же, л. 81—84 об.

³⁸ Seance du 9 Decembre 1801 //Граф Строганов С 137—143

³⁹ Архив ЛОИИ СССР, ф. 176, оп. 1, № 94, л. 1—2; ОР ГПБ, ф. 526, № 3, л. 1 — 3 об.; ф. 859, к. 36, № 7, л. 63—63 об.

⁴⁰ Seance du 30 Decembre 1801 // Граф Строганов. С. 152—155.

⁴¹ Архив ЛОИИ СССР, ф. 176, оп. 1, №112, л. 1 — 1 об.; №94, л. 3—4 об.

⁴² Seance du 3 Janvier 1802//Граф Строганов. С. 161.

⁴³ ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 13, л. 60—61 об., 93—98 об 99—101- Архив ЛОИИ СССР, ф. 176, оп. 1, № 112, л. 2—16.

⁴⁴ ЦГИА СССР, ф. 1167, оп. XVI, л. 3—4.

⁴⁵ Seance du 6 Janvier 1802//Граф Строганов. С. 163—164.

⁴⁶ Цнт. по: Сухомлинов М. И. Лагарп. С. 121.

Безымянная записка об интригах графа Палена по воцарении императора Александра I // РО ГПБ, ф. 859, к. 23, № 1, л. 60—61.

Лобанов-Ростовский А. Д. Ф. А. Альтести // Русская родословная книга. СПб. 1895. С. 15.

⁴⁹ П. А. Зубов — Александру I, 24 декабря 1801 г.//РО ГПБ, ф. 859, к. 2, № 17, л. 16.

⁵⁰ Александр I — П. А. Зубову, 24 декабря 1801 г. //Там же, л. 17.

⁵¹ ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 17, л. 52—61.

⁵² ЦГИА СССР, ф. 1146, оп. 1, № 23, л. 9; ф. 992, оп. 1, № 581, л. 4 об.

⁵³ Seance du 27 Janvier 1802// Граф Строганов. С. 172.

⁵⁴ П. А. Зубов — В. А. Зубову, 12 июля 1802 г. // ОР ГПБ, ф. 899, к. 2, № 17, л. 5. — П. А. Зубов упомянул «два пакета к государю».

⁵⁵ Но даже в опале П. А. Зубов казался опасным Александру. Ольри, ссылаясь на «хороший источник», писал, что «пресловутый князь Платон Зубов поселился в одном из своих курляндских имений», почти у самой границы, чтобы «иметь руки развязанными». Там он вел «обширную переписку», многочисленные сторон­ники «тайно разжигали его честолюбие». Недалеко от Зубова жил в опале П. А. Па­лен. «Несмотря на некоторые несогласия, общие интересы объединят их всех, если к тому представится случай. Этого-то объединения и должен последовательно и энергично добиваться князь Платон». По словам дипломата, «партия» Зубова отличалась своей ненавистью к Александру и не боялась «открыто называть его человеком ничтожным, неблагодарным и бесхарактерным» (Ольри. 16).

Глава 6