От правящего класса до мирового правительства 2 страница

Практически полезной будет лишь та социальная теория, которая вместо «политических организаций», создаваемых правящими классами, начнет наконец изучать сами правящие классы:

Читатель. Отлично, я весь в предвкушении! Надеюсь, Моска хоть что-нибудь рассказал о правящем классе, к которому сам принадлежал? Целых три знакомых премьер-министра — было у кого разузнать подробности!

Теоретик. У меня создается впечатление, что Вы нарочно иронизируете, Прочитав уже не одну сотню страниц нашей книги, нельзя быть настолько наивным. Три знакомых премьер-министра — это прежде всего признак умении держать язык за зубами, необходимейшего из умений человека Власти. Моска написал тысячи страниц о самых разных правящих классах, начиная с древних евреев и заканчивая «российской буржуазией»^{453 454}, но ни словом не обмолвился о конкретных людях, составлявших, к примеру, правящий класс Италии;

Практик. Что характерно, не один он такой. Более того, практически все так называемые «воспоминания» о крупных политиках на самом деле являются пересказом легенд и сплетен. Реальные участники важных политических событий рассказывают о чем угодно, только нс о них.

Теоретик. Моска описывает правящее меньшинство как теоретический объект, основные особенности которого одинаковы во все времена и у всех народов (что позволяет избегать излишней конкретики). В качестве источника власти, позволяющего меньшинству навязывать свою волю большинству, он выделяет ор ган и зов а 11 н ость²;

«В действительности суверенная власть организованного меньшинства над неорганизованным большинством неизбежна. Власть всякого меньшинства непреодолима для любого представителя большинства, который противостоит тотальности организованного меньшинства, В то же время меньшинство организованно именно потому, что оно меньшинство. Сто человек, действуя согласованно, с общим пониманием дела, победят тысячу несогласных друг с другом людей, которые общаются только один на один» [Моека, 1994(1). с. 189],

Но почему меньшинство (сотня людей) может организоваться, а большинство {тысяча, не говоря уже о миллионах) — нет? Мо-ска вплотную подходит к еще одному открытию:

«...можно согласиться с тем, что в борьбе между двумя обществами (caster's paribus) должно побеждать то, в котором его представители в целом будут обладать более сильным нравственным чувством и, следовательно, будут более едиными, проявят большее взаимное доверие, окажутся более способными на самопожертвование'. Но это исключение не спасает, а, напротив, ведет к разрушению всей эволюционистской концепции, ибо, если в некотором обществе общий уровень нравственности оказывается выше, то вовсе не оттого, что выживают наиболее приспособленные. Более высокий уровень общественной морали невозможно объяснить ничем, кроме хорошей организации самого общества, которая складывается исторически» ]Моска, 1995(2), с. 135].

Для поддержания высокого уровня организации требуется соответствующий «уровень нравственности» (способности подчинять и подчиняться), присутствующий далеко не у каждого индивида. Меньшинство правит не только потому, что меньшему числу людей легче организоваться (пока миллион человек договорятся между собой, вечность кончится); оно правит еще и потому, что составляющие его люди умеют организовываться. Однако, сформулировав эту мысль практически в явном виде, Моек а останавливается^{455 456} и по вора-чивает назад, к более традиционным критериям членства в «правящем классе» (таким, как военная доблесть, богатство, место в религиозной или бюрократической иерархии и конечно же знатность происхождения). Тем самым он успешно обосновывает малую численность правящего класса (герои и богачи всегда наперечет), а вместе с ней и центральный пункт своей теории: правит всегда меньшинство, а следовательно, рационально мыслящий человек не должен воспринимать его правление как нечто несправедливое.

В то же время правдивое раскрытие причины, помогающей меньшинству оставаться у власти (лучшая организованность), совсем не в интересах этого меньшинства: того и гляди, подданные сами захотят организоваться. Поэтому правящий класс и вырабатывает идеологию, ложную, но убедительную легенду, оправдывающую его пребывание у власти:

«...политический класс никогда нс утверждает свою власть только в виде фактического господства, а пытается придать ей моральную, а также юридическую санкцию, представив ее как неизбежное следствие из учений и верований, общепризнанных и общепринятых в руководимом им обществе... Эта юридическая и моральная база, на которую в любом обществе опирается господство политического класса, и является тем, что в одной работе мы называли политической формулой» [Моска, 1995(1), с, 138].

Сам Моска скептически относился к таким формулам, полагая, что они служат исключительно для успокоения масс, но не должны приниматься за чистую монету самими представителями правящего класса:

а, „Это заметил Спенсер, который писал, что божественное право

короля было великим суеверием ушедших веков и что божественное право ассамблей, избираемых посредством народных выборов, великое суеверие нашего века»\Моска, 1995(1). с. 139].

Итак, во все времена и у всех народов правит меньшинство, умеющее выступать единым фронтом и объясняющее свое господство с помощью популярной в массах идеологии⁴⁵⁷. Но это явно не одно и то же меньшинство⁴⁵⁸, в каждой стране и в каждой эпохе мы встречаем свой собственный правящий класс. На протяжении большей части человеческой истории таким классом была аристократия (знать, феодалы):

«...под феодальным государством мы понимаем такой тип политической организации, при котором все управленческие, а также экономические, судебно-административные и военные функции в обществе исполняются одновременно одними и теми же индивидами...» [Моска, 1995(1). с. 142-143].

Однако Моска развивает свою теорию не ради «открытия», что при феодализме правят феодалы. Изучение правящего класса приобретает смысл тогда, и только тогда, когда этот класс отделяется от государственного устройства^{459 460 461}, когда на смену феодальной приходит бюрократическая организация общества:

«Главная характерная особенность данного типа социальной организации состоит в том, что повсюду, где бы она ни имелась, центральные власти с помощью налогов изымали значительную часть социального продукта, которая в первую очередь служила поддержанию военной организации, а потом шла на удовлетворение запросов более или менее многочисленных гражданских служб. Поэтому общество оказывается тем более бюрократическим, чем больше в нем существует функционеров — чиновников, занятых исполнением публичных, то есть государственных, функций и живущих благодаря жалованью от центрального правительства или от местных властей» [Моска, 1995(I), с. 143].

В бюрократическом обществе ответ на вопрос «кто правит?» далеко не столь очевиден, как в феодальном; именно здесь и обнаруживаются неожиданные различия между двумя республиками (США и Францией) и сходства между монархией и республикой (Италией и Францией). Формальное государственное устройство перестает быть надежным критерием для оценки государственной политики, и исследователю приходится идти дальше, разыскивая в каждом государстве его правящий класс.

Но коль скоро этот правящий класс сам пожелал спрятаться за «государственной машиной», как может увидеть ето исследователь, не допущенный в узкий круг посвященных (в свой собственный класс исследователь может быть допущен, но исследовать-то нужно правящие классы соседних государств)?! Да точно так же, как и сами эти посвященные, отвечает нам Моска; правящий класс не десантируется на Землю в полном составе, а формируется постепенно, привлекая в свои ряды все новых и новых сторонников'. На этапе своего формирования каждый новый правящий класс обязательно будет открыто заявлять о себе, и притом делать это достаточно откровенно:

«Однако это не означает, что любые политические формулы есть не что иное, как вульгарные шарлатанства, нарочно задуманные для того, чтобы незаслуженно пользоваться повиновением масс, и очень ошибется тот, кто станет рассматривать их именно так. Правда состоит в том, что они отвечают действительной потребности человека, связанной с его социальной природой: управлять л чувствовать себя управляемым не только под действием материальной и интеллектуальной силы, но также благодаря действию морального принципа» [Моска, 1995(1), с. 138-139). ⁴⁵⁸

Политические формулы создаются не только для обольщения широких масс, но и для консолидации (будущего) правящего класса вокруг его основателей. Б 7-й главе «Правящего класса» (с симптоматичным названием «Церкви, партии и секты») Моска приводит многочисленные примеры властных группировок, возникших вокруг религиозных или политических учений (начиная, разумеется, с ислама и заканчивая «вечным революционером» Мадзини), Все они в своем развитии прошли три этапа («три периода, через которые проходит жизнь всякого великого реформатора») — разработка учения (оно же — политическая формула), проповедь учения и (в случае успеха проповеди) формирование «руководящего ядра» будущей властной группировки. После этого начинается собственно политическая борьба — группировка должна обрасти «вторым слоем» правящего класса;

«...[без которого! не была бы возможна никакая организация, потому что одного лишь первого слоя явно недостаточно для того, чтобы мобилизовывать массы и управлять ими» [Моска, цит. по; Рахит up, 2001. с. 281

В отношении этого «второго слоя» допустимы (и более того, единственно возможны) самые грубые приемы идеологического манипулирования:

«.Отсюда следует, что верующие всегда должны быть " народом'‘лучшими людьми" или "прогрессивными личностями" выступающими как авангард подлинного прогресса. Гак, христианин должен с удовлетворением думать о том, что все нехристиане будут прокляты... Социалист-радикал должен быть убежден, что все, не разделяющие его взгляды, либо эгоистичные, испорченные деньгами буржуа, либо невежественные холопы-простофили» [Моска, 1994(2), с. 105].

«Все партии, все культы взяли за правило утверждать, что, сражаясь в рядах партии, человек велик, а все прочие — дураки или мошенники» [Моска, 1994(2), с. 115}.

Когда этот «второй слой» сформирован, можно переходить к прямому насилию:

«Быстрое распространение самого христианства, приписываемое км чуду, не идет в сравнение с еще более быстрым распространением ислама. Христианство распространялось на территории Римской империи в течение трех столетий. Ислам б течение только 80 лет — от Самарканда до Пиренеев. Правда, христианство действовало лишь проповедью и убеждением. Другие проявляли явную склонность к ятагану» {Мо-ска, 1994(2), с. 113}.

А что же потом, когда сопротивление противников подавлено» и властная группировка становится правящим классом? Да то же самое, что мы уже не раз читали у Ибн Хальдуна и Макиавелли:

«Правящий класс, который может позволять себе от имени суверена делать все, что ему вздумается, претерпевает самую настоящую моральную деградацию. Такая деградация свойственна тем людям, действия которых не сдерживают никакие узы и никакой контроль, налагаемые обычно мнениями и совестью других людей. Ответственность подчиненных в конце концов пропадает из-за безответственности и всевластия одного человека или небольшой группы, вставшей во главе всех функционеров, того или тех, чь£ имя — царь, султан или Комитет общественного спасения, и на всю политическую машину постепенно распространяются те же пороки, какие абсолютизм породил у высших лиц» [Моска, 1993(2), с. 140}.

История формирования правящего класса и его политической формулы позволяет понять, что же он в действительности собой представляет и как будет вести себя в меняющихся политических обстоятельствах, Моска особо отмечает важность «второго слоя» правящего класса, tie допущенного до личных контактов с руководящим ядром, и потому вынужденного принимать решения исходя из воспринятой им идеологии:

«В конечном счете именно от уровня морали, интеллигентности и активности этого второго слоя зависит состояние всего политического организма... интеллектуальные и моральные недостатки этого второго слоя оказываются намного более опасной и трудноизлечимой угрозой для политического организма, чем та, которая возникает в тех случаях, когда те же самые недостатки проявляются у нескольких десятков людей, держащих в руках рычаги от механизмов государственной машины» [Мааса, цит. по: Рахшмир, 2001, с. 28}.

В результате сам «первый слой» оказывается заложником своей политической формулы в том виде, в котором она оказывается воспринята «вторым слоем». Резкие повороты руля «государственной машины», противоречащие привычкам «второго слоя», будут в лучшем случае саботироваться, а в худшем — приведут к революции внутри самого правящего класса. Именно эта инерционность правящих классов делает полезным знание их происхождения и политических формул.

Как видите, Моска не просто открыл существование правящих классов, но и обнаружил их существенную особенность, невидимую (в силу неразвитости самого предмета наблюдения) для его предшественников. Для Макиавелли проблемы противодействия «второго слоя» резкой смене курса, диктуемой политической необходимостью, еще не существовало, его «доблесть» гарантировала единство правящего класса в любых условиях. Правящий класс Моски⁴⁶², опирающийся на идеологизированный «второй слой», оказался менее свободен в своих действиях, а следовательно, менее долговечен. Удержание вечной власти в одних и тех же руках представлялось Моске несбыточной мечтой; будущее человечества он видел в тех же мрачных тонах, что и его прошлое;

«Вечно готовые на поиски того, что они считают благом, люди всегда находят предлог убивать и преследовать друг друга. Некогда они убивали и преследовали из-за трактовки догмы или отрывка из Библии. Затем убивали и преследовали во имя Царства свободы, равенства и братства. Сейчас они убивают и преследуют, дружески мучают друг друга во славу других вероучений. Завтра, возможно, они станут убивать и мучить друг друга с целью уничтожить последние следы жестокости и несправедливости на земле!» [Моска, 1994(2), с. 116].

Читатель. Хотел было спросить, применял ли Моска свою теорию на практике, но после такого заключения даже и не знаю... Зачем создавать теорию, которая не оставляет никакой надежды?

Теоретик. Моска ответил бы вам, что задачей ученого является видеть мир таким, каков он есть, а не таким, каким его хочет видеть жаждущая подчиняться толпа. Если беспристрастный исторический анализ показывает, что во все времена и у всех народов правящие классы формируются одним и тем же способом, а потому неспособны к дальнейшим изменениям, то следует честно признать этот неприятный факт и действовать дальше с учетом его существования.

Одной из практических рекомендацией* вытекающих из этого вывода, станет отношение к такому правящему классу как к еще одному инструменту (подобному государственной машине), который нужно менять, когда он приходит в негодность. Другим способом контроля над «широким» правящим классом может быть воспитание его «второго слоя» в духе беспрекословного повиновения любым решениям «первого слоя» (догмат о непогрешимости партии)¹. Но такого рода рекомендации могут быть адресованы только узкому кругу лиц, свободных от идеологических предрассудков собственного правящего класса, только его «первому слою»; а потому было бы странно искать подобные рассуждения в книгах для широкой публики. Сам Гаэтано Моска несколько десятилетий^{463 464} находился в итальянской политической элите (с 1909 года парламентарий, в 1914-1916-м помощник министра, с 1919 года сенатор) и имел все возможности для приватного разъяснения своих идей «двум-трем дюжинам людей у руля государственной машины».

Судя по дальнейшим событиям (переворот Муссолини, Вторая мировая война, упразднение монархии в 1946 году), эти советы не слишком помогли наследникам «консортерли». Но прогнозы, которые мы встречаем в публичных текстах Моски, позволяют предположить, что виноваты в этом скорее слушатели. Вот, например, оценка ситуации 1923 года (2-е издание «Элементов»):

замечаем, как по мере увеличения доли общественного богатства, забираемой и распределяемой государством, у глав политического класса становится все болыие средств влияния на подданных, как они при этом все легче уходят от любого контроля. Разве не видим мы, как одной из важнейших причин упадка парламентаризма стало увеличение числа

подрядов на государственные работы и прочих милостей экономически*

го характера, оказываемых управленцами избранным индивидам и объединениям людей...» [Моска, 1995(3). с. 133].

Уже в следующем году фашистская партия Муссолини получит абсолютное большинство в парламенте, а еще через несколько лет установит в Италии однопартийное правление, консолидировав все распределяемое государством богатство в одних руках. Не правда ли, Моска неплохо понимал, куда дует ветер (хотя и был бессилен ему помешать)?

В 1939 году в завершающей главе «Правящего классам Моска размышляет о будущем парламентского правления (к тому времени замененному в большинстве стран однопартийными дикта* тирскими режимами) и приходит к парадоксальному выводу: хотя на текущий момент кажется, что парламентаризм окончательно уступил место диктатурам или «бюрократиям»⁴⁶⁵, история учит, что после краха казавшихся сильными и вечными диктатур им на смену частенько приходит именно представительское правление. Уже через несколько лет Вторая мировая война разрушила большую часть милитаристских диктатур, и прогноз Моски стал реальностью (в Италии вслед за диктатурой упразднили даже конституционную монархию).

Итак, Гаэтано Моска сделал громадный вклад в теорию Власти, разработав оригинальную теорию «правящего класса», включающую в себя его существование в «машинном», бюрократическом государстве. Для захвата контроля над государственной машиной властная группировка создает себе «партию» и в случае успешного расширения превращается в правящий класс, обладающий единой «политической формулой» и «вторым слоем» идеологизированных сторонников. Этот же «второй слой» ограничивает захватившую власть группировку в дальнейших действиях, но не препятствует, а скорее помогает ей нравственно деградировать. Прямым моральным следствием из такого понимания «элиты» является известная формула — «всякая власть развращает, абсолютная же власть развращает абсолютно». Согласно теории Моски, кто бы вами ни правил, скорее всего, это будут худшие представители рода человеческого¹.

Разумеется, подобная теория не могла стать популярной среди представителей правящего класса. До 1939 года книги Моски не переводились на английский, и его работы оставались совершенно неизвестными за пределами Италии. Б англоязычном мире место «правящего класса» занял другой, куда более позитивный термин — «элита»; произошло это после того, как другой итальянец, Вильфредо Парет<Л создал в начале XX века теорию элит. Впервые он сформулировал ее в книге «Социалистические системы» (1902), а позднее включил некоторые ее положения в английское издание «Курса политической экономии» (1906), благодаря которому термин «элиты» и занял прочное положение в общественных науках.

Автоматически произнося вслед за словом «правящие» слово «элиты», мы следуем традиции, ведущей свое начало от книг Парето. А между тем «теория элит» Парето существенно отличается от теории Моски, и ставить знак равенства между «элитами» и «правящим классом» (не говоря уже о властных группировках) было бы серьезной ошибкой. Разницу между ними можно почувствовать уже с первою же определения «элиты», сформулированного Парето:

«Но если мы распределим людей в зависимости от степени их политического и социального влияния; то в отношении наиболее значительной

части общества окажется, что многие на такой фигуре займут те же ^{466 467}

места, что и на той, которая представляет распределение по богатству. Классы, именуемые высшими, как правило, оказываются также и наиболее богатыми. Эти классы образуют элиту, или „аристократию¹'..» (Парето, 2007}.

Парето пришел к идее «элиты», размышляя над распределением богатства (сегодня известного как «кривая Парето»): немногие богачи владеют большей его частью, громадное количество бедняков — оставшейся меньшей, Ио если построить кривую по другим параметрам (влиятельности, известности, интеллекту.,.), ее форма останется точно такой же! Немногие наверху, многие внизу — это распределение оказывается универсальной характеристикой человеческого общества, законом его существования. Но если так, то в любом обществе существует верхушка, или элита, и именно ее следует изучать социологу!

До «Социалистическихсистем» Парето называл такую верхушку аристократией; идея переименовать ее в «элиту» возникла у него вместе с пониманием изменчивости состава «высших классов». Принадлежность к аристократии передается по наследству; но место в числе самых богатых и влиятельных людей государства вполне может занять и «выскочка» вроде Наполеона или Бисмарка. Если состав «аристократии» регулярно, а в случае революций так и полностью, меняется, то какая же это аристократия? Это элита, а изменчивость становится ее второй главной особенностью.

Далее Парето формулирует знаменитую концепцию «циркуляции элит»:

«...аристократии не могут сохранять силу, не избавляясь от подобных Iвыродившихся] элементов и не принимая в свои ряды новые элементы. Данный процесс похож на другой, наблюдаемый у животного, сахраня-ющего жизнеспособность только когда его организм удаляет некоторые элементы, заменяя их новыми и ассимилируя эти новые элементы. Когда такая циркуупяция прекращается, животное умирает. То же самое происходит и с социальной элитой » (Парето, 2007}.

Но как может «умереть» верхняя часть кривой распределения богатства?! Понятно, что Парето говорит уже о некотором организованном сообществе, располагающем возможностью выбора — пускать в свои ряды «чужаков» или полностью закрыться от внешнего влияния. Известная фраза Парето — «история есть кладбище аристократий» — свидетельствует, что сам он весьма скептически относился к возможности добровольного обновления элиты. Куда чаще «циркуляция элит» заключается просто в замене одной элиты на другую:

«Пусть А — это элита, находящаяся у власти; В — элита, пытающаяся оттеснить от власти элиту А, чтобы самой занять ее место; С — остальная часть населения, включающая неадаптированных людей, тех, кому недостает энергии, характера, ума, одним словом, людей, ocmaetttuxcx вне элиты. А и В главенствуют и стремятся заручиться поддержкой своих сторонников от С, используемых ими как орудие. Одни С были бы беспомощны, как армия без командиров; они приобретают значимость и вес только тогда, когда их возглавляют Л или В. Очень часто и даже почти всегда именно В оказываются во главе их, в то время как А усыпляют себя надеждами на собственную безопасность и презирают С... Если В постепенно занимают места, принадлежащие А, благодаря медленной инфильтрации, если социальная циркуляция не прерывается, то С лишаются лидеров, которые могли бы побудить их к бунту, и наблюдается период процветания. Но обычно А стремятся противодействовать этой инфильтрации... [и тогда]

В могут захватить власть, только сразившись с А и обратившись к помощи С» [Парето, 2007].

В этом описании под «элитами» снова понимаются организованные сообщества (фактически — властные группировки), соответствующие «церквям, партиям и сектам» у Моски. Однако как само их название — элита, не шваль какая-нибудь! — так и их описание (те, кому достает «энергии, характера, ума») создает у читателя впечатление, что в этих группировках действительно со бираются лучшие представители конкретного общества. Смена одной «элиты» на другую происходит не в силу абсолютного развращения правящего класса, как это было у Моски, а исключительно потому, что тот не допускает в свои ряды выдающихся людей из другой элиты. Революции Парето описывает в столь же хвалебном по отношению к «элитам» духе:

*Когда элита В приходит к власти и сменяет элиту А, дошедшую до полного упадка, как правило, наступает период высшего процветания. Некоторые историки видят в этом исключительно заслугу „народа " т.е. С. В таком утверждении верно только одно — то, что низшие классы производят новые элиты. Что же касается самих нилишс классов, то они не способны управлять, и охлократия не приводила никогда ни к чему другому, кроме бедствий» [Парето, 2007].

Двойственность определения «элиты» (так можно называть, в зависимости от желания автора, и верхнюю часть кривой распределения, и конкретную властную группировку; следовательно, властная группировка автоматически ассоциируется с «лучшими») и откровенное славословие в ее адрес (сосредоточение «энергии, характера и ума») сделали свое дело; работы Парето были хорошо встречены публикой, а его идеи широко распространились в научном мире. Особенно высоко ценил Парето Бенито Муссолини, называвший его теорию «самой гениальной концепцией нового времени» и «начертанной рукой мастера философией будущего» [Рахшмир, 2001, с, 51].