Охватил страх, как же теперь?! Что же будет, без года пятьдесят лет служу барину. Верой и правдой служу, а теперь как же?!

Заметки верного слуги и работника Емельяна Пашинина.

Барин мой, Умов Павел Константинович, вопреки фамилии своей, взглядов и желаний был весьма недалеких. Для полного счастья и беспечности ему хватало вина, карт, бани, хорошего обеда и той томной неторопливости которую он вечно мог черпать в праздности своей барской.

Да что и говорить, жизнь барина чем нехороша? Всем, всем хороша она и пригожа. Сыта и спокойна, беспечна как ребенок или ветка дерева, качается, себе на ветру и качается, оборвется так что ж, знать так и быть тому. Но это, знаете ли, ветки обрываются, те что и впрямь с деревьев, а баре, баре они не куда не пропадают и ни чего им не делается, разве что сохнут, со временем, так это как все. Сохнут и мрут. Прокутив до глубокой ночи, спят вдоволь, пока не проснутся от лучей солнца деньского. Недовольные, небритые, с угрюмыми глазами, тяжелой головой и не пришедшие, еще, в себя закричат тебе - Емельян! Подай одеваться. Несешь им одежду, потом квасу, потом бреешь да умываешь их, не слушая упреков и лишь кивая. Подаешь им завтрак, уговариваешь откушать. И когда, пройдя три шага до стола, они усаживаются и с видом усталого философа начинают лениво уплетывать мясо или другого чего, чего подашь им сегодня, чувствуешь облегчение.

Сытый барин — барин не злой.

Так и сегодня: двадцать третьего числа, июня месяца, тысяча восемьсот сорок второго года. Уж пробило одиннадцать часов, а барин все еще почивать изволит. Впрочем нет, кажется сегодня особый день. Выбежав на крыльцо в ночной рубашке и не сняв, даже ночного колпака еще, кричит:

Емельян, Поди ж сюда! Дурак. - Спали же! - беспокоюсь, значит, за него. - Вот дурень, сегодня ж двадцать третье, день рожденья сестры моей Варвары, она же приехать должна, уж в дороге поди. Что встал то?! Беги, одевай!

И я со всех ног несусь, в барские покои, хватаю праздничное его. Он уже ждет в большой овальной зале. Сидит на диване пьет, себе, квас.

Сестра его Варвара была, видимо, натурой более тонкой до всяких там чувств и душевных нежностей, лиричная, значит, была особа. Экзольт мадам, во!

Полюбив с молоду одного заезжего военного, чину впрочем не высокого, она собралась, было, обвенчаться да и уехать с ним на родину его, куда - то в Сибирь. Скандалу было! Родители, покойные ныне, конечно против стали. Писали донос на военного энтого его военному начальству, будто он кутит, гуляет подло - позорит мундир и дочери их нагло домогается. Его и отозвали. Как она убивалась, захворала, они баре то когда страдают об чем нибудь, непременно хворают, слабые они баре то. Думали уж не вытянет ее господь, ан нет, выжила, окрепла еще пуще красивей стала.

Однако ж давно это было. Сейчас она поумнела, замужем за торговцем лошадьми. Брата же любила сильно, он ведь младший, родители умерли, единственный родственник, душа родная. Каждый год двадцать третьего, в день рожденья свой, приезжает к нам в «Марьино», фамильное имение Умовых.

Скоро уж и пять, праздник наш во всю. Павел Константинович, поднимая бокал за бокалом, всякий раз выдает до того туманный и не понятный тост, что кроме общей идеи, во здравие Варвары Константиновны, понятного мало. Да его как то и не слушали. Варвара пила мало, зато много ела, благо замужем и о фигуре боле не думает. Муж ее Горностаев Владимир Федорович, был не из дворян. Он принадлежал к тому, другому слою, простому и знатному одновременно - торговому. И может быть поэтому пил, в основном, водку, закусывал мало, но не пьянел и оставался в памяти. Только лишь звучно покрякивал после каждой рюмки. Были несколько знакомых, Павла Константиновича соседей по имению, с женами. Говорили об ужасной засухе, продолжавшейся третью неделю, о том как в имении «Ольховое» барин собственноручно, насмерть засек провинившегося крестьянина, о том что бегут года и дети растут неимоверно быстро. В общем предавались обычному барскому разговору. Пели, ели, пили, гулять ходили и не думали, точней говоря не хотели думать, что легко и хорошо им только лишь потому, что сотни и тысячи крестьянских душ от зари и до заката, трудятся для них всю жизнь, мучимые болезнями, нищие они рады как дети если барин, спьяну, бросит им копейку другую. Они терпят нужду, верят в господа и славят барина своего.

Пока, однако ж, вернемся в барскому застолью. Павел Константинович, свернувшись этаким беспомощным, но обаятельным сумасбродом, посапывает, уложенный на диван. Варвара Константиновна сидит на крыльце, любуется закатом и радуется, что выбралась из города. Что вернулась домой. Владимир Федорович безмятежно спит в саду, рядом с кустом сирени, захмелев все таки, несмотря и на крепкость свою в сопротивлении могучим силам водки, он не дошел до дому. Придется нам с Иваном, это дворник наш, доставить его в гостевую комнату.

Коль стало тихо, покойно и можно передохнуть, расскажу немного себе. Зовут меня Емельян Пашинин, служу я с рождения при барине моем, ненаглядном Павле Константиновиче и на жизнь свою не жалуюсь. Род наш Пашининых с давних времен служит у Умовых, если судьбою так положено, чего роптать? Мы с барином моим с одного года родились и знаю я о нем много больше, чем его сестра или родители покойные. И хоть знаю и на себе почувствовал все его самодурство, упрямство, превосходство его врожденное, хоть не раз вся судьба моя напрямую зависела от милости барской, а не в чем не виню его и не пребываю к нему в претензии. Пусть окромя своего живота да развлечений он ничего знать не хочет, все равно не виню. Зато не жесток до крайности, не грозился выгнать, так чтоб в самом деле собирался бы, не спьяну и не гневом дурным полный, и не сек никогда, хоть тем же гневом колыхаемый собирался не раз. Собирался, а все ж не сек. Не сек.

Сейчас нам с ним тридцать годов. Даст бог будем вместе до смерти моей. О своей смерти пишу так как не могу и думать, что переживу барина своего любезного и дорогого Павла Константиновича.

Нынешний, однотысяча восемьсот шестьдесят первый год стал важным в своей исторической сущности, стало известно нам об отмене крепостного права. Читал об этом сам в газете, благо в детстве покойная барыня, мать Павла Константиновича обучила. Хоть и по складам, а прочесть могу.

Охватил страх, как же теперь?! Что же будет, без года пятьдесят лет служу барину. Верой и правдой служу, а теперь как же?!