Часть вторая. Генерал - соловей.

 

 

ГЛАВА 9. КАРАНТИН. Декабрь 1979 года.

 

Мы прибыли в Гавану 1 декабря. Из порта нас увезли в Учебный центр Группы советских военных специалистов в республике Куба (ГСВСК) или Бригаду. Ничего толком рассмотреть по пути мы не успели. Пальмы, домики с плоскими крышами, чернокожие аборигены - всё чужое. В Бригаде нас переодели. Форма нам понравилась. Она состояла из обычных брюк, рубашки с двумя нагрудными карманами и петлями на плечах для погон, сапат - ботинок с высокими берцами, и кепи. Всё зелёного цвета. Ремень советского образцы вдевался в брюки. Форма была удобнее, чем та, которую мы носили в Учебке и симпатичнее.

Все казармы и служебные здания в Бригаде были низкими и узкими. В столовой кормили отвратительно, почти как в Учебке. После обеда нас отправили в карантин, представлявший собой палаточный лагерь. Тут мы и маялись несколько дней, пока за нами не прибыл старшина роты прапорщик Калинин вместе с «замком» первого взвода сержантом Леляковым. Повезло нам на Калининых. Я пытался возродить наш рок-н-рольный клуб, но парни были озабочены грядущими переменами. То немногое, что мы успели увидеть в Бригаде, повергло нас в уныние. «Дедовщина» была на лицо. Молодые бойцы выглядели этакими задротами. "Старики" же имели вид оборванцев: форма у них была выцветшей, кепи жёваные, одежда носила на себе следы краснозёма. Офицеры тоже выглядели задрипанной шпаной. Орали, матюгались. Душераздирающее зрелище.

 

Часть ребят с карантина отправляли на работы (стричь газоны мачетами) и они донесли до нас нравы в Бригаде. Пересказывать их не буду, потому что сам не видел, а слухи могли быть и слухами, но настроение у нас было отвратительное - не до рок-н-ролла. По пути на Кубу мы расслабились, но подсознательно пребывали в страхе перед дедовщиной. Каждый примерял к себе то, что слышал об этом отвратительном явлении в Советской армии. Я был уверен, что не выдержу унижений, приду в ярость и что-нибудь натворю. У моего коллеги по художеству Васи были друзья. Они переписывались. Перед отъездом Вася сказал мне, что в ОСНАЗе «получше было с дедовщиной», чем у других. Но насколько получше? Вечнообиженный целыми днями ходил и гундел. Своим пессимизмом он довёл, даже, всегда сдержанного Локайчука. Тот стал над ним издеваться.

- Кто нашего Мишеньку обидел? Кто нашу лапочку разнервировал? - приговаривал Сергей, обнимая Вечнообиженного и гладя его по головке.

- Да, иди ты! - злился Мишка, отпихивая от себя шутника. - Тут жить не хочется, а ему всё шуточки!

- Чё, парни, - обратился Локайчук к нам, - поможем парню подохнуть? Чего ему зря мучиться?

Он крепко схватил Мишку, и мы закатали его в одеяла, как мумию. Вечнообиженный орал, матерился, как сапожник, кусался, но мы с ним справились.

- Пустите, сволочи! - шипел змеёй "мумифицированный" пессимист.

- Отпустим, но при условии, что ты свои переживания засунешь себе в зад! - зло выговорил Локайчук. - Так, парни?

- Так! – рявкнули мы в один голос.

- Ты один, что ли страдать будешь? Или ты у нас сахарный? Глиста, вон, не гундит, хотя его от лафы оторвали, а ты как барышня! Прям, противно! - Сергей сплюнул. - Гундос!

Мишка угомонился. Временно. Но с тех пор у нас родилась поговорка: "если тебе хреново, поговори с Вечнообиженным и твой ад раем покажется". Или такая: "жизнь - дерьмо, но по сравнению с Мишкиной - "малина"". Ничего, и этого вылечат...

 

4 декабря нас забрали. Прапорщик Калинин и сержант Леляков выглядели доброжелательными. Вели себя с нами весьма дружелюбно. Мы сели в автобус и поехали в свою часть. По пути пытались расспросить прапорщика и сержанта, но те уклонялись от ответов, больше расспрашивая нас. Ехали недолго. Свернули с бетонной трассы и оказались у будки со шлагбаумом, который нам поднял кубинский воин с автоматом Калашникова за спиной. Мы его дружественно поприветствовали, на что воин показал нам средний палец. Что это означает, мы не знали. Голливуд до нас этот жест ещё не донёс. Мы ему показали большой палец. Леляков усмехнулся:

- Ну-ну! Нашли, блин, товарища!

Его слова стали понятнее позднее. Мне не раз приходилось видеть, как службу на КПП нёс один автомат Калашникова, сиротливо прислонённый к стене, в то время как его «носитель» пребывал в местах посторонних или просто спал в тенистом месте. С дисциплиной у кубинцев никогда не было дружбы, хотя воевать они умеют.

Ехали мы по широкой бетонной дороге, которую называли аутопистой. Ехали недолго. Вскоре показались какие-то здания с огромными тарелками. В то время такие тарелки применялись только для космической связи. У меня всё зачесалось, но нас провезли мимо. На повороте мы увидели мемориал советским воинам, погибшим на Кубе. Сержант пояснил, что гибли, в основном, во время ураганов. Тааак! Все напряглись.

- А наши там есть? – спросил Макарцов.

- Нет, - покачал головой сержант. – Тьфу, тьфу, тьфу!

Мы тоже про себя трижды сплюнули, а Крылов так и перекрестился.

 

ГЛАВА 10. «ПАЛЬМА»

 

Мы прибыли на территорию, которую ранее занимала колония для несовершеннолетних. Санаторий, а не колония... Здесь размещался 20-й отдельный мотострелковый батальон, обеспечивающий охрану нескольких частей связи, в том числе и нашу часть 54234-В, которая в разговорах обозначалась как объект "Пальма" или "рота ОСНАЗа". К нашему приезду «Пальма» уже не числилась ротой связи в составе батальона.

На въезде в Батальон мы снова увидели «космические» тарелки.

- Мы здесь будем служить? – спросил я, разбираемый любопытством.

Сержант фыркнул. Калинин задумчиво произнёс:

- Кто знает? Может, и будете… Лет через десять.

Сразу же возникли какие-то недомолвки. Впрочем, в режиме секретности мы пребывали все полгода. Привыкли.

Нас сразу доставили в своё подразделение и завели в небольшой кинозал, крытый шифером. Стены кинозала были закрыты металлической сеткой. Когда-то тут была беседка с курилкой, и стоял бильярдный стол. Фильмы смотрели в кинозале батальона или «крутили на стену». Кинопроектор приходилось всё время таскать и настраивать. С приходом полковника Кузьмичева быт осназовцев улучшился.

 

Нам приказали никуда не отлучаться и ждать начальство. Рядом с кинозалом была курилка советского военного образца в окружении пальм, с побелёнными на высоту человеческого роста стволами. Мы вышли покурить. Дневальный с видом отпетого разгильдяя стоял на тумбочке и на нас не обращал никакого внимания, переругиваясь с дежурным по роте сержантом, который отвечал ему из соседней комнаты. Судя по металлической двери и усиленным запорам, это была оружейная комната, которая должна была бы быть в спальном помещении или рядом с ним. Странно... Тут воевать явно не собирались.

Боец требовал, чтобы его сменили покурить, на что сержант отвечал, что все дневальные делом заняты. Боец рассказал сержанту всё, что он думает о том деле, дневальных и самом сержанте. Интересный был разговор! В Учебке с сержантами по душам не поговоришь!

- И вообще, - сердился дневальный, - сейчас все брошу, на хрен, и свалю!

- Куда ты денешься с острова?! - ответил ему сержант, выходя из оружейки.

- Сволочь ты, Сушко! - обиделся дневальный и загрустил.

Мы все ожили. Если целого сержанта можно было обругать, то служба тут завидная должна быть. Вслед за дежурным по роте из оружейной комнаты вышел крепыш сержант и направился к нам.

- Здоров, мужики! Из Приморья есть кто? - спросил он.

Мы с Шимановичем отозвались. Сержант очень обрадовался, пожал нам руки и поинтересовался, откуда мы. Звали его Александр Хлепитько. Он был замком второго взвода. В галерее показался офицер. Дневальный вытянулся по струнке.

- Команда, смирно! - скомандовал Хлепитько.

- Вольно, - ответил высокий и худощавый старший лейтенант, с тонким профилем, словно выточенным в камне и заметной лысиной на лбу. - Докуривайте и проходите в кинозал. Будем знакомиться.

 

Вслед за худощавым офицером подошли ещё четыре офицера и прапорщик Калинин. У самого симпатичного из них в руках была кипа из папок с нашими личными делами, которые он во время беседы, начатой худым, рассортировал на две стопки, меньшую из которых передал одному из своих коллег с физиономией дворового хулигана. Худой был выше на целую голову своих коллег и по внешнему виду, и по манере держаться сразу обозначился главным в этой «конторе».

Мы прошли в кинозал, заняли места и стояли в ожидании команды.

- Здравствуйте, товарищи! - поздоровался с нами «главный».

- Здра-же-тощ-стар-лей-нант! - гаркнули мы.

- Садитесь! - он дождался, пока мы сядем.

Офицер произнёс проникновенную речь.

- Прежде всего, от имени командования части, хочу вас поздравить с прибытием в наше подразделение. Вас отобрали лучших из лучших, чтобы здесь, в самом авангарде наших Вооружённых сил, защищать нашу Родину. Именно тут, - офицер ткнул пальцем в пол, - пролегает первая линия обороны!

"Именно тут, в кинозале!" - усмехнулся я про себя. Худой заметил мою усмешку и вопросительно посмотрел на меня. Я смутился.

- Тут вам не там! - воспользовался паузой Калинин, чтобы донести до нас свою фундаментальную мысль.

Офицер недовольно посмотрел на старшину. Сразу было непонятно: то ли ротный старшину не жалует, то ли ему не понравилось нарушение субординации. Но уже становилось интересно!

- Я уверен, что вы будете достойно и с честью выполнять свой воинский долг! Меня зовут Анатолий Иванович Незамальский. Я тут командир роты.

Затем ротный представил остальных офицеров. Замполитом был старший лейтенант Краснов. Командиром первого взвода - старший лейтенант Лапотентов, прибывший на Кубу из нашей Учебки, где он был взводным в роте морзянщиков. Командиром второго взвода - старший лейтенант Кузнецов, тот самый симпатяжка, командиром третьего взвода - старший лейтенант Пугачёв, тот самый с физиономией хулигана.

- Банда старлеев... - проворчал Макарцов. - Хоть бы какого-нибудь захудалого капитанчика подкинули...

Хлепитько был во втором взводе, у сразу полюбившегося мне Кузнецова. Я захотел попасть к ним во взвод и, машинально, стал гипнотизировать сержанта и взводного, переводя взгляд с одного на другого. А в это время Незамальский донёс до нас новость, повергшую нас в тихое помешательство: в роте не было "такого позорного явления, как дедовщина".

- Мечтатель... - прокомментировал Гундос.

- Заткнись! - шикнул на него Игорь Крылов, наш борец за справедливость.

Собственно говоря, в этом месте я с Мишкой был согласен. Офицеры себе думают одно, а на практике получается несколько иное. Те же дрючки в Учебке или тот проклятый марш-бросок.

- По всем фактам неуставных отношений обращайтесь лично к офицерам, - предупредил ротный. - Мы эту заразу не должны допустить в наши ряды!

В этом месте я задумался. Ну, допустим, заложу я какого-нибудь "деда" и что? Офицеры вечером по хатам разбегутся, и останусь я наедине с "дедами"… Высушат и выдрючат, как Машку с водокачки…

- Тебя спрашивают! - ткнул меня в бок Мишка.

Я очнулся и посмотрел на Незамальского.

- Ваша фамилия, боец?! - повторил свой вопрос ротный.

- Курсант Боченин!

- Не курсант, а рядовой. О чем задумались?

- О бабах, товарищ старший лейтенант...

Офицеры посмотрели на меня с недоумением. Краснов усмехнулся.

- Вы, Бочанов, тут нам не там! - пригрозил мне пальчиком старшина.

- У вас есть девушка? - поинтересовался ротный.

- Есть... Месяц уже как ничего не знаю о ней, - посетовал я.

- Думать о девушках будете в свободное от выполнения своих основных обязанностей время. А когда говорит командир, вы должны впитывать его слова в свой мозг! - отчитал меня ротный.

- Есть, впитывать ваши слова в свой мозг! - ответил я по-уставному.

- Мы, командиры, тут вам и папа с мамой, и дедушка с бабушкой, и девушка! - снова встрял Калинин.

Бойцы прыснули от смеха. Ротный состроил кислую физиономию, а старшина же не понял, что сказал, и удивлённо разглядывал хохочущих солдат.

- Хватит ржать! Впитывайте! - погрозил Калинин нам пальцем.

 

Впрочем, "впитывать" больше не пришлось. Что-то я пропустил. И ладно. Офицеры ушли, а старшина посвятил нас в правила внутреннего распорядка. Подъем - в 6-30 утра, утренняя зарядка, утренний осмотр, завтрак, развод, занятия, обед, сиеста, физкультурный час, личное время, ужин, чистка оружия, кино, вечерняя прогулка, вечерняя поверка, отбой в 22-30. Два часа послеобеденного отдыха и каждый день кино? Мы были в шоке.

- Как в санатории... - громко прошептал Локайчук.

- Ничего, скоро тебе не будет "как в санатории". Такие ништяки за просто так не раздаются, - проворчал Макарцов.

Но и это было ещё не всё! С субботнего полудня и до воскресного вечера в роте были выходные. Настоящие выходные. Можно было делать, что хочешь. В Гавану и на пляжи ходили автобусы.

- Чёрт его знает что?! - фыркнул Мишка. - Где-то тут есть засада!

- Товарищ страшина, разрешите обратиться, рядовой Дмитриев.

Мы прыснули от смеха. "Страшиной" у нас в Учебке звали старшину Чёрного.

- Обращайтесь, - Калинин не заметил оговорки.

- А чё это тут за музыка дебильная лабает? Чё, блин, за кубинская дискотека? У меня уже "крыша" едет от этой фигни!

Действительно, в подразделении звучала латиноамериканская музыка, которая не только у Олега вызывала раздражение. Старшина объяснил, что репродукторы установлены по всей части и их назначение - заглушать звуки, исходящие из зданий и подразделения роты. Таков был самба-румбовый режим секретности. Ребятам с музыкальным слухом от этой музыки было неуютно. Дело в том, что музыка для таких как я или Дмитриев, не может быть посторонним шумом. Если звучала музыка, то наш мозг автоматически настраивался на её прослушивание. Но если Дмитриев был просто музыкально одарённым парнем, то я - аудиалист. То есть информацию извне получаю преимущественно через уши, а не через зрение, как у большинства нормальных людей. Эта музычка так въелась мне в мозг, что всю свою последующую жизнь я ничего, кроме "латин" не сочинял. Всё у меня получалось самба, румба, босанова... А кому оно нужно было в "модернтокинговой" России?

 

В кинозал вернулись Лапотентов с кипой папок и Леляков с Хлепитько. Офицер читал на обложке фамилию бойца и те подходили к Лелякову. Я шептал про себя: "на фиг, на фиг, на фиг!" И вышептал. Я таки попал, куда хотел. Мысль материальна. К сожалению, земляк Шиманович, Локайчук и Кравченко попали в первый взвод. Без сожаления я туда "отправил" правдоруба и справедливоборца Крылова. "Гремучая смесь", Самоса и Гундос, остались во втором взводе портить мне кровь. Олег Дмитриев и земляки, Гена Белоусов и Толик Целёв, тоже оказались во втором взводе. На теплоходе я успел подружиться с Сергеем Богдановым из Караганды, который в Учебке был в другом взводе, как и Андрей Скоромный из Калининграда. Они оба попали в мой взвод.

Затем нам выдали автоматы, мы расписались за них, занесли их номера в военные билеты и вернули билеты замполиту. После этого мы хлоркой проименовали предметы своего обмундирования, вытравив на них фамилии и номер взвода, а также переписали бирки на подсумках и противогазах, который подбирали под размер головы, удалив имена демобилизованных и вписав в них свои.

 

Пока мы занимались этой нудной, но необходимой работой, подошло время обеда. Смену подняли, и старослужащие потянулись к умывальнику. Они шли голышом, прикрыв свои чресла вафельными полотенцами, и на ногах у них были дощечки с ремешком для ног - колодки. Колодки были покрыты резьбой и у некоторых бойцов больше походили на произведение искусства, нежели на обувь. Хлепитько представил нас усачу - «старику" Михаилу Сидоркину, который для меня и Дмитриева стал "комодом".

- Что-то ты хилый какой-то, как Хвост... - скривился Мишка, внимательно оглядев меня, и обратился к Хлепитько - На хрен мне ещё один "шланг"? Мне Хвоста достаточно!

- Это не просто "шланг", а приморский "шланг"! - гордо ответил Сашка. - Тебе, как другу, самое лучшее отдаю!

- Не дай, божок! - погрозил мне пальцем Мишка. - С тебя, как с земляка Сашки, особо буду спрашивать!

Я напрягся. Что-то мне уже не хотелось быть во втором взводе...

- Расслабься! - Сидоркин дружелюбно стукнул меня по плечу. - Это у меня шутка юмора такой. Всё норм!

 

ГЛАВА 11. «КАРДАНЫ», «ЧИНА», «СОЛОВЬИ»

 

Были порядки и порядки. С солдатскими правилами мы познакомились во время построения на обед. Нам сообщили, что мы теперь "соловьи", "черпаков" тут звали "фазанами", а "старики" - они и на Кубе "старики". Сержантов же обзывали "кусками", хотя это прозвище в Союзе было за старшинами и прапорщиками. При построении мы должны были занимать в строю места поближе к командирам, то есть в первой шеренге.

Третий взвод звали "карданами", а они нас, разведчиков, - "чина". Почему "карданы"? Потому что в третьем взводе служили, в основном, водители. Почему "чина"? "Чина" - это по-испански "китаец". "Карданы" считали, что мы, слухачи-разведчики, пашем, как китайцы. Телетайпистов звали «трактористами», но постепенно это прозвище из употребления исчезло вместе с телетайпистами. Количество их постов при нас сократилось до одного. Пока и всё.

- А почему именно "соловьи", а не "канарейки"? - поинтересовался любопытный Самоса.

- А потому что! - ответил ему "фазан" по прозвищу Пупок. - Вечером узнаете.

У Пупка было имя - Станислав Уваров. Был он родом из Калининградской области. Звали его так за маленький рост. С парнем из нашего призыва Андреем Скоромным они сцепились в первый же день. Андрей попил воды из кружки и не поставил её на место. Уваров, бывший дневальным, ему намекнул на нарушение порядка. Андрей ответил дерзко, мол, где взял, туда и поставил. Ну и… До драки дело не дошло. Вмешался Сушко.

Мы ожидали, что "фазан" начнёт дрючить Андрея, но перед построением Пупок сам подошёл к Скоромному и протянул руку:

- Привыкай к порядку! Тут служанок нет, за вами срач разгребать. Замяли это дело. Кто старое помянет, тому глаз вон!

- Договорились! - Андрей ответил рукопожатием.

Это было правильно. По-пацански. Мы Стаса зауважали. Был он парнем шкодным и придирался к нам не меньше других "фазанов", что было неизбежно на стадии нашего вхождения в режим несения службы, но его придирки мы воспринимали без злобы. Такие от гонора не пухнут. Классный был парень: и отругать мог, и дельный совет дать, и анекдот рассказать, и за жизнь поговорить по душам. В дальнейшем мы с ним провели в беседах немало часов.

Другие ребята из смены нашли себе земляков и на этом знакомство закончилось. Старшина заставил новеньких тщательно помыть руки перед едой. Тут мы обнаружили, что куски мыла были порезаны на маленькие кубики. В этом был смысл, о чем речь пойдёт далее.

 

Мы успели ознакомиться со своим подразделением. В Роте было два кубрика. Один для "карданов" и другой, побольше площадью, - для "чина". Койки в кубриках стояли в один ряд. Потолки были высокими, за три метра, и на них лениво крутили лопастями мощные вентиляторы. У стены, расположенной слева от входа, торчали без дела два кондиционера. Кубрики располагались под прямым углом к основному зданию, вдоль которого пролегала крытая галерея. Галерея начиналась от крайнего кубрика "карданов" и заканчивалась просторным холлом. В холле стояли бильярдный и теннисный столы. Тут была маленькая сцена и на ней - старинное пианино. Рассмотреть его я не решился, так как рядом располагался кабинет ротного, и дверь в него была открыта, но душа возбуждённо зазвучала тоскливым maj7, увеличенным септаккордом.

Также в холле был кабинет замполита Краснова и гладильная комната, а напротив кабинета Незамальского - музыкальная комната, где репетировал ротный ансамбль, как нам рассказал дневальный. И ансамбль?! Душа встрепенулась септаккордом, который был обязан разрешиться, только, вот, во что: в мажор или минор?! Я разволновался.

Вдоль галереи, в направлении холла, располагались: душевая, старый или резервный приёмный центр, каптёрка старшины, оружейная комната, Ленинская комната, класс второго взвода и класс первого взвода. В Ленинской комнате стоял цветной японский телевизор "Panasonic", подаренный роте Раулем Кастро, братом знаменитого Фиделя и тогдашним Министром обороны. Многие из нас цветной телевизор увидели впервые, не говоря уже о том, что он был японским. Цветное телевещание в те годы дошло не до всех уголков СССР.

 

Между кубриками располагались плац, спортивная зона с волейбольной площадкой и гимнастическими снарядами и кинозал с кинобудкой. Около кинобудки стоял кунг - передвижной блок для хозяйственных нужд. Это тоже была вотчина старшины, как и два бокса в крыле "чина". Между плацем и спортивной площадкой росло манго, которое называли дембельским, потому что плоды на нём появлялись с началом весенней демобилизации. Между галереей и волейбольной площадкой, за рядами из кактусов, располагалось место для чистки обуви. Перед кубриком "карданов", за кинозалом, была умывальная, где стоял огромный кипятильник, воду из которого сливали в два металлических бачка, выкрашенных, почему-то, в красно-коричневый цвет. Воду полагалось пить только кипячённую.

Во всех помещениях вдоль галереи тоже были огромные окна и высокие потолки с вентиляторами, но без кондиционеров. Полы во всех помещениях были из бетона, смешанного с мраморной крошкой, как и скамьи в курилке. Всюду мрамор! Этого добра на Кубе - завались! Галерею от внешнего мира ограждала стена высотой в половину человеческого роста. Все бордюры были побелены. Один из бойцов чиркнул ногой по бордюру, оставив на нём чёрную полосу, и тут же услышал фундаментальную мысль старшины:

- Тут вам не там! Нельзя пачкать ногами то, что сделано руками!

 

Старшину бойцы прозвали "Калиной", замполита Краснова - "Краской", командира первого взвода Лапотентова - "Лаптем", командира второго взвода Кузнецова - "Кузей". Незамальского обдразнили "Сапогом". "Сапог", на морском жаргоне, - это сухопутный боец или "сухопут". "Сапогами" также звали военных в отставке, продолжавших работу на гражданских предприятиях. "Сапогами" звали же и особую категорию военных, для которых Устав был дороже мамы родной. В юриспруденции таких зануд называют "законниками". Была ещё легенда, что первым Сапогом в Роте был командир роты Булай. Тот придирался к «старикам», имевшим традицию неполностью шнуровать сапаты: «Почему, мать вашу, сапоги не зашнурованы?!» Само прозвище ротного уже не обещало нам лёгкой жизни. А кто говорил, что будет легко? Армия - это вам не там!

Территория роты была огорожена колючей проволокой. С плаца были видны здания Приёмного центра и водокачки, Башни, где работали офицеры. Вдалеке маячила тридцатиметровая стойка лучевой антенны. Это всё, что нам удалось разглядеть. Плац называли "площадью Незамальского", а дорогу от входа и вдоль ограждения - "проспектом Калинина". Тут старшина собственноручно воспитывал нерадивых бойцов.

 

Нам определили места в кубрике. Моя койка располагалась напротив койки Хлепитько, слева от койки Сидоркина. Рядом со мной пустовала койка моего коллеги - «шланга» Хвоста, который был на смене. Тумбочка у нас была общей. В ней находилось столько всякого хлама, что я с трудом поместил туда свои вещи: толстую пачку писем и фотографий от Лёли и родных, зеркальце, катушку зелёных ниток с иголкой, бритвенные принадлежности, носки, бумагу, конверты и ручки, расчёску и пасту ГОИ с кусочком суконной ткани для чистки бляхи. Таково было моё богатство.

 

ГЛАВА 12. ХВОСТ

 

В столовой, располагавшейся на въезде в Батальон за нашим Центром (Третьим отделом), где работали офицеры и специалисты (спецы), было два узких и невысоких помещения - крыльев, отходивших от основного зала. У нас было отдельное крыло. В наряд по столовой мы не ходили и это радовало.

Едва раздатчики пищи приступили к своим обязанностям, как в столовой началось движение. За обедом присутствовал сам Незамальский, поэтому движение было скрытным: со столов стали перемещаться белые и зелёные кружки. После такой рокировки, белые кружки оказались у "стариков". Забавно...

Также странным был способ употребления масла, с которым я познакомился чуть позже, за ужином. Первыми хлеб брали «старики». Они складывали по четыре ломтика хлеба, стопкой, и намазывали масло на торец этой стопки, на мягкую часть, после чего посыпали солью. Очень сладкий чай пили с очень солёным бутербродом. Мне понравилось.

Пища была вкусной. Не такой, как на теплоходе, но, всё же, вполне себе ничего. Мы проголодались и быстро опустошили свои порции или пайки. Леляков предупредил, что на запасном столе стоят дополнительные бачки, и кто не наелся, мог взять добавку. Тоже прикольно! Добавку мы выгребли до донышка! Чтобы не возвращаться к вопросу о питании, сразу скажу, что кормили нас по повышенной норме. При норме в один рубль и две копейки на бойца в Советской армии, на Кубе нас кормили на один рубль двадцать семь копеек. Хуже, чем матросов, но лучше, чем пехоту.

Рацион был следующим: завтрак - плов из курицы, кофе с молоком, масло; обед - борщ или суп (вермишелевый, макаронный, гороховый, гречневый, суп харчо), каша (гречневая, перловая, пшённая), порционное мясо, салат или винегрет, компот; ужин - рыба, картофельное пюре из сухого картофеля (гадость редкостная!), чай, снова масло. Хлеб был и белый, и чёрный. После нашей демобилизации чёрный хлеб из рациона бойцов исчез. Не в смысле, что мы его весь сожрали, а в смысле, что печь перестали. В воскресенье на завтрак полагалось два яйца вкрутую или омлет, молочная каша и кефир. В обед давали на второе котлеты или пельмени (по праздникам). На ужин полагалось пара карамельных конфет.

 

С белыми кружками произошло нечто удивительное. В них был компот. Как бойцы умудрились их передать, не «засветившись» при Сапоге и не расплескав содержимое?! Я сообразил, что эту процедуру мои новые товарищи проделывали не раз. Дедовщины не было, но традиции никто не отменял. А настоящего коллектива без традиций не бывает! Тем не менее, «старики» плевать хотели на Незамальского, и его пафосная речь по поводу отсутствия дедовщины как-то резво выскочила из моей головы. Я насторожился.

 

После обеда полагался отдых. Спать днём мы не привыкли и разбрелись кто куда. Я решил обсудить с парнями тему ансамбля, которая занимала всё моё сознание, и нашёл Локайчука с Дмитриевым в курилке. Ребята обменивались своими впечатлениями, и все были довольны.

- Ансамбль, небось, для старослужащих, - вылил на меня ушат холодной воды Сергей. - Я бы, на твоём месте, не возбуждался!

- Пожалуй, - я сник.

Пришла смена. К нам подошли двое парней. Один из них был худощавым. Я догадался, что это и есть Хвост, мой сосед по кубрику.

- Парни, есть гитаристы? - поинтересовался он.

Мы промолчали. В Учебке нас тоже спрашивали об этом, а потом выяснилось, что "гитара" - это тяжёлый груз с ручкой, которым натирали полы, после нанесения на них мастики. Её также называют «машкой». Отозвавшихся гитаристов тогда отправили драить полы. Тут полы были мраморными, но кто его знал, какие приколы существовали в роте?

- Да, вы не шугайтесь! - встрял другой "старик". - Без приколов! У нас "деды" ушли из ансамбля.

Худощавый был Николаем Хвастуновым из Караганды. Его напарник - Михаилом Фурсенко из Херсона. Мы с Локайчуком посмотрели друг на друга и отозвались на призыв. Дмитриев последовал за нами. "Старики" обрадовались и потащили нас в музыкалку. Тут мы "на пробу" сыграли и спели.

У "стариков" была настоящая гитара, которую они нашли где-то в Спасске-Рязанском. Гитара была раздолбанной. Парни её склеили и отремонтировали. Звучала гитара как тазик со струнами, но всё же, это был инструмент. Хвост увёз гитару домой потом. На ней свои автографы оставили все "чина".

Николай с Мишкой ничего не сказали, но по их виду было понятно, что они довольны. Мишка спросил меня, знаю ли я "Битлов". Разумеется, я знал. "Старик" пожал мне руку, в знак "битловской" солидарности. Мишка тоже знал наизусть чуть ли не все "битловские" песни.

- Завтра погутарим! - сказал Фурсенко. - Вникайте пока в суть, да дело.

 

Когда я подошёл к своей кровати, чтобы поближе познакомиться с соседом, тот уже похозяйничал в тумбочке. Свои вещи он разложил у себя на кровати, мои вещи - на моей кровати.

- Значится, так, - сказал Хвастунов, - верхний ящик для гигиены, верхняя полка - твоя, нижняя - моя.

- А тебе хватит места? - я засомневался, что его барахло поместится на одну полку.

- А куда деваться? - Николай пожал плечами. - Рота в полном комплекте и теперь Сапог начнёт тут порядки наводить. Лишнее я найду куда заныкать.

Мы разложили вещи по полкам. Николай заметил толстую пачку писем.

- От девушки? Как зовут?

- Лёля.

- Покажь фотку...

Заметив в руках Николая фотографии, к нам подошли другие парни со смены. Мою Лёлю облапали...

- Клёвая дивчина! - выразил за всех своё мнение Фурсенко. - Везёт же некоторым...

У него и Хвастунова девушек не было. У Хлепитько тоже. Он узнал, что Лёля из Уссурийска и пошутил:

- А я её через полгода найду и охмурю! Чего ей тебя ждать, когда пред ней предстанет такой гарный хлопец? Али я не гарный?

- Нет, - покачал я головой. - Гарный хлопец у своих товарищей подруг не отбивает.

- Разумеется! - Сашка рассмеялся и больно стукнул меня в дыхало. - Готовься в наряд. Со мной пойдёшь. Буду тебя учить уму-разуму, Ромео.

Сашка ушёл, а я обратился к Хвосту:

- Вы точно нас в ансамбль возьмёте?

- Первым делом - боевое дежурство! Будешь добросовестно нести службу, будешь в ансамбле. Не будешь, так, кто тебя к гитаре подпустит? Тут у нас не филармония! Соображай! - Николай постучал кулаком по моей голове.

Какая-то у старослужащих была дурная привычка заканчивать свои слова тычками. Я сообразил. Дорога в рай пролегала через угодья папы Радиоперехвата.

 

Моя койка располагалась между койками "стариков" Сидоркина и Хвастунова, то есть в самом блатном месте, под вентиляторами. Здесь сильным потоком воздуха комаров сдувало в углы кубрика, где они и зверствовали. За что мне была оказана такая честь? Не знаю. Но "фазаны", особенно претендовавший на это место Романов, стали относиться ко мне "с повышенной требовательностью". О том, что это место было "блатным", я узнал уже после армии.

Кстати, в подтверждение моих слов, Васю Чуприса из подмосковного Щёлкова разместили у стены, и утром он встал весь опухший и в волдырях, от укусов москитов. Васю предупредили, что нужно спать под накомарником, но этот парень, склонный к философствованию и ещё кое к чему, заметил:

- Чего их бояться? Надо привыкать.

Ну, и получил…

 

ГЛАВА 13. ЛОЛА

 

Наряд принято объявлять на утреннем разводе. Но мы на разводе не присутствовали, так как прибыли в "Пальму" из Бригады, поэтому я возмущаться не стал. Порядки здесь были проще, чем в Учебке. Это было заметно на построениях, по форме общения бойцов между собой и с сержантами, по поведению офицеров. Они присутствовали среди нас, но это присутствие не утомляло, хотя и не позволяло расслабиться. Простота проявилась и в разводе наряда.

Я привёл свой внешний вид в порядок и обратился к замку:

- А где у вас тут Уставы?

- На фига акуле зонтик баян? - удивился Хлепитько.

- На фига... Сам же спрашивать будешь!

- Чегооо?! Сто лет бы ты мне не сдался тебя спрашивать! Сопли подотри и будь готов, как тот пионер! - фыркнул "замок".

 

Дневальные в Учебке "принимали" подразделение у предыдущего наряда с особым пристрастием. Буквально пыль вынюхивали! Здесь же, после упрощённой процедуры передачи "полномочий" сержантами, которые ушли на доклад к ротному, мы взяли повязки у дневальных старого наряда и те немедленно ретировались в кубрик. Нас было четверо "соловьёв": я, Гундос, Дмитриев и Самсонов. Хлепитько и Сушко вышли от ротного и стали передавать оружейку.

- А чё мы порядок за предыдущим нарядом принимать не будем? - обратился к замку Вечнообиженный.

- Расслабься! - рыкнул на него Сашка. - Отдыхайте пока. На тумбочке стоим по полчаса. Боченин - первый, за ним - Дмитриев, Самоса и ты.

Вообще что-то странное... Чтоб дневальный по роте в Учебке сидел?! Всегда было чем занять курсантов. Что касается приёма дежурства в Роте, то у "стариков" никогда ничего не принимали. Ставили в наряд "стариков" с "фазанами" и как-то они там между собой договаривались, кто чего будет делать. Смена наряда происходила простой передачей повязок. Зато у "соловьёв" "старики", а вернее их "орудие воспитания" в лице "фазанов", помещения принимали с особым пристрастием. Впрочем, порядок в Роте был всегда идеальным. Старшина и Сапог не позволяли расслабляться никому.

 

К семи часам вечера я и Дмитриев ушли с дежурным в столовую. Смена после сна умывалась и брилась, и Хлепитько приказал Гундосу и Самосе навести порядок в умывальной и курилке. После ужина и чистки оружия все пошли в кино, а "горючую смесь" отправили драить душевую.

- А Глист чего?! - возмутился Самсонов.

- А Глист с Дмитриевым будут мыть полы. Чем-то недоволен, боец? - Хлепитько так посмотрел на Самосу, что тот стал очень довольным на всё оставшееся дежурство. - И вообще, что это за "глист"? По-другому никак нельзя звать товарища?

- А как?

- Ну... Например, Шланг...

 

Первыми из наших тут, около местечка Торренс, появились офицеры. Солдаты стали служить всего лет семь до моего приезда, но за это время сложились определённые традиции. Одной из таких традиций была передача эстафеты в форме дембельских наставлений. В роте оставалось три дембеля, которые доделывали какую-то работу в ПЦ. Они обедали со сменой и появились в подразделении во время сиесты. На следующее утро, после нашего прибытия, они должны были отбыть на Родину.

Пока мы заступали в наряд, "соловьёв" попросили зайти в кинозал. Тут дембеля установили магнитофон из нашего арсенала. Вначале, дембеля рассказали молодым осназовцам о правилах быта. Советовали чаще мыться, стираться и заниматься спортом. Потом рассказали об условиях службы, дали советы: как завязывать сапаты, гладить форму, затачивать лезвия для бритья и многое чего ещё полезного.

Эту часть мы, дневальные, пропустили, но попали на самое интересное. Дембеля стали крутить запись "живого" эфира. То, что я услышал, резко отличалось от того, что нам крутили в Учебке. Это был сплошной шум и треск! Пришлось напрягать слух. Потом дембеля стали рассказывать о некоторых специфических приёмах радиоперехвата, о настройке аппаратуры, о самом дежурстве. В общем, они открыли нам удивительный мир, в котором нам предстояло жить и работать. Чувствовалось, что дембеля очень любят своё дело и ревностно относятся к нам, своим преемникам.

- Не подкачайте, мужики! - просили они нас.

Потом дембеля обняли всех по очереди. Дошла очередь и до меня.

- Держись, брат! - обнял меня чернявый крепыш. - Не за себя будешь служить, а и за всех нас тоже! Не подкачай!

- Не подкачаю! - пообещал я, сдерживая слёзы.

 

Были традиции и у дневальных. Спали они по четыре часа и первая смена, отбивавшаяся вместе с ротой, драила ночью душевую и наводила порядок в умывальнике. Вторая смена, отбивавшаяся в два часа ночи, мыла полы в холле и галерее и наводила порядок в кинозале и Ленинской комнате.

Сашка не должен был напрягать "горючую смесь", но уборка душевой - это сизифов труд, который нужно было освоить. Сразу, без навыков, с этой задачей не справишься. Вода была очень плохой. После неё на стенах оставался налёт, который со временем желтел. Душ в наших условиях - это наше всё! Пользовались им бойцы несколько раз в день и к вечеру налёт покрывал кафельную плитку душевой этаким ворсом. Сначала его счищали щётками с жёсткой щетиной, потом лезвиями для бритья зачищали особо грязные места и только потом мыли с хозяйственным мылом. Ночью же следовало обрабатывать пол и стены душевой хлоркой. Но бойцам это не нравилось из-за запаха и подобную процедуру проводили только в день дежурства прапорщика Калинина, который свой нос не совал, разве что, в анальное отверстие бойца! Этот знал каждую нычку в Роте!

Душем пользовались не все. Возле умывальной стояла огромная пожарная ёмкость. Бойцы черпали из неё воду ведром и обливались, заливая водой пол. Старшине эта процедура "выматывала нервы", как он выразился. Калинин гонял голышей в душевую, но тщетно. После каждой помывки из пожарного бака, дневальный сгонял воду в сливное отверстие в полу шваброй.

 

После отбоя я вооружился ведром и шваброй и направился мыть полы в холле. Наконец-то я смог подойти к пианино. Это был настоящий "Steinway" 1862-го года выпуска. Для меня, музыканта, это была святыня. Такого качества инструментов мне ещё не приходилось видеть. Я открыл крышку пианино и нажал на клавишу: звук был ангельской чистоты! Какой там пол?! Я стал играть и увлёкся. Инструмент был расстроен, но мне это не мешало. Я слышал то, что мог слышать только я - божественно чистый звук струны.

- Это что такое?! - донёсся до меня голос Хлепитько.

Я быстро захлопнул крышку пианино и встал по стойке "смирно":

- Извините, товарищ сержант, больше такого не повторится!

- Я в том смысле - чья музыка? - Хлепитько подошёл ко мне.

- Моя... - смутился я.

- Приятственная музычка... А чего ты в пед пошёл, если композитор? - Хлепитько взял меня за ремень и стащил со сцены.

Я был выше его ростом, а на сцене возвышался над ним так, что он смотрел мне, чуть ли не в пупок.

- Пошёл... - ушёл я от прямого ответа.

 

Так сложилось. К десятому классу определились мои пристрастия: музыка, история, дети. Поскольку я любил рок-н-ролл, то мой интерес к английскому языку был естественным. В это время мой друг Игорь Гольверк поступил в Уссурийский педагогический институт на факультет истории и английского языка. Это был первый выпуск только открывшегося факультета. В институт из Москвы приехал на стажировку Виктор Пахальян, преподаватель психологии, который был отличным музыкантом. Он создал группу при институте, но приличного гитариста среди студентов не нашлось. Игорь меня и уговорил поступать в Уссурийск. Там было всё: музыка, история, дети и английский язык.

Почему я сразу не пошёл в музыканты? В моей родне многие играли на музыкальных инструментах, но музыкантов не было, и дать правильное направление мне никто не мог. Я мечтал быть композитором или, на худой конец, дирижёром. "Большой трактат об инструментовке и оркестровке" Гектора Берлиоза был моей настольной книгой. Но я окончил музыкальную школу по классу баяна, а для обучения на композиторском или дирижёрском факультетах нужно было владение фортепиано или скрипкой. Эстрадное же образование в те годы получить на Дальнем Востоке было невозможно. Открыли отделение аранжировки при Хабаровском институте культуры, но и туда требовалось владение фортепиано. Можно ли было переучиться? Нет. У баяниста постановка руки иная, нежели у пианиста. Это "не лечится". Пахальян был для меня учителем. В искусстве между мастером и его учениками возникает сакральная связь. Когда Пахальян уехал, мой интерес к педагогике улетучился.

Музыканты говорят: ты - музыкант, если музыка тебя кормит. Эстрада в те годы "кормила" так, что можно было каждый день есть хлеб не только с маслом, но и с икрой. Я любил эстраду: джаз, рок-н-ролл, попсу. И моё увлечение меня кормило. Как говорил древний китайский мудрец: найди себе занятие по душе и ты ни одного дня в своей жизни работать не будешь. Я работать не собирался. Так, вот, и получилось.

 

- Ладно, - Хлепитько подтолкнул меня к ведру. - Играть тебе никто не запрещает, только, давай, так договоримся: ты - не дневальный по пианине, а дневальный по роте. Будет у тебя время. Ещё наиграешься!

 

Самоса разбудил меня за полчаса до подъёма. Хлепитько распорядился, чтобы мы привели в порядок "площадь Незамальского". Вскоре пришёл и он, будучи дежурным офицером по роте в тот день.

Ровно в шесть тридцать утра "замок" вошёл в кубрик и тихо скомандовал: "Рота, подъем!" Громко кричать в кубрике запрещалось, потому что сон для бойца из смены - это святое. Тех, кто сразу по команде не встал, будили персонально. Бойцы, не спеша, без суеты, выходили на плац, где их своим взглядом "сканировал" Незамальский. Всё в части было подчинено одному раз и навсегда установленному ритму и темпу. "Суета - признак отсутствия мастерства!" - учил нас прапорщик Трепалин. Рота построилась. Сапог обратил внимание на опухшее конопатое лицо Чуприса и выговорил ему за то, что тот не воспользовался накомарником. А дальше произошло нечто удивительное.

- Здравствуйте, товарищи! - поздоровался ротный.

- Здра-же-тощ-стар-лей-нант!

- Товарищи солдаты и сержанты, до меня дошли сведения, что эта шлюха Лола снова посещала расположение роты. Берендей, два шага вперёд!

- Бе-ре-дун! Моя фамилия Бе-ре-дун! - отозвался тот самый дневальный, хлюздевший на тумбочке при нашем прибытии в роту из карантина.

- Ты у меня договоришься! Вперёд! – заорал на бойца ротный.

Бередун вальяжной походкой вышел из строя.

- Отставить! - озверел Сапог от такой наглости.

Боец вернулся в строй и повторил тот же маневр, но с ещё большей раздражающей силой. Но Сапог, понимая, что у бойцов "крантики" уже протекают, сдержался.

- Вот, товарищи, перед вами образчик пошлости и неряшливого отношения к половой жизни! Рядовой Берендуй!

- Я... - пропел боец.

- Головка от третьего гетеродина! Как нужно отвечать?!

- Головка от третьего гетеродина...

Рота тихо захихикала. Мы с Дмитриевым и "горючей смесью" наблюдали эту пикировку из галереи с огромным изумлением, которое было сродни испугу. Так вызывающе вести себя с командиром! С офицером Советской армии! Даже, мой дед-казак Яков Семёнович, ветеран Первой мировой, и другой дед Алексей Панфилович, ветеран Великой Отечественной, к офицерам обращались исключительно вежливо, на «вы», хотя и годились им в деды. В Советском Союзе существовал культ офицера, культ воина-защитника. Вован явно не дружил с головой и был дурно воспитан. Сапог объявил ему трое суток ареста и отправил роту на зарядку.

 

Мы с Дмитриевым были весьма заинтригованы. Хлепитько ушёл спать около полуночи, после доклада дежурному по части. Мы с Олегом отбились в два часа. До этого времени никаких Лол не было. "Карданы" из "стариков" торчали в Ленинской комнате у телевизора, где по "Майями-5" показывали "ужастик", но Вована среди них не было. "Горючая смесь" сообщила нам подробности. Оказывается, мы всё профукали. Эту Лолу провели через лазейку в ограждении со стороны Батальона и "жарили" по очереди за кубриком "карданов" на койке, которые там стояли про запас. А "карданы" в Ленинской комнате были на шухере. Это мероприятие продолжалось, пока Гундос, выкидывавший мусор в овраг за сеткой ограждения, не обратил внимания на какие-то странные звуки, доносящиеся из-за угла, и не разбудил Хлепитько. Тот и застал Вована в неуклюжей позе.

- На фиг ты Хлепитько позвал?! – набросился на Мишку Дмитриев.

- Посторонних не должно быть в роте, - огрызнулся Вечнообиженный. – Балдели только «старики». Слышу - какое-то бабье шипение… Мне оно надо? Пусть Хлепитько со своими и разбирается.

- Ты видел эту Лолу? - поинтересовался я у Вечнообиженного.

- Чё я там мог видеть? Мельком… Она чёрная и в полной темноте! Сиськи видел, да задницу. Сиськи - большие, задница - пышная. Чё ещё от бабы нужно?!

- Гууундооос! - скривился Олег. - Женщина - это запах волос, грация, нежный голос...

- И вся эта возвышенная поэзия также заканчивается "поревом"! - прервал его Самоса.

Мы с Олегом переглянулись, пожали плечами: рыцарю - рыцарево, шницелю - шницелево.

 

Лола попала в Роту при нас с Дмитриевым, и мы ожидали выговора от Хлепитько, за то, что профукали проститутку, но Саша делал вид, что ничего не произошло. Наконец, я не выдержал и, на правах земляка, поинтересовался:

- А парни не обидятся, что ты Берендея сдал?

- Шо?! - возмутился Хлепитько. - Берендея ещё ждут "подарочки" от мужиков!

 

ГЛАВА 14. РАСПРЕДЕЛЕНИЕ

 

Дембеля уходили буднично. Это была последняя барка, как называли теплоходы в ГСВСК. Последними увольняли самых худших. Худших, с точки зрения командиров, а те оценивали бойцов по их дисциплинированности, а не по воинскому мастерству. Наряды вне очереди, выговоры, аресты - всё складывалось и при распределении по баркам учитывалось.

Утром на разводе, после церемонии подъёма флага, введённого Незамальским, ротный поблагодарил за службу бойцов, отбывающих на Родину, пожелал успехов в гражданской жизни и как бы и всё. Дембеля обменялись рукопожатиями с "соловьями", обнялись со старослужащими и рысцой побежали в ПЦ. Там попрощались со сменой, облобызали стойки с аппаратурой на своих постах и отчалили. Отныне за всё отвечали "старики", в том числе и за сохранение традиций.

Про наших предшественников ходило много слухов. Они, якобы бы перед уходом плац выкладывали песами или "псами", - кубинскими деньгами, - и прочая, прочая, прочая. Не видел. Коробок с сувенирами у дембелей было много. Очень много! Деньгами же не ссорили. Да и откуда бы они их взяли? Это же нужно было что-то продать кубинцам. Воровать было нечего, посылки из дома не присылали, да и служба не давала возможности ходить коробейниками по окрестным поселениям.

Накануне, на вечерней прогулке, дембелей поставили во главе колонны, один из них повязал себе детский чепчик на голову, - где он его откопал?! - и дембеля орали песни за всех, задирая ноги выше головы. Такой был ритуал.

Великой радости у дембелей я не увидел. Чувствовалось, что им тяжело было покидать часть. Они делали это неохотно. Тот дембель, который дал мне наказ, с самого подъёма бродил по роте и гладил рукой пальмы, стены, кресла в кинозале. Я стоял на тумбочке, так он, зачем-то, потёр мой штык-нож. В общем, вёл себя, как дикарь из племени мумба-юмба. Я понял только одно - парни прожили тут очень важные годы своей жизни.

 

В этот день нам ещё предстояло получить два комплекта формы: свою старую гражданскую и парадную кубинскую тёмно-оливкового цвета с надписью "FAR" на погонах. FAR - это Fuerzas Armadas Revolucionarias, то есть вооружённые революционные силы. "Есть у революции начало, нет у революции конца", - пелось в советской песенке.

Также мы получили вещевые мешки, в которых хранился неприкосновенный запас (НЗ) продуктов, индивидуальная аптечка бойца, нитки и иголка и, как ни странно, каска. Старшина велел нам любую царапину обрабатывать дезинфицирующим раствором, в качестве которого в аптечках был спирт. Рыжая и конопатая бестия Вася Чуприс облизнулся...

Со снабжением медикаментами были перебои. Своей санитарной части у нас не было, и мы пользовались батальонной, но расход лекарственных средств в части существовал, и обязанности начальника медчасти возлагались на старшину Калинина, который и получал лекарства "на базе". Произошёл какой-то сбой в снабжении. "Зелёнка" во флаконах испарилась давно, и остатки её старшина приказал разбавить спиртом. Спирт был высокой очистки, но "техническим". Калинин на эту деталь нашего внимания не обратил, полагая, что мы и сами должны понимать, что у нас не больница, а радиотехническое подразделение. Потом "зелёнку" убрали вообще и стали применять "марганцовку", которая тоже быстро испарилась…

Такое отношение к подобного рода дезинфекции было вызвано её бесполезностью. Никакого толка от "зелёнки" и марганцовки не было. Любая царапина в жарком влажном климате заживала долго и посему была подвержена всякого рода заразе. До нас был случай, когда на роту наложили карантин. В Ленинской комнате организовали изолятор, на плацу постоянно работала дезинфекционная машина. Бойцы лежали в простынях, пропитанных какой-то смесью. Даже офицеров не отпускали домой. Всё, к счастью, закончилось без потерь, но выводы были сделаны.

В вещмешке положено было хранить запас лекарственных средств, на случай боевых действий, вот и хранили. А за помощью обращались в медицинскую часть батальона. Там выдавали иные лекарства. Калинин же, исходя из прошлого опыта и сам столкнувшись с заболеваниями, накрывающими бойцов по осени ежегодно, вошёл в тонус и применял на практике все свои знания из прошлого. Знания эти устарели. Старшина понимал это, но что-то же делать нужно было? Так и появилась во флаконах "горючая вода" зелёного оттенка.

 

Работы в наряде было много, но четыре дневальных с ней справлялись без натуги. Больше всего угнетало то, что только что побелённые дневальными бордюры бойцы, как специально, пачкали своими ботинками, и приходилось, сначала, отдирать гуталин, а потом заново белить.

- И на хрена этот мартышкин труд?! - возмутился Гундос, запуская кисточку в полёт на крышу. - Блин, завтра специально буду ходить, и портить бордюры!

- Смотри, как бы старшина тебе что другое не испортил! - предупредил его Дмитриев.

Старшина был вездесущим, но не всевидящим. Если покушение на девственную чистоту бордюра происходило на его глазах, то за этим сразу следовало наказание. Наказывал Калинин бордюрных извращенцев на своём "проспекте Калинина", заставляя белить самый длинный бордюр вдоль дороги, шедший от ворот и огибавшей Роту вплоть до забора из колючей проволоки, ограждавшего нашу территорию со стороны Батальона.

 

После обеда нас протестировали на скорость стенографирования, потом спрашивали по радио и радиоаппаратуре. О стенографировании следует рассказать подробнее, потому что это было одним из важных элементов нашего воинского мастерства, позволявшего нам на передовом рубеже обороны отслеживать все перемещения носителей ядерного оружия США.

Существовало понятие классность. После Учебки все мы имели третий класс мастерства, самый низший. Классность подтверждали каждые полгода, и только через полгода ты имел право сдать экзамены на повышение классности. Опыт тоже брался в расчёт. На экзамене крутили запись, состоявшую из девяноста знаков, ста знаков, ста десяти или ста двадцати знаков, в зависимости от подтверждаемой классности или от повышаемой классности. Это был обычный текст, включавший известные нам слова и выражения из радиожаргона войск условного противника. Длилась запись одну минуту. Ключевые слова в бланках радиоперехвата обозначались значками, а другие - неполным начертанием первой буквы слова. Артикли и предлоги не стенографировались, так как в них не было смысла. Их "восстанавливали" при чистовой записи. После прокрутки фонограммы давали время на оформление бланка. Любая ошибка была приговором. В нашей команде парни стенографировали со скоростью не меньше ста знаков в минуту, хотя и имели третий класс, для которого было достаточно девяносто знаков в минуту. Но то тестирование шло по тексту, начитанному советским специалистом в обычный микрофон. Здесь же, запись была смонтирована из сообщений "живого" эфира. Для нас это было непривычно и не все сразу справились с заданием. На повторном тестировании уже проколов не было.

Далее нам предложили более сложное задание. Кто-то отказался, кто-то согласился. В задании на уровне первого класса приняли участие около десяти бойцов из команды. В задании на уровне мастера четверо: я, Шиманович, Локайчук и Самсонов. Все мы не справились с заданием, но по количеству ошибок я выиграл, вторым был Шиманович, третьим - Локайчук, четвёртым - Самоса. Мы тогда ещё плохо себе представляли, с чем нам придётся столкнуться и Самсонов, проиграв мне, обиделся... На меня обиделся. Странный такой... За шо?!

 

Мы ожидали распределения по постам. Я уже знал, что пост №36 или "Алмаз-1", был самым сложным и самым престижным. Хлепитько и Хвастунов несли боевое дежурство именно на этом посту, и мне хотелось тоже к ним.

- Что нужно сделать, чтобы к вам попасть? - поинтересовался я у Хвоста.

- Подмойся... - съязвил Николай.

Шутник, блин. Действительно, распределение зависело от многих факторов и многих консультаций. Помимо взводного, нужно было ещё получить одобрение старшего поста и начальника Второго отдела, а те будут слушать оперативных дежурных. Но для меня было главным начать стажировку на этом посту. В том, что я справлюсь и добьюсь права быть "первоалмазным", я не сомневался. Вечером Хлепитько меня поздравил с распределением на тридцать шестой пост и предупредил:

- Будешь сачковать - выпру и вздрючу! Не позорь дальневосточников!

- Есть не позорить, товарищ сержант, - ответил я радостно.

Пока всё складывалось так, как мне хотелось. Или, по дзену, мне хотелось именно так, как должно было складываться. После наряда нам полагались сутки на восстановление, и наше первое посещение ПЦ откладывалось на день. На стажировку на тридцать шестой также назначили Витю Шимановича, чему я был очень рад. Мы - приморцы-таёжники! Тайга, давай, давай! Нас было трое из Приморья, и мы были в числе первых. Разве не повод для гордости? Тогда это был повод. Время было иное. Пятым на нашем посту был москвич Игорь Рябов, "фазан". Он тоже отнёсся к нам доброжелательно и посоветовал:

- Сейчас "тухлый" эфир. Проситесь во вторую смену. В это время приём увереннее. Быстрее вникните, чем разбирать этот треск и шум в третью смену.

 

Нас в наряде сменили наши же, из команды. Старослужащие уже более месяца несли повышенную нагрузку, и пока мы, молодые бойцы, могли дать им только возможность передохнуть, заменив их в нарядах. До полной боевой готовности части было ещё далеко, и такая напасть случалась каждые полгода. "В бой идут одни старики!" - таков был лозунг у нас во все времена.

 

ГЛАВА 15. КРОКОДИЛ ВАСЯ

 

Ну, вот, и пришёл час нашей четвёртой, после "горючей смеси" и Правдоруба, звезды. Дамы и господа, на сцену приглашается несравненный Василий Чуприс! Ваши аплодисменты!

"Здравствуй, Вася! Я снеслася!" - пелось в частушке. Этот чудик из Щёлково был алкоголиком с детства. Как на медицинской комиссии его пропустили - ВОПРОС! В каждой посылке, присылаемой ему из дома в Учебку, сержанты изымали алкоголь. Однажды, водку сыночку родители прислали в банке сгущённого молока! Сержант на вес определил, что в банке явно не сгущёнка. Во время выезда на работы за пределы части, Вася непременно умудрялся потребить, за что и его "воспитывали" с усердием и нас за него дрючили.

Я уже писал, что будущие осназовцы попадали под "прицел", ещё учась в школе. Существовали определённые требования. Во-первых, юноша должен быть из полной семьи. Во-вторых, физически здоров. В-третьих, из приличной семьи. В-четвёртых, демонстрировать способность к изучению языков. В-пятых, быть лояльным к советскому строю. А далее в-шестых, в-седьмых и в-сотых! Требований было много. Сержанты умалчивали о пьянстве Чуприса. Получилось так, что несколько отличников из команды оказались невыездными. Вася был в резерве и попал в команду.

Был Чуприс слегка трезв и во время путешествия на "Марии Ермоловой". Как ему удавалось найти алкоголь - это тайна покрытая мраком и он её не раскрыл, даже, перед увольнением в запас. Талант! Но одну Васину "тайну" все же раскрыли.

 

Помните, о спирте в индивидуальной аптечке? Так вот, этот спирт был разлит во флаконы из-под "зелёнки", которые никто мыть не собирался, и спирт там был зелёного оттенка. Никому в голову, даже, не пришло, что эту гадость можно пить. А Васе пришло! Но всё бы ему сошло с рук, если бы Вася не решил ночью сходить по нужде. Пошёл наш Вася в тридевятое царство, и забыл наш Вася незабываемое - код замка на воротах, а код тот был "362". Столько в копейках стоила Васина "живая вода" во времена СССР. Давай Вася давить на кнопку звонка, а звонок не работает, потому что не положено ему работать, когда "старики" развлекаются.

 

Кто будет звонить? Тот, кто не знает кода замка. А кто не знает кода замка? Чужой не знает. А кто чужой? Батальонный дежурный офицер, которому, в отличие от нашего дежурного по части офицера, по ночам не спалось. Паства у них в батальоне такая была, что легче было утопить, чем воспитывать и блюсти. А рядом с нами располагалось подразделение миномётчиков, которые своей борзостью в тот период были знамениты.

Наши офицеры, которые иногда оставались на ночь в роте следить за порядком, постоянно миномётчиков ловили на нарушениях и докладывали дежурному по батальону, те - комбату-батяне, а тот дрючил командира миномётчиков. Вот, батальонные офицеры, которые за своего товарища стояли за одно, и пасли наших "стариков", чтобы воздать Незамальскому со товарищи должок. Око за око, зуб за зуб!

Наши "старики» - «карданы" с миномётными стали обмениваться информацией о ночных бдениях офицеров-незамальцев и на ночь отключать звонок. Батальонные дежурные офицеры, из числа особо ретивых (рота формально числилась в составе батальона), втихаря, подходили к ограждению со стороны дороги, сидели там, высматривали и в нужный момент шли к воротам. Дежурный по роте, при появлении постороннего офицера, обязан был вызвать дежурного по части. И дальше уже наш офицер имел возможность лицезреть нарушителей.

Это они, пехотинцы, так думали. А тут вам не там! Тут вам ОСНАЗ! Звонок-то отключен! Пока батальонный докричится до дневального, пока дневальный вызовет дежурного по роте, пока сержант дойдёт до ворот. Пока дежурный офицер из здания штаба дойдёт или, даже, домчится до расположения роты, бойцы уже все "артефакты" ликвидируют и будут лежать в люлях и видеть сны. Шухер сработал, и вся эта конфронтация постепенно угасла, но Вася попал на её ослабевающую волну.

 

Дежурным по роте был мой "комод" Сидоркин. Звали его все по имени и отчеству - Михаил Тимофеевич. Это был рязанский парень из деревни со своими понятиями. Вася кричать не стал, а попытался проникнуть в кубрик через то самое огромное окно. А это окно зимой закрывали на задвижку, так как по ночам температура воздуха опускалась до плюс восемнадцати, и было прохладно, а до отопления помещений в тропиках, даже, русские не дотупили, несмотря на уставы.

Прыгает Вася на окно, за кондиционер цепляется, а вигвам! Тут Михаил Тимофеевич отбиваться пришёл. Что за чёрт?! Какое-то приведение в окна ломится! Стекла-то были матовыми наполовину. Сидоркин был не робкого десятка и к тому же комсомольцем-атеистом. Он штык-нож из ножен вынул и к окну. Открыл и зашиб Васю. Тут Вася, запинаясь, про Сидоркина всё и рассказал: что было, что есть и что будет.

- Да, ты, брат, пьян! - догадался младший сержант.

Васю обнюхали, подняли Хлепитько и тот ему устроил допрос с пристрастием. А Вася молчит! Что он, дурак что ли, свои ништяки выдавать? Сержантам на неприятности нарываться не особо хотелось. Заломили Васе конечности, и тот поведал, что хотел смазать свои раны от укусов москитов, но не удержался и попробовал зелёного спирту. Замяли это дело.

Но тут Васю понесло. Он решил, что его запасы спирта могут вычислить и решил не отдавать "живую воду" супостату. Только Хлепитько заснул, как Чуприс полез в чужой вещмешок. Утром дневальный пришёл будить Михаила Тимофеевича, а Вася спит себе у шкафа с вещмешками, а вокруг него НЗ валяется, пузырьки пустые. А рожа у Васи натурально рожа! Вся в зелёнке по самые брови! Видимо, в рот пузырьком не всегда удавалось попасть… Васю грубо разбудили. Очень грубо.

- Что это за синяк у бойца?! - насторожился утром Незамальский.

- Виноват, товарищ старший лейтенант, это от москитов так раздуло! - бодро ответил Вася.

- А что это рожа, как у крокодила?

- Укусы от комаров смазывал… Зелёнкой.

- Идиот!

На том дело и закончилось. А вечером, вместо кино, мы "соловьи" из "чина" отрабатывали строевой шаг под управлением младшего сержанта Сушко. Вася возвернул нас в "славные" ванякинские времена!

 

ГЛАВА 16. ЗАПЕВАЛА

 

Перед кино, когда вся рота собралась в кинозале, пришла смена. Хвост, Фурсенко, и "старики" из второго взвода по кличке Жмурик и Басмач вышли перед бойцами.

- Ша! Сказать имею! - Фурсенко поднял вверх руку. - Так, мужики! Договаривались, что концы на узел?

Он вопросительно посмотрел на парней, обвёл взглядом зал. Все молчали. "Карданы", "жарившие" Лолу в кинобудке, имели смущённый вид.

- Значится так! Нам всем надо попасть до хаты здоровыми и невредимыми, и готовыми к активной семейной жизни. Так? Так, мать вашу! А мы с вами в одном душе моемся и в одном умывальнике умываемся! Значится, последнее китайское предупреждение всем: концы на узел! Кто попадётся, тому пощады не будет! Ша! Базар окончен!

Басмач, которого так прозвали, потому что он был из Ташкента, показал всем свой могучий кулак и сплюнул сквозь зубы. Жмурик, получивший своё прозвище за то, что одним щелчком мог убить человека, тяжело вздохнул и посмотрел на небо. Молчаливые крепыши произвели куда больший эффект, чем жаркая полуодесская речь Фурсенко.

И надо вам сказать, что в роте Лолы больше не было, как и её коллег по торговле телом. На Кубе был распространён особый вид сифилиса, который в Союзе не лечили. Но бабники есть везде: и среди пацанов, и среди академиков.

 

Наши мучения на плацу Хлепитько начал, и он же прекратил:

- На первый раз хватит! Боченин и Шиманович, ко мне!

Он привёл нас в класс второго взвода и приказал садиться. Мы сели за парту.

- Рябову завтра нужно дать отдохнуть. Я иду во вторую смену, а Хвост - в первую и третью. Будем с Колькой вас стажировать по очереди. Завтра со мной идёт Шиманович. Боченин пойдет с Хвостом в третью.

Я на Хлепитько за дрючку обиделся и был только рад оказаться в компании приятного человека, лабуха и такого же "шланга". Кстати, Гераклом засушенным и Глистой в корсете меня, после замечания Хлепитько, звать перестали. Я стал Шлангом. Так традиционно в роте звали поджарых парней.

 

Вообще, традиций было много. Были глупые традиции, но были и разумные. Например, традиция глажения формы. В гладильной комнате "старики" гладились первыми в любое время. Это было разумно, потому что опытные бойцы тратили меньше времени на глажку. Форма у нас была из хлопчатобумажной ткани и к вечеру