— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — глухо прервал он ее. — Я читаю это в твоих глазах, в том, как ты сейчас вскинула голову. Ты — мадемуазель де Сансе, а я — слуга… И теперь мы уже не можем даже открыто смотреть друг другу в лицо. Я должен стоять перед тобой с опущенной головой! «Будет исполнено, мадемуазель, слушаю-с, мадемуазель…» Ты глядишь на меня, не видя. Словно я бревно какое-то, ведь на собаку и то обращают больше внимания. Некоторые маркизы в своих замках заставляют лакеев мыть себя, потому что лакей — не мужчина, перед ним можно показаться и голой. Да, лакей не человек — он вещь, которая служит вам. Теперь и ты будешь обращаться со мной так же?
— Замолчи, Никола!
— Хорошо, я замолчу…
Он стиснул зубы и тяжело дышал, словно больное животное.
— Я замолчу… Но прежде я должен сказать тебе кое-что, — начал он снова.
— Мне никто не нужен, кроме тебя. Я это понял, когда ты уехала. Я тогда несколько дней ходил сам не свой. Это правда, я лентяй, бегаю за девками, мне противно возиться с землей и со скотом. Я и сам не знаю, чего хочу. Раньше мое место было подле тебя. Теперь ты вернулась, и я не могу больше ждать, я должен знать — по-прежнему ли ты моя или я тебя потерял. Да, я дерзкий, бесстыжий. Но если бы ты только захотела, ты бы стала моей, вот здесь, на мху, в этой роще, в нашей роще, на земле Монтелу, которая, как и раньше, принадлежит нам, только нам с тобой! — прокричал он.
Птицы в ветвях деревьев испуганно смолкли.
— Ты бредишь, бедный мой Никола, — ласково сказала Анжелика.
— Только не жалей меня! — воскликнул Никола, и, несмотря на его загар, видно было как он побледнел.
Анжелика тряхнула своими длинными волосами, которые, как прежде, свободно спадали ей на плечи. Ее охватил гнев.
— А как же ты хочешь, чтобы я с тобой разговаривала? — спросила она, тоже переходя на местное нарезе. — Нравится мне это или нет, но я больше не имею права слушать любовные признания пастуха. Я скоро выйду замуж за графа де Пейрака.
— За графа де Пейрака! — потрясенный, повторил Никола.
Он отступил на несколько шагов и молча посмотрел на нее.
— Значит, у нас говорили правду!.. — еле слышно прошептал он. — Граф де Пейрак. Вы!.. Вы! Вы выйдете замуж за этого человека?
— Да.
Она не желала его расспрашивать, она сказала «да», и этого достаточно. Она на все отвечала бы сейчас «да», не задумываясь, только одно «да»!
Анжелика пошла по тропинке к дороге, нервно сбивая хлыстом нежные побеги на кустах, которые росли на обочине.
Конь и мул дружно паслись на опушке леса. Никола отвязал их. Не поднимая глаз, он помог Анжелике сесть в седло. Теперь уже она вдруг схватила шершавую руку слуги.
— Никола… скажи, ты его знаешь?
Он вскинул на нее глаза, и в них загорелась злая насмешка.
— Да… Я его видел… Он много раз бывал в наших краях. Он так уродлив, что, когда едет на своем черном коне, девушки разбегаются. Он, как дьявол, хром и такой же злой… Говорят, в своем замке в Тулузе он завлекает женщин всякими зельями и какими-то странными песнями… И те, кто попадается на его удочку, либо вовсе исчезают, либо сходят потом с ума. О, у вас будет прекрасный супруг, мадемуазель де Сансе!..
— Ты говоришь, он хромой? — переспросила Анжелика, чувствуя, как у нее холодеют руки.
— Да, хромой! Хромой! Спросите кого хотите, и вам ответят: Великий лангедокский хромой!
Он расхохотался и, нарочито хромая, пошел к своему мулу.
Анжелика хлестнула коня и пустила его во весь опор. Она мчалась сквозь кусты боярышника, пытаясь убежать от насмешливого голоса, который повторял: «Хромой! Хромой!»
***
Едва она въехала во дворец замка Монтелу, как на старом подъемном мосту показался всадник. По его потному, запыленному лицу и штанам с нашитой сзади кожей сразу было видно, что это гонец.
Сначала никто не понял, о чем он спрашивает, такой у него был необычный акцент, и потребовалось время, чтобы догадаться, что он говорит по-французски.
Гонец вынул из маленькой железной коробочки письмо и вручил его барону Арману де Сансе, который поспешил ему навстречу.
— Боже мой, маркиз д'Андижос приезжает завтра! — в сильном волнении воскликнул барон.
— А это еще кто такой? — спросила Анжелика.
— Друг графа. Маркиз д'Андижос должен на тебе жениться…
— Вот как, и он тоже?
— …по доверенности, Анжелика. Дитя мое, не прерывай меня, пожалуйста. Тысяча чертей тебе в бок, как говорил твой дедушка, хотел бы я знать, чему тебя учили монахини, если они не сумели даже привить тебе должного уважения ко мне. Граф де Пейрак посылает лучшего своего друга, чтобы он представлял его на первой брачной церемонии, которая состоится здесь, в часовне Монтелу. Второе церковное благословение будет дано в Тулузе. На этой церемонии — увы!
— твоя семья не сможет присутствовать. Маркиз д'Андижос будет сопровождать тебя до самого Лангедока. Южане — народ быстрый. Я знал, что они выехали, но не ожидал их здесь так скоро.
— Как я вижу, у меня было не слишком-то много времени на раздумье, — с горечью заметила Анжелика…
На следующий день около полудня двор наполнился скрипом колес, конским ржанием, звонкими криками, быстрым южным говором.
В Монтелу пожаловал сам Юг. Маркиз д'Андижос, жгучий брюнет с торчащими пиками усов и горящими глазами, в двухцветных желто-оранжевых рингравах, которые искусно скрывали полноту этого весельчака и кутилы, представил барону приехавших вместе с ним графа де Карбон-Доржерака и юного барона Сербало — на предстоящем бракосочетании они должны были выступать в роли свидетелей.
Приехавших пригласили в гостиную, где де Сансе выставили на столы все, что было у них лучшего: мед прямо из ульев, фрукты, простоквашу, жареных гусей и вина с виноградника Шайе.
Гости умирали от жажды. Но несмотря на это, маркиз д'Андижос, отхлебнув глоток вина, отвернулся и, метко сплюнув прямо на плитки пола, сказал:
— Клянусь святым Поленом, барон, вино Пуату обдирает мне язык! Оно до того кислое, что у меня на зубах заскрипело. Эй, гасконцы, тащите бочки!
Его простота и чистосердечие, певучая речь и даже исходивший от него запах чеснока не только не вызвали неприязни у барона де Сансе, но привели в полный восторг.
Что же касается Анжелики, то у нее не было сил хотя бы улыбаться. Со вчерашнего дня она с тетушкой Пюльшери и кормилицей Фантиной столько трудилась, чтобы придать их старому замку приличный вид, что чувствовала себя совершенно разбитой и словно одеревеневшей. Впрочем, это было к лучшему
— по крайней мере она уже была не в состоянии ни о чем думать. Она надела свое самое нарядное платье, сшитое в Пуатье, опять серого цвета, но, правда, с несколькими голубыми бантиками на корсаже: серая утица среди блистательных сеньоров в лентах. Она и не догадывалась, что ее пылающее личико с упругими, словно налитые яблочки, розовыми щеками, свежесть которого подчеркивал большой, жестко накрахмаленный кружевной воротник, было прекрасно само по себе и не нуждалось ни в каких украшениях. Маркиз и его спутники то и дело поглядывали на нее с восхищением, которое эти пылкие южане не могли скрыть. Они осыпали ее комплиментами, смысла половины которых она не понимала, потому что они говорили очень быстро и с невероятным акцентом, неузнаваемо изменявшим каждое слово.
«Неужели отныне мне всю жизнь придется слышать такой говор?» — с тоской подумала она.
Лакеи тем временем вкатили в гостиную большие бочки, поставили их на козлы и принялись открывать. Из днища вынимали затычку, и тотчас же в отверстие вставляли деревянный кран; однако струя из бочки вырывалась в этот короткий момент наружу и оставляла на полу большую розовую или красновато-золотистую лужу.
— Сент-эмильон, — объявлял граф де Карбон-Доржерак, уроженец Бордо, — сотерн, медок…
Но привыкшие к сидру и терновому соку, обитатели Монтелу пробовали все эти преподносимые так помпезно вина с осторожностью. Однако вскоре Дени и остальные трое младших де Сансе заметно повеселели. Винные пары всем ударили в голову. Анжелику охватило какое-то блаженное чувство. Она увидела, что отец радостно смеется, не стесняясь своего ветхого белья, распахнул полы старомодного камзола. А сеньоры южане расстегнули свои короткие безрукавки. Один из них даже снял парик, чтобы утереть пот со лба, и потом надел его слегка набекрень.
***
Мари-Агнесс, вцепившись в руку старшей сестры, звонким голоском кричала ей в ухо:
— Анжелика, да пойдем же! Анжелика, пойдем наверх, в твою комнату, посмотрим, там такие чудесные вещи…
Анжелика дала себя увести. В большой комнате, где она спала когда-то вместе с Ортанс и Мадлон, стояли огромные, обитые железными полосами сундуки из сыромятной кожи, которые называли гардеробами. Слуги и служанки, откинув крышки сундуков, выкладывали их содержимое на пол и колченогие кресла. На широкой кровати Анжелика увидела платье из зеленой тафты, как раз такого оттенка, как ее глаза. Необычайно тонкое кружево украшало корсаж на китовом усе, а шемизетка была сплошь расшита цветами из брильянтов и изумрудов. Такие же цветы были на узорчатом бархате верхнего платья черного цвета. Его полы были отвернуты и заколоты брильянтовыми аграфами.
— Это ваше свадебное платье, — сказал поднявшийся, вместе с ними маркиз д'Андижос. — Граф де Пейрак долго выбирал среди материй, доставленных из Лиона, такую, что подошла бы к вашим глазам.
— Но он же никогда меня не видел, — возразила Анжелика.
— Господин Молин подробно описал ему ваши глаза: цвета морской волны, — сказал он, — какой она бывает, когда смотришь с берега, а солнечные лучи пронизывают ее до самого песчаного дна.
— Чертов Молин! — воскликнул барон. — Нет, вы меня не убедите, что он столь поэтичен. Я подозреваю, маркиз, что вы несколько приукрасили его слова, чтобы заставить улыбнуться невесту, польщенную таким вниманием со стороны будущего мужа.
— А это! А вот это! Ты только посмотри, Анжелика! — повторяла Мари-Агнесс, и ее личико, похожее на мордочку маленькой пугливой мышки, сияло от восторга.
Вместе с младшими братьями, Альбером и Жаном-Мари, она ворошила тончайшее белье, открывала коробки, в которых лежали ленты и кружевные отделки, веера из пергамента и перьев. Был здесь и очаровательный дорожный несессер из зеленого бархата на белой камчатой подкладке, отделанный позолоченным серебром, в котором лежали две щетки, золотой футляр с тремя гребнями, два зеркальца итальянской работы, квадратная коробочка для булавок, два чепчика, ночная сорочка из тонкого батиста, подсвечник из слоновой кости и атласный зеленый мешочек с шестью восковыми свечами.
Были еще другие платья, менее роскошные, но тоже очень красивые, перчатки, пояса, маленькие золотые часики и бесконечное количество каких-то мелочей, о назначении которых Анжелика даже не догадывалась, как, например, перламутровая коробочка с крохотными кусочками черного бархата, смазанного клеем.
— Это мушки, их принято наклеивать на лицо для красоты, — объяснил граф де Карбон.
— У меня смуглая кожа, и мне незачем подчеркивать это, — сказала Анжелика и закрыла коробочку.
При виде таких богатств она испытала почти детскую радость и в то же время впервые ощутила восторг женщины, которую инстинктивно тянет к нарядам и красоте.
— А вот это тоже не подходит к вашему лицу? — спросил маркиз д'Андижос.
Он открыл плоский футлярчик, и в комнате, куда набились уже и служанки, и лакеи, и работники с фермы, раздался дружный возглас изумления, а потом пробежал восхищенный шепот.
На белом атласе сверкало ожерелье ослепительного, в три ряда, жемчуга с золотистым отливом. Лучшего украшения для новобрачной нельзя было и придумать. Тут же лежали серьги и две нитки жемчуга помельче, которые Анжелика приняла было за браслеты.
— Это украшения для волос, — разъяснил маркиз д'Андижос. Несмотря на свое брюшко и повадки славного вояки, он оказался весьма сведущ в тонкостях моды.
— Надо приподнять немного волосы, хотя, по совести говоря, я не очень-то представляю, как это делается.
— Я вас причешу, мадемуазель, — вмешалась рослая плотная служанка, подходя к Анжелике.
Она была моложе Фантины Лозье, но до странного походила на нее. То же сарацинское пламя — память о давних нашествиях — опалило ее кожу. Обе женщины исподлобья бросали друг на друга неприязненные взгляды.
— Это Маргарита, молочная сестра графа де Пейрака. Она служила многим знатным дамам Тулузы и подолгу жила со своими хозяевами в Париже. Теперь она будет вашей горничной.
Служанка ловко приподняла тяжелые золотистые волосы Анжелики и туго оплела их нитями жемчуга. Затем она решительным жестом вынула из ушей Анжелики скромные сережки, которые барон де Сансе подарил дочери в день первого причастия, и заменила их роскошными серьгами. Теперь наступила очередь ожерелья.
— Ах, для него декольте должно бы быть больше! — воскликнул барон Сербало, устремив взгляд своих черных и блестящих, как лесная ежевика после дождя, глаз в вырез платья Анжелики.
Маркиз д'Андижос без долгих разговоров стукнул его тростью по голове.
С зеркалом в руке к Анжелике подбежал паж.
Анжелика увидела себя в этом новом обличье. Ей показалось, что вся она, и даже нежная, шелковистая кожа лица с легким румянцем на щеках, словно излучает сияние. Радость, вырвавшись из самой глубины ее существа, распустилась на губах очаровательной улыбкой.
«А ведь я красива», — подумала она.
Но тут все окуталось туманом, и ей показалось, будто откуда-то из глубины зеркала она слышит ужасный, насмешливый голос: «Хромой! Хромой!.. Он, как дьявол, хром и такой же злой. О, у вас будет прекрасный супруг, мадемуазель де Сансе!»
***
Через неделю свадьба по доверенности состоялась. Увеселения длились три дня. Танцевали во всех окрестных деревнях, а вечером в день свадьбы в Монтелу устроили фейерверк, в воздух взлетали ослепительные ракеты и петарды.
Расставленные во дворе замка и за его стенами вплоть до самых лугов длинные столы ломились от кувшинов с сидром и вином, от блюд со всякими яствами и фруктами, и крестьяне, то и дело подходившие туда угоститься, с изумлением взирали на шумных гасконцев и тулузцев, чьи бубны, лютни, скрипки и звонкие голоса заглушали деревенских скрипача и свирельщика.
В последний вечер перед отъездом новобрачной в далекий Лангедок был устроен пир во дворе замка, на который пригласили именитых соседей и владельцев окрестных поместий. Прибыл и эконом Молин с женой и дочерью.
В той самой большой комнате, где Анжелика девочкой по ночам прислушивалась к скрипу огромных флюгеров старого замка, кормилица помогла ей одеться. Любовно расчесав щеткой великолепные волосы девушки, Фантина подала ей бирюзовый корсаж и прикрепила к груди шемизетку, украшенную драгоценными камнями.
— Ах, какая же ты красавица, какая красавица, голубка моя, — сокрушенно вздыхала она. — Грудь у тебя такая упругая, что ей не нужны никакие корсеты. Смотри, чтобы корсет не сдавливал ее. Не затягивайся сильно.
— Нянюшка, а не слишком ли глубокий вырез?
— Знатной даме положено, чтобы грудь была видна. Ах, какая ты красавица!
— И кормилица со вздохом глухо пробормотала, словно про себя. — И подумать только, боже милостивый, для кого!
Анжелика увидела, что по лицу ее старой кормилицы катятся слезы.
— Не плачь, няня, а то и я потеряю последнее мужество.
— А оно — увы! — понадобится тебе, бедная моя девочка… Нагни голову, я застегну ожерелье. А жемчуг на волосы пусть надевает Марго, я в этих фокусах ничего не смыслю… Ах, голубка, у меня сердце разрывается! Когда я только подумаю, что эта дылда, от которой за сто лье разит чесноком и самим дьяволом, будет мыть и убирать тебя в день свадьбы!.. Ох, просто сердце разрывается!
Фантина опустилась на колени, чтобы поправить шлейф верхнего платья Анжелики, и девушка вдруг услышала, как она зарыдала.
Отчаяние старой кормилицы было для Анжелики неожиданным, и тоска, которая сжимала ее сердце, всколыхнулась с новой силой.
Все еще стоя на коленях, Фантина Лозье прошептала:
— Прости меня, доченька, ведь я тебя своей грудью вскормила, а вот защитить не сумела. Сколько уж ночей, с тех самых пор, как услышала об этом человеке, я глаз не могу сомкнуть…
— А что о нем говорят?
Кормилица встала. Взгляд у нее был темный, застывший — взгляд пророчицы.
— Золото! Полон замок золота!
— Но разве грешно иметь много золота, нянюшка? Посмотри, сколько подарков он прислал мне. Я в восторге от них.
— Не обманывайся, доченька. Это проклятое золото. Он делает его в своих сосудах при помощи всяких зелий. Паж, что так хорошо играет на тамбурине, его зовут Энрико, рассказал мне, что во дворце графа де Пейрака, в его красном, как кровь, дворце, есть флигель, куда никому не дозволено входить. Его охраняет черный страж, такой черный, как днище моих чугунов на кухне. Однажды, когда страж на минутку отошел, Энрико увидел через приоткрытую дверь большой зал, а в нем полно всяких стеклянных шаров, колб и трубок. И все это свистело, кипело! А потом вспыхнуло пламя и раздался такой грохот, что Энрико убежал.
— Просто мальчишка выдумщик, как и все южане.
— Увы! По голосу было видно, что он не врет и так напуган, что не поверить нельзя. Нет, этот граф де Пейрак пошел на сделку с самим сатаной, чтобы получить власть и деньги. Он Жиль де Рец, вот кто он, самый настоящий Жиль де Рец, да к тому же еще чужак!
— Не болтай глупостей! — резко остановила ее Анжелика. — Никто никогда не обвинял его в том, что он ест маленьких детей.
— Он завлекает женщин какими-то странными чарами, — прошептала кормилица.
— В его дворце такое творится… просто срам. Говорят, даже сам монсеньор архиепископ Тулузский в своей проповеди осудил его, сказал, что в его гнусных делах замешан сатана. И тот нехристь паж, что рассказал мне все вчера на кухне, еще смеялся как сумасшедший, вспоминая, как после проповеди граф де Пейрак приказал своим людям поколотить пажей и носильщиков архиепископа, и какая драка завязалась, даже в самом соборе дрались. Ну подумай, разве у нас могло бы случиться такое бесчинство? И потом, откуда у него столько золота? Родители оставили ему одни долги. Земли — и те все заложены были. А он не угодничает ни перед королем, ни перед другими знатными вельможами. Говорят, когда в Тулузу приехал его высочество герцог Орлеанский, наместник Лангедока, граф не встал перед ним на колени, для него, вишь ты, это трудно. И герцог не рассердился, наоборот, он даже сказал, что мог бы добиться при дворе милостей для графа, а граф де Пейрак ответил, что…
Старая Фантина замолчала, усердно втыкая булавки в юбку, которая и без того уже сидела безукоризненно.
— Так что же он ответил?
— Что… что, даже будь у него длинная рука, его короткая нога от этого не подрастет. Вот как он дерзок!
Анжелика, глядя в круглое зеркальце из своего дорожного несессера, приглаживала пальцем брови, тщательно выщипанные горничной Маргаритой.
— Значит, правду говорят, что он хромой? — спросила она как можно более безразличным голосом.
— Увы, голубка моя, правда. Ах, боже мой, а ты такая красотка!
— Замолчи, кормилица. Я устала от твоих причитаний. Пойди позови Марго, пусть она причешет меня. И не говори больше так о графе де Пейраке. Не забывай, что теперь он мой муж.
***
Когда стемнело, во дворе зажгли факелы. Под тихий аккомпанемент небольшого оркестра из двух виол, флейты, лютни и гобоя, расположившегося на крыльце замка, шла шумная беседа. Анжелика вдруг попросила, чтобы сходили за деревенским скрипачом, под звуки скрипки которого обычно танцевали крестьяне на большом лугу у замка. Она не привыкла к этой немного слащавой музыке, предназначенной для двора и увеселения всяких сеньоров в кружевах, которую играл оркестр. Ей захотелось еще раз услышать нежные звуки волынки Пуату, пронзительную свирель и в такт мелодии — глухой топот деревянных крестьянских башмаков.
Небо было в звездах, но затянуто легкой дымкой тумана. И от этого луна была окружена золотым ореолом. К столам без устали подносили новые блюда и кувшины с чудесным вином. Около Анжелики вдруг оказалась корзина с еще теплыми круглыми булочками, которую упорно держали до тех пор, пока Анжелика не подняла глаза и не посмотрела на того, кто угощает ее. Перед ней стоял высокий юноша в добротном костюме светло-серого цвета, какой обычно носят мельники. Воротник и оборки на штанах были из тонкого кружева. А поскольку муки ему было не покупать, он обильно, как сеньоры, напудрил ею себе голову.
— А вот и сын мельника Валентин пришел поздравить новобрачную, — воскликнул барон Арман.
— Валентин, — улыбнулась Анжелика. — Я еще не видела тебя после своего возвращения. А ты по-прежнему плаваешь на лодке по каналам и собираешь дягиль для ньельских монахов?
Юноша низко поклонился и ничего не ответил. Когда Анжелика взяла булочку, он поднял корзину и передал ее по кругу. А сам растворился в толпе и в ночи.
«Если бы все вдруг замолчали, — подумала Анжелика, — я, верно, услышала бы, как кричат сейчас на болоте жабы. Ведь если я вернусь сюда через несколько лет, может, я уже не услышу их — болота осушат, и жабы исчезнут».
— Вы обязательно должны это попробовать, — говорил ей в самое ухо маркиз д'Андижос.
Он предлагал ей какое-то на вид не очень аппетитное кушанье, от которого исходил тонкий аромат.
— Это рагу из свежих зеленых трюфелей, привезенных прямо из Перигора, сударыня. Знайте же, трюфель обладает божественными, волшебными свойствами. Ни одно самое изысканное блюдо так не располагает новобрачную к принятию от мужа выражения его чувств. Трюфель придает пылкость, улучшает кровообращение и делает кожу чувствительной к ласке.
— Но я не вижу надобности есть его сегодня, — холодно сказала Анжелика, отодвигая от себя серебряную миску. — Ведь я увижу своего мужа не раньше чем через несколько недель…
— Но вы должны подготовиться к этой встрече, сударыня. Поверьте мне, трюфель — лучший друг супружества. Изо дня в день вкушая это восхитительное блюдо, вы в брачную ночь будете сама нежность.
— В наших краях, — с усмешкой сказала Анжелика, глядя ему прямо в лицо, — гусей перед рождеством откармливают укропом, чтобы в рождественскую ночь, когда жареного гуся подадут на стол, его мясо было бы особенно сочным.
Уже изрядно подвыпивший маркиз расхохотался:
— Ах, как бы я хотел быть тем, кто скушает такую маленькую гусочку, как вы, — и так низко наклонился к ней, что его усы коснулись ее щеки. — Да будь я проклят, — добавил он, отстраняясь и приложив руку к сердцу, — если еще раз разрешу себе произнести подобную вольность. Но — увы! — я заслуживаю снисхождения, ведь меня обманули. Когда мой друг Жоффрей де Пейрак возложил на меня свои обязанности в выполнении всех формальностей, лишив, однако, очаровательных прав, он клялся мне, что вы горбатая и косоглазая, но теперь я вижу, что он снова, уже в который раз, обрек меня на муки. Вы действительно не хотите трюфелей?
— Нет, благодарю вас.
— А я съем, — сказал он с такой жалобной гримасой, что при других обстоятельствах это развеселило бы Анжелику, — хотя я подставной муж и вдобавок еще холостяк. Но я надеюсь, судьба будет благосклонна ко мне и в эту праздничную ночь приведет в мои объятия дам или девиц, менее жестоких, чем вы.
Анжелика с трудом заставила себя улыбнуться его новой выходке. От факелов и канделябров несло нестерпимым жаром. Неподвижный воздух был пропитан тяжелым запахом вин и соусов. Все кругом пели, пили.
Анжелика провела пальцем по вискам. Они были влажны.
«Что со мной? — подумала она. — Кажется, я сейчас не выдержу, закричу им, как я их ненавижу. Но почему?.. Отец счастлив. Он выдает меня замуж почти как принцессу. Тетки ликуют. Граф де Пейрак прислал им в подарок массивные ожерелья из черного пиренейского граната и другие безделушки. Мои братья и сестры получат прекрасное воспитание. А на что жаловаться мне? В монастыре нам постоянно твердили, что нельзя предаваться романтическим мечтам Муж богатый и знатный — разве не к этому должна стремиться девушка из благородной семьи?»
Она дрожала, словно загнанная лошадь, но совсем не от усталости. Просто это была нервная реакция, протест всего ее существа, которое не выдержало и вдруг взбунтовалось в самый неожиданный момент.
«Неужели это страх? А тут еще кормилица наболтала всякой ерунды, всюду ей мерещится дьявол. Но почему я должна ей верить? Вечно она преувеличивает. Ведь и Молин, и отец не скрывали от меня, что граф де Пейрак — ученый. Но утверждать, что он устраивает какие-то дьявольские оргии, — это уже слишком. И потом, если бы кормилица и в самом деле была уверена, что меня отдают в руки такому чудовищу, она бы не отпустила меня. Нет, я ничего не боюсь. Я не верю в эти выдумки».
Рядом маркиз д'Андижос с салфеткой под самым подбородком держал в одной руке сочный трюфель, а в другой — стакан бордоского вина. Время от времени, удовлетворенно икая, он хрипловатым гортанным голосом декламировал:
— О божественный трюфель, благодетель влюбленных! Влей же в мои жилы счастливый пыл любви! Я буду ласкать свою подружку до зари!..
«Вот оно, вот чего я не хочу, — поняла вдруг Анжелика. — Вот чего не в силах буду вынести!»
И ей представился тот ужасный урод, то чудовище, на растерзание которому ее отдают. Там, в далеком Лангедоке, в безмолвии ночей она окажется во власти какого-то незнакомого мужчины. И она может сколько угодно звать на помощь, кричать, умолять о пощаде. Никто не откликнется на ее зов. Он ее купил. Ее продали ему. И она будет его собственностью до конца своей жизни!
«И все, хотя они и не говорят об этом вслух, тоже так думают. И наверно, служанки и слуги перешептываются об этом на кухне. Вот почему даже южане-музыканты смотрят на меня с жалостью, хотя бы этот курчавый красавец Энрико, который так искусно бьет в тамбурин. Но притворство побеждает в них жалость. Одного человека принесли в жертву, зато сколько довольных! Золото и вино текут рекой! И какое кому дело до того, что там потом произойдет между их господином и мною! Ну нет, клянусь, никогда он даже не дотронется до меня…»
Анжелику душила ярость, и от мучительных усилий сдержать себя она вконец изнемогла. Она встала и вышла из-за стола. В общей суете никто не обратил внимания на ее уход. Встретив некоего Клемана Тоннеля, которого отец нанял в Ниоре, чтобы он распоряжался слугами во время празднеств, Анжелика спросила, не видел ли он слугу Никола.
— Он на хозяйственном дворе, сударыня, разливает вино.
Она пошла дальше. Она шагала как во сне, сама не зная, зачем ей нужен Никола, но она хотела его увидеть. После разговора в роще Никола ни разу больше не взглянул ей в лицо и исполнял свои обязанности слуги добросовестно, но без усердия. Она нашла его в винном погребе, где он наливал вино из бочек в кувшины и графины, которые ему непрерывно подносили мальчишки-слуги и пажи. Никола был одет в золотисто-желтую ливрею с обшитыми галуном отворотами, которую барон де Сансе взял напрокат по случаю празднеств. Молодой крестьянин не только не выглядел нелепо в этом одеянии, но даже имел элегантный вид. Заметив Анжелику, он встал и отвесил ей глубокий поклон, как учил всю челядь в течение двух суток Клеман Тоннель.
— Я ищу тебя, Никола.
— К вашим услугам, госпожа графиня…
Она бросила взгляд на мальчишек, которые в ожидании стояли с кувшинами в руках.
— Поставь кого-нибудь из мальчиков вместо себя и иди за мной.
Во дворе она снова провела рукой по своему лбу. Нет, она сама еще не знала, что собирается сделать. Она была возбуждена до предела, одурманена пьянящим ароматом разлитого на земле вина. Она толкнула дверь в соседний сарай. В нем тоже весь вечер наполняли кувшины и еще не выветрился тяжелый винный дух. Но теперь бочки уже опустели, опустел и сарай. В нем было темно и жарко.
Анжелика приложила свои ладони к крепкой груди Никола. И вдруг, прижавшись к нему, затряслась от беззвучных рыданий.
— Никола, ты мой друг, — стонала она, — скажи мне, что все это не правда. Они не увезут меня, они не отдадут меня ему. Я боюсь, Никола. Обними меня, обними крепче!
— Госпожа графиня…
— Замолчи! — крикнула она. — Хоть ты-то не будь злым!
И хриплым, срывающимся голосом, которого сама не узнала, добавила:
— Обними меня! Обними меня крепче! Больше мне ничего не надо!
Никола с минуту стоял в нерешительности, потом своими загрубевшими руками обнял ее за тонкую талию.
В сарае было темно. От большой кучи соломы тянуло теплом, в воздухе, казалось, застыло что-то тревожное, словно перед грозой. Анжелика, обезумевшая, опьяневшая от всех этих запахов, прижалась лбом к плечу Никола. И снова она почувствовала, как ее захватывает его неудержимая страсть, но на этот раз не стала ей противиться.
— Да, ты хороший, — задыхаясь, говорила она. — Ты мой друг. Я хочу, чтобы ты любил меня… Один только раз. Я хочу, чтобы один только раз меня любил молодой и красивый мужчина. Ты понимаешь?
Она обхватила руками могучую шею Никола и заставила его склонить к ней свое лицо. Он выпил, и от него жгуче пахло вином. Он вздохнул:
— Маркиза ангелов…
— Люби меня, — прошептала она, прильнув губами к его губам. — Один только раз. Потом я уеду… Ты не хочешь? Ты больше не любишь меня?
Он что-то глухо пробормотал, схватил ее на руки и споткнувшись в темноте, упал вместе с нею на кучу соломы.
Сознание Анжелики было до странности ясное, и в то же время она словно разом отрешилась от всех условностей. Она очутилась в каком-то ином мире, поднялась над тем, что до сих пор составляло ее жизнь. Оглушенная темнотой сарая, спертым и жарким воздухом, неведомыми ей доселе ласками Никола, грубыми и вместе с тем искусными, она пыталась побороть свою стыдливость, которая помимо ее воли взбунтовалась в ней. Она хотела лишь одного: чтобы это произошло, и как можно скорее, чтобы никто не застиг их здесь. Сжав губы, она твердила себе, что по крайней мере тот, другой, уже не будет первым. Это ее месть, ее вызов золоту, за которое, они думают, можно купить все.
