Е.л шварц обыкновенное чудо 24 страница

хорошенькую молодую мачеху, с которой завязалась у него дружба, а дружба

перешла в любовь. Оба были решительными людьми. Сначала уехала в Европу она,

затем - он, и более не вернулись.

Когда в Гель-Гью был поднят вопрос о памятнике основанию города, Герд

принял участие в конкурсе, и его модель, которую он прислал, необыкновенно

понравилась. Она была хороша и привлекала надписью "Бегущая по волнам",

напоминающей легенду, море, корабли; и в самой этой странной надписи было

движение. Модель Герда (еще не знали, что это Герд) воскресила пустынные

берега и мужественные фигуры первых поселенцев. Заказ был послан, имя Герда

открыто, статуя перевезена из Флоренции в Гель-Гью при отчаянном

противодействии Парана, который, узнав, что память его позора увековечена

его же приемным сыном, пустил в ход деньги, печать и шантаж, но ему не

удалось добиться замены этого памятника другим. У Парана нашлись

могущественные враги, поддержавшие решение города. В дело вмешались страсти

и самолюбие. Памятник был поставлен. Лицо Бегущей ничем не напоминало жену

Парана, но своеобразное искажение чувств, связанных неотступной мыслью об ее

измене, привело к маниакальному внушению: Паран остался при убеждении, что

Герд в этой статуе изобразил Химену Паран.

Одно время казалось - вся история остановилась у точки. Однако Грае

Паран, выждав время, начал жестокую борьбу, поставив задачей жизни убрать

памятник; и достиг того, что среди огромного числа родственников, зависящих

от него людей и людей подкупленных был поднят вопрос о безнравственности

памятника, чем привлек на свою сторону людей, бессознательность которых ноет

от старых уколов, от мелких и больших обид, от злобы, ищущей лишь повода, -

людей с темными, сырыми ходами души, чья внутренняя жизнь скрыта и

обнаруживается иногда непонятным поступком, в основе которого, однако, лежит

мировоззрение, мстящее другому мировоззрению - без ясной мысли о том, что

оно делает. Приемы и обстоятельства этой борьбы привели к попыткам разбить

ночью статую, но подкупленные для этой цели люди были схвачены группой

случайных прохожих, заподозривших неладное в их поведении. Наконец,

постановление города праздновать свое столетие карнавалом, которому также

противодействовали Паран и его партия, довело этого человека до открытого

бешенства. Были угрозы; их слышали и передавали по городу. Накануне

карнавала, то есть третьего дня, в статую произвели выстрел разрывной пулей,

но она отбила только верхний угол подножия памятника. Стрелявший скрылся; и

с этого часа несколько решительных людей установили охрану, сев за тот самый

стол, где я сидел с ними Тем временем нападающая сторона, не скрывая уже

своих намерений, открыто поклялась разбить статую и обратить общее веселье в

торжество мрачного замысла.

Таков был наш разговор, внимать которому приходилось с тем большим

напряжением, что его течение часто нарушалось указанными выше вещественными

и невещественными порывами.

Карнавалы, как я узнал тогда же, происходили в Гель-Гью и раньше

благодаря французам и итальянцам, представленным значительным числом всего

круга колонии. Но этот карнавал превзошел все прочие. Он был популярен. Его

причина была {красива}. Взаимный яд двух газет и развитие борьбы за

памятник, ставшей как бы нравственной борьбой, придали ему оттенок

спортивный; неожиданно все приняло широкий размах. Город истратил на

украшения и на торжество часть хозяйственных сумм, - что еще подлило масла в

огонь, так как единодейственники Парана мгновенно оклеветали врагов; те же

при взаимном наступательном громе вытащили из-под сукна старые, неправильно

решенные в пользу Парана дела. Грузоотправители, нуждающиеся в портовой

земле под склады, возненавидели защитников памятника, так как Паран объявил

свое решение: не давать участка, пока на площади стоит, протянув руки,

"Бегущая по волнам".

Как я видел по стычке с автомобилем, эта статуя, имеющая для меня

теперь совершенно особое значение, действительно подвергалась опасности.

Отвечая на вопрос Бавса, согласен ли я держать сторону его друзей, то есть

присоединиться к охране, я, не задумываясь, сказал: "Да". Меня

заинтересовало также отношение к своей роли Бавса и всех других. Как

выяснилось, это были домовладельцы, таможенные чины, торговцы, один офицер;

я не ожидал ни гимнов искусству, ни сладких или восторженных замечаний о

глубине тщательно охраняемых впечатлений. Но меня удивили слова Бавса,

сказавшего по этому поводу: "Нам всем пришлось так много думать о мраморной

Фрези Грант, что она стала как бы наша знакомая Но и то сказать, это -

совершенство скульптуры. Городу не хватало {точки}, а теперь точка

поставлена. Так многие думают, уверяю вас".

Так как подтвердилось, что гостиницы переполнены, я охотно принял

приглашение одного крайне шумного человека без маски, одетого жокеем,

полного, нервного, с надутым красным лицом. Его глаза катались в орбитах с

удивительной быстротой, видя и подмечая все. Он напевал, бурчал, барабанил

пальцами, возился шумно на стуле, иногда врывался в разговор, не давая

никому говорить, но так же внезапно умолкал, начиная, раскрыв рот,

рассматривать лбы и брови говорунов. Сказав свое имя - "Ариногел Кук" - и

сообщив, что живет за городом, а теперь заблаговременно получил номер в

гостинице, Кук пригласил меня разделить его помещение.

- От всей души, - сказал он. - Я вижу джентльмена и рад помочь. Вы меня

не стесните. Я вас стесню. Предупреждаю заранее. Бесстыдно сообщаю вам, что

я - сплетник; сплетня - моя болезнь, я люблю сплетничать и, говорят, достиг

в этом деле известного совершенства. Как видите, кругом - богатейший

материал. Я любопытен и могу вас замучить вопросами. Особенно я нападаю на

молчаливых людей вроде вас. Но я не обижусь, если вы припомните мне это

признание с некоторым намеком, когда я вам надоем.

Я записал адрес гостиницы и едва отделался от Кука, желавшего

немедленно показать мне, как я буду с ним жить. Еще некоторое время я не мог

встать из-за стола, выслушивая кое-кого по этому же поводу, но, наконец,

встал и обошел памятник. Я хотел взглянуть на то место, куда ударила

разрывная пуля.

 

 

Глава XXIII

 

 

С правой стороны от стола и памятника движение развивалось меньше, так

как по этой стороне две улицы были преграждены рогатками ради единства

направления экипажей, отчего езда могла происходить через одну сторону

площади, сламываясь на ней прямым углом, но не скрещиваясь, во избежание

столкновений. С этой стороны я и обошел статую. Один угол мраморного

подножия был действительно сбит, но, к счастью, эта порча являлась мало

заметной для того, кто не знал о выстреле. С этой же стороны, внизу

памятника, была вторая надпись: "Георг Герд, 5 декабря 1909 г.". Среди ночи

за следом маленьких ног вырезали по волне мрачный зигзаг острые плавники.

"Не скучно ли на темной дороге?" - вспомнил я приветливые слова. Две дамы в

черных кружевах, с закрытыми лицами, под руку, пробежали мимо меня и,

заметив, что я рассматриваю последствия выстрела, воскликнули:

- Стрелять в женщину! - Это сказала одна из них; другая ответила:

- Должно быть, человек был сумасшедший!

- Просто дурак, - возразила первая. - Однако идем. Она начала шептать,

но я слышал:

- Вы знаете, есть примета. Надо ее попросить... - остальное прозвучало,

как и... а?! о?! Неужели!"

Маски рассмеялись коротким, грудным смешком секрета и любви, затем

тронулись по своим делам.

Я хотел вернуться к столу, как, оглядываясь на кого-то в толпе, ко мне

быстро подошла женщина в пестром платье, отделанном позументами, и в

полумаске.

- Вы тут были один? - торопливо проговорила она, возясь одной рукой

возле уха, чтобы укрепить свою полумаску, а другую протянув мне, чтобы я не

ушел. - Постойте, я передаю поручение. Вам через меня одна особа желает

сообщить... (Иду! - крикнула она на зов из толпы.) Сообщить, что она

направилась в театр. Там вы ее найдете по желтому платью с коричневой

бахромой. Это ее подлинные слова. Надеюсь, - не перепутаете? - и женщина

двинулась отбежать, но я ее задержал. Карнавал полон мистификаций. Я сам

когда-то посылал многих простачков искать несуществующее лицо, но этот

случай показался мне серьезным. Я ухватился за конец кисейного шарфа, держа

натянувшую его всем телом женщину, как пойманную лесой рыбу.

- Кто вас послал?

- Не разорвите! - сказала женщина, оборачиваясь так, что шарф спал и

остался в моей руке, а она подбежала за ним. - Отдайте шарф! Эта самая

женщина и послала: сказала и ушла; ах, я потеряю своих! Иду! - закричала она

на отдалившийся женский крик, звавший ее. - Я вас не обманываю. Всегда

задержат вместо благодарности! Ну?! - она выхватила шарф, кивнула и убежала.

Может ли быть, что тайно от меня думал обо мне некто? О человеке,

затерянном ночью среди толпы охваченного дурачествами и танцами чужого

города? В моем волнении был смутный рисунок действия, совершающегося за моей

спиной. Кто перешептывался, кто указывал на меня? Подготовлял встречу?

Улыбался в тени? Неузнаваемый, замкнуто проходил при свете? "Да, это Биче

Сениэль, - сказал я, - и больше никто". В эту ночь я думал о ней, я ее

искал, всматриваясь в прохожих. "Есть связь, о которой мне неизвестно, но я

здесь, я слышал, и я должен идти!" Я был в том безрассудном, схватившем

среди непонятного первый навернувшийся смысл, состоянии, когда человек

думает о себе как бы вне себя, с чувством душевной ощупи. Все становится

закрыто и недоступно; указано одно действие. Осмотрясь и спросив прохожих,

где театр, я увидел его вблизи, на углу площади и тесного переулка. В здании

стоял шум. Все окна были распахнуты и освещены. Там бушевал оркестр,

притягивая нервное напряжение разлетающимся, как шлейф, мотивом. В вестибюле

стоял ад; я пробивался среди плеч, спин и локтей, в духоте, запахе пудры и

табаку, к лестнице, по которой сбегали и взбегали разряженные маски.

Мелькали веера, цветы, туфли и шелк. Я поднимался, стиснутый в плечах, и

получил некоторую свободу лишь наверху, где влево увидел завитую цветами

арку большого фойе. Там танцевали. Я оглянулся и заметил желтое шелковое

платье с коричневой бахромой.

Эта фигура безотчетно нравящегося сложения поднялась при моем появлении

с дивана, стоявшего в левом от входа углу зала; минуя овальный стол, она

задела его, отчего оглянулась на помеху и, скоро подбежав ко мне,

остановилась, нежно покачивая головкой. Черная полумаска с остро

прорезанными глазами, блестевшими немо и выразительно, и стесненная улыбка

полуоткрытого рта. имели лукавый смысл затейливого секрета. Ее костюм был

что-то среднее между матинэ и маскарадной фантазией. Его контуры, широкие

рукава и низ короткой юбки были отделаны длинной коричневой бахромой. Маска

приложила палец к губам; другой рукой, растопырив ее пальцы, повертела в

воздухе так и этак, сделала вид, что закручивает усы, коснулась моего

рукава, затем объяснила, что знает меня, нарисовав в воздухе слово "Гарвей".

Пока это происходило, я старался понять, каким образом она знает вообще, что

я, Томас Гарвей, - есть я сам, пришедший по ее указанию. Уже я готов был

признать ее действия требующими немедленного и серьезного объяснения. Между

тем маска вновь покачала головой, на этот раз укоризненно, и, указав на себя

в грудь, стала бить по губам пальцем, желая вразумить меня этим, что хочет

услышать от меня, кто она.

- Я вас знаю, но я не слышал вашего голоса, - сказал я. - Я видел вас,

но никогда не говорил с вами.

Она стала на момент неподвижной; лишь ее взгляд в черных прорезях маски

выразил глубокое, горькое удивление. Вдруг она произнесла чрезвычайно

смешным, тоненьким, искаженным голосом:

- Скажите, как мое имя?

- Вы послали за мной? Множество усердных кивков было ответом. Я более

не спрашивал, но медлил. Мне казалось, что, произнеся ее имя, я как бы

коснусь зеркально-гладкой воды, замутив отражение и спугнув образ. Мне было

хорошо знать и не называть. Но уже маленькая рука схватила меня за рукав,

тряся и требуя, чтобы я назвал имя.

- Биче Сениэль! - тихо сказал я, первый раз произнеся вслух эти слова.

- Лисс, гостиница "Дувр". Там останавливались вы дней восемь тому назад. Я в

странном положении относительно вас, но верю, что вы примете мои объяснения

просто, как все просто во мне. Не знаю, - прибавил я, видя, что она

отступила, уронила руки и молчит, молчит всем существом своим, - следовало

ли мне узнавать ваше имя в гостинице.

Ее рот дрогнул, полуоткрылся с намерением что-то сказать. Некоторое

время она смотрела на меня прямо и тихо, закусив губу, потом быстрым

движением откинула полумаску, и я увидел Дэзи. Сквозь ее заметное огорчение

скользнула улыбка удовольствия явиться вместо другой.

- Не хочу больше прятаться, - сказала она, протягивая мне руку. - Вы не

сердитесь на меня? Однако прощайте, я тороплюсь.

Она стала тянуть руку, которую я бессознательно задержал, и отвернула

лицо. Когда ее рука освободилась, она отошла, и, стоя вполуоборот, стала

надевать полумаску.

Не понимая ее появления, я видел все же, что девушка намеревалась

поразить меня костюмом и неожиданностью. Я испытал мерзкое угнетение.

- Я был уверен, - сказал я, следуя за ней, - что вы уже спите на

"Нырке". Отчего вы не подошли, когда я стоял у памятника?

Дэзи повернулась. Ее лицо снова было скрыто. Платье это очень шло к

ней: на нее оглядывались, проходя, мужчины, взглядывая затем на меня, - но я

чувствовал ее горькую растерянность. Дэзи проговорила, останавливаясь среди

слов:

- Это верно, но я так задумала. Ну, что же вы смутились? Я не хочу и не

буду вам мешать. Я пришла просто потому, что подвернулся недорого этот

наряд, и хотела вас развеселить. Так вышло, что Тоббоган задержался в одном

месте, и я немного помешалась среди всякого изобилия. Вас увидела случайно.

Вы стояли у памятника, один. Неужели это действительно сделана Фрези Грант?

Как странно! Меня всю исщипали, пока дошла. Ох, будет мне от Тоббогана!

Побегу успокаивать его. Идите, идите, раз вам нужно, - прибавила она,

направляясь к лестнице и видя, что я пошел за ней. - Я теперь знаю дорогу и

сама разыщу своих. Всего хорошего!

Мне незачем и не надо было идти вместе, но, сам растерявшись, я

остановился у лестницы, смотря, как она медленно спускается, слегка наклонив

голову и перебирая бахрому на груди. В ее вдруг потерявших гибкость спине и

плечах чувствовалось трогательное стеснение. Она не обернулась. Я стоял,

пока Дэзи не затерялась среди толпы; потом вернулся в фойе, вздохнув и

бесконечно жалея, что ответил на приветливую шалость девушки невольной

обидой. Это произошло так скоро, что я не успел как следует ни пошутить, ни

выразить удовольствие. Я выругал себя грубым животным, и хотя это было

несправедливо, пробирался среди толпы с бесполезным раскаянием, тягостно

упрекая себя.

В эту минуту танцы прекратились, смолкла и музыка. Из противоположных

дверей навстречу мне шли двое: высокий морской офицер с любезным крупным

лицом, которого держала под руку только что ушедшая Дэзи. По крайней мере

это была ее фигура, ее желтое с бахромой платье. Меня как бы охватило

ветром, и перевернутые вдруг чувства остановились. Вздрогнув, я пошел им

навстречу. Сомнения не было: маскарадный двойник Дэзи была Биче Сениэль, и я

это знал теперь так же верно, как если бы прямо видел ее лицо. Еще

приближаясь, я уже отличил все ее внутреннее скрытое от внутреннего скрытого

Дэзи, по впечатлению основной черты этой новой и уже знакомой фигуры. Но я

отметил все же изумительное сходство роста, цвета волос, сложения,

телодвижений и, пока это пробегало в уме, сказал, кланяясь:

- Биче Сениэль, это вы. Я вас узнал.

Она вздрогнула.

Офицер взглянул на меня с улыбкой удивления. Я уже твердо владел собой

и ждал ответа с совершенной уверенностью. Лицо девушки слегка покраснело, и

она двинула вверх нижней губой, как будто полумаска мешала ей видеть, и

рассмеялась, но неохотно.

- Биче Сениэль? - сказала она искусственно равнодушным голосом, чистым

и протяжным. - Ах, извините, я не знаю ее. Я - не она.

Желая выйти из тона карнавальной забавы, я продолжал:

- Прошу меня извинить. Я не только знаю вас, но мы имеем общих

знакомых. Капитан Гез, с которым я плыл сюда, вероятно прибыл на днях; может

быть, даже вчера.

- О! А! - воскликнула она с серьезным недоумением. - Я не так

самонадеянна, чтобы отрицать дальше. Увы, маска не защита. Я поражена,

потому что вижу вас первый раз в жизни. И я должна увенчать ваш триумф.

Прикрыв этими словами тревогу, она сняла полумаску, и я увидел Биче

Сениэль. Мгновение она рассматривала меня. Я поклонился и назвал себя.

- Мне кажется, что и вы поражены результатами вашей проницательности, -

заметила она. - Сознаюсь, что я ничего не понимаю.

Я стоял, показывая молчанием и взглядом, что объяснение предпочтительно

без третьего лица. Она тотчас поняла это и, взглянув на офицера, сказала:

- Мой племянник, Ботвель. Да, так: я вижу, что надо поговорить.

Ботвель, стоявший сложив руки, переводя взгляд от Биче ко мне, заметил:

- Дорогая тетя, вы наказаны непостижимо уму. Вы утверждали, что даже я

не узнал бы вас. Я схожу к Нувелю уговориться относительно поездки в Латорн.

Условившись, где разыщет нас, он кивнул и, круто повернувшись, осмотрел

зал; потом щелкнул пальцами, направляясь к группе стоявших под руку женщин

тяжелой, эластичной походкой. Подходя, он поднял руку, махая ею, и исчез

среди пестрой толпы.

Биче смотрела на меня с усилием встревоженной мысли. Я сознавал всю

трудность предстоящего разговора, почему медлил, но она первая спросила,

когда мы сели в глубине цветочной беседки:

- Вы плыли на "Бегущей"? - Сказав это, она всунула мизинец в прорез

полумаски и стала ее раскачивать. Каждое ее движение мешало мне соображать,

отчего я начал говорить сбивчиво. Я сбивался потому, что не хотел вначале

говорить о ней, но когда понял, что иначе невозможно, порядок и простота

выражений вернулись.

- Здесь нет секрета, - ответила Биче, подумав. - Мы путаемся, но

договоримся. Этот корабль наш, он принадлежал моему отцу. Гез присвоил его

мошеннической проделкой. Да, что-то есть в нашей встрече, как во сне, хотя я

не могу понять! Дело в том, что я в Гель-Гью только затем, чтобы заставить

Геза вернуть нам "Бегущую". Вот почему я сразу назвала себя, когда вы

упомянули о Гезе. Я его жду и думала получить сведения.

Снова начались музыка, танцы; пол содрогался. Слова Биче о

"мошеннической проделке" Геза показали ее отношение к этому человеку

настолько ясно, что присутствие в каюте капитана портрета девушки потеряло

для меня свою темную сторону. В ее манере говорить и смотреть была мудрая

простота и тонкая внимательность, сделавшие мой рассказ неполным; я

чувствовал невозможность не только сказать, но даже намекнуть о связи особых

причин с моими поступками. Я умолчал поэтому о происшествии в доме Стерса.

- За крупную сумму, - сказал я, - Гез согласился предоставить мне каюту

на "Бегущей по волнам", и мы поплыли, но после скандала, разыгравшегося при

недостойной обстановке с пьяными женщинами, когда я вынужден был прекратить

безобразие, Гез выбросил меня на ходу в открытое море. Он был так разозлен,

что пожертвовал шлюпкой, лишь бы избавиться от меня. На мое счастье утром я

был взят небольшой шкуной, шедшей в Гель-Гью. Я прибыл сюда сегодня вечером.

Действие этого рассказа было таково, что Биче немедленно сняла

полумаску и больше уже не надевала ее, как будто ей довольно было разделять

нас. Но она не вскрикнула и не негодовала шумно, как это сделали бы на ее

месте другие; лишь, сведя брови, стесненно вздохнула.

- Недурно! - сказала она с выражением, которое стоило многих

восклицательных знаков. - Следовательно, Гез. „ Я знала, что он негодяй. Но

я не знала, что он может быть так страшен.

В увлечении я хотел было заговорить о Фрези Грант, и мне показалось,

что в неровном блеске устремленных на меня глаз и бессознательном движении

руки, легшей на край стола концами пальцев, есть внутреннее благоприятное

указание, что рассказ о ночи на лодке теперь будет уместен. Я вспомнил, что

{нельзя} говорить, с болью подумав: "Почему?" В то же время я понимал -

{почему}, но отгонял понимание. Оно еще было, пока, лишено слов.

Не упоминая, разумеется, о портрете, прибавив, сколько мог, прямо

идущих к рассказу деталей, я развил подробнее свою историю с Гезом, после

чего Биче, видимо, доверяя мне, посвятила меня в историю корабля и своего

приезда.

"Бегущая по волнам" была выстроена ее отцом для матери Биче,

впечатлительной, прихотливой женщины, умершей восемь лет назад. Капитаном

поступил Гез; Бутлер и Синкрайт не были известны Биче; они начали служить,

когда судно уже отошло к Гезу. После того как Сениэль разорился и остался

только один платеж, по которому заплатить было нечем, Гез предложил Сениэлю

спасти тщательно хранимое, как память о жене, судно, которое она очень

любила и не раз путешествовала на нем, - фиктивной передачей его в

собственность капитану. Гез выполнил все формальности; кроме того, он

уплатил половину остатка долга Сениэля.

Затем, хотя ему было запрещено пользоваться судном для своих целей, Гез

открыто заявил право собственности и отвел "Бегущую" в другой порт.

Обстоятельства дела не позволяли обратиться к суду. В то время Сениэль

надеялся, что получит значительную сумму по ликвидации одного чужого

предприятия, бывшего с ним в деловых отношениях, но получение денег

задержалось, и он не мог купить у Геза свой собственный корабль, как хотел.

Он думал, что Гез желает денег.

- Но он не денег хотел, - сказала Биче, задумчиво рассматривая меня. -

Здесь замешана я. Это тянулось долго и до крайности надоело... - Она

снисходительно улыбнулась, давая понять мыслью, передавшейся мне, что

произошло. - Ну, так вот. Он не преследовал меня в том смысле, что я должна

была бы прибегнуть к защите; лишь писал длинные письма, и в последних

письмах его (я все читала) прямо было сказано, что он удерживает корабль по

навязчивой мысли и предчувствию. Предчувствие в том, что если он не отдаст

обратно "Бегущую" - моя судьба будет... сделаться, - да, да! - его, видите

ли, женой. Да, он такой. Это странный человек, и то, что мы говорили о

разных о нем мнениях, вполне возможно. Его может изменить на два-три дня

какая-нибудь книга. Он поддается внушению и сам же вызывает его,

прельстившись добродетельным, например, героем или мелодраматическим

негодяем с "искрой в душе". А? - Она рассмеялась. - Ну, вот видите теперь

сами. Но его основа, - сказала она с убеждением, - это черт знает что!

Вначале он, - по крайней мере, у нас, - был другим. Лишь изредка слышали о

разных его подвигах, на что не обращали внимания.

Я молчал, она улыбнулась своему размышлению.

- "Бегущая по волнам"! - сказала Биче, откидываясь и трогая полумаску,

лежащую у нее на коленях. - Отец очень стар. Не знаю, кто старше - он или

его трость; он уже не ходит без трости. Но деньги мы получили. Теперь, на

расстоянии всей огромной, долго, бурно, счастливо и содержательно прожитой

им своей жизни, - образ моей матери все яснее, отчетливее ему, и память о

том, что связано с ней, - остра. Я вижу, как он мучается, что "Бегущая по

волнам" ходит туда-сюда с мешками, затасканная воровской рукой. Я взяла чек

на семь тысяч... Вот-вот, читаю в ваших глазах: "Отважная, смелая"... Дело в

том, что в Гезе есть, - так мне кажется, конечно, - известное уважение ко

мне. Это не помешает ему взять деньги. Такое соединение чувств называется

"психологией". Я навела справки и решила сделать моему старику сюрприз. В

Лиссе, куда указывали мои справки, я разминулась с Гезом всего на один день;

не зная, зайдет он в Лисс или отправится прямо в Гель-Гью, - я приехала сюда

в поезде, так как все равно он здесь должен быть, это мне верно передали.

Писать ему бессмысленно и рискованно, мое письмо не должно быть в этих

руках. Теперь я готова удивляться еще и еще, сначала, решительно всему, что

столкнуло нас с вами. Я удивляюсь также своей откровенности - не потому,

чтобы я не видела, что говорю с джентльменом, но... это не в моем характере.

Я, кажется, взволновалась. Вы знаете легенду о Фрези Грант?

- Знаю.

- Ведь это - "Бегущая". Оригинальный город Гель-Гью. Я очень его люблю.

Строго говоря, мы, Сениэли, - герои праздника: у нас есть корабль с этим

названием "Бегущая по волнам"; кроме того, моя мать родом из Гель-Гью; она -

прямой потомок Вильямса Гобса, одного из основателей города.

- Известно ли вам, - сказал я, - что корабль переуступлен Брауну так же

мнимо, как ваш отец продал его Гезу?

- О да! Но Браун ни при чем в этом деле. Обязан сделать все Гез. Вот и

Ботвель.

Приближаясь, Ботвель смотрел на нас между фигур толпы и, видя, что мы,

смолкнув, выжидательно на него смотрим, поторопился дойти.

- Представьте, что случилось, - сказала ему Биче. - Наш новый знакомый,

Томас Гарвей, плавал на "Бегущей" с Гезом. Гез здесь или скоро будет здесь.

Она не прибавила ничего больше об этой истории, предоставляя мне, если

я хочу сам, сообщить о ссоре и преступлении Геза. Меня тронул ее такт;

коротко подтвердив слова Биче, я умолчал Ботвелю о подробностях своего

путешествия.

Биче сказала:

- Меня узнали случайно, но очень, очень сложным путем. Я вам расскажу.

Тут мы пооткровенничали слегка.

Она объяснила, что я знаю ее задачу в подлинных обстоятельствах.

- Да, - сказал Ботвель, - мрачный пират преследует нашу Биче с кинжалом

в зубах. Это уже все знают; настолько, что иногда даже говорят, если нет

другой темы.

- Смейтесь! - воскликнула Биче. - А мне, без смеха, предстоит

мучительный разговор!

- Мы вместе с Гарвеем войдем к Гезу, - сказал Ботвель, - и будем при

разговоре.

- Тогда ничего не выйдет. - Биче вздохнула. - Гез отомстит нам всем

ледяной вежливостью, и я останусь ни с чем.

- Вас не тревожит.. - Я не сумел кончить вопроса, но девушка отлично

поняла, что я хочу сказать.

- О-о! - заметила она, смерив меня ясным толчком взгляда. - Однако ночь

чудес затянулась. Нам идти, Ботвель. - Вдруг оживясь, засмеявшись так, что

стала совсем другой, она написала в маленькой записной книжке несколько слов

и подала мне.

- Вы будете у нас? - сказала Биче. - Я даю вам свой адрес. Старая

красивая улица, старый дом, два старых человека и я. Как нам поступить? Я

вас приглашаю к обеду завтра.

Я поблагодарил, после чего Биче и Ботвель встали. Я прошел с ними до

выходных дверей зала, теснясь среди маскарадной толпы. Биче подала руку.

- Итак, вы {все} помните? - сказала она, нежно приоткрыв рот и смотря с

лукавством. - Даже то, что происходит на набережной? (Ботвель улыбался, не

понимая.) Правда, память - ужасная вещь! Согласны?

- Но не в данном случае.

- А в каком? Ну, Ботвель, это все стоит рассказать Герде Торнстон. Ее

надолго займет. Не гневайтесь, - обратилась ко мне девушка, - я должна

шутить, чтобы не загрустить. Все сложно! Так все сложно. Вся жизнь! Я сильно

задета в том, чего не понимаю, но очень хочу понять. Вы мне поможете завтра?