Часть третья. Пиратский корабль 4 страница

В чудесной силе его порывов не было, быть может, заботы о ней, но было чествование действа любви.

И был жрец любви, приносящий себя в жертву во имя союза и счастья людей на земле.

Не было никакого кощунства в мысли о том, что Колен Патюрель совершал действо любви столь же благоговейно и столь же неистово, как все то, чему он себя посвящал…

Да, были объятия, которые, казалось, несли ей смерть, ибо тело ее было истощено испытаниями и не было в нем силы отдаваться порывам и отвечать на них. Но в этих же объятиях она познавала всю прелесть покорности, всю сладость наслаждения быть всего лишь чашей для утоления жажды любимого, орудием радости его плоти, когда женская плоть кажется покинутой и забытой, но остается щедрым источником сладчайшего экстаза.

Да, были самозабвение и самоотречение, из которых внезапно, как вспышка молнии, возникала награда, возникала в то самое мгновение, когда она начинала терять сознание, когда мужской натиск достигал своей цели, вырывая ее из небытия и возвращая к жизни криком пробуждения, криком возрождения и обновления, первозданным криком мужчины в последней судороге действа любви.

Эта неодолимая судорога вспоминалась ею, как сверкающая волна, захлестывающая всю ее плоть, — уже полумертвую, но еще открытую наслаждению, в котором зарождается жизнь.

Как почка, которая внезапно распускается от весеннего света.

И когда ее чрево всепоглощающе откликалось на зов любви, к ней возвращалась сила жизни.

— Я жива, я жива, — повторяла тогда она.

Его слепое вожделение как бы вырывало ее из сна смерти, и кровь ее начинала бежать быстрее, и к ней нисходило несказанное чудо: голубые, прозрачные, как родниковая вода, широко открытые глаз Колена, его губы в золотистом окаймлении бороды, легкое дуновение его дыхания.

Да, Колен не просто спас ей жизнь, он вернул ей и жизнь, и радость жить, а не одно желание просто выжить. Если бы не он, вряд ли хватило бы у нее сил отыскать и вновь обрести мужа и детей.

Ах, море, море, что же ты наделало, что наделали твоя зыбь, твои волны, твой прилив, который уже начинает накатываться на берег, как остро вы пробудили видения прежних лет! Останься она в лесах Вапассу, забыла бы Колена навсегда…

«Мне надо выбраться отсюда», — сказала она себе, охваченная паникой.

Подбежав к дверям, она попыталась их открыть, но двери оказались на засове. Оглядевшись, она увидела на полу свою дорожную сумку, а на столе обнаружила еду: кусок жареного лосося с гарниром из отваренных зерен кукурузы, салат и розетку с ломтиками засахаренного лимона и ананаса. Стоял графин с неплохим, видимо, вином и кувшин со свежей водой.

Все это принесли, пока она лежала, погруженная в свои раздумья так глубоко, что даже не заметила, когда кто-то вошел в каюту.

К блюдам она не притронулась, выпила только немного воды.

Раскрыв сумку, она увидела, что там нет ее вещей. Надо попросить Колена послать за ними на берег одного из своих бездельников-матросов.

Он должен подчиниться ей. Он был ее рабом. Она была единственным человеком, с которым он считался. Она поняла это, как только они встретились и узнали Друг друга.

Все, чего он хотел на этой земле, это была ОНА.., еще и всегда ОНА. И вот теперь она в его власти…

Как же убежать от него? Как убежать от самой себя?

Совсем было собравшись постучать в дверь и громко позвать кого-нибудь, она все же образумилась. Нет, Колена ей видеть опасно. При одной мысли о том, каким взглядом он смотрит на нее, ее охватывало крайнее волнение и чувство беспомощности.

Когда же появится Жоффрей и поспеет ли вовремя Жан?

Она выглянула наружу. День уходил, солнце исчезало за серой грядой облаков, которые временами как бы вздрагивали от зноя, усиливалось качание стоявшего на якоре корабля.

Анжелика сняла с себя одежду. Взяв кувшин, она стала лить на себя холодную воду — сначала на затылок, потом на все тело, и сразу почувствовала себя лучше. Надев сорочку из тонкого полотна, она снова принялась ходить по сумеречной каюте, подобно бледной мечущейся тени. Ее перегретому телу было приятно в короткой легкой рубашке, голые ноги ощущали ласку задувшего наконец ветерка, под которым уже запенились первые волны.

«Возможно, будет буря… Вот почему корабль стоит на якоре, а не под парусами, — подумала она. — Колен предчувствовал это».

Натянув на себя покрывало, которым была накрыта койка, она растянулась на постели.

Ее одолевал сон.

Разные мысли теснились у ней в голове. Почему Золотой Бороде понадобилось захватить ее? Какие права собственности были у него на Голдсборо? Почему Жоффрей послал именно ее, Анжелику, в английскую деревню?.. Ну, да ладно, обо всем этом можно подумать позднее.

Раздался глухой удар грома, на который сразу откликнулось ближнее эхо, но следующий раскат прозвучал уже в отдалении.

— Буря уходит в сторону моря…

Покачивание корабля погружало ее в сладкое оцепенение. Колен… Как давно это было…

Тогда в пустыне он целовал ее только после того, как удовлетворял свою нетерпеливую жажду любовной близости. Только тогда он начинал ее ласкать… Их поцелуи были нежными, но осторожными — ведь они оба знали, что на потрескавшихся от сухости и солнечных ожогов губах часто проступала кровь… Она вся вздрогнула и напряглась, вспомнив о сухих израненных губах Колена на своих губах, на всех местах ее тела… Резко повернувшись на другой бок, на пределе усталости и нервного напряжения, она мгновенно провалилась в глубокий сон.

 

Глава 13

 

— Нет, Колен, не это, умоляю тебя.., только не это. Стальные руки Золотой Бороды неумолимо приподняли и прижали Анжелику к его жесткой обнаженной груди, а пальцы его, которые она ощущала всей своей кожей, ухватили между грудьми и потянули тонкое льняное полотно рубашки, которое разорвалось легко и бесшумно, как пелена тумана. Рука Колена — на пояснице, на бедрах — овладевала ею, вела разведку, протискивалась меж ее ног туда, в то заветное место, где кожа нежна, как шелк, а ласка беспредельна.

— Нет, Колен, только не это, умоляю тебя… Я умоляю тебя!

Отдаленная гроза озаряла темно-красными сполохами беспредельную черноту ночи.

На столе за спиной Колена горела свеча, которую он принес с собой. Но для обнаженной, почти потерявшей сознание в его руках Анжелики не было ничего, кроме ночи, и огромного, как ночная бездна, Колена, прильнувшего к ней, обволакивающего ее своей темной необузданной страстью. Крепко держа и неослабно лаская ее тело, он искал губами ее уста, но она упрямо отводила лицо то вправо, то влево, как на последнем рубеже обороны.

— Ласкунья ты моя! — нежно шептал он, как когда-то прежде.

Наконец, ему удалось прижать свои губы к ее устам, сразу же ощутившим теплое щекотание его бороды.

Не выпуская ее затылка из своих железных рук, теперь он замер в полной неподвижности, как бы смирившись перед барьером ее сомкнутых губ. И вот уже ей самой захотелось проникнуть в секрет печати, которую губы его наложили ей на уста, умоляя ее ожить, откликнуться. Губы ее приоткрылись, поддаваясь жадному зову внезапного голода, приближающемуся таинству поцелуя.

Это был охмеляющий диалог, поиск более нежный и деликатный, чем само обладание, все еще робкое любопытство, благодарность, признание, открытие, и та звенящая, негасимая искра, от которой вспыхивают в крови желание и блаженство, а в голове зажигается солнечный пожар. Это было слияние навеки, никогда не утоляемая жажда, райский вкус небытия, сочная мякоть плода, предлагающего себя голоду, ответ, еще ответ.., каждый раз все нежнее и полнее, и вот уже вымаливаемое тело само торопится пасть на алтарь ритуального пира любви.

Сила Колена взяла верх и, опрокинув ее, пригвоздила к постели.

— Нет, Колен!.. О, прошу тебя, моя любовь, не надо. Сжалься надо мной, я больше не могу.., больше не могу.., сопротивляться.

Его колени все мощнее давили на ее сжатые ноги, стремясь в последнем, неодолимом нажатии надежно раздвинуть их…

Раздался крик:

— Я возненавижу тебя!

Сама она уже почти не слышала своих слов.

— Богом клянусь, я тебя возненавижу. Колен!

Он замер, как пораженный молнией, как пронзенный кинжалом.

На какое-то время наступило молчание. Колеблющееся пламя свечи отбрасывало на стены каюты нетленную тень людей в ночи, бесконечно повторяющуюся с незапамятных времен единую тень мужчины и женщины, сплетенных в объятии для любви…

Резким движением Анжелика вырвалась из плена могучих рук Колена и соскочила с койки с такой безумной стремительностью, что повалила стол, и упавшая свеча сразу потухла.

В руках у нее оказалась шаль из индейской ткани, которой она накрылась перед сном. Лихорадочно закутываясь в нее и больно ударяясь, она стала загораживаться столом от Колена, не видя, где он: в каюте было совсем темно, да и ночь была безлунной, небо затянулось тучами, сгущался туман.

Она догадывалась, что Колен готовится к прыжку, как зверь.

— Анжелика! Анжелика! — раздался в темноте его голос.

Это был страшный крик обманутого желания, душераздирающий крик отчаяния.

— Анжелика!

Шатаясь, он двинулся вперед с протянутыми руками, но наткнулся на стол.

— Молчи! — сказала Анжелика тихим голосом, сжав зубы. — Оставь меня! Я не могу отдаться тебе. Колен. Я — жена графа де Пейрака.

— Де Пейрака! — хрипло произнес он голосом человека при смерти. — Этого объявленного вне закона авантюриста, того, кто строит из себя принца, а скорее, короля Акадии…

— Я — его жена!

— Ты вышла за него, как те антильские шлюхи, которые охотятся здесь за мужьями… За его золото, за его флот, за драгоценности, которыми он тебя увешивает, за то, что он тебя кормит… Разве нет? На какой скале ты его подцепила?.. Специально отлавливала богатого корсара, не так ли? А разве он не дарил тебе изумруды и жемчуг? Отвечай!..

— Я не обязана давать тебе объяснения. Я — его супруга. Наш брачный союз скреплен господом богом.

— Чепуха!.. Все это забывается!..

— Не кощунствуй. Колен!

— И я могу дарить тебе изумруды и жемчуг… Могу стать таким же богатым… Ты любишь его?

— Тебя не касается, люблю ли я его! — отчаянно выкрикнула она. — Я — ЕГО ЖЕНА, и не для того я живу на этом свете, чтобы нарушить святую клятву.

Колен дрогнул. Анжелика быстро проговорила:

— Мы не можем этого делать, Колен… Это невозможно! Между нами все кончено, иначе ты разрушишь мою жизнь…

Он спросил глухим голосом:

— Ты правда можешь возненавидеть меня?

— Да, правда. И тебя, и даже память о тебе, наше прошлое… Ты стал бы виновником моей беды, моим злейшим врагом… Виновником моего тягчайшего предательства… Я бы возненавидела и самое себя.., так лучше убей меня на месте… Убей меня! Лучше убей меня…

Грудь Колена вздымалась, как кузнечные мехи, он дышал, как человек, испытывающий предсмертные муки.

— Оставь меня, оставь меня, Колен…

Голос ее звучал тихо, но в каждом ее слове было столько сдерживаемой силы, что они пронзали, как удар кинжала.

— Я не могу оставить тебя, — отвечал он, как в лихорадке, — ты принадлежишь мне. Ты принадлежишь мне всегда — и во сне и в мечтах… И теперь, когда ты здесь, когда ты прямо передо мной, а не отрекусь от тебя… Иначе что толку в том, что я тебя нашел?… Какой смысл в той случайности, которая снова привела тебя на мой путь… Мне так недоставало тебя, не хватало все дни в ночи… Я слишком исстрадался, вспоминая о тебе, чтобы отречься.., ты должна стать моей!..

— Тогда убей меня, убей немедленно!

Шум отрывистого дыхания обоих загустевал в плотной темноте. Вцепившись в стол, Анжелика была почти без памяти. Едва ощутимая качка казалась ей головокружительной, она чувствовала себя беззащитной, как слепой, которому неотвратимо угрожает нечто такое, чему предпочтительна сама смерть.

Услышав, что Колен сдвинулся с места, и не сомневаясь, что он приближается к ней, она вдруг ощутила внутри себя пронзительный, но беззвучный крик, какого не было никогда… Она не знала, что это был зов о помощи, обращенный к чему-то более сильному, чем ее слабость, к чему-то более прозорливому и милостивому…

Мало-помалу она осознала, что все вокруг неподвижно, что вернулись мир и пустота, что она снова одна. Колен оставил ее в покое. Колен ушел.

 

Глава 14

 

Настал очень трудный для нее момент, момент смятения, отчаяния, когда то вечно детское, что есть в каждой женщине, вновь берет верх надо всем, когда отметается всякая логика, бросается вызов реализму, действительности, возникают сожаления. Измученное тело и смятенный дух Анжелики, казалось, не выдержат тяжести неразрешимой дилеммы, ей было нестерпимо больно.

Когда, наконец, нервы ее немного успокоились, она стала наощупь искать свечу, которая куда-то закатилась, но не нашла ее. Внезапно сквозь ночной мрак проступило слабое молочное свечение, возвестившее о том, что между двух туч появилась луна, и тогда Анжелика, пошатываясь, как пьяная, вышла на балкончик перед окном, и, опершись на позолоченные деревянные перила, несколько раз глубоко втянула в себя воздух.

Сбросившая с себя вуаль луна озаряла все вокруг своим очищающим светом. По небу плыли перламутровые облака, раздавался мерный шум прибоя, где-то вдали тоскливо и чуть зловеще выли морские волки.

Глядя вокруг, но ни на чем не задерживаясь взором и постепенно успокаивая расходившиеся нервы, Анжелика начинала осознавать, какой страшной беды она чудом избежала. При мысли об этом она снова ощутила слабость в ногах.

«Ведь я почти пошла на „это“, — призналась она себе, покрываясь холодным потом.

Одна за другой проносились секунды, и с каждой из них в ней нарастал самый элементарный страх, который беспощадно рассеивал ослепивший было ее мираж сладостного искушения.

«А если бы „это“ произошло?..»

Это было бы равносильно смерти… Равносильно.., она не находила слов, чтобы передать полную опустошенность, на которую она обрекла бы себя, если…

Отныне она знала, что желание может сравниться с самой ужасной стихийной катастрофой наравне с приливами, циклонами и землетрясениями, пересилить все доводы рассудка, закружить в неудержимом слепом вихре слабое человеческое существо.

Как же нашла она силу устоять? Все больше злясь на себя и кусая с досадой сжатые в кулак пальцы, она безрадостно смотрела в пучину моря.

«Как же я могла?..»

«А этот поцелуй… — подумала она, притрагиваясь к губам. — Я не должна была… Не должна была допустить такой поцелуй…»

Поцелуй, в котором ее язык соединялся с языком Колена.

Она обхватила лицо руками:

«Это непростительно! Непростительно!..»

Жоффрей, Жоффрей!

Какой-то суеверный страх заставлял ее гнать от себя мысли о муже. Ей чудилось, что он стоит у нее за спиной и пристально смотрит своими горящими глазами.

«Ведь именно Жоффрей привил мне вкус к поцелуям. Никто иной как он, научил меня так целоваться, и я так люблю — люблю с ним — эти поцелуи, у которых нет конца. Мне хочется всю свою жизнь прожить с ним, сердце к сердцу, обнявши его, прильнув устами к его устам… И он это знает. Как же я могла так близко подойти к измене ему!.. Я стала слабой, и причина то — наша разлука…»

Женщина становится особенно уязвимой, когда чье-то отсутствие порождает в ней потребность в утешении. Это необходимо знать всем мужчинам, каждому супругу.

Выяснив для себя, что смятение ее было порождено той невыносимой пустотой, которая возникла в ней из-за разлуки и одиночества, Анжелика начала потихоньку оправдывать себя.

«Он не должен был, никогда не должен оставлять меня одну… А потом — так ли уж это серьезно? И что на самом деле произошло между мной и Коленом? Неужели этого достаточно, чтобы разлучить меня с мужем? Сущий пустяк… Вроде как попить воды, чтобы утолить жажду. Разве грешно попить воды?.. Нас, бедных женщин, просто шантажируют, хотя никаких оснований для трагедии нет… Ну, понравился человек, возникло желание… В общем, мелочь. И мне теперь надо более снисходительно относиться к мужским проказам… А вдруг в один прекрасный день Жоффрей.., с другой женщиной… О, нет, я никогда не потерплю такого… Я бы умерла… Нет, это очень серьезная вещь! Прости меня… И все же, почему какое-то случайное приключение может обернуться настоящей трагедией, и это с тех пор, как существует мир?.. И как ни быстр человеческий разум, а плоть слаба, и в этом вся правда!

А этот Колен, ведь он уже стал для меня почти совсем чужим человеком… Почему же так сильно искушение… Любовь — это дело кожи… Так говорит Жоффрей, с присущим ему цинизмом, когда ему хочется меня подразнить… Любовь — это когда на коже возникают волны, которые притягивают друг к другу… Нет, это не только волны от кожи, хотя, может быть, они самые главные… Ведь и мне встречались мужчины, с которыми не было неприятно, даже когда я знала, что им чего-то недостает. А вот у нас с Жоффреем это «что-то» возникло сразу и сохранялось даже тогда, когда я боялась его.

А с Коленом?.. С ним всегда было «что-то еще», чего я объяснить не могла… С Дегре тоже, мне кажется… Как ни странно, но если хорошенько подумать, то и тому толстяку, капитану из Шатле, видимо, я не случайно уплатила такую «плату», когда надо было спасти Кантора. Он тоже оставил о себе неплохую память… А с королем? Вот с ним это «что-то» отсутствовало. Теперь мне стало яснее, почему… Это удивительное признание друг друга «всей кожей» возникает не у всех, а почему — непонятно.

У нас с Коленом оно есть, потому и опасно оставаться с ним наедине… Я никогда не должна этого делать».

Под мягкое покачивание корабля, паря в сиянии луны, ее воображение как бы возвращалось к далеким образам мужчин, с которыми она была близка. К ее изумлению, в памяти возникло и приветливое открытое лицо графа Ломени-Шамбора, и даже чуть напыщенные, но благородные и полные милосердия черты совсем было забытого аббата из Ниеля note 5.

 

Глава 15

 

Под перилами, крепко вцепившись в них, прятался человек. Уже несколько секунд наблюдая за ним, Анжелика оставила свои путаные размышления о непоследовательности и нелогичности человеческих поступков в любви и прервала возникшие в памяти сопоставления.

Привлеченная легким шумом, она перегнулась через перила и увидела взлохмаченного человека в оборванной одежде, который прижимался к декоративной балюстраде кормовой башни.

— Эй, что вы тут делаете? — шепотом спросила Анжелика.

Поняв, что его обнаружили, человек соскользнул чуть пониже и уцепился за рамку большого панно с изображением аллегории Сердца Марии в окружении ангелов.

Таинственный акробат бросил на нее взгляд, в котором была и угроза, и мольба.

Анжелика разглядела, что его запястья были изранены кандалами.

Она знала, что на корабле Золотой Бороды находились пленники, и поняла, что перед нею был один из них.

Ободрив его знаком руки, она сделала шаг назад.

Поняв, что она не даст сигнала тревоги, ободренный беглец оттолкнулся и прыгнул в воду. Глянув вниз, Анжелика увидела, что все спокойно. У борта корабля никого не было, но Анжелика заметила, как кто-то вынырнул в темном отсвете ближайшего островка и поплыл дальше.

Страшная тоска охватила Анжелику. Ей хотелось бежать, поскорее оставить этот корабль, где западней для нее оказалась ее собственная слабость. Завтра ее ожидала новая встреча с Коленом.

«Я должна во что бы то ни стало покинуть этот корабль», — сказала она себе.

 

Глава 16

 

У подножия горы Мон-Дезер есть осененный тенью прохладный источник с чистой водой, имеющей легкий привкус глины. Он известен тем, что здесь утолил свою жажду вице-король атлантического побережья Нового Света Пьюр дю Гаст де Монс, богатый вельможа-гугенот, которому этот титул был пожалован его другом, королем Франции Генрихом IV. Прибыв сюда в 1604 году, он основал здесь первое европейское поселение в Северной Америке. В путешествии его сопровождали географ Самюэль Шамплен, а также поэт Лескарбо, воспевший «тихие воды Акадии».

От первого поселения остался лишь покосившийся крест, установленный иезуитом отцом Биаром, а также ветхая часовня с маленьким серебряным колоколом, который позванивает на ветру. Любят с ним поиграть и любопытные ребятишки индейского племени кадиллаков note 6.

Здесь заканчивается старинная индейская тропа, идущая с севера через озера и леса от далекой горы Каттхеден. Прежде чем дойти до острова, на котором расположена гора Мон-Дезер, тропа пробегает по множеству скал, а в конце перешагивает через морской рукав.

Той весной зеленая трава и нежные побеги берез привлекли сюда стада бизонов, громоподобно мычащих первобытных гигантов с темной шерстью, упрямыми лбами и лохматыми загривками.

Увидев сквозь позолоту листвы массивный темный силуэт такого гиганта, неискушенный человек может испугаться, хотя бизоны — мирные пастбищные животные.

Лесные индейцы мало охотились на них, предпочитая ланей, оленей, косуль. Стадо, которое в то утро паслось на высоких травах у подножья горы, не встревожилось, когда чуткие ноздри животных уловили по ветру человеческий запах.

В гору поднималась группа людей. Это были Жоффрей де Пейрак, нормандец Ролан д'Урвилль, дюнкерский флибустьер Жиль Ванерек и реформат отец Эразм Бор. Свою трехмачтовую шебеку они оставили в укрытии на восточном берегу острова, на расстоянии чуть больше одной морской мили от Голдсборо.

Гора представляла собой два огромных купола из розового гранита, которые сращивались на высоте полуторы тысячи футов, образуя самую высокую точку острова. Миновав зеленую зону густолиственных деревьев у подножья, путники шли теперь среди редких чахлых сосен и лакированных кустиков черники в окружении пышных пурпурных ковров карликовых рододендронов.

Чем выше они поднимались, тем больше крепчал и холодел ветер.

Вслед за Пейраком и его спутниками шел эскорт матросов с мушкетами. Все они двигались легким быстрым шагом прямо по склону, не отыскивая дорожек или тропинок. Огромные плиты розового и фиолетового гранита были для них по пути к вершине как бы ступеньками видавшей виды пологой лестницы.

Многие каменные плиты были покрыты причудливыми узорами из тысяч цветков

— зеленицы, бадана, очитка, — выросших в расщелинах и выемках на плодородной земле, нанесенный ветрами.

Безразличный к дикой красоте природы граф де Пейрак, наклоняя голову, продвигался вперед, стремясь достичь вершины, пока капризный непредсказуемый туман не закрыл горизонт.

Целью восхождения было использовать широкую панораму с вершины горы, чтобы осмотреть каждый островок, каждую бухточку и мыс.

Времени оставалось мало. В звонком весеннем хороводе просыпающейся жизни, когда все вокруг жадно устремлено к лету, дни пробегали стремительно и незаметно.

Индейцы спешили к побережью для торговли, корабли белых — для рыбной ловли, люди заготавливали древесину, разбивали плантации, покупали и продавали товары, сходясь и расходясь в лихорадке быстротечной смены времен года.

Завязывались и переплетались всевозможные события. Прошло десять дней с того момента, когда, оставив в Пентагуете на реке Пенопскот своего юного союзника барона де Сен-Кастина, граф де Пейрак выступил на запад в направлении Голдсборо.

Немного отклонившись от маршрута, он по трудно проходимой дороге добрался до двух небольших принадлежавших ему рудников. На одном добывали серебро, на другом — черную золотоносную руду под названием сильванит. Ознакомившись с состоянием дел и подбодрив рабочих, которые провели здесь всю зиму, он оставил им Кловиса в качестве помощника мастера и продолжил путь. Чуть дальше его встретил капелан отец Бор с письмом от барона де Сен-Кастина.

В письме сообщалось о кровавых событиях на Западе. Откопав топор войны, абенаки громили английские поселения от Мэна до Бостона.

«…Мне пока удается держать в узде мои племена, — писал барон. — Никто не осмелится выступить в наших краях. Я обратился к английским откупщикам, моим соседям из Пермакида и Вискассета, с просьбой на этот раз не поддаваться панике и оставаться дома.

Однако, они укрылись на острове Неваган, захватив с собой продовольствие и боеприпасы. Тем не менее, я гарантирую, что с вашей помощью в районах, находящихся под нашей юрисдикцией, мир будет сохранен».

Добравшись до Голдборо, граф де Пейрак выяснил два обстоятельства. Оказалось, что Анжелика, погрузившись в бухте Сабадахок на судно «Ларошелец», о чем он узнал в свое время от незнакомого матроса, так и не доехала до Голдсборо и должна была находиться в бухте Каско, где, по слухам, она осталась с больными и ранеными. Во-вторых, его сын Кантор, доставив в Голдсборо шлюп с английскими беженцами, отправился на борту все того же «Ларошельца» вместе с капитаном Ле Галлем в вышеупомянутую бухту, чтобы разыскать и увезти свою мать.

Граф несколько успокоился по поводу жены, но в то же время его тревожили бесконечные трудности, неразбериха, непонятные действия одних и других. Сперва он думал немедленно пуститься вдогонку за сыном, но затем, видя, как лихорадит все побережье, решил выждать.

Встреча на реке Кеннебек с человеком с корабля «Камби», которому он подарил жемчуг, продолжала его тревожить. А корабль с оранжевым флагом? Неужели эти люди соврали ему? Может быть, они плохо поняли смысл какой-то информации, переданной в тумане с другого судна?

Чтобы разобраться в этом ребусе, надо было дождаться возвращения Анжелики и Ле Галля. Главное, чтобы она осталась живой и здоровой, но в, этом он сможет убедиться, лишь когда заключит ее в свои объятия.

Все это было четыре дня тому назад. Теперь, спеша достигнуть вершины Мон-Дезер, он был движим тайной надеждой первым увидеть далекий парус, который наконец принесет ему успокоение.

Вслед за ним по склону шли два его товарища, перешучиваясь между собой, невзирая на сильный ветер. Первый — Жиль Ванерек, выходец из потомственной протестантской семьи, отличался живым и веселым нравом, но предпочитал нести службу королю Франции подальше от Парижа. На нем были камзол из желтого сатина с пуговицами из настоящих золотых пистолей, шелковые штаны цвета сливы, зеленые плиссированные чулки. Лоб его был повязан платком с цветочками, на котором красовалась шляпа, украшенная перьями попугая, а чуть располневший живот был перехвачен поясом из той же материи, что и платок. Несмотря на некоторую грузность, он был ловок и быстр, пользовался репутацией настоящего дьявола на поле боя и славился тем, что ни разу не был ранен. Был у него один-единственный шрам на тыльной стороне ладони, да и тот был натерт эфесом абордажной сабли, которой он пользовался днем и ночью… Обратите внимание: и ночью!..

Родом он был из Фландрии, плоской северной страны, долго остававшейся под властью Карла Великого и его потомков. У него были темные глаза и загнутые кверху на испанский манер черные усы. Ему была свойственна добродушная фламандская чувственность.

Граф де Пейрак подружился с ним на Караибах, и теперь Ванерек прибыл к нему в северное поселение с обратным визитом, тем более, что в это время года ему, скромному флибустьеру из Сен-Кристофа, было слишком тяжело, как он считал, противостоять испанцам.

Он высадился на берег одновременно с экипажем «Голдсборо», прибывшим обратным рейсом из Европы, под командованием капитана Эриксона.

Если па борту «Голдсборо» находились ремесленники и беженцы-гугеноты, то корабль Ванерека высадил на берег целую компанию более или менее смуглых женщин, в том числе его собственную любовницу, великолепную метиску испано-индейских кровей. Едва ступив на сушу, она лихо исполнила танец с кастаньетами к величайшему неудовольствию господ Маниго и Берна, ответственных за дисциплину в порту и моральную устойчивость своей маленькой протестантской общины. Когда наступила ночь летнего противостояния, а с ней и праздник святого Жана, в порту завязались довольно серьезные драки, которые не привели к печальному исходу только благодаря присутствию Жоффрея де Пейрака. Тем не менее, губернатор д'Урвилль заявил, что ему настолько надоели все эти бешеные, что он обязательно подаст в отставку.

Дабы разрядить обстановку после бурной ночи, Пейрак пригласил утром своих приятелей пойти с ним в горы. Да и сам он испытывал потребность уединиться, осмыслить ситуацию. И уж, конечно, он надеялся, что при благоприятном ветре с вершины Мон-Дезер ему удастся на самом большом отдалении обнаружить парус корабля, который возвратит ему Анжелику.

Наконец, ему пришла в голову одна идея по поводу подозрительного корабля с оранжевым флагом, который догнал их на реке Кеннебек, и ему хотелось проверить свое предположение.

Бодрым шагом поднимаясь за ним по плитам из розового гранита, его друзья продолжали оживленный разговор.

Д'Урвилль расспрашивал Ванерека о причинах, побудивших антильского флибустьера решиться попытать счастья у берегов Массачусетса и Французского залива.

Фламандец не стал скрывать свои резоны.

— У меня силенок маловато против громадных испанских галионов в шестьсот тонн каждый. Все они вооружены до зубов, их сопровождает огромный эскорт, как сейчас в Карибских водах. Зато с господином де Пейраком я могу торговать сахаром, патокой, ромом и хлопком в обмен на сушеную треску и мачтовый лес… А если мы объединим свои усилия, то, может быть, удастся и пощипать кое-кого из врагов господина графа.

— Поживем — увидим, — сказал Пейрак… — Пока вы займитесь починкой корабля, отдохните у нас без церемоний. Мне думается, что и в самом деле вы смогли бы вскоре оказать мне помощь против Золотой Бороды. На Ямайке вы, конечно, слышали об этом пирате.