— Уж не тоскуете ли вы по мне, сударыня?
Анжелика поколебалась, но, сохранив на губах улыбку, решила продолжать в том же шутливом тоне:
— Я тоскую по развлечениям, а вы — воплощенное Развлечение и Разнообразие.
Она снова склонилась над вышиванием. Сейчас она уже и сама не знала, нравится ли ей или ее страшит взгляд, каким Жоффрей де Пейрак иногда смотрел на нее во время подобных шуточных состязаний в острословии, на которые их часто вызывала светская жизнь. Внезапно он перестал шутить, и в наступившей вдруг тишине ей казалось, что она вся во власти какой-то странной силы, которая обжигает ее, подчиняет себе. Она чувствовала себя обнаженной, ее маленькие грудки под кружевным корсажем напряглись. Ей хотелось закрыть глаза.
«Он пользуется тем, что я уже не так насторожена с ним, и хочет очаровать меня», — говорила она себе в тот вечер, вздрагивая от страха и удовольствия.
Жоффрей де Пейрак нравился женщинам. Этого Анжелика не могла отрицать, и то, что в первые дни ее поражало, теперь становилось понятным. От нее не ускользали ни радостно-взволнованные лица ее красивых приятельниц, ни трепет, который охватывал их, когда они слышали приближающиеся неровные шаги хромого сеньора. Когда он появлялся, дам словно лихорадить начинало. Он умел разговаривать с дамами. Он бывал колючим и нежным, знал, что нужно сказать женщине, чтобы она посчитала себя осчастливленной, выделенной из всех. Но Анжелика, как строптивый конь, вставала на дыбы, едва слышала его ласковый голос. У нее темнело в глазах, когда она вспоминала слова кормилицы: «Он завлекает женщин странными песнями…»
Вернулся Берналли, и Анжелика встала ему навстречу. Поднимаясь, она задела рукой графа и вдруг огорчилась, что он даже не сделал попытки обнять ее за талию.
Глава 16
Истерический хохот огласил пустынную галерею.
Анжелика остановилась и посмотрела вокруг. Смех все продолжался, достигая самых высоких, пронзительных нот, потом словно падал, переходя почти в рыдания, и снова поднимался. Смеялась женщина. Анжелика не видела ее. И вообще в этом крыле дворца, куда Анжелика забрела в час полуденной жары, не было видно ни души Первые жаркие апрельские дни повергли Отель Веселой Науки в сонное оцепенение. Пажи дремали на лестницах, и Анжелика, не любившая отдыхать днем, решила обследовать свой дом, где ей были неведомы еще многие уголки. Бесконечные лестницы, гостиные, галереи с лоджиями. За огромными венецианскими окнами гостиных и галерей и маленькими окошечками на лестницах виднелся город с высокими колокольнями, вырисовывавшимися на фоне лазурного неба, и большие дома из красного песчаника вдоль берега Гаронны.
Замок был погружен в дремоту. Длинная юбка Анжелики тянулась по плитам пола, шелестя, как сухие листья, обдуваемые ветерком.
И вот тут-то и раздался неожиданно этот пронзительный хохот. Он доносился из-за приоткрытой двери в конце галереи. Потом послышался шум выплеснутой воды, и хохот резко оборвался. Мужской голос проговорил:
— Ну, теперь вы успокоились, и я вас слушаю.
Это был голос Жоффрея де Пейрака.
Анжелика осторожно приблизилась к двери и заглянула в щель. Она увидела лишь спинку кресла, в котором сидел ее муж — его рука, держащая сигару, как он называл свои табачные палочки, лежала на подлокотнике.
Перед ним в луже воды на коленях стояла очень красивая, не знакомая Анжелике женщина. Она была в роскошном черном платье, насквозь промокшем. Валявшееся рядом с ней пустое бронзовое ведерко, где обычно охлаждали графины с вином, довольно ясно объясняло происхождение лужи на полу.
Длинные черные локоны дамы прилипли к вискам, а сама она с испугом смотрела на свои обвисшие кружевные манжеты.
— Это вы так обращаетесь со мной? — крикнула она сдавленным голосом.
— Я был вынужден, красавица моя, — снисходительным тоном выговаривал ей Жоффрей. — Я не мог допустить, чтобы вы и дальше унижались передо мной. Вы бы мне этого никогда не простили. Встаньте же, Карменсита, встаньте. В такую жару ваше платье быстро высохнет. Сядьте в то кресло напротив меня.
Дама с трудом поднялась. Это была высокая пышная женщина, словно сошедшая с полотна Рембрандта или Рубенса.
Она села в кресло, указанное графом. Блуждающий взгляд ее черных, широко расставленных глаз был устремлен в пространство.
— Что случилось? — спросил граф, и Анжелика вздрогнула, потому что в голосе этого человека, сейчас как бы отделенном от его лица, было что-то чарующее, чего раньше она не замечала. — Подумайте сами, Карменсита, вот уже больше года, как вы покинули Тулузу. Уехали в Париж со своим супругом, высокий пост которого был залогом того, что вас ожидает там блестящая жизнь. Вы проявили неблагодарность к нашему жалкому провинциальному обществу, ни разу не дав о себе весточки. А теперь неожиданно ворвались в наш Отель Веселой Науки, кричите, требуете чего-то… Чего именно?
— Любви! — задыхаясь, хриплым голосом простонала дама. — Я не могу больше жить без тебя. О, только не прерывай меня. Ты не представляешь себе, как мучителен был для меня этот бесконечный год. Да, я думала, что Париж утолит мою жажду удовольствий и развлечений. Но даже в разгар самого ослепительного придворного празднества мною овладевала скука. Я вспоминала Тулузу, розовый Отель Веселой Науки. Я ловила себя на том, что, когда начинала о нем рассказывать, у меня блестели глаза, и все смеялись надо мной. У меня были любовники. Их грубость вызывала во мне отвращение. И тогда я поняла: мне не хватает тебя. Ночами я не смыкала глаз, и ты стоял передо мной. Я видела твои глаза, освещенные пламенем камина, они так горели, что жгли меня, и я теряла рассудок, я видела твои белые, умные руки…
— Мою изящную походку! — усмехнулся граф. Он встал и подошел к ней, нарочито сильно хромая.
Женщина смотрела на него в упор.
— Не пытайся своим презрением оттолкнуть меня. Твоя хромота, твои шрамы, какое это имеет значение для женщин, которых ты любил, по сравнению с тем, что ты им дал?
Она протянула к нему руки.
— Ты даешь им наслаждение, — прошептала она. — Когда я не знала тебя, я была холодна как лед. Ты разжег во мне пламя, и оно испепеляет меня.
Сердце Анжелики заколотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Она боялась, боялась, сама не ведая чего, может, того, что рука ее мужа сейчас ляжет на это бесстыдно выставленное напоказ прекрасное плечо, покрытое легким загаром.
Но теперь граф стоял, прислонясь к столу, и с невозмутимым видом продолжал курить. Анжелика смотрела на него сбоку, и изуродованная сторона лица была скрыта от нее. И вдруг перед ней предстал совершенно иной человек с безукоризненным профилем, какие выбивают на медалях, с шапкой пышных черных кудрей.
— «Он не умеет искренне любить слишком сладострастных женщин», — процитировал граф, небрежно выпуская изо рта струйку голубоватого дыма. — Вспомни каноны куртуазной любви, с которыми тебя познакомили в Отеле Веселой Науки. Возвращайся в Париж, Карменсита, он создан для таких женщин, как ты.
— Раз ты гонишь меня, я уйду в монастырь. Кстати, мой муж мечтает запереть меня туда.
— Великолепная мысль, дорогая. Я слышал, в Париже создается множество убежищ для верующих, и там в моде благочестие. Сама королева Анна Австрийская недавно приобрела для бенедиктинок великолепный монастырь Валь-де-Трас. Большим успехом пользуется и монастырь ордена визитандинок в Шайо.
Глаза Карменситы пылали негодованием.
— И это все, что ты нашел сказать мне? Я готова заживо похоронить себя под монашеским покрывалом, а у тебя нет ко мне ни капли жалости!
— Мне отпущено слишком мало жалости. Но если кого и следует пожалеть, так это твоего мужа, герцога де Мерекура, который имел неосторожность привезти тебя из Мадрида в повозке своего посольства. И не пытайся больше впутывать меня в свою вулканическую жизнь, Карменсита. Я тебе процитирую еще два правила куртуазной любви: «Никто не должен иметь сразу двух любовниц» — и второе: «Новая любовь убивает старую».
— Ты имеешь в виду меня или себя? — спросила она. Ее лицо стало белым, как мрамор, что особенно подчеркивали черные волосы и черное платье. — Ты говоришь так из-за этой женщины, твоей жены? Я думала, ты женился на ней из корысти. Какая-то там история с землей, ты мне говорил. А ты избрал ее себе в возлюбленные… О, я убеждена, в твоих руках она достигнет совершенства! Но как же ты решился полюбить уроженку Севера?
— Она не с севера, она из Пуату. Я знаю Пуату, я там бывал. Это сладостный край, раньше он входил в Аквитанию. В наречии, на котором говорят там крестьяне, есть элементы нашего провансальского языка, а у Анжелики даже цвет кожи такой же, как у наших девушек.
— Я вижу, ты больше не любишь меня, — воскликнула вдруг женщина. — Ах, я знаю тебя лучше, чем ты думаешь!
Она упала на колени и вцепилась руками в камзол Жоффрея.
— Еще не поздно! Люби меня! Возьми меня! Возьми, я твоя!
Анжелика не могла больше этого слышать. Она убежала. Промчавшись через галерею, она спустилась по винтовой лестнице башни и на последней ступеньке столкнулась с Куасси-Ба, который, подыгрывая себе на гитаре, низким бархатным голосом напевал какую-то песенку своей родины. Он широко улыбнулся ей и пробормотал:
— Добрый день, каспаша.
Анжелика, не ответив ему, пробежала мимо. Дворец пробуждался. В большой гостиной несколько дам с восковыми дощечками в руках смаковали освежающие напитки. Одна из них окликнула Анжелику:
— Анжелика, душа моя, отыщите нам вашего мужа. В такую жару наше воображение совсем иссякло от истомы, и, чтобы начать беседу…
Анжелика не остановилась, но у нее достало сил хотя бы бросить этим болтуньям улыбку.
— Беседуйте. Беседуйте. Я сейчас приду.
Наконец она вбежала в свою спальню и упала на кровать. «Это уж слишком!»
— твердила она. Но, поразмыслив, она должна была признаться себе, что и сама не знает, что ее так разволновало. Впрочем, как бы то ни было, это нестерпимо. Так больше продолжаться не может!
В ярости кусая кружевной платочек, Анжелика с мрачным видом оглядела комнату. Вокруг нее слишком много любви, вот что приводит ее в отчаяние. В этом дворце, в этом городе все только и говорят о любви, рассуждают о любви, и один лишь архиепископ время от времени со своей кафедры мечет громы и молнии, грозя адским огнем — за неимением костров инквизиции — всем развратникам, всем распутникам и их увешанным драгоценностями любовницам, утопающим в роскоши. Его проповеди направлены именно против Отеля Веселой Науки.
Веселая Наука! Что же это такое? Веселая Наука! Нежная Наука! Ее тайны зажигают огонь в глазах красавиц, и с их прелестных губок срывается нежное воркование, она вдохновляет поэтов, воспламеняет музыкантов. А церемониймейстером этого сладостного, опьяняющего балета, значит, является этот калека, то насмешливый, то лиричный, волшебник, своим богатством и фейерверком удовольствий покоривший всю Тулузу! Никогда еще со времен трубадуров Тулуза не знала такого расцвета, такого триумфа. Она сбросила с себя ярмо северян, снова нашла свою истинную судьбу…
— О, я ненавижу его, он мне отвратителен! — крикнула Анжелика, топнув ногой.
Она яростно принялась трясти позолоченный колокольчик и, когда вошла Марго, приказала подать портшез и вызвать эскорт, потому что она желает немедленно отправиться в дом на Гаронне.
***
Уже наступила ночь, а Анжелика все сидела на балконе своей комнаты. Понемногу безмятежный пейзаж, тихо струящаяся река успокоили ее нервы.
Она была бы не в состоянии провести сегодняшний вечер в Тулузе, кататься в карете по Ферна, слушать там полуночных певцов, а потом выполнять обязанности хозяйки на пышном пиршестве, которое граф де Пейрак устраивал в саду, освещенном венецианскими фонарями. Она ждала, что муж заставит ее возвратиться в город и принимать гостей, но никто не явился сюда, чтобы вернуть беглянку. Вот еще лишней доказательство того, что она никому не нужна. Никому здесь не нужна. Она чужая.
Увидев, что Марго огорчилась, поняв, что теперь она не сможет присутствовать на празднике, Анжелика отослала ее обратно во дворец, оставив при себе только молоденькую горничную и нескольких стражей — предместья Тулузы, где знатные сеньоры строили себе загородные дома, были не очень-то защищены от воров и испанских дезертиров.
Анжелика хотела побыть одна, чтобы немного прийти в себя и разобраться в своих чувствах.
Она прижалась лбом к балюстраде. «А вот я никогда не узнаю, что такое любовь», — с грустью подумала она.
Глава 17
Когда Анжелика, утомленная скукой и бездельем, направилась в комнату, под ее окном послышались звуки гитары. Анжелика выглянула в сад, но в темных кустах никого не увидела.
«Неужели сюда явился Энрико? Как он мил, этот мальчик. Решил меня развлечь…»
Невидимый музыкант начал петь. Голос оказался низкий, не такой, как у пажа.
При первых же нотах у Анжелики замерло сердце.
Какой тембр, то бархатистый, то серебряный, какая безукоризненная дикция, такому божественному голосу могли бы позавидовать все эти доморощенные трубадуры, которые наводняют Тулузу с наступлением ночи. В Лангедоке прекрасные голоса не редкость. Да и мелодия легко рождается на губах, привыкших смеяться и декламировать. Но этот певец — истинный артист. Какой необычной силы у него голос! Казалось, он заполнил весь сад, и даже луна дрожит от его звуков. Певец исполнял старинную народную песню на провансальском языке, изящество которого так часто восхвалял граф де Пейрак. В устах певца оживали тончайшие нюансы языка. Анжелика понимала не все слова, но одно — она поняла его! — повторялось непрестанно: «Аморе! Аморе!»
Любовь!
***
И Анжелика вдруг догадалась: «Это он, последний из трубадуров, это Золотой голос королевства!»
Она никогда не слышала такого пленительного пения. Порою ей говорили: «Ах, если бы вы услышали Золотой голос королевства! Но он больше не поет. Когда же он снова начнет петь!» И на нее бросали насмешливый взгляд, жалея ее, что она не слышала эту знаменитость их края.
— Один только раз услышать его, а потом умереть! — твердила госпожа Обертре, жена главного капитула Тулузы, весьма экзальтированная дама лет пятидесяти.
«Это он! Это он! — твердила Анжелика. — Но почему он здесь? Неужели ради меня?»
Она увидела свое отражение в большом зеркале спальни — рука на груди, глаза расширены — и с издевкой сказала себе: «До чего же я смешна! Может, это д'Андижос или какой-нибудь другой воздыхатель просто нанял музыканта, чтобы он спел мне серенаду…»
Но тем не менее она толкнула дверь и, прижав руки к груди, чтобы сдержать бешеный стук сердца, осторожно проскользнула в переднюю, спустилась по белой мраморной лестнице и вышла в сад. Неужели для Анжелики де Сансе де Монтелу, графини де Пейрак, наконец начнется жизнь? Ибо любовь — это и есть жизнь!
Голос доносился из стоящей на самом берегу беседки, увитой зеленью, где находилась статуя богини Помоны. При приближении Анжелики певец замолк, но продолжал тихо перебирать струны гитары.
Луна в этот вечер была неполной и по форме напоминала миндаль. Но она все же хорошо освещала сад, и Анжелика увидела, что в беседке кто-то сидит, прислонясь к цоколю статуи…
Незнакомец явно заметил ее, но не шелохнулся.
«Это мавр», — разочарованно подумала Анжелика.
Но тут же увидела, что ошиблась. На лице мужчины была бархатная маска, а белые руки, сжимавшие гитару, не оставляли сомнения в том, что он не мавр. Темная шелковая косынка, повязанная на его голове на итальянский манер, скрывала волосы. Насколько можно было разглядеть в полумраке беседки, на нем был поношенный странный костюм — нечто среднее между костюмом слуги и комедианта, на ногах грубые опойковые башмаки, какие носят люди, которым приходится много ходить — возчики и бродячие торговцы, но из рукавов его куртки выглядывали кружевные манжеты.
— Вы чудесно поете, — сказала Анжелика, видя, что он не двигается, — но я хотела бы знать, кто вас прислал?
— Никто, сударыня. Я пришел сюда потому, что знаю: в этом доме находится самая прекрасная женщина Тулузы.
Мужчина говорил очень медленно и тихо, приглушая голос, словно боялся, что его могут услышать.
— Я прибыл в Тулузу сегодня вечером и сразу же отправился в Отель Веселой Науки, где собралось многочисленное веселое общество, и где я хотел петь свои песни. Но когда я узнал, что вы уехали, я бросился сюда вслед за вами, потому что слава о вашей красоте гремит в нашем краю, и я уже давно жаждал увидеть вас.
— Но ваша слава гремит не меньше! Ведь вы тот, кого называют Золотым голосом королевства, не правда ли?
— Да, это я, сударыня. И я ваш покорный слуга. Анжелика села на мраморную скамью, которая тянулась полукругом вдоль стен беседки. От вьющейся жимолости исходил одурманивающий аромат.
— Спойте еще, — попросила Анжелика.
Страстный голос зазвучал снова, но на этот раз мягче и глуше. Это была уже не призывная песня, а нежное признание, доверительная исповедь.
— Сударыня, — вдруг сказал музыкант, — простите мне мою дерзость, но я хотел бы перевести для вас на французский язык строфу, на которую меня вдохновили ваши очаровательные глаза.
Анжелика склонила голову.
Она уже не знала, сколько времени сидит в саду. Да и какое это могло иметь значение! Ночь принадлежала им.
Он довольно долго перебирал струны гитары, словно вспоминая мелодию, потом глубоко вздохнул и начал:
Очи цвета морской волны.
О, меня захлестнули они.
Я плыву, утонувший в любви, Без руля по волнам Ее сердца.
Анжелика закрыла глаза. Гораздо больше, чем эти пылкие слова, ей доставлял неведомое дотоле наслаждение его голос.
В ее дивных зеленых очах, Словно ранней весною в пруду, Отражаются звезды.
***
«Пусть он сейчас подойдет ко мне, — мысленно заклинала Анжелика. — Ведь это мгновение никогда больше не повторится. Такое чувство нельзя пережить дважды. Это так похоже на те любовные истории, которые мы некогда рассказывали друг другу в монастыре».
Голос смолк. Певец скользнул на скамью к Анжелике. По тому, как он обнял ее твердой рукой, как властно и нежно приподнял ее подбородок, она инстинктивно почувствовала, что перед ней человек, покоривший немало женских сердец. Эта мысль на секунду огорчила ее, но едва его губы коснулись ее губ, она забыла обо всем на свете. Она никогда не думала, что губы мужчины могут быть свежими, как лепестки, такими нежными и сладостными. Его мускулистая рука крепко сжимала, ее, а с его уст, казалось, еще лились чарующие звуки песни, и, опьяненная этими звуками и этой мужской силой, Анжелика оказалась словно втянутой в какой-то водоворот и тщетно пыталась пробудить в себе остатки разума.
«Я не должна этого делать… Это нехорошо… если Жоффрей застигнет нас здесь…»
Потом все куда-то провалилось. Мужчина своими губами приоткрыл ее губы. Его горячее дыхание опалило ее и блаженным теплом разлилось по жилам. Закрыв глаза, она как бы растворилась в этом бесконечном поцелуе, в этой страсти и уже готова была перейти последний рубеж. Все ее существо было охвачено негой, ощущением, настолько новым для нее, настолько острым, что оно вдруг вызвало в ней протест и даже боль. Она резко вздрогнула и отпрянула от незнакомца.
Ей казалось, что сейчас она упадет без чувств или разрыдается. Она видела, как пальцы мужчины ласкают ее обнаженную грудь, которую он осторожно высвободил из корсажа во время поцелуя.
Анжелика отодвинулась от него и привела в порядок свое платье.
— Простите меня, — пробормотала она. — Вы, наверно, считаете, что я чересчур нервна, но я не знала… не знала…
— Сердце мое, чего же вы не знали?
И так как она молчала, он прошептал:
— Не знали, что поцелуй так сладок?
Анжелика поднялась и прислонилась к балясине беседки. Луна уже уплыла далеко в сторону и теперь желтела над рекой. Наверно, Анжелика находилась в саду несколько часов. Она была счастлива, восхитительно счастлива. Если бы снова можно было пережить эти мгновения, все остальное не в счет.
— Вы созданы для любви, — прошептал трубадур. — Я понял это, едва коснувшись вашей кожи. Тот, кто сумеет разбудить ваше очаровательное тело, дарует вам величайшее наслаждение.
— Замолчите! Не нужно так говорить! Я замужем, и вы знаете это, а супружеская неверность — грех.
— Но еще больший грех, что такая красавица выбрала себе в мужья колченогого сеньора.
— Я не выбирала, он меня купил.
Но тут же Анжелика пожалела об этих словах, потому что они нарушили ее безмятежное счастье.
— Спойте еще, — умоляющим тоном попросила она — В последний раз, а потом мы расстанемся.
Он встал, чтобы взять гитару, и что-то в его походке показалось Анжелике странным, смутило ее. Она пригляделась внимательнее. И вдруг, сама не зная почему, почувствовала безотчетный страх.
***
Пока он пел, пел очень тихо, с какой-то непонятной тоской в голосе, Анжелика внимательно рассматривала его. Еще тогда, когда он целовал ее, ей на один миг что-то показалось в нем знакомым, и теперь она осознала, что именно: в его дыхании смешивались аромат фиалки и своеобразный запах табака… Граф де Пейрак тоже сосал фиалковые пастилки… И курил. Ужасное подозрение закралось в душу Анжелики… И только что, вставая за гитарой, он как-то неловко качнулся…
Она закричала сначала от испуга, а потом от гнева и, в Ярости ломая ветки жимолости, принялась топтать их ногами.
— Нет, это уж слишком, слишком… Это чудовищно… Снимите вашу маску, Жоффрей де Пейрак… Прекратите маскарад, иначе я выцарапаю вам глаза, задушу вас, я вас…
Песня резко оборвалась. Гитара издала скорбный звук и замолкла. Под бархатной маской сверкали белоснежные зубы графа де Пейрака — он хохотал.
Припадая на одну ногу, он подошел к Анжелике. Ее охватил ужас, но с еще большей силой — ярость.
— Я выцарапаю вам глаза, — прошипела она сквозь зубы.
Граф, продолжая смеяться, взял ее за руки.
— Что же тогда останется от ужасного хромого сеньора, если вы еще выцарапаете ему глаза?
— Как бесстыдно вы обманули меня! Вы убедили меня, что вы… Золотой… Золотой голос королевства.
— Но я и в самом деле Золотой голос королевства.
Совершенно сбитая с толку, она смотрела на него.
— А что в этом удивительного? У меня был неплохой голос. Я занимался с самыми прославленными итальянскими маэстро. В наши дни пение — это искусство, принятое в свете. Скажите честно, дорогая, разве вам не нравится мой голос?
Анжелика отвернулась и украдкой смахнула слезы досады, которые текли по ее щекам.
— Но как же получилось, что я до сих пор не догадывалась о вашем таланте, даже не подозревала о нем?
— Я просил, чтобы вам об этом не говорили. А может, вы и не слишком стремились обнаружить мои таланты?
— О, это уж слишком! — повторила Анжелика. Но вспышка гнева уже прошла, и ей самой вдруг захотелось смеяться.
И все-таки до какого же цинизма надо дойти, чтобы толкнуть ее на измену себе с самим собой! Он и впрямь дьявол во плоти! Самый настоящий дьявол!
— Я никогда не прощу вам эту омерзительную комедию, — сказала она, поджав губы и стараясь сохранить достоинство.
— А я обожаю разыгрывать комедии. Видите ли, моя дорогая, судьба не очень баловала меня, и надо мной столько насмехались, что и я в свою очередь жажду посмеяться над другими.
Анжелика невольно с тревогой взглянула на его скрытое маской лицо.
— Значит, вы просто подшутили надо мной?
— Не совсем, и вы это отлично знаете, — ответил он.
Анжелика молча повернулась и пошла прочь.
Он тихо окликнул ее:
— Анжелика! Анжелика!
Он стоял на пороге беседки в таинственной позе итальянского Арлекина, прижимая палец к губам.
— Умоляю вас, сударыня, никому не рассказывайте об этом, даже своей любимой горничной. Если узнают, что я бросаю гостей, наряжаюсь трубадуром и надеваю маску ради того, чтобы сорвать поцелуй с уст собственной жены, меня высмеют.
— Вы невыносимы! — крикнула Анжелика.
Подобрав юбки, она бросилась бегом по песчаной аллее. И, только поднимаясь по лестнице, вдруг заметила, что смеется. В своей комнате она разделась, выдирая застежки и в своем нетерпении исколов себе руки булавками. В постели она долго ворочалась с боку на бок. Тело ее пылало. Сон не шел к ней. Лицо в маске, лицо в шрамах, чеканный профиль — все это одно за другим мелькало перед ее глазами. Какая же загадка кроется в этом непонятном человеке? Ее то охватывало возмущение, то — тут же — воспоминание о наслаждении, которое она испытала в его объятьях, снова погружало ее в негу.
— Вы созданы для любви, сударыня… Наконец она уснула. Во сне она видела глаза Жоффрея де Пейрака, «освещенные пламенем камина», видела, как в них танцуют огненные языки.
Глава 18
Анжелика сидела во дворце, в галерее с венецианскими окнами. Она не знала, как ей быть теперь, как держаться с Жоффреем де Пейраком. Она вернулась из домика на Гаронне утром, но еще не видела мужа. Клеман Тоннель сообщил ей, что мессир граф заперся с мавром Куасси-Ба в лаборатории, где он обычно занимается алхимией. Анжелика в досаде кусала губы. Жоффрей может просидеть там много часов. Впрочем, она и не жаждала его видеть. Ей все равно. Она еще не простила ему его вчерашнюю мистификацию.
Анжелика решила пойти на кухню, где в тот день разливали по бутылкам первую наливку. Стол Отеля Веселой Науки считался самым утонченным во всем Лангедоке. Жоффрей де Пейрак сам принимал участие в составлении меню для своих гостей, и Клеман Тоннель, который, бесспорно, был отличным дворецким, великолепно вел хозяйство.
Однако едва Анжелика вошла в кухню, пропитанную запахами апельсинов, аниса и ароматных специй, как вбежал запыхавшийся арапчонок с вестью, что прибыл мессир барон Бенуа де Фонтенак, архиепископ Тулузский, и хочет видеть госпожу и мессира графа.
Обычно гости приезжали не утром, а к вечеру, когда спадала жара. Кроме того, уже несколько месяцев, после какой-то очередной ссоры, когда его преосвященство обвинил графа в дурном влиянии на умы жителей Тулузы, архиепископ не бывал в доме графа де Пейрака.
Заинтригованная и несколько обеспокоенная Анжелика сняла фартук, который она только что приколола к корсажу, и поспешила в гостиную, на ходу взбивая волосы, которые у нее, согласно моде, длинными локонами спадали на кружевную пелеринку.
Она дошла до прихожей и увидела у входа высокую фигуру архиепископа в красной мантии с белыми брыжами.
Внизу, в саду, стояла карета с шестериком вороных, а вокруг Шумела свита архиепископа, его лакеи со шпагами на боку, пажи и знатные сеньоры верхом на лошадях.
Анжелика поспешно опустилась на колени, чтобы приложиться к пастырскому перстню, но архиепископ поднял ее и поцеловал ей руку, как бы давая понять этим светским жестом, что визит его неофициален.
— Прошу вас, сударыня, не надо, слишком большая почтительность только подчеркивает, насколько я стар по сравнению с вашей юностью.
— Ваше преосвященство, я лишь хотела выразить уважение, которое питаю к такому выдающемуся человеку, удостоенному высокого духовного сана самим его святейшеством папой Римским и даже самим богом…
Каждый раз, когда Анжелике приходилось произносить подобные слова, она невольно вспоминала сестру Анну, которая в монастыре вела уроки светского воспитания. Да, сейчас сестра Анна осталась бы довольна своей некогда слишком строптивой ученицей.
Прелат снял свою шапочку, перчатки, передал молодому аббату из своей свиты и жестом руки отослал его.
— Мои люди подождут меня во дворе. А мне бы хотелось, сударыня, побеседовать с вами вдали от нескромных ушей.
Анжелика бросила насмешливый взгляд на аббата, обвиненного в нескромности, и он залился краской.
В гостиной Анжелика распорядилась, чтобы принесли освежающие напитки, и попросила гостя извинить ее мужа за то, что он до сих пор не вышел. Она сейчас пошлет сказать ему.
— Я очень огорчена, что и сама заставила вас ждать. Я отлучилась на кухню, чтобы присмотреть за изготовлением наливки. Но я злоупотребляю вашим временем, ваше преосвященство, рассказывая вам о таких пустяках.
— Для господа бога нет пустячных дел. Вспомните историю служанки Марфы. В наши дни такая редкость, чтобы знатная дама сама вела хозяйство. А ведь именно от хозяйки зависит достойный тон дома и поведение слуг. Если же в ней, как в вас, графиня, к тому же сочетаются очарование Марии Магдалины и мудрость Марфы…
Однако голос архиепископа выдавал его рассеянность, и светская болтовня, судя по всему, не принадлежала к тем видам занятий, которые увлекали его. Несмотря на величественную осанку и подчеркнуто прямой взгляд голубых глаз, в нем всегда сквозила какая-то подозрительность, и это смущало его собеседников. Однажды Жоффрей де Пейрак в беседе заметил, что архиепископ обладает удивительным даром внушать человеку чувство вины.
Задумчиво потерев ладони, архиепископ сказал, что для него большая радость снова увидеться с молодой дамой, которая с того давнего дня, когда он венчал ее в соборе святого Северена, весьма редкая гостья в этом соборе.
— Я иногда вижу вас в церкви и могу только воздать вам хвалу за то, что вы усердно посещали службы во время поста. Но должен признаться, дочь моя, меня несколько разочаровало, что я не слышал вашего голоса в моей исповедальне.
