Часть вторая. Тулузская свадьба 13 страница

Она обхватила руками могучую шею Никола и заставила его склонить к ней свое лицо. Он выпил, и от него жгуче пахло вином. Он вздохнул:

— Маркиза ангелов…

— Люби меня, — прошептала она, прильнув губами к его губам. — Один только раз. Потом я уеду… Ты не хочешь? Ты больше не любишь меня?

Он что-то глухо пробормотал, схватил ее на руки и споткнувшись в темноте, упал вместе с нею на кучу соломы.

Сознание Анжелики было до странности ясное, и в то же время она словно разом отрешилась от всех условностей. Она очутилась в каком-то ином мире, поднялась над тем, что до сих пор составляло ее жизнь. Оглушенная темнотой сарая, спертым и жарким воздухом, неведомыми ей доселе ласками Никола, грубыми и вместе с тем искусными, она пыталась побороть свою стыдливость, которая помимо ее воли взбунтовалась в ней. Она хотела лишь одного: чтобы это произошло, и как можно скорее, чтобы никто не застиг их здесь. Сжав губы, она твердила себе, что по крайней мере тот, другой, уже не будет первым. Это ее месть, ее вызов золоту, за которое, они думают, можно купить все.

Она покорно подчинялась мужчине, дыхание которого становилось все учащеннее, она полностью отдалась в его власть и чувствовала, как все тяжелее становится его тело.

Внезапно сарай прорезал сноп света от фонаря, и в дверях раздался душераздирающий женский крик. Одним прыжком Никола отскочил в сторону. Анжелика увидела, как на него надвигается чья-то плотная фигура. Она узнала старого Гийома и, бросившись наперерез, изо всех сил вцепилась в него. Но Никола уже проворно вскарабкался на балки перекрытия и открыл оконце. Было слышно, как он спрыгнул во двор и побежал.

Стоявшая на пороге женщина продолжала вопить. Анжелика узнала в ней тетушку Жанну. В одной руке она держала графин, другую прижимала к своей лихорадочно вздымавшейся пышной груди.

Анжелика выпустила Гийома, подбежала к тетке и, словно кошка, вонзила ногти ей в руку.

— Да замолчите наконец, старая дура… Вы что, хотите скандала, хотите, чтобы маркиз д'Андижос уехал и увез с собой все подарки и обещания? У вас больше не будет ни пиренейских гранатов, ни сластей. Замолчите или я кулаком заткну вашу старую беззубую пасть…

 

***

 

Привлеченные шумом, из соседних сараев сбежались крестьяне и слуги. Анжелика увидела кормилицу, потом и отца, который, несмотря на то, что много выпил и не очень твердо держался на ногах, как хороший хозяин продолжал следить, чтобы ничто не нарушило праздника.

— Что это вы кричите, Жанна, словно вас щекочет сам дьявол?

— Щекочет, — задохнулась от возмущения старая дева. — Ах, Арман, я умираю.

— Но отчего, дорогая?

— Я пришла сюда, чтобы налить немножко вина. И в этом сарае увидела… я увидела…

— Тетя Жанна увидела какую-то тварь, — прервала ее Анжелика, — не то змею, не то куницу, она не разглядела. Право, тетя, вы зря так взволновались. Лучше вернитесь к столу, а вина вам принесут.

— Верно, верно, — заплетающимся языком поддакнул барон. — В кои-то веки, Жанна, вы захотели быть полезной и переполошили столько народу.

 

***

 

«Вовсе она не собиралась быть полезной, — думала Анжелика. — Она следила за мной. И выследила! С тех самых пор, как она живет в замке и сидит над своим вышиванием, как паук в паутине, она всех нас знает лучше, чем мы сами, она видит нас насквозь, читает наши мысли. Она пошла вслед за мной. И попросила старого Гийома посветить ей».

Ее ногти продолжали впиваться в дряблую руку толстой тетки.

— Вы меня поняли? — шепотом спросила она. — Если до моего отъезда вы скажете кому-нибудь хоть одно слово, клянусь, я отравлю вас. Я знаю такие травы.

Тетушка Жанна, закатив глаза, покудахтала еще немного. Но, пожалуй, больше, чем угроза, на нее подействовало упоминание о гранатовом ожерелье. Поджав губы, она молча последовала за своим братом бароном.

Чья-то рука грубо удержала Анжелику. Гийом резким движением стряхнул соломинки, которые застряли в ее волосах и на платье. Она подняла на него взгляд, пытаясь по выражению его бородатого лица угадать мысли старого солдата.

— Гийом, — прошептала она, — я хотела бы, чтобы ты понял…

— Мне нет нужды понимать, сударыня, — с оскорбительным высокомерием ответил он по-немецки. — Мне достаточно того, что я увидел.

Он погрозил кулаком в темноту и выругался, Анжелика вскинула голову и пошла к гостям. Сев за стол, она поискала глазами маркиза д'Андижоса. Свалившись со своего табурета, маркиз сладко спал на полу. Стол напоминал поднос с церковными свечами, когда они догорают и оплывают. Одни приглашенные ушли, другие уснули тут же, в гостиной. Но на лугу еще продолжались танцы.

Анжелика, напряженно выпрямившись, без тени улыбки на лице, сидела во главе свадебного стола. Она мучительно страдала при мысли, что ей не дали довести до конца задуманное, исполнить свою клятву и отомстить за себя. Ярость и стыд боролись в ней. Она потеряла старого Гийома. Монтелу отказался от нее. Ей оставалось лишь одно — уехать к своему хромому супругу.

 

Глава 13

 

На следующий день четыре кареты и две тяжело нагруженные повозки двинулись по направлению к Ниору. Анжелике просто не верилось, что весь этот праздничный кортеж с лошадьми, скрипящими повозками и кричащими форейторами

— ее свита, что столько шумихи поднято из-за нее, мадемуазель де Сансе, которая никогда не знала иных провожатых, кроме вооруженного пикой старого солдата.

Слуги, служанки и музыканты теснились в повозках, вместе с багажом. Кортеж двигался по залитым солнцем дорогам, среди цветущих садов, оставляя за собой запах свежего лошадиного навоза. А сидящие в повозках смуглокожие дети Юга беззаботно смеялись, пели и бренчали на гитарах. Они возвращались домой, в свой жгучий край, пропитанный ароматами вина и чеснока.

Среди всеобщего веселья один лишь мэтр Клеман Тоннель сохранял чопорный вид. Нанятый бароном на неделю свадебных торжеств, он, чтобы избежать дорожных расходов, попросил довезти его до Ниора. Но в первый же вечер путешествия он подошел к Анжелике и предложил ей свои услуги в качестве либо дворецкого, либо камердинера. Он рассказал, что служил в Париже у нескольких знатных господ, и назвал их имена, но ему пришлось поехать на родину, в Ниор, чтобы уладить дела с наследством, оставленным его отцом-мясником. Вернувшись в Париж, он узнал, что какой-то лакей-интриган завладел его местом, и с тех пор он ищет честный и знатный дом, куда мог бы поступить в услужение.

Клеман выглядел человеком скромным и опытным и совсем очаровал горничную Маргариту, которая заверила Анжелику, что такой вышколенный лакей будет с радостью принят в тулузском дворце. У графа де Пейрака много самых разных слуг, белых и черных, но работают они из рук вон плохо. Больше нежатся на солнышке. И самый ленивый из всех, бесспорно, дворецкий Альфонсо, в обязанности которого входило следить за челядью.

И Анжелика наняла Клемана. Правда, она непонятно почему робела перед ним, но была благодарна ему хотя бы за то, что он говорил, как нормальные люди, без этого невыносимого южного акцента, который начал приводить ее в отчаяние. Так пусть хоть этот хладнокровный, расторопный, почти раболепный в своей почтительности и услужливости слуга, которого она вчера еще совсем не знала, будет для нее частичкой ее родины.

 

***

 

Как только позади осталась столица болотного края Ниор с ее тяжелой, черной, словно чугунной, башней, кортеж графини де Пейрак вдруг сразу окунулся в море света. Анжелика даже не заметила, как тенистые рощи сменились непривычным пейзажем: куда ни кинешь взор, кругом сплошные виноградники. Они проехали мимо Бордо. К виноградникам прибавились поля еще зеленой кукурузы. В окрестностях Беарна они сделали остановку в замке Антуана де Комона маркиза де Пегилена герцога де Лозена. Анжелика с удивлением смотрела на этого маленького забавного человечка, чье обаяние и остроумие были столь велики, что он, как утверждал маркиз д'Андижос, стал «одним из любимчиков при дворе». Даже сам король, который, как это свойственно юношам, хотел выглядеть серьезным, в самый разгар заседания Совета не мог удержаться от смеха, слушая блестящие остроты де Пегилена. Как раз в это время Пегилен жил в своем имении, куда был изгнан за перешедшие все границы дерзости в адрес кардинала Мазарини. Но это, казалось, ничуть его не удручало, и он развлекал гостей всевозможными историями.

Анжелике непривычен был фривольный язык, принятый тогда при дворе, и она не понимала и половины из рассказа де Пегилена, но веселая, оживленная атмосфера замка сделала свое дело, и она оттаяла. Пегилен де Лозен восхищался ее красотой и даже посвятил ей стихотворный экспромт.

— Ах, друзья, — воскликнул он, — боюсь, как бы Золотой голос королевства не сорвался на самой высокой ноте!

Гак Анжелика впервые услышала о Золотом голосе королевства.

— Это самый прославленный певец Тулузы, — объяснили ей — Со времен великих трубадуров прошлого в Лангедоке еще не было такого певца. Сударыня, когда вы его услышите, вы тоже не устоите перед его чарами.

Анжелика изо всех сил старалась, чтобы окружающие не почувствовали, что мыслями она далеко от них. Все они были любезные, симпатичные люди, хотя разговоры их порой звучали банально. Их остроумие было легким, как белое вино, а раскаленный воздух, черепичные крыши и листья платанов цветом тоже напоминали белое вино.

И все-таки, по мере того как их путешествие близилось к концу, на сердце у Анжелики становилось все тяжелее.

 

***

 

За день до прибытия в Тулузу они остановились в одном из имений графа де Пейрака, в белокаменном замке в стиле Ренессанс. Анжелика с наслаждением выкупалась в выложенном мозаикой бассейне, который находился в одном из залов. Долговязая Марго суетилась возле нее. Она очень боялась, как бы жара и дорожная пыль не сделали еще темнее лицо ее госпожи. В душе Марго не одобряла теплый матовый тон кожи Анжелики.

Горничная умащала тело Анжелики различными маслами, потом велела ей лечь на кушетку и принялась энергично массировать ее, а затем выщипала на ее теле все волосы. Анжелику ничуть не шокировала эта процедура, ведь прежде, когда во всех городах были римские бани с парильней, она соблюдалась даже в народе. Теперь же такого ухода удостаивались лишь девушки из дворянских семей. Даже легкий пушок на теле знатной дамы считается верхом неприличия. Но сейчас, когда служанка прилагала столько усилий, чтобы сделать тело новобрачной безукоризненным, Анжелика в душе холодела от ужаса.

«Он не дотронется до меня, — мысленно твердила она — Скорее я выброшусь в окно».

Но ничто уже не могло остановить того стремительного потока, того водоворота, в который она была вовлечена.

 

***

 

На следующее утро, измученная тревогой и страхом, она села в карету, чтобы, не останавливаясь больше, в несколько часов добраться до Тулузы. Маркиз д'Андижос ехал с нею. Он был в прекрасном настроении, что-то напевал, болтал.

Но Анжелика не слушала его. Вдруг она заметила, что форейтор придерживает лошадей: дорогу впереди преграждала толпа людей — пеших и всадников. Когда экипаж остановился, Анжелика отчетливо услышала пение и крики, сопровождаемые звуками тамбуринов.

— Клянусь святым Севереном, — вскакивая с места, воскликнул маркиз, — это ваш муж выехал нам навстречу!

— Уже!

Анжелика почувствовала, что бледнеет. Пажи распахнули дверцы кареты. Ей ничего не оставалось, как выйти на песчаную дорогу, под палящие лучи солнца. Небо было ярко-синее. По обе стороны дороги тянулись поля здесь уже пожелтевшей кукурузы, и от них веяло жаром. К карете приближалась яркая цепочка танцующих фарандолу. Множество детей, одетых в странные костюмы, сшитые из больших красных и зеленых ромбов, прыгали, проделывали ошеломляющие сальто-мортале, чуть ли не кидались под ноги лошадям. Всадники тоже были наряжены в причудливые ливреи из розового атласа, украшенные белыми перьями.

— О, вот они, властелины любви! Итальянские комедианты! — ликовал маркиз, от восторга так размахивая руками, что это становилось небезопасным для окружающих:

— Ах, Тулуза, Тулуза!..

Толпа расступилась, и вперед вышел высокий мужчина В костюме из пурпурного бархата. Он шагал, как-то неуклюже раскачиваясь, опираясь на трость черного дерева.

По мере того как он, хромая, приближался, все отчетливее вырисовывалось его лицо в обрамлении густого черного парика, такое же неприятное, как и его походка. Два глубоких шрама пересекали левую щеку и висок, отчего одно веко было полуприкрыто. Толстые губы выделялись на его лице, чисто выбритом, что противоречило моде и придавало еще более необычный вид этому страшному и странному человеку.

«Это не он, — взмолилась Анжелика. — Боже, сделай, чтобы это был не он».

— Ваш супруг граф де Пейрак, сударыня, — произнес рядом с нею маркиз д'Андижос.

Анжелика присела в заученном реверансе. Ее обостренный отчаянием ум отмечал какие-то нелепые мелочи: усыпанные брильянтами банты на туфлях графа; на одной туфле каблук повыше, чем на другой, чтобы сгладить хромоту; чулки с искусно вышитыми шелком стрелками; роскошный костюм, шпага, огромный белоснежный кружевной воротник.

Он что-то сказал, она что-то ответила невпопад. Дробь тамбуринов и душераздирающие вопли труб оглушали ее.

Когда она снова села в карету, на колени к ней упал огромный букет роз и несколько маленьких букетиков фиалок.

— Цветы или, как их называют у нас, «услада жизни», владычествуют в Тулузе, — сказал кто-то рядом с Анжеликой.

Анжелика повернула голову и увидела, что рядом с нею сидит уже не маркиз д'Андижос, а тот, другой. Она склонилась к цветам, чтобы не видеть ужасного лица.

Вскоре показался город, ощетинившийся своими башнями и красными колокольнями. Кортеж проехал по узким улочкам, похожим на глубокие тенистые коридоры, куда сверху просачивался пурпурный свет солнца.

Во дворце графа де Пейрака Анжелику быстро переодели в великолепное белое бархатное платье с аппликациями из белого атласа. Застежки и банты были украшены брильянтами. Наряжая ее, горничные то и дело подавали ей ледяные напитки. Анжелику мучила жажда. В полдень под перезвон колоколов кортеж направился в собор, где навстречу новобрачным на паперть вышел сам архиепископ.

После обряда благословения Анжелика, по обычаю самой высшей знати, шла от алтаря одна. Прихрамывающий сеньор шагал впереди, и его длинная дергающаяся фигура в красном показалась ей столь же неуместной здесь, под окутанными ладаном церковными сводами, как если бы тут вдруг появился сам дьявол. Когда они вышли из церкви, можно было подумать, что весь город высыпал на улицу. Анжелика никак не могла поверить, что вся эта шумиха вызвана ее бракосочетанием с графом де Пейраком. Она невольно поискала глазами зрелище, которое заставляло толпу так радостно улыбаться и прыгать от восторга. Но все взоры были устремлены на нее. И именно ей кланялись сеньоры с пылкими взглядами и дамы в ослепительных нарядах.

Из собора во дворец молодые супруги ехали верхом на лошадях, покрытых роскошными попонами. Дорога, тянувшаяся вдоль Гаронны, была усеяна цветами, и «властелины любви», как назвал маркиз д'Андижос всадников в розовых костюмах, не переставая, усыпали их путь душистыми лепестками.

Слева от дороги поблескивала золотистая лента реки, и с лодок доносились громкие приветственные крики.

Анжелика вдруг поймала себя на том, что она невольно улыбается. Ярко-голубое небо, аромат, исходивший от раздавленных цветов, пьянили ее. Неожиданно из груди ее чуть было не вырвался крик — у пажей, которые ее сопровождали, лица были цвета лакрицы. Сначала она подумала, что они в масках, и только сейчас поняла, что кожа у них и в самом деле черная. Анжелика впервые видела мавров.

Нет, положительно она попала в какой-то иной, нереальный мир. Она почувствовала себя бесконечно одинокой в этом феерическом сне, и, быть может, проснувшись, она с трудом вспомнит его.

А рядом с собой она по-прежнему видела освещенное солнцем изуродованное лицо человека, которого называли ее мужем и которого восторженно приветствовал народ.

Золотые монетки со звоном падали на булыжник. Пажи бросали их в толпу, и люди дрались из-за них, поднимая тучи пыли.

 

***

 

В дворцовом саду, в тени деревьев, были расставлены длинные белые столы. У входа били фонтаны вина, и любой прохожий мог пить его вволю. Все знатные сеньоры и именитые горожане были приглашены на этот праздник.

Анжелика сидела между архиепископом и графом де Пейраком. Кусок не шел ей в горло, и она лишь смотрела на бесконечные перемены блюд, которыми лакеи обносили гостей: куропатки в горшочках, филе утки, гранаты под кровавым соусом, перепелки на сковороде, форель, крольчата, всевозможные салаты, рубец ягненка, паштет из гусиной печенки. На десерт были поданы пончики с персиками, всевозможные сорта варенья, печенья и пирожные на меду, пирамиды фруктов, такие огромные, что за ними не было видно арапчат, которые их вносили. Вина всех цветов и оттенков, начиная с темно-красного и кончая светло-золотистым, следовали одно за другим.

Рядом со своей тарелкой Анжелика увидела какой-то странный золотой предмет, нечто вроде маленьких вил. Оглядевшись, она заметила, что большинство гостей пользуется ими, втыкая в мясо, чтобы поднести его ко рту. Она попробовала последовать их примеру, но после нескольких неудачных попыток предпочла пустить в ход ложку, которую ей оставили, увидев, что она не справляется с этим забавным орудием, которое все называли вилкой. Это нелепое происшествие еще больше удручило Анжелику.

Нет ничего тяжелее, как присутствовать на празднестве, к которому не лежит сердце! От страха перед будущим, от возмущения Анжелика словно оцепенела, она чувствовала себя измученной этим шумом, этим изобилием. Но гордая по натуре, она не показывала виду и улыбалась, для каждого находя приветливое слово. Железная дисциплина, к которой ее приучили в монастыре урсулинок, помогала сохранять, несмотря на усталость, великолепную осанку. И только одного она не в силах была сделать — повернуть лицо к графу де Пейраку, и, понимая, что ее поведение может показаться странным, она все свое внимание сосредоточила на соседе с другой стороны, на архиепископе, красивом, цветущем мужчине лет сорока. Говорил он вкрадчиво, держался со светской любезностью, но его Голубые глаза смотрели холодно.

Он один среди гостей, казалось, не разделял всеобщего веселья.

— Какое изобилие! Какое изобилие! — вздыхал он, оглядывая все вокруг — Когда я думаю о всех тех бедняках, что ежедневно толпятся у дверей моего собора, о больных, брошенных без ухода, о детях в гугенотских деревнях, которых из-за отсутствия денег мы не можем вырвать у ереси, у меня разрывается сердце. Участвуете ли вы в благотворительных делах, дочь моя?

— Я только из монастыря, ваше преосвященство. Но я буду счастлива, руководствуясь вашими советами, посвятить себя своему приходу.

Он бросил на нее проницательный взгляд, и тонкая улыбка промелькнула на его лице, но тут же он снова принял важный вид, выставив свой пухлый подбородок.

— Благодарю вас, дочь моя, за ваше послушание. Хотя, я знаю, у молодой хозяйки дома всегда появляется столько забот, что они поглощают все ее свободное время. Я не стану отрывать вас от ваших обязанностей, пока вы сами не выразите такого желания. Ведь самое важное дело женщины, дело, к которому она должна устремить все свои помыслы, — это влияние на образ мыслей своего мужа, не так ли? В наше время любящая, искусная жена может добиться в этом абсолютного успеха.

Он склонился к ней, и драгоценные камни его епископского креста сверкнули сиреневым огнем.

— Да, абсолютного успеха… — повторил он, — но, между нами, сударыня, вы выбрали себе весьма странного мужа…

«Я выбрала, — с грустной иронией подумала Анжелика. — Интересно, видел ли мой отец хоть раз этого ужасного паяца? Навряд ли. Ведь отец меня искренне любит. Ни за что на свете он не согласился бы сделать меня несчастной. Только мы по-разному понимаем счастье: для него мое счастье в богатстве, а для меня — в любви. Сестра Анна из монастыря, верно, снова повторила бы мне, что не нужно быть романтичной… Похоже, архиепископ — человек влиятельный. Интересно, не с его ли пажами дрались в соборе пажи графа де Пейрака?..»

Между тем изнурительная жара сменилась вечерней прохладой. Скоро начнутся танцы. Анжелика вздохнула.

«Я буду танцевать всю ночь напролет, — сказала она себе, — но ни за что на свете ни на минуту не останусь с ним наедине».

Она бросила нервный взгляд на своего мужа. Всякий раз, когда она смотрела на него и видела его изрезанное шрамами лицо с горящими, черными как уголь глазами, ей становилось не по себе. Полуприкрытое левое веко придавало ему выражение злой иронии.

Как раз в эту минуту, откинувшись на спинку обитого штофом кресла, он поднес ко рту какую-то коричневую палочку. Один из слуг бросился к нему, держа в щипцах раскаленный уголек, который он приложил к концу палочки.

— Ах, граф, вы подаете прискорбный пример, — нахмурив брови, воскликнул архиепископ. — Я считаю, что табак — это адское зелье. Ну, можно с трудом примириться, когда его по совету врача употребляют в порошке против головной боли, хотя, на мой взгляд, тот, кто нюхает табак, испытывает нездоровое удовольствие и слишком часто, ссылаясь на свою болезнь, прибегает к нему кстати и некстати. А те, кто курит трубку, — уже совсем опустившиеся люди, они сидят в тавернах и часами одурманивают себя этими проклятыми листьями. Но до сих пор я никогда даже не слышал, чтобы дворянин употреблял табак таким непристойным образом.

— У меня нет трубки, и я не нюхаю табак, я курю свернутые листья, как это делают некоторые дикари в Америке.

Никто не может меня обвинить в том, что я вульгарен, как какой-нибудь мушкетер, или жеманен, как придворный щеголь.

— Если для всех существует два способа делать что-либо, то вам обязательно нужно найти третий, — с досадой сказал архиепископ. Вот, к примеру, я сейчас заметил, что у вас есть еще одна странная привычка. Вы не кладете себе в стакан ни жабий камень, ни кусочек рога нарвала. А ведь всем известно это два наилучших средства обезвредить яд, который всегда способна подсыпать в ваше вино чья-нибудь враждебная рука. Даже ваша молодая жена пренебрегла этой мерой предосторожности. Вы же знаете, что жабий камень и рог нарвала, попадая в ядовитый напиток, меняют свой цвет. А вы никогда не пользуетесь ими? Может быть, вы считаете себя неуязвимым или же… у вас нет врагов? — спросил прелат, и огонек, вспыхнувший в его глазах, поразил Анжелику.

— Нет, монсеньор, — ответил граф де Пейрак, — просто я думаю, что лучший способ уберечься от яда — ничего не класть в свой стакан, а все отправлять в желудок.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вот что: ежедневно, всю жизнь принимайте крошечную дозу какого-нибудь сильнодействующего яда.

— И вы это делаете? — в ужасе вскричал архиепископ.

— С самого юного возраста, монсеньор. Вы ведь знаете, что мой отец пал жертвой какого-то флорентийского зелья, а ведь он всегда клал себе в рюмку жабий камень величиной с голубиное яйцо. Моя мать, женщина без предрассудков, нашла истинный способ уберечь меня от подобной судьбы. Один мавр, раб, привезенный из Нарбонна, научил ее, как защитить себя от яда при помощи самого яда.

— В ваших рассуждениях всегда есть что-то парадоксальное, и это тревожит меня, — озабоченно сказал архиепископ. — Вы словно жаждете всюду ввести реформу, хотя каждому известно, какие беспорядки в церкви и во всем королевстве породила Реформация. Ну скажите, зачем вам пользоваться способом, который не дает вам никаких гарантий, вместо того чтобы прибегнуть к испытанным средствам? Правда, для этого нужно иметь настоящий жабий камень и настоящий рог нарвала. Сейчас развелось немало шарлатанов, которые наживаются на этом и подсовывают вместо них невесть что. Но я знаю одного францисканского монаха, некоего Беше, он человек весьма ученый и занимается по моему поручению алхимией. Он достанет вам отменные противоядия.

Граф де Пейрак слегка склонил голову, чтобы взглянуть архиепископу в лицо, и его густые черные кудри коснулись руки жены. Анжелика отшатнулась. Но в этот момент она заметила, что на нем нет парика, что эти великолепные волосы — его собственные.

— Хотел бы я знать, — проговорил граф, — откуда он их достает? Ребенком я из любопытства убил немало жаб и мне ни разу не удалось обнаружить в их головах пресловутый жабий камень, который, как утверждают, именно там и должен находиться. Что же касается рога нарвала, то скажу вам: я объездил весь мир, и у меня сложилось непоколебимое убеждение, что нарвал — животное мифологическое, вымышленное, короче, в природе не существующее.

— О подобных вещах, граф, нельзя судить с уверенностью. Надо оставить место тайне и не утверждать, будто знаешь все.

— А вот для меня является тайной, — медленно проговорил граф, — как это человек вашего ума может серьезно верить в подобные… выдумки…

«Боже, — подумала Анжелика, — как дерзко он разговаривает с таким высокопоставленным духовным лицом».

Она смотрела на мужчин, взгляды которых скрестились. Первым обратил внимание на ее тревогу муж. Он улыбнулся ей, и эта улыбка причудливо сморщила его лицо, но зато открыла белоснежные зубы.

— Простите нас, сударыня, что мы затеяли этот спор в вашем присутствии. Его преосвященство и я — заклятые враги!

— Я никого не считаю своим врагом! — с возмущением воскликнул архиепископ. — Вы забываете, что у служителя бога сердце должно быть преисполнено милосердия! И если вы ненавидите меня, то у меня нет к вам ненависти. Но я пекусь о вас, как пастырь о заблудшей овце. И если вы не внемлете моим словам, я сумею выполоть с поля сорную траву.

— О! — воскликнул граф с каким-то зловещим смехом. — Вот достойный наследник кюре Фулька из Нейи, правой руки ужасного Симона де Монфора, который сжигал на кострах альбигойцев и испепелил утонченную цивилизацию Аквитании! До сих пор еще, четыре века спустя, Лангедок оплакивает уничтоженные сокровища и содрогается от ужаса, когда слышит рассказы о его зверствах. Я потомок самой древней ветви графов Тулузских, в моих жилах течет кровь лигуров и вестготов, и я вздрагиваю, когда встречаюсь взглядом с вашими голубыми глазами северянина. Вы — наследник Фулька, наследник грубых варваров, которые насаждали у нас сектантство и нетерпимость, вот что я читаю в ваших глазах!

— Моя семья — одна из древнейших в Лангедоке! — прогремел архиепископ, привстав со стула. Он произнес это с таким южным акцентом, что Анжелика едва поняла его — Вы же сами отлично знаете, дерзкое чудовище, что половина Тулузы принадлежит мне по наследству. Испокон веков половина тулузских земель является нашими родовыми владениями.

— Только четыре века! Всего каких-то четыре века, монсеньор! — выкрикнул Жоффрей де Пейрак, тоже поднимаясь. — Вы прибыли сюда в повозках Симона де Монфора с проклятыми крестоносцами! Вы — захватчик! Северянин! Северянин! И вообще, что вы делаете за моим столом?

Анжелика в страхе ждала, что сейчас начнется потасовка, но при последних словах графа Тулузского раздался дружный смех гостей. Архиепископ тоже улыбнулся, хотя довольно натянуто. Однако когда Жоффрей де Пейрак, чуть раскачиваясь, подошел к нему и, склонившись перед ним, принес свои извинения, тот охотно протянул ему для поцелуя свой пастырский перстень.

Анжелика была настолько сбита с толку, что не могла разделить общего веселья. Архиепископ и граф бросили в лицо друг другу отнюдь не пустячные обвинения, но ведь у южан смех нередко бывает всего лишь шумной прелюдией кровавой трагедии. Так Анжелика сразу окунулась в ту страстную, накаленную атмосферу, знакомую ей с детства по рассказам кормилицы Фантины. Что ж, благодаря кормилице она не будет чувствовать себя здесь чужой.

— Сударыня, вам не мешает табачный дым? — неожиданно спросил граф, нагнувшись к ней и стараясь поймать ее взгляд.

Она покачала головой. Нет, не мешает. Но тонкий аромат табака лишь усиливал ее грусть, пробуждая воспоминания о старом Гийоме, сидящем у очага со своей табакеркой, о просторной кухне замка Монтелу. Теперь и старый Гийом, и кормилица, и все, что составляло жизнь Анжелики, отошло в далекое прошлое.

Из кустов послышались звуки скрипок. Анжелика до смерти устала, но она с готовностью поднялась, когда маркиз д'Андижос пригласил ее. Танцевали в большом дворе, выложенном каменными плитами, около фонтана, из которого били освежающие струи. В монастыре Анжелику научили множеству модных па, и она не испытывала смущения среди всех этих весьма светских сеньоров и дам, большинство которых подолгу жили в Париже. Она впервые танцевала на настоящем балу и только начала входить во вкус, как вдруг поднялась какая-то суматоха. Гости толпой, тесня танцующих, бросились к столам. Любители потанцевать запротестовали было, но кто-то крикнул:

— Он будет петь!

Со всех сторон послышались возгласы:

— Золотой голос! Золотой голос королевства!

 

Глава 14

 

В эту минуту чья-то рука осторожно легла на обнаженное плечо Анжелики.

— Госпожа, — прошептала горничная Марго, — сейчас самое время незаметно скрыться. Господин граф поручил Мне отвезти вас в домик на Гаронне, где вы проведете брачную ночь.

— А я не хочу уходить! — запротестовала Анжелика. — Я хочу послушать певца, которого все так превозносят. Я еще не видела его.