Периферическая» теория Джемса—Ланге и «центральная» (таламическая) теория Кэннона— Барда

В 1884 году в США и в 1885 году в Копенгагене независимо друг от друга были опубликованы две работы об эмоциях: статья философа и психолога Уильяма Джемса (1884/1984) и книга невропатолога-физиолога Карла Ланге (Ланге К., 1896), которые очень быстро приобрели всемирную известность и стали точкой отсчета в создании теории эмоций. Основные тезисы Джемса и Ланге были просты и феноменологически убедительны.

«О такого рода стандартных эмоциях принято думать, что восприятие некоторого факта вызывает душевное волнение, называемое эмоциями, и что это психическое состояние приводит к изменениям в организме. Мой тезис, напротив, состоит в том, что телесные изменения следуют непосредственно за ВОСПРИЯТИЕМ волнующего факта и что наше переживание этих изменений, по мере того как они происходят, «ЯВЛЯЕТСЯ эмоцией» (Джемс, 1884/1984, с. 84). И далее: «Когда мы в темном лесу внезапно видим движущийся силуэт, у нас замирает сердце и мгновенно задерживается дыхание еще до того, как появляется представление об опасности. Если друг подходит близко к краю пропасти, нам "делается нехорошо", и мы отступаем шаг назад, хотя хорошо понимаем, что он в безопасности и у нас нет отчетливой мысли о его падении... В такого рода случаях мы ясно видим, как эмоция и появляется, и исчезает одновременно с тем, что называют ее последствиями или проявлениями. Она не имеет другого психического статуса, как в форме переживания этих проявлений или в форме их представления. Поэтому телесные проявления составляют все ее основание, весь ее субстрат и инвентарь» (там же, с. 88—89). Точно в том же плане высказывается и Ланге: «Устраните при страхе физические симптомы, возвратите бьющемуся пульсу его спокойствие, взгляду — его твердость, цвету лица — его нормальную окраску, движениям — их быстроту и верность, языку — его бойкость, мысли — ее ясность — что тогда останется от страха?!» (Ланге К., 1896, с. 58-59).

Ланге был даже последовательнее Джемса в отрицании эмоций вне состояния тела, правда, под последним он, в отличие от Джемса, понимал не столько изменения во внутренних органах и скелетной мускулатуре, сколько вазомоторную или сосудо-двигательную составляющую.

«Всей эмоциональной частью нашей психической жизни, нашими радостями и печалями, счастливыми и несчастливыми минутами мы обязаны нашей сосудо-двигательной системе» (там же, с. 78). Вот как Ланге определяет некоторые эмоции:

«Разочарование = уменьшение произвольной иннервации;

Печаль = уменьшение произвольной иннервации + сокращение сосудов;

Страх = уменьшение произвольной иннервации + сокращение сосудов + спазм гладких мышц» (там же, с. 47).

Парадоксальность и простота аргументов Джемса и Лан-ге произвели неизгладимое впечатление не только на их современников, но и на все последующие поколения исследователей эмоций. Принципиальным сторонником этой теории был и основатель научной психологии В. Вундт, хотя в его работе встречаются и понятия (например, «чувственный тон»), скорее относимые к функциональному подходу (Вундт, 1912/1984). Неслучайно создателем первого собственно функционального подхода к исследованию эмоций стал его преемник на посту директора Института экспериментальной психологии в Лейпциге — Феликс Крюгер.

В современной психологии (как и в физиологии) можно найти целый ряд исследований, которые явно или неявно опираются на теорию Джемса—Ланге и пытаются ее дополнять и развивать (Вuск, 1985; Izard, 1971; Тоmkins, 1970; Zajonc, 1980, 1984; Аdelman, Zajonc, 1989).

Бурное развитие физиологии в начале XX века и исследования Шеррингтона, Кэннона и Барда на собаках и кошках с отделением узлов и отделов центральной и вегетативной нервной системы (Sherrington, 1900; Cannon, 1915, 1927, 1931; Bard, 1928, 1934) привели к пересмотру представлений Джемса и Ланге, наиболее последовательно выраженному в работах Кэннона (Cannon, 1927/1969, 1931).

Кэннон провел сравнение двух физиологических механизмов порождения эмоций.

Схематизация теории Джемса—Ланге по Кэннону выглядит следующим образом (рис. 1.1).

Внешний стимул раздражает один или несколько рецепторов (R); афферентные импульсы достигают коры (путь 1) и объект воспринимается; эфферентные импульсы сразу же активируют мышцы и внутренние органы (путь 2); активность этих органов раздражает рецепторы, вызывая афферентные импульсы, достигающие коры по путям 3 и 4. Восприятие этих изменений в мышцах и внутренних органах, следующее за восприятием внешнего стимула-объекта, превращает простое восприятие в эмоцию, связанную с объектом, ибо, по Джемсу, «ощущение телесных изменений, по мере того как они происходят, и есть эмоция» (цит. по: Линдслей, 1960, с. 664).

Как мы видим на том же рисунке, Кэннон, в свою очередь, вводит в эту схему структуры таламуса, которые опосредуют и тем самым берут на себя функцию порождения эмоциональных явлений и управления ими. Обосновывая роль коркового субстрата эмоций, Кэннон создает физиологическую основу и для когнитивных интерпретаций эмоций.

 

 

Рис. 1.1. Схема теорий Джемса—Ланге (а) и Кэннона—Барда (б): Я — рецептор; С — кора головного мозга; V— внутренности; 5кМ — скелетная мышца; ТЬ — таламус; Р — система возбуждения. Связывающие линии представляют нервные пути. Направление импульсов обозначено стрелками. Кор-тикоталамический путь (3) справа имеет тормо'зную функцию (по Кэннону; см.: Линдслей, 1960)

 

Кэннон приводит следующие возражения против теории Джемса—Ланге:

1) полное отделение внутренних органов от центральной нервной системы не изменяет эмоционального поведения (здесь он ссылается как на эксперименты Шеррингтона по перерезанию блуждающего нерва собаки на уровне спинного мозга, так и на собственные эксперименты по удалению узлов симпатического отдела вегетативной нервной системы у кошки);

2) одни и те же висцеральные изменения происходят при очень разных эмоциональных и неэмоциональных состояниях (на основе своих исследований он показывает сходство этих изменений в сильном возбуждении при воздействии очень разных стимулов) (см. также главу 4, раз

дел Физиологические индикаторы эмоций);

3) структуры внутренних органов относительно малочувствительны (этот вывод он делает на основе анализа распределения в теле нервных клеток);

4) висцеральные изменения происходят слишком медленно, чтобы быть источником эмоциональных переживаний (основанием здесь является сравнение латентного периода эмоциональных реакций индивидов на зрительные стимулы и латентного периода реакции периферических органов — так Павлов обнаружил шестиминутный латентный период при стимуляции блуждающего нерва);

5) искусственное возбуждение висцеральных изменений, типичных для сильных эмоций, не вызывает их (инъекция адреналина не вызывала у студентов эмоций, хотя у тех из них, кто участвовал в соревнованиях, возникало специфическое ощущение «на взводе»).

На основании всех этих положений Кэннон (а вслед за ним и Бард) делает вывод о том, что эмоции зависят от центрального процесса, в обеспечении которого определяющее положение занимает структура зрительного бугра (таламус). Так, Барду удалось локализовать механизм мнимой ярости у декортицированных кошек в нижней части гипоталамуса (Ваrd, 1928), а затем и реакцию страха и полового возбуждения. При этом Бард замечает, что возникновение поведенческой ярости при разрушенном неокортексе становится возможным в силу того, что гипоталамус освобождается от коркового контроля (Bard, 1934).

В дальнейшем среди физиологов высказывались весьма критические соображения и относительно таламической теории Кэннона—Барда. Так, в работе Лэшли (Lashley, 1938) подвергается сомнению центральная роль таламуса, ибо Лэшли не находит достаточных доказательств того, что таламус способен обеспечивать весь спектр эмоциональных явлений в норме и патологии.

Тем не менее роль работы Кэннона заключается не столько в замене одного физиологического субстрата другим, как это и восприняли его современники, сколько в утверждении роли корковых и подкорковых структур мозга, а значит и процессов переработки информации в порождении эмоций. Если именно так «прочесть» тексты Кэннона, то становится понятным, что теория Кэннона—Барда способствовала развитию познавательного подхода к пониманию природы эмоций уже в рамках экспериментальной психологии.

Впрочем, скептическое отношение к теории Джемса – Ланге в кругу традиционных психологов также встречалось. В частности, Николай Ланге считал, что в этой теории смешиваются сенсорные ощущения и собственно эмоции (Ланге, 1914).

Когнитивная теория эмоций

Если периферическая теория утверждала, что решающим для возникновения определенной эмоции является специфическое состояние организма, то противники этих взглядов искали детерминанты эмоций в интеллектуальной или познавательной сфере. На начальных этапах развития психологии использовались идеи немецкого философа и педагога Гербарта, который еще в 20-е годы XIX века рассматривал любую эмоцию как переживание соотношения представлений и их динамического состояния (задержка и ускорение). Это переживание, являясь результатом сравнения, может носить конфликтный характер: например, образ умершего отца, сравниваемый с образом живого, хранящимся в воспоминаниях, порождает печаль. В свою очередь, это эмоциональное состояние непроизвольно, почти рефлекторно вызывало слезы и другие органические изменения, характеризующие печаль и скорбь (Бреслав, 1984).

Хотя данное представление не устраивало Джемса и Ланге, большинство исследователей опирались на него. Даже ученик Джемса Джон Дьюи, отправляясь от идеи Дарвина об адаптивном значении эмоций (первый принцип), описывает роль эмоций в терминах механизма адаптации, в частности, эмоция возникает при нарушении двигательного стереотипа, то есть при рассогласовании плана двигательного действия с его реализацией в реальных условиях (Dewey, 1894—1895). Так, например, по Дьюи, радость представляет собой результат неожиданного (то есть случившегося ранее предполагаемого) наступления чего-то, ожидаемого индивидом.

Другой современник Дьюи — Айронз — распространяет эту идею на адаптацию в целом, справедливо указывая на то, что эмоции выражают специфическое отношение человека к себе, к другим людям, к миру (Irons, 1897). Позднее эта идея о рассогласовании как условии порождения эмоций (несоответствие реальной ситуации прогнозу) была использована Карвером в представлениях об эмоциях как инструменте активизации высших уровней контроля при неожиданных изменениях в окружающем мире (Carver, 1919), а затем была положена последователями Дьюи в основу конфликтной теории эмоций (Angier, 1927; Howard, 1928).

Опираясь на эти идеи, советский физиолог П.В. Симонов распространил принцип рассогласования с двигательной сферы на все остальные сферы активности. Он рассматривает эмоцию в своей «информационной теории» как сигнал рассогласования, функцию актуальной потребности и разности между информацией необходимой и наличной, выражая это в следующей формуле:

Э = - П(И _необх -И_{наличная}),

где Э — знак, качество и степень выраженности эмоции, П — актуальная потребность, а разница между информацией, необходимой для осуществления приспособительного действия, и информацией, наличной в данный момент, определяет, будет ли возникающая эмоция отрицательной (при И_необх > И_{наличная}) или положительной (при И_необх <И_{наличная}). Соответственно, согласно той же формуле, при И_нео6х = И_{наличная} эмоция не возникает. Тем самым Симонов говорит об эмоции как о выражении степени прагматической неопределенности — чем выше неопределенность, тем сильнее эмоция (Симонов, 1966, 1970).

Правда, данная теория пытается, в отличие от психологических теорий, рассматривать эмоцию не как психическое явление, а как физиологический процесс порождения мозгом органических явлений, то есть так, как это рассматривалось и в начале, и во второй половине XX века в рамках физиологии. К тому же эмпирические основания данной теории не выдерживают никакой критики (Бреслав, 1977а).

Создатели теории мотивации достижения Мак-Клелланд и Аткинсон также считают, что после первого (эндогенного) возникновения эмоции под влиянием стимула, детерминантой эмоции становится рассогласование между актуальностью и ожиданиями, однако небольшое рассогласование вызывает положительную эмоцию, в то время как большое рассогласование — отрицательную (McClelland et all., 1953).

Вряд ли эта теория может дать что-либо новое для психологического понимания эмоций, ибо она имеет слишком общий характер и не объясняет детерминацию конкретных эмоциональных явлений. Любой психический процесс связан с прагматической неопределенностью, ибо ориентировка или целеполагание (а это центральные функции психического, по Гальперину) теряют свое значение при выполнении автоматизированного навыка, где нет никакой прагматической неопределенности (Гальперин, 1976).

Первые собственно психологические идеи об определяющей роли познавательных процессов в порождении эмоций появились, по мнению Райсензайна и Шенпфлюга, в трудах Карла Штумпфа, профессора философии и директора института экспериментальной психологии Берлинского университета. В этих работах оценки объекта эмоции относительно имеющихся у индивида убеждений имеют решающее значение для возникающего эмоционального явления (см.: Reisenzein, Schonpflug, 1992).

Однако надо признать, что у Штумпфа психологический анализ еще не отделен от философского анализа эмоций, задача которого — не столько изучение и объяснение эмоциональных явлений в реальной жизни, сколько поиск онтологической природы эмоций. Он, так же как и Выготский (1984), ставит во главу угла проблему соотношения аффекта и интеллекта как универсальную, а не конкретно-эмпирическую проблему. Не случайно, что имя Штумпфа практически выпало из современной психологии эмоций, которая пошла по пути разработки конкретных теорий, доступных эмпирической проверке. Подобная же судьба была уготована идеям и других представителей интроспективной психологии — Вундта и Крюгера.

Большую роль в создании современной когнитивной теории эмоций сыграли работы Стэнли Шехтера и Ричарда Лазаруса (Schahter, 1970; Schahter, Singer, 1962; lazarus, 1966, 1975, 1991, 1998), которые строили свои представления на основе эмпирически проверяемых гипотез. В одном из наиболее известных экспериментов Шехтер пытается ни много ни мало эмпирически проверить теорию Джемса—Ланге, причем начинает с утверждения о том, что пора отказаться от модели появления эмоций у пассивного участника. По его мнению, процессы, происходящие в нашем теле, тоже есть объекты нашего понимания и нашей интерпретации. Из этого и исходили Шехтер и его коллега Джеферсон Сингер при планировании своего эксперимента.

Логика рассуждения была следующая. Согласно всем известным источникам по психологии эмоций, включая теорию Джемса—Ланге, в появлении эмоции участвуют, по крайней мере, два компонента: 1) физиологическое состояние (в простейшем случае — возбуждение организма), 2) познавательные процессы (по крайней мере, на уровне восприятия). Можно ли манипулировать этими компонентами в эксперименте как независимыми переменными?

«Почему бы нет», — ответили Шехтер и Сингер и соответствующим образом построили дизайн множественных групп, где независимыми переменными были: 1) состояние возбуждения, вызываемое инъекцией эпинефрина (синтетический адреналин), 2) информация, которую получают или не получают участники, 3) эмоциональное состояние партнера по эксперименту.

В своих более ранних исследованиях роли тревожности в аффилиации Шехтер обнаружил, что люди, испытывающие тревожность и страх перед началом некоего испытания, предпочитают дожидаться этого мероприятия с кем-то, а не в одиночку (Schahter, 1959). Будучи учеником Фестингера, Шехтер объяснял это желанием людей понять причины своего состояния путем сравнения своих переживаний с переживаниями других людей в той же ситуации.

Эти исследования, так же как и более ранние исследования Кэннона и Мараньона (Саnnon, 1927; Магаnоn, 1924), привели Шехтера и Сингера к убеждению, что физиологическое возбуждение само по себе не способно вызвать полноценную эмоцию, решающим в возникновении эмоции является познавательный компонент. Так, в эксперименте Мараньона 210 участникам была сделана инъекция адреналина, после чего они давали отчет о своем состоянии; из них 71% сообщали только о физических симптомах (типа «мое сердце бьется чаще»), а остальные участники говорили, что их состояние лишь «похоже на эмоцию» (Магаnоn, 1924). Шехтер и Сингер решили дополнить эксперимент Мараньона, дав участникам, кроме введения в организм возбуждающего вещества, и познавательные ориентиры, позволяющие испытывать полноценные эмоции.

Были выдвинуты три гипотезы.

1. Участники, получившие возбуждающую инъекцию, но не информированные о последствиях этого, будут интерпретировать свое состояние в терминах, доступных им в актуальной ситуации познавательных элементов. Так, если такие элементы будут предрасполагать к радости, то участники скорее будут испытывать радость, если к гневу, то скорее всего у них тоже будет возникать гнев; при том, что и у тех и у других будет одно и то же состояние физиологического возбуждения.

2. Если участники, получившие возбуждающие инъекции, информированы о последствиях инъекции, то есть у них есть соответствующее неэмоциональное объяснение для своего состояния, то эмоции у них не будут возникать, даже несмотря на то, что в ситуации присутствуют располагающие к этому познавательные элементы.

3.Если участникам возбуждающая инъекция не была сделана, то эмоции у них не будут возникать, даже несмотря на то, что в ситуации присутствуют располагающие к этому познавательные элементы.

Испытуемые, приглашенные для изучения влияния комплекса витаминов «Сапроксин» на зрительное восприятие, случайным образом распределялись по четырем условиям: три экспериментальных и одно контрольное. Целью данной серии было разделение двух значений первой независимой переменной (возбуждение — отсутствие возбуждения).

Участникам, оказавшимся в экспериментальных условиях, делали инъекцию эпинефрина, а участникам контрольного условия — инъекцию плацебо (нейтрального соляного раствора, не вызывающего состояния возбуждения).

Три экспериментальных условия отличались друг от друга лишь степенью информированности о последствиях инъекции (вторая независимая переменная): 1) первой группе давали точную информацию о субъективно ощущаемых последствиях инъекции эпинефрина (ЭпИнф-Э₁): им говорили, что в ближайшие 15—20 минут у них будут дрожать руки и гореть лицо, усилится сердцебиение; 2) второй не давали никакой информации о последствиях инъекции эпинефрина (ЭпИгн-Э₂); 3) третьей группе давали неправильную информацию о последствиях инъекции эпинефрина (ЭпДезинф-Э₃): «У вас будут неметь ноги, вы будете испытывать зуд в некоторых частях тела и у вас немного будет болеть голова».

Познавательные элементы, располагающие к радости или к гневу (третья независимая переменная), обеспечивались специально подготовленным ассистентом экспериментатора — «партнером». После инъекции участников просили «подождать 20 минут, пока введенный витамин "Сапроксин" полностью растворится в крови» в специальной комнате, где вместе с ними находился «еще один участник»; при этом экспериментатор извинялся за некоторый беспорядок в комнате. «Партнер» в течение этого времени или проявлял эйфорию (в определенной последовательности: играл в баскетбол, бросая бумажные шарики в корзину; делал бумажные самолетики, строил башню на столе и т.п.), или проявлял крайнее раздражение и гнев (эти состояния моделировались не очень удачно составленным опросником, который экспериментатор просил заполнить за эти 20 минут). «Партнер» не знал, в какой группе (контрольной или одной из экспериментальных) находится данный участник.

В результате образовалось 7 групп участников (4x2—1: в ситуации «гнева» отсутствовало третье экспериментальное условие — дезинформация), по 22—27 человек в каждой группе (всего согласились участвовать в эксперименте 184 студента мужского пола).

После укола и ожидания в компании «партнера» их лишь просили заполнить опросник ликертовского типа и ответить на два открытых вопроса об особенностях и степени выраженности собственного эмоционального состояния; затем у них определялся пульс. После этого перед участниками извинялись за обман, сообщая, что эксперимент, собственно, уже прошел, и просили их заполнить еще один небольшой опросник — о своих впечатлениях по поводу эксперимента, об ощущениях в связи с инъекцией, а также высказать возможно возникшие у них предположения или подозрения о ходе и целях эксперимента. В течение всего периода ожидания велось стандартизированное систематическое наблюдение за участниками из соседней комнаты с помощью гезелловского зеркала.

Результаты этого эксперимента показали, что а) характер возникающих эмоций в значительной степени зависел не от состояния возбуждения, а от характера провоцирующей ситуации; б) самые большие различия в эйфорической ситуации возникали между информированными и дезинформированными участниками, в то время как в ситуации гнева, где отсутствовало условие дезинформации, они возникали между информированными и неинформированными участниками (см. рис. 1.2 и 1.3).

 

Рис. 1.2. Эксперимент Шехтера—Сингера (индекс эмоционального состояния)

Рис. 1.3. Эксперимент Шехтера—Сингера (индекс гнева)

 

Эти результаты позволили Шехтеру и его последователям утверждать, что детерминирующим компонентом в формуле Эмоция = Познание х Возбуждение является познавательный компонент. Как мы видим, значимые различия обнаружились не между участниками контрольного условия, которые не были возбуждены, и участниками экспериментальных условий (как следует ожидать, если верна теория Джемса—Ланге), а между участниками, получившими адекватную информацию о последствиях возбуждающей инъекции, и участниками, такой информации не получившими (в «условиях гнева») или получившими неадекватную информацию (в «условиях эйфории») (Schachter, Singer, 1962).

В дальнейшем Шехтером и его последователями была проведена целая серия остроумных экспериментов, где доступная участникам информация выступала как независимая переменная. С помощью этого экспериментаторы добивались существенных изменений эмоциональных явлений (Nisbett, Schachter 1966; London, Monello, 1974; Valins, 1966).

В частности, Стюарт Валинз в своем эксперименте показывал участникам-мужчинам 10 фотографий обнаженных женщин из журнала «Плейбой», предварительно отобранных экспертами как эстетически равноценные, с просьбой выбрать трех наиболее привлекательных. При этом на грудь участникам накладывалась специальная манжета, подключенная к усилителю так, что они могли слышать якобы собственное сердцебиение. Учащение (или отсутствие изменения) сердцебиения являлось независимой переменной, которой экспериментатор манипулировал с помощью ложной обратной связи. В результате практически все участники предпочитали именно те 3 изображения (одни и те же для всех участников), на которые возникали изменения сердцебиения, хотя подавляющее число участников утверждали, что они на эти звуки «даже внимания не обращали» (Valins, 1966). Раскрытие ложности обратной связи, то есть объяснение в послеэкспериментальной беседе экспериментатором того, что учащение сердцебиения давалось произвольно, не меняло предпочтений участников (Valins, 1974).

Повторение этого эксперимента, но с существенным ограничением времени на просмотр фотографий (до 5 секунд), показало, что различия в выборе между подкрепляемыми и неподкрепляемыми фотографиями при экспресс-условии, по сравнению с обычными условиями, оказались незначимыми (Ваrefoot, Straub, 1974), что говорит о необходимости достаточного времени для связывания информации о псевдоизменениях и конкретных изображений.

Лондоном и Монелло был проведен еще более простой эксперимент по когнитивной детерминации переживания скуки. Авторы предлагали участникам (которые были случайным образом разделены по двум условиям) одно и то же задание (составление рассказов ТАТ по картинкам), которое самостоятельно выполнялось участниками в течение 20 минут. В первом условии с помощью неверных часов (при этом с участников снимались наручные часы под предлогом регистрации физиологических реакций во время выполнения задания) часть участников определяла продолжительность выполнения своего задания как 10 минут, другая — как 30 минут. Экспериментатор возвращался через 20 минут и просил участников отметить время окончания задания, а затем предлагал им ответить на ряд вопросов, среди которых были два основных закрытых вопроса о том, насколько задание было интересным (оценка по шкале в 10 баллов) или скучным (по такой же шкале) и один открытый вопрос о характере переживаний. К тому же их спрашивали о восприятии времени (от «крайне медленно»=0 до «крайне быстро»=10). На последний вопрос участники «10 минут» давали средний результат 3,88, в то время как участники «30 минут» давали средний результат 8,97. Средний индекс интереса при «10-минутном» условии — 1,56, при «30-минутном» — 4,13 (London, Monello, 1974).

Все эти факты привели Шехтера к убеждению, что именно интерпретация доступной индивиду информации и о внешнем воздействии, и о собственном состоянии является основным фактором, определяющим и интенсивность, и длительность, и качество эмоционального явления (Schachter, 1970). Это можно проиллюстрировать следующей схемой (см. рис. 1.4).

 

Рис. 1.4. Схема порождения эмоции, согласно теории Шехтера

 

Другим направлением исследований эмоций, также приведшим к представлению о познавательной детерминации эмоциональных явлений, стали исследования Ричардом Лазарусом и его сотрудниками феномена стресса (Ьсцагиз, 1966, 1975, 1991, 1998; Ьсцатз, АуегШ, ОрЮп, 1970).

Одной из предшествующих работ, в которой сделана попытка создать классификацию эмоций именно на основе оценки пользы—вредности и легкости—трудности достижения желаемых целей, была работа Магды Арнолд (АгпоШ, 1960). К традиционному делению эмоций на позитивные и негативные Арнолд добавила разделение на «имульсивные эмоции» и «эмоции борьбы» (см. табл. 1.1).

Глядя на таблицу 1.1, можно сказать, что и разделение эмоций на позитивные и негативные у Арнолд не является традиционным, ибо критерием является не оценка самого объекта, а тенденция (или готовность) к действию по сближению или отдалению от объекта. В соответствии с таким разделением, гнев оказывается положительной эмоцией, поскольку направлен на сближение с объектом, который является вредным. Возможно, строки поэта «Есть упоение в бою...» относятся именно к такого рода переживаниям. В то же время многими другими исследователями, включая и Лазаруса, оценка объекта как чего то вредного исключает возможность возникновения положительных эмоций (Ьа%агш, 1975).

 

Таблица 1.1. Классификация эмоций по Магде Арнолд (АгпоШ, 1960)

 

Лазарус одним из первых отметил опосредующую роль психологических процессов в возникновении стресса и, прежде всего, процессов оценки как стрессового стимула (или стрессора), так и ситуации в целом, а также процессов психологической защиты, предполагающих защитную переработку угрожающей информации (Лазарус, 1970).

Угроза по Лазарусу представляет предвосхищение человеком некоторого будущего столкновения с какой-то опасной для него ситуацией, то есть определяется на основе процесса оценки. Лазарус был не первым в указании на роль процессов оценки в порождении эмоциональных явлений, однако он впервые попытался подвергнуть эти процессы эмпирическому изучению.

В эксперименте Лазаруса в качестве стрессора использовался документальный фильм о серии грубых ритуальных хирургических операций на мужских половых органах во время обряда инициации у одного из племен аборигенов Австралии. Во время сцен, изображающих сами ритуальные операции, наблюдалось выраженное повышение активности автономной нервной системы, измеряемой на основе электропроводимости кожи (КГР), а также признаки поведенческого стресса.

Исходя из посылки о том, что стрессовая реакция зависит от оценки воздействующей ситуации как угрожающей, Лазарус предположил, что при изменении основания при оценке степени приносимого вреда можно устранить или уменьшить стрессовые реакции. Для проверки этого предположения использовалось три различных звуковых сопровождения к одному и тому же документальному фильму, каждое из которых представляло свой способ интерпретации событий, заснятых на пленку.

Первое звуковое сопровождение носило травмирующий характер, так как оно подчеркивало вредные аспекты событий, второе носило отрицающий характер (где отрицался какой-либо вред изображаемого события — «отрицание»), третье — носило характер беспристрастного повествования («интеллектуализация»). Затем сравнивались степень угрозы и физиологические индикаторы стресса, порождаемого этим фильмом при немом варианте и при трех различных звуковых сопровождениях. Было обнаружено, что травмирующее звуковое сопровождение значительно увеличивало проявление стрессовых реакций по сравнению с демонстрацией немого фильма, в то время как остальные два сопровождения —«отрицание» и «интеллектуализация» — значительно снижали интенсивность стрессовых реакций по сравнению с демонстрацией немого фильма.

В качестве контрольного использовался фильм, показывающий серию несчастных случаев на лесопилке: пальцы одного из операторов калечатся пилой; пальцы другого отрезаются циркулярной пилой; стоящего рядом с циркулярной пилой человека убивает куском дерева, отлетающим от пилы в результате небрежности оператора, причем кусок дерева проходит через грудь жертвы. Это был фильм по технике безопасности, и два последних несчастных случая были представлены зрителю с помощью специальной комбинированной съемки.

Во время сцен, изображающих сами несчастные случаи, у большинства зрителей наблюдались три ясно выраженных момента повышения активности автономной нервной системы. Для фильма были созданы два сопровождающих текста, построенных на принципах «отрицания» и «интеллектуализации». При отрицающем сопровождении подчеркивалась нереальность показанных событий, а во второй версии зрителя просили заметить, например, насколько ясно и убедительно мастер излагает рабочим правила техники безопасности. В контрольных условиях кратко сообщалось, что в фильме будут показаны некоторые несчастные случаи на лесопилке.

Точно так же, как и в предшествующем фильме, было обнаружено, что тексты, способствующие защитной интерпретации, резко уменьшают стрессовые реакции на фильм, судя по частоте пульса и электропроводимости кожи. Все это позволяет Лазарусу делать вывод о том, что интеллектуальные процессы оценки лежат в основе возникновения стресса (Лазарус, 1970).

В своих последующих работах Лазарус усложняет свою модель, говоря о переоценках и двух принципиально разных видах или этапах оценки. Первичная оценка, по Лазарусу, относится к тому, в какой степени стимул «задевает» (в положительном или отрицательном смысле) благополучие индивида, включая «картину мира» и систему отношений индивида. Основными критериями или компонентами первичной оценки являются: 1) релевантность цели, 2) конгруэнтность или неконгруэнтность цели, 3) тип Я-включенности. Вторичная оценка, по Лазарусу, относится к возможности индивида совершать необходимые для него реальные или воображаемые действия по отношению к стимулу, то есть к тому, в какой степени индивид способен снизить опасность и вред угрожающего стимула или усилить контакт с привлекательным стимулом. Основными критериями или компонентами вторичной оценки являются: 1) доверие или недоверие, 2) потенциал преодоления, 3) ожидания на будущее (Lazarus, 1991, 1998).

Релевантность цели относится к тому, насколько оцениваемый стимул или ситуация затрагивает цели индивида и его образ жизни. Если ее нет — нет и эмоции. Конгруэнтность или неконгруэнтность цели относится к тому, насколько оцениваемый стимул или ситуация соответствует или не соответствует желаниям, то есть облегчает или затрудняет достижение целей индивида и поддержание его образа жизни. Если облегчает, то можно говорить о конгруэнтности, а если мешает, то о неконгруэнтности. Тип Я-включенности относится к различным аспектам личной и социальной идентичности (ценности, идеалы, самооценка, представление о других людях и их благополучии и т.п.). Так, гнев возникает тогда, когда под угрозой оказывается наша самооценка или то, как нас оценивают другие, а чувство гордости — в противоположном случае. Чувство вины возникает при пренебрежительном отношении к моральным ценностям, а ощущение счастья — при всеохватывающем чувстве безопасности и благополучия.

Доверие или недоверие (может быть как внутренним, то есть направленным на себя, так и внешним) появляется при знании того, кто вызвал эту фрустрацию (или более позитивную стимуляцию), то есть является ли произошедшее актом произвола данного лица. Потенциал преодоления относится к тому, насколько и как индивид способен регулировать свое взаимодействие со стимульной ситуацией (Го1ктап е1 а!., 1986). Речь идет не о реальной регуляции и преодолении, а лишь об оценке индивидом своих перспектив в такой регуляции. Знаменитая басня Эзопа—Лафонтена—Крылова «Лиса и виноград» является прекрасной иллюстрацией этого компонента. После того, как лиса убеждается в невозможности достать гроздья винограда, она производит переоценку винограда как еще недозрелого. Ожидания на будущее по отношению к стимульной ситуации относятся к тому, насколько такого рода явления могут улучшить или ухудшить нашу жизнь. Охотник может долго выслеживать медведя и быть готовым к длительным усилиям, потому как «овчинка стоит выделки». То же самое можно сказать о человеке, не жалеющем усилий для подготовки к профессиональному интервью.

В своих более поздних работах Лазарус называет свою модель когнитивно-мотивационной теорией отношений (Ьаю-Ш5, 1991; Ьагагиз, Го1ктап, 19866). По его мнению, теория эмоций должна определять не только стратегию изучения и определения эмоциональных явлений и их классификацию, но и интегрировать биологические универсалии и социокультурные факторы, объясняя одновременно множество взаимозависимых причинно-следственных процессов и переменных (Ьсцагш, 1991). В то же время теория эмоций должна давать специфическое описание отдельных эмоций, соответствующее общим закономерностям.

В названии «когнитивно-мотивационная теория отношений» последнее слово для Лазаруса означает, что эмоции всегда представляют взаимодействия индивида и его окружения, включая восприятие и оценку вредности (для негативных эмоций) или пользы (для положительных эмоций), а не просто воздействие внешнего стрессора или проявление интрапсихических процессов. Так каждая эмоция представляет свой «ядерный» тип отношения. «Мотиваци-онная» — означает, что эмоции представляют реакции на возможность достижения—не достижения жизненных целей и выражают некоторую черту индивида или диспози-ционную переменную в виде иерархии целей, но в то же время вызываются требованиями и возможностями окружающей индивида среды, что делает и эту сторону эмоций «интерактивной».

В то же время попытки Лазаруса найти физиологические критерии отделения эмоциональных явлений от неэмоциональных оказались не очень успешными, также как и попытки отделить рефлекторно обусловленные ощущения боли и удовольствия от собственно эмоций (Lazarus, 1991).

Познавательная теория оказала значительное влияние на интеграцию- психологии эмоций и социальной психологии, что, в частности, представлено в идеях Эверилла и Вайнера. Джеймс Эверилл, являясь сотрудником и прямым учеником Лазаруса, продолжил «интерактивную» идею своего учителя (Ауепп, 1980(3, 1982). Согласно Эвериллу, интерпретация внешнего воздействия, так же как и состояния организма, осуществляется индивидом на основе социальных норм и ролей, актуальных для индивида в данной ситуации. Поэтому эмоции представляют мимолетные социальные роли, выражающие оценку индивидом значения для него актуальной ситуации (АуепН, 1980а). Термин «социальные роли» здесь употребляется в смысле возможности многообразных социальных действий в социально согласованном и понятном контексте.

Так, одна из отличительных черт ролевого поведения, включенного в экспрессию, заключается в ломке общепринятых социальных норм рационального поведения. Например, при обычном ходе вещей социально неприемлемо утверждать, что вы хотите причинить вред кому-то. Однако если вы находитесь в состоянии гнева, то такой запрет легко преодолевается. Именно поэтому, как считает Эверилл, сильные эмоции переживаются как страсти, то есть как то, что находится за пределами самоконтроля, а вовсе не как социальные роли, ибо в любом обществе есть известные социальные ограничения на проявление негативных (а иногда и позитивных) эмоций, которые таким образом преодолеваются. Это позволяет индивиду неосознанно снимать с себя часть ответственности за действия, совершенные под влиянием этого «неконтролируемого» состояния, то есть переживание эмоции как бы позволяет индивиду уходить от нежелательной социальной нормы или роли, как это происходит при гневе и агрессии (АуегШ, 1982). Впрочем, по его мнению, тот же механизм и такого же рода оправдания могут быть и при позитивных эмоциях.

В атрибутивной теории Вайнера основная роль в изменении эмоции приписывается каузальной атрибуции индивидом причин полезности или вредности данного воздействия; эта атрибуция может менять эмоцию и приводить к ее переоценке. В одном из своих исследований Вайнер просил участников вспомнить обстоятельства приятных и неприятных событий. Вспоминая неприятные события, которые, как они считали, произошли по их вине, участники испытывали стыд, вспоминая подобные неприятные события, произошедшие не по их вине, — чувство гнева. Эти данные Вайнер объясняет характером каузальной атрибуции прошлого события: если ответственность приписывается индивидом себе (внутренняя атрибуция) — тогда возникает стыд или чувство вины; если она приписывается другим людям (внешняя атрибуция) — тогда возникает гнев, презрение или другие негативные эмоции. Особенно важным это является при интерпретации причин достигнутых успехов и неудач (Weiner, 985).

Более поздние варианты когнитивной теории эмоций сосредоточивают свое внимание на процессах целенаправленного поведения, указывая на то, что переживание нами того или иного события (в прошлом, в настоящем или будущем) является функцией от вклада этого события в достижение или недостижение желаемой цели (ОгЮпу, С1оге, СоШт, 1988; Яоветап, АпШюи, ]о&е, 1996; Козетап, 5рЫе1, /а?е, 1990). В частности, Ортони, Клоур и Коллинз рассматривают эмоции как продукт когнитивной системы (состоящей из норм и установок), которая структурирует понимание человеком происходящих событий.

Функциональные теории

В начале XX века Эдуард Клапаред и Феликс Крюгер вслед за Вундтом и Дьюи переносят акцент в понимании эмоциональных явлений с механизма детерминации на механизм проявления или функцию эмоций. Впрочем, некоторые психологи вполне обоснованно считают, что уже Дарвин явился основателем функционального подхода (Козетап, 1984; ЗсНегег, 1984).