Часть вторая Свежий холст, новая картина 11 марта 1839 г. 4 страница

За спиной у него раздался какой-то звук, и он быстро повернулся и увидел, как в лес улепетывает рыжая белка. Когда он снова посмотрел на лес впереди, то испытал одновременно и облегчение, и разочарование, потому что индейцы исчезли. В течение нескольких секунд он еще слышал стук копыт их лошадей, но затем единственным звуком остался шорох ветра в ветвях деревьев.

 

Когда вернулся хозяин хижины, Роб рассказал ему о происшествии. Ник Холден попытался не показать, как сильно он расстроился, быстро проверил свои пожитки и заявил, что, похоже, ничего не пропало.

– Индейцы в этих местах – сауки. Девять или десять лет назад племена сауков выгнали с земель их предков. Эту войну они назвали Войной Черного Ястреба. Индейцев гнали вдоль Миссисипи, пока не вытеснили в Айову, а несколько лет назад всех оставшихся в живых сауков загнали в резервацию в Канзасе. Месяц назад до нас дошли слухи, что около сорока храбрецов, взяв с собой женщин и детей, сбежали из резервации. Говорили, что они направились в Иллинойс. Я уверен, что им хватит ума не доставлять нам неприятностей: их слишком мало. Думаю, они также надеются, что мы оставим их в покое.

Роб кивнул.

– Если бы они хотели причинить мне зло, то я бы вряд ли смог им помешать.

Ник постарался сменить тему и не упоминать ничего, что могло бы показать Холден-Кроссинг в невыгодном свете. Утром Холден осматривал четыре участка земли. Ему не терпелось показать их, и он уговорил Роба оседлать лошадь.

Это была собственность правительства. По пути туда Ник объяснил, что федеральные землемеры собирались разбить территорию на участки по восемьдесят акров каждый. Частная собственность шла по восемь долларов за акр или даже больше, но правительственная земля продавалась по доллару двадцать пять центов за акр, а участок в восемьдесят акров шел за сто долларов. Одну двадцатую часть покупной цены нужно было уплатить сразу, чтобы застолбить землю, а еще двадцать пять процентов от суммы следовало выплатить в течение сорока дней со дня подачи заявки; остаток вносился равными долями в конце второго, третьего и четвертого года от даты заключения сделки. Ник сказал, что лучшей земли для фермы не сыскать, и, когда они прибыли на место, Роб поверил ему. Неподалеку на протяжении почти двух километров протекала река, на берегу которой расположился густой лес, где были и ручьи с питьевой водой, и древесина для строительства дома. За лесом раскинулся многообещающий целинный чернозем.

– Хочу дать вам совет, – сказал Холден. – Я бы рассматривал эту землю не как четыре участка по восемьдесят акров каждый, а как два участка по сто шестьдесят акров. Сейчас правительство позволяет новым переселенцам покупать по два участка сразу, и на вашем месте я бы именно так и поступил.

Роб Джей поморщился и покачал головой.

– Земля тут хорошая. Но у меня просто нет необходимых пятидесяти долларов.

Ник Холден задумчиво посмотрел на него.

– Мое будущее завязано на этом городе. Если я сумею привлечь сюда поселенцев, я открою свой универсальный магазин, построю мельницу и гостиницу. Переселенцы стекаются туда, где есть врач. Для меня ваше проживание в Холден-Кроссинге – это деньги в кармане. Банки предоставляют ссуды под два с половиной процента годовых. Я дам вам ссуду в пятьдесят долларов под полтора процента годовых, и выплатить их мне вы должны будете в течение восьми лет.

Роб Джей огляделся, вдохнул поглубже. Земля была очень хорошая. Место показалось ему таким идеальным, что пришлось приложить усилия, чтобы не выдать своих чувств голосом, когда он принял предложение. Ник тепло пожал ему руку и отмахнулся от благодарности: «Это просто хорошая сделка». Они медленно объехали приобретение Роба. Двойной участок в южной части представлял собой почти плоскую долину. Северная же часть была неровной, а кое-где земля так поднималась, что эти места можно было даже назвать холмистыми.

– Я бы взял южный участок, – заметил Холден. – Почва здесь лучше, и пахать легче.

Но Роб Джей уже решил купить северный.

– Я отведу основную часть под пастбище и стану держать овец: уж в этом-то деле я знаю толк. Но есть у меня знакомый, мечтающий обрабатывать землю, и, возможно, он захочет взять себе южный участок.

Когда он рассказал Холдену о Джейсоне Гайгере, адвокат широко улыбнулся.

– Аптека в Холден-Кроссинге? Это же просто великолепно! Тогда я внесу залог за южный участок, чтобы зарезервировать его на имя Гайгера. Если он не захочет здесь жить, то мне не составит груда перепродать землю: очень уж она хороша.

На следующее утро оба мужчины поехали в Рок-Айленд, и из офиса Земельного реестра Соединенных Штатов Роб Джей вышел землевладельцем и должником.

После полудня он снова съездил к своему участку, один. Привязал кобылу и обошел лес и прерию пешком, изучая округу и составляя планы. Словно во сне, он шел вдоль реки, бросал в воду камешки и отказывался поверить, что все это принадлежит ему. В Шотландии купить участок земли было чрезвычайно трудным делом. Пастбище для овец в Килмарноке, принадлежащее его семье, передавалось от поколения к поколению в течение многих столетий.

Тем вечером он написал письмо Джейсону Гайгеру, где описал сто шестьдесят акров, оставленные рядом с его собственностью, и попросил друга сообщить ему как можно скорее, хочет ли он вступить во владение землей. Он также попросил Джейсона прислать ему побольше серы, потому что Ник, хоть и с неохотой, сообщил ему, что по весне всегда случались вспышки болезни, которую местные называли иллинойсской чесоткой, и, судя по всему, единственным средством от нее было применение большого количества серы.

 

Овечья ферма

 

Новость о приезде врача мгновенно облетела всю округу. Спустя три дня после того, как Роб Джей оказался в Холден-Кроссинге, его вызвали к пациенту, который жил в шестнадцати милях, и с того момента ему и вздохнуть некогда было. В отличие от переселенцев на юге и в центре Иллинойса, большинство которых приехало из Южных штатов, фермеры, осевшие на севере Иллинойса, прибыли из Нью-Йорка и Новой Англии, и с каждым месяцем их становилось все больше. Они приходили пешком, приезжали верхом или в фургонах, иногда пригоняли с собой корову, пару свиней или овец. Его врачебная практика охватывала огромную территорию: прерия то катилась между большими реками, то пересекалась речушками, то перемежалась густыми рощами, то оказывалась покрытой пятнами глубоких, грязных топей. Если пациент сам приходил к нему, он брал по семьдесят пять центов за каждую консультацию. Если он навещал пациента на дому, то брал доллар, а в ночное время – полтора доллара. Большую часть рабочего дня он проводил в седле, потому что фермы пока что были достаточно сильно разбросаны по этой неизведанной стране. Иногда по вечерам он так уставал от многочисленных поездок, что буквально падал на пол и мгновенно засыпал.

Он сказал Холдену, что сможет выплатить какую-то часть долга в конце месяца, но Ник улыбнулся и покачал головой: «Не спешите. Вообще-то я думаю, что стоит одолжить вам еще немного. Зимы здесь суровые, и вам понадобится лошадка повыносливее той клячи, на которой вы приехали. А с таким количеством пациентов у вас никак не хватит времени на то, чтобы построить себе хижину до первых снегопадов. Давайте-ка я подыщу кого-нибудь, кто смог бы построить ее для вас, за деньги».

И Ник нашел такого человека: звали его Олден Кимбел, он был худой как щепка, но удивительно энергичный мужчина с зубами, пожелтевшими от постоянного курения трубки из кукурузного початка. Он вырос на ферме в Хаббардтоне, штат Вермонт, а потом стал распутным мормоном из города Нову, штат Иллинойс, где жители называли себя Святыми Последних Дней, а у мужчин, если верить слухам, было столько жен, сколько им хотелось. Когда Роб Джей встретился с Кимбелом, тот заявил, что поругался с церковными старостами и просто удрал. Роб Джей не собирался выведывать подробности. Ему было достаточно того, что Кимбел орудует топором и теслом так, словно они – продолжение его конечностей. Он рубил и обтесывал бревна, делал их плоскими с двух сторон, даже не поднимая их с земли. А однажды Роб благодаря помощи Олдена взял взаймы вола у фермера по имени Грюбер. Роб догадался, что Грюбер ни за что не дал бы ему своего драгоценного вола, не держись Кимбел поблизости. Падший святой терпением и настойчивостью подчинил вола своей воле, и они вместе – двое мужчин и одно животное – за один-единственный день отволокли бревна, которым была придана необходимая форма, на строительный участок, который Роб выбрал на берегу реки. Когда Кимбел стал соединять бревна фундамента деревянными колышками, Роб заметил, что большое бревно, которое должно послужить единственной опорой для северной стены, сильно изогнуто, примерно на одной трети длины, и обратил на это внимание Олдена.

«Не страшно», – ответил Кимбел, и Роб удалился, чтобы не мешать ему работать.

Приехав на место несколько дней спустя, Роб увидел, что стены хижины выросли. Олден заделал щели между бревнами глиной, которую нашел где-то на берегу реки, и сейчас белил эти глиняные полосы. На северной стене у всех бревен был изгиб, почти точно совпадавший с изгибом на бревне фундамента, так что вся стена оказалась одинаковой кривизны. Наверняка у Олдена ушло очень немало времени на то, чтобы найти бревна с точно таким же дефектом; и действительно, два бревна пришлось хорошенько обтесать, чтобы придать им нужную форму.

Именно Олден сообщил ему о подседельной лошади, которую продавал Грюбер. Когда Роб Джей признался, что не очень разбирается в лошадях, Кимбел пожал плечами: «Четыре года, все еще растет и набирает вес. Здорова, никаких проблем».

Так Роб и купил себе подседельную кобылу. Цвета она была, по словам Грюбера, «кровавого залива»: скорее рыжего, чем бурого, с черными ногами, гривой и хвостом, с россыпью черных пятнышек, словно веснушек, на лбу; пятнадцати ладоней в холке, подходящего для верховой езды сложения и с умными глазами. Поскольку веснушки напомнили ему о девушке, которую он знал в Бостоне, он назвал ее Маргарет Холланд. Сокращенно Мэг.

Убедившись, что у Олдена в отношении животных глаз наметан, однажды утром Роб спросил, не хочет ли тот остаться работать на ферме после того, как закончит строить хижину.

– Ну… А что за ферма?

– Овцы.

Олден поморщился.

– Ничего не знаю об овцах. Всегда имел дело с дойными коровами.

– Я вырос с овцами, – сказал Роб. – Смотреть за ними почти не надо. Овцы обычно сбиваются в кучу, и на открытом пространстве с ними легко управятся один человек и собака. Что касается других дел – кастрации, стрижки и тому подобного, – то могу рассказать тебе, что к чему.

Олден вроде бы задумался, но на самом деле просто старался быть вежливым.

– Сказать по правде, овец я не люблю. Нет, – решил он наконец. – Большое спасибо, но вряд ли.

Возможно, просто чтобы сменить тему, он спросил Роба, как тот намерен поступить со старой лошадью. Моника Гренвилл принесла его на запад, но теперь еле держалась на ногах.

– Не думаю, что вы сможете срубить за нее денежку, если только не откормите ее хорошенько. Травы в прерии вдоволь, но на зиму придется закупить сено.

Эту проблему решили несколько дней спустя, когда фермер, у которого не было наличных денег, заплатил за прием родов стогом сена. Посоветовавшись, Олден удлинил крышу хижины на южной стене и подпер углы столбами, чтобы создать открытую конюшню для этих двух лошадей. Через несколько дней после того, как конюшня была закончена, к Робу заглянул Ник, чтобы посмотреть, как идут дела. Он широко улыбнулся, увидев пристройку. Олден Кимбел боялся встретиться с Ником взглядом.

– Да, вид у твоей хижины какой-то странный, согласись. – И, дойдя до северной стороны здания, удивленно поднял брови. – Чертова стена кривая.

Роб Джей восхищенно провел кончиками пальцев по изгибу бревен.

– Нет, ее специально так построили, нам так очень нравится. Это отличает ее от других хижин, которые попадутся вам на глаза.

После того как Ник уехал, Олден молча работал еще около часа; затем он прекратил забивать колышки и подошел к Робу, который чистил шкуру Мэг. Выбил остатки табака из трубки о каблук.

– Думаю, я сумею научиться обращаться с овцами, – заявил он.

 

Отшельник

 

Для первой, маленькой отары Роб Джей решил купить главным образом испанских мериносов, потому что их прекрасная шерсть станет ценным товаром. Он хотел скрестить их с породой английских длинношерстных. Именно так поступала его семья в Шотландии. Он сказал Олдену, что купит овец не раньше весны, чтобы избежать расходов и усилий, необходимых на то, чтобы содержать их всю зиму. Тем временем Олден усердно запасал столбы для будущего забора, возвел две пристройки с односкатной крышей и построил себе хижину в лесу. Дел у Роба Джея было по горло, и просто счастье, что контролировать его не было нужды. Те, кто жил поблизости, долгое время обходились без услуг врача, и первые несколько месяцев он потратил, пытаясь исправить последствия отсутствия нормального лечения и использования «народных средств». Он наблюдал пациентов с подагрой, раком, водянкой, золотухой, множество детей с глистами, людей всех возрастов с чахоткой. А удалять гнилые зубы ему приходилось почти в каждый свой визит. К удалению зубов он относился примерно так же, как к ампутации: ему очень не нравилось убирать то, что он никогда не сможет вернуть на место.

– Вот погодите, весной тут все свалятся с какой-нибудь лихорадкой. Вы сколотите на них целое состояние, – бодро заявил ему Ник Холден.

По вызову Робу приходилось забираться в отдаленные, почти несуществующие места. Ник предложил одолжить ему револьвер, пока Роб не может сам его купить:

– Путешествовать опасно, здесь полно бандитов, разбойников с большой дороги, а теперь еще и проклятые краснокожие.

– Краснокожие?

– Индейцы.

– Кто-то еще их видел?

Ник нахмурился и сообщил, что их замечали несколько раз, но, хоть и неохотно, признал, что они никому не причинили зла.

– Пока что, – мрачно добавил он.

Роб Джей не стал ни покупать пистолет, ни одалживать его у Ника: верхом на новой лошади он чувствовал себя в безопасности. Она оказалась очень выносливой, и он наслаждался уверенностью, с которой она пробиралась по крутым берегам реки и переходила стремительные ручьи. Он приучил ее к тому, что может вскочить в седло с любой стороны, а еще – подбегать к нему, когда он свистнет. Таких лошадей часто использовали, чтобы пасти скот, и еще Грюбер научил ее мгновенно пускаться вскачь, останавливаться и поворачиваться, отвечая на малейшее изменение посадки седока или движение узды.

Однажды в октябре его вызвали на ферму Густава Шрёдера: тому раздавило скалой два пальца на левой руке. По пути туда Роб потерялся и, чтобы спросить дорогу, остановился у какой-то жалкой лачуги, стоявшей возле ухоженных полей. Дверь лишь чуть-чуть приоткрылась, в нос ему ударил ужаснейший запах: вонь от застарелых выделений организма, затхлый воздух, гниение. Наружу кто-то выглянул, и он увидел красные опухшие глаза и мокрые, слипшиеся от грязи волосы, как у ведьмы.

– Прочь! – хрипло каркнула она. В комнату от дверей метнулось какое-то существо размером с небольшую собачку. Неужели там может быть ребенок? Дверь с грохотом захлопнулась.

Ухоженные поля оказались собственностью Шрёдера. Когда Роб наконец добрался до фермерского дома, ему пришлось ампутировать пострадавшему мизинец и верхний сустав третьего пальца – настоящая мука для пациента. Закончив, он спросил жену Шрёдера о той женщине в лачуге, и Альма Шрёдер немного смутилась.

– Это всего лишь бедная Сара, – ответила она.

 

Большой индеец

 

Ночи стали холодными и кристально-чистыми, с огромными звездами, а затем, на несколько недель подряд, небо опустилось. Пошел снег, прекрасный и ужасный, хотя был еще только ноябрь, а потом подул ветер и разрезал глубокое белое покрывало, намел сугробы, которые были препятствием лошади, но никогда не останавливали ее. И увидев, как она мужественно пробирается сквозь заносы, Роб Джей по-настоящему полюбил ее.

Трескучий мороз на равнинах держался весь декабрь и большую часть января. Однажды на рассвете Роб возвращался домой. Ночь он провел в дымной землянке с пятью детьми, у трех из которых была тяжелая форма крупа. Внезапно он натолкнулся на двух индейцев, попавших в беду. Он сразу узнал мужчин, которые слушали его игру на виоле возле хижины Ника Холдена. Тушки трех зайцев-беляков подсказали ему, что индейцы охотились. Пони одного из них провалился в снег и сломал переднюю ногу у копыта. При падении лошадь придавила седока – саука с большим крючковатым носом. Его товарищ, огромный индеец, сразу же убил лошадь, распоров ей брюхо, а затем сумел вытащить потерпевшего из-под туши. Он положил его недалеко от дымящейся раны животного, чтобы не дать ему замерзнуть.

– Я врач, я хочу вам помочь.

Они не понимали по-английски, но большой индеец даже не попытался помешать ему осматривать раненого. Как только он сунул руку под изодранную меховую одежду, ему стало очевидно, что у охотника задний вывих правого бедра и тот ужасно мучается. Судя по тому, как беспомощно повисла нога, был задет седалищный нерв. Когда Роб стащил с саука кожаную обувь и уколол кончиком ножа, тот не смог пошевелить пальцами ноги. Мышцы одеревенели из-за боли и жуткого холода, и вправить вывих на месте не было никакой возможности.

К возмущению Роба Джея, большой индеец неожиданно вскочил на свою лошадь и поехал прочь, двигаясь по прерии к линии деревьев – возможно, за помощью. На Робе был изъеденный молью овчинный тулуп, выигранный в покер у лесоруба еще прошлой зимой. Он снял его и накрыл им пациента. Затем открыл седельную сумку и достал оттуда старый перевязочный материал: связал индейцу ноги, чтобы зафиксировать вывихнутое бедро. Тут вернулся большой индеец и приволок две крепкие, но гибкие ветки без сучков. Привязав их с обоих боков лошади, как оглобли, он соединил их кое-какой одеждой – получилась волокуша. К ней они пристегнули ремнями потерпевшего, который, должно быть, ужасно страдал в ходе подобного передвижения, хотя по снегу волокуша перемещалась куда как мягче, чем по голой земле.

Пошел мокрый снег. Роб Джей двинулся вслед за санями. Они ехали вдоль края леса, у самой реки. Наконец, индеец направил свою лошадь в просвет между деревьями и они стали приближаться к лагерю сауков.

Жилища сауков – конические кожаные типи; Роб Джей насчитал их семнадцать – прислонялись к стволам деревьев, таким образом защищаясь от ветра. Все сауки были тепло одеты. Повсюду взгляд натыкался на признаки пребывания резервации: помимо одежды из кожи животных и меха, они носили старую одежду белых, а кое-где под навесами виднелись армейские ящики с боеприпасами. Вокруг хватало сухих веток для костра, и столбы серого дыма поднимались из специальных отверстий в крышах типи. Но от Роба Джея не ускользнула жадность, с которой к тощим зайцам отовсюду потянулись руки, как и измученное выражение лиц вокруг: ему уже доводилось встречать людей, которые не могут поесть досыта.

Пострадавшего занесли в одно из типи, и Роб последовал за ним.

– Здесь кто-нибудь говорит по-английски?

– Я знать твой язык. – Определить возраст говорившего было трудно, поскольку он, как и все остальные, кутался в бесформенную кучу меха. А его лицо пряталось в капюшоне, сшитом из серых беличьих шкурок. Судя по голосу, это была женщина.

– Я знаю, как вылечить этого человека. Я врач. Вы знаете, кто такой врач?

– Я знать. – Из-под складок меха на него оценивающе смотрели ее карие глаза. Она что-то быстро произнесла на их наречии, и люди в палатке замерли, внимательно глядя на него.

Роб Джей взял несколько палок из их поленницы и разжег костер. Когда он раздел потерпевшего, то увидел, что бедро вывернуто наружу. С помощью женщины приказал удерживать раненого. Удостоверившись, что сильные руки крепко прижимают мужчину к земле, Роб присел, поднял ноги индейца, просунул правое плечо прямо под колено травмированной ноги и резко, изо всех сил, рванул вверх. Когда кость вошла в сустав, раздался громкий хруст.

Индеец лежал неподвижно, словно мертвый. На протяжении всей процедуры он ни разу не застонал. Ему не помешал бы глоток виски и настойки опия. Но эти лекарства остались в седельной сумке Роба, и не успел он пойти за ними, как женщина налила воду в пустую тыкву и смешала ее с порошком из маленькой замшевой сумки, после чего протянула питье потерпевшему, и тот жадно проглотил все. Она приложила ладони к бедрам мужчины, пристально посмотрела ему в глаза и произнесла что-то речитативом на их языке. Наблюдая за ней и слушая ее голос, Роб Джей почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом. Он понял, что она – их врач. Или, возможно, что-то вроде жреца.

И тут на него навалились усталость от бессонной ночи и борьбы со снегом предыдущих суток, и, двигаясь словно в тумане, он вышел из тускло освещенного типии. Снаружи в ожидании исхода стояла толпа припорошенных снегом сауков. Какой-то старик со слезящимися глазами коснулся его, словно желая задать вопрос.

– Коусо вабескиу! – произнес он, и другие подхватили: – Коусо вабескиу, коусо вабескиу.

Из типи вышла врач-жрица. Когда она сбросила капюшон, открыв лицо, он понял, что она вовсе не старая.

– Что они говорят?

– Они называют тебя белым шаманом, – ответила она.

 

Знахарка сказала ему, что по причинам, которые сразу стали ему очевидны, потерпевшего зовут Вокош – Орлиный Нос. Большого индейца звали Пьяванегава – Идет Поет. По пути к своей хижине Роб Джей встретил Идет Поет и двух других сауков.

Как только Орлиный Нос привезли в поселение, индейцы поспешили за тушей лошади, чтобы забрать мясо до того, как оно стало добычей волков. Они разделали тушу и везли ее на двух вьючных лошадях. Проезжая мимо Роба, они не удостоили его и взглядом, словно ехали мимо дерева.

Вернувшись домой, Роб Джей сделал запись в своем дневнике и попытался изобразить женщину по памяти, но, как ни старался, все, что у него получалось – шаблонное лицо индейца, бесполое и с запавшими от голода щеками. Ему нужно отдохнуть, но спать почему-то не хотелось. Он знал, что у Гуса Шрёдера есть сухие початки на продажу, а Олден как-то упомянул, что Пол Грювер отложил для той же цели немного зерна. Он оседлал Мэг и повел в поводу Монику, и после обеда вернулся в лагерь сауков и сбросил на землю два мешка зерна, один мешок брюквы и еще один – пшеницы.

Знахарка не стала его благодарить. Она просто посмотрела на мешки с едой, резко отдала несколько приказов, и вот уже нетерпеливые руки заносят их в типи, подальше от холода и сырости. Ветер распахнул ее капюшон. Она была настоящей краснокожей: ее лицо было насыщенного, густого красно-коричневого оттенка. На переносице красовалась внушительная горбинка, а ноздри были широкими, почти негроидными. Ее карие глаза казались огромными, а взгляд был прямым. Роб спросил, как ее зовут, она ответила: Маква-иква.

– Что это означает по-английски?

– Женщина-медведь, – коротко пояснила она.

 

В холодный сезон

 

Обрубки ампутированных пальцев Гуса Шрёдера зажили: обошлось без заражения. Роб Джей, возможно, слишком часто навещал фермера, но причиной тому была таинственная женщина в хижине на земле Шрёдера. Альма Шрёдер сначала и слова не желала проронить о соседке, но как только она убедилась, что Роб Джей искренне хочет помочь, то стала по-матерински много рассказывать ему об этой молодой женщине.

Ее звали Сара, ей было двадцать два года, муж ее умер; в Иллинойс она приехала из Виргинии за пять лет до описываемых событий, вместе с молодым супругом, Александром Бледшо. Две весны подряд Бледшо поднимал твердую, полную длинных корней почву, взяв себе в помощь плуг и воловью упряжку, стараясь как можно больше расширить свои поля, пока летняя трава в прерии не поднимется выше человеческого роста. В мае второго года жизни на Западе он подхватил иллинойсскую чесотку, которая сменилась лихорадкой, и умер.

– И вот, через год, опять весной, она пытаться сама вспахать и засеять поле, совсем одна, – продолжала Альма. – Получила kleine, маленький урожай, вспахала еще чуть-чуть земли, но просто не может справиться в одиночку. Вообще не может быть фермером. Тем летом мы приезжать из Огайо, Гус и я. И мы делаем… как вы это называть? Сделка? Она передает свою землю Густаву, мы даем ей маис, фрукты. Дрова для огня.

– Сколько лет ребенку?

– Два года, – ровным тоном произнесла Альма Шрёдер. – Она никогда не говорила об этом, но мы думаем, что отец – Вилл Мосби. Вилл и Фрэнк Мосби, братья, жили вниз по реке. Когда мы переехали сюда, Вилл Мосби проводил с ней много времени. Мы были рады. Здесь женщине обязательно нужен мужчина. – Альма презрительно фыркнула. – Ох уж эти братья. Совершенно пропащие, совершенно. Фрэнк Мосби скрывается от закона. Вилла убили в драке в салуне, почти перед самым рождением ребенка. А через пару месяцев Сара заболела.

– Ей не слишком везет.

– Вообще не везет. Она серьезно больна, говорит, что умирает от рака. У нее болит живот, да так сильно, что она не может… Ну, вы понимаете… Удержать в себе воду.

– А кишечник она тоже не контролирует?

Альма Шрёдер покраснела. Разговор о ребенке, рожденном вне брака, касался просто наблюдений за неожиданными поворотами жизни, но функции организма она не привыкла обсуждать с мужчиной, даже с врачом, если не считать Гуса.

– Нет. Только вода… Она хочет, чтобы я забрала мальчика, когда она отойдет. Мы уже все равно пятерых кормим… – В ее взгляде вспыхнула надежда. – Вы дадите ей лекарство от болей?

Когда человек болеет раком, он может выбирать между виски и настойкой опия. И что бы она ни выбрала, она уже не сможет заботиться о своем ребенке. Но когда он ушел от Шрёдеров, то остановился у хижины, закрытой и производящей впечатление заброшенной.

– Миссис Бледшо! – крикнул он. Потом постучал в дверь. – Я Роб Джей Коул. Я врач. – Он снова постучал.

– Уходите. Идите прочь. Прочь!

 

К концу зимы его хижина наконец стала походить на дом. Везде, куда бы он ни ехал, он приобретал предметы домашнего обихода: чугунок, оловянные кружки, бутылку веселой расцветки, миску из обожженной глины, деревянные ложки. Кое-что он принимал в качестве платы за свои услуги, например пару старых, но пригодных к использованию лоскутных одеял; одно из них он повесил на северной стене, чтобы убрать сквозняки, а вторым накрыл кровать, которую ему смастерил Олден Кимбел. Олден также снабдил его трехногим табуретом и низкой скамеечкой, на которой можно было сидеть перед камином, а перед тем, как пошел сильный снег, вкатил в хижину бревно из белого клена, длиной в три фута, и поставил его на попа. К бревну он прибил несколько досок, и Роб положил на них старое шерстяное одеяло. За этим столом он сидел, как король, на лучшем предмете мебели в доме – стуле с сиденьем, сплетенным из коры гикори, обедал или читал книги и журналы перед сном, в неверном свете, который давал тряпичный фитиль, горящий в тарелке с расплавленным жиром. Камин, сделанный из речных камней и глины, отлично согревал небольшое помещение. Над очагом на крючках висели его ружья, а со стропил свисали пучки трав, связки лука и чеснока, нанизанные на нитку сушеные кусочки яблок, твердая колбаса и черная от дыма ветчина. В углу он держал инструменты: мотыгу, топор, тяпку, деревянные вилы – все они были выполнены с различной степенью мастерства.

Иногда он играл на виоле да гамба, однако большую часть времени слишком уставал, чтобы играть в полном одиночестве.

Второго марта на почту в Рок-Айленде пришло письмо и пакет серы от Джея Гайгера. Гайгер писал, что земля в Холден-Кроссинге, судя по описанию Роба Джея, лучше, чем они с женой могли надеяться. Он послал Нику Холдену денежный перевод, чтобы покрыть задаток на участок, и будет перечислять все последующие платежи в представительство земельного реестра. К сожалению, в ближайшее время Гайгеры не смогут приехать в Иллинойс: Лилиан опять беременна, – «неожиданная новость, которая, хотя и наполняет нас радостью, задержит наш отъезд из этого места». Они подождут, пока их второй ребенок родится и достаточно подрастет, чтобы пережить тяжелое путешествие через прерии.

Роб Джей прочитал письмо со смешанными чувствами. Он был рад, что Джей доверяет его рекомендации по поводу земли и когда-нибудь станет его соседом. Но он также испытал отчаяние, потому что этот день снова откладывался. Он много бы дал за то, чтобы посидеть с Джейсоном и Лилиан и поиграть музыку, которая принесет покой в его душу. Прерия была огромной, безмолвной тюрьмой, и большую часть времени ему не с кем было ее разделить.

Он сказал себе, что стоит подыскать хорошую собаку.

К середине зимы в племени сауков начался голод. Гус Шрёдер поинтересовался, зачем Робу Джею еще два мешка зерна, но не стал акцентировать на этом внимание, когда Роб ничего не ответил. Индейцы приняли очередной дар молча и без видимых проявлений эмоций, как и в прошлый раз. Кроме того, он принес Маква-икве фунт кофе и стал регулярно появляться у ее костра. Она клала в кофе столько поджаренных кореньев, что результат отличался от всех видов этого напитка, которые ему доводилось попробовать. Молока она не добавляла; получалось не очень вкусно, но зато горячо и как-то очень по-индейски. Постепенно они узнали историю жизни друг друга. Она четыре года проучилась в миссии для детей индейцев около форта Кроуфорд. Она немного умела читать и слышала о Шотландии, но, когда он спросил, не христианка ли она, тут же внесла ясность. Ее народ поклонялся Се-ванна – верховному богу – и другим маниту, духам. Она учила соплеменников правильно поклоняться богам, как это делали в старину. Он понял, что она, помимо всего прочего, еще и жрица, и это помогает ей быть хорошей знахаркой. Она знала все о лекарственных растениях окрестностей, и с шестов, подпиравших потолок ее жилища, свешивались пучки сушеных трав. Несколько раз он наблюдал, как она лечит сауков: сначала садится на корточки возле больного индейца и тихо играет на водяном барабане, сделанном из глиняного горшка, наполненного на две трети водой и закрытого тонко выделанной шкурой. Она терла эту шкуру кривой палкой, и в результате извлекала низкий рокочущий звук, который, как выяснилось, обладал усыпляющим эффектом. Через некоторое время она клала обе руки на ту часть тела, которая нуждалась в лечении, и говорила с больным на их языке. Он видел, как она облегчила состояние юноши, который потянул мышцы спины, и помогла старухе, страдавшей от болей в суставах.