сё это и сейчас существует! 4 страница

Тогда впервые мужчины жен­щин стали брать, а женщины себя мужчинам отдавать не ради сотворенья, а для того, чтоб получить приятное дво­им удовлетворенье.

Казалось им, как и сейчас живущим людям кажется, оно приходит каждый раз, когда слиянье происходит муж­ского, женского начал, их плоти, видимых их тел.

На самом деле, удовлетворения от слиянья только плот­ских тел неполны, скоротечны. В деяниях лишь утешных другие планы человеческого «я» участия не принимают. А человек стремился к ощущенью полноты, тела и способы соединения меняя, но, до сих пор, сполна его не получая.

Последствием печальным плотских тех утех являлись дети их. Их дети были лишены осмысленных стремлений к цели для претворения божественной мечты. И стали женщины рожать в мученьях.

И дети подрастающие в муках были жить обречены, отсутствие трёх планов бы­тия им не давало счастье обрести. Так до сегодняшнего дня мы и дошли.

Одна из первых женщин, когда в мученьях родила своё дитя, увидела, что девочка новорождённая её при родах ножку повредила и такой хиленькой была, что даже пла­ча звук не издавала.

Ещё увидела та женщина, как тот, кто с нею плотской утехой наслаждался, к рожденью рав­нодушным оставался, с другою женщиной утехи стал ис­кать. И женщина, что стала матерью случайно, на Бога вознегодовала.

Грубо схватила девочку новорождённую свою, от всех подальше, в лесную чащу, не обжитую людь­ми, бежала. В отчаяньи остановившись, чтоб дыхание пе­ревести, со щёк своих слезу рукой стирала, на Бога вся­кий раз слова со злобою бросала: «Зачем в твоём, как ты считал, прекрасном мире есть боль, есть зло, есть отре­ченье?

Я не испытываю удовлетворенье, когда на мир, то­бою созданный, смотрю. Я вся в отчаяньи и злобой вся горю. Я всеми брошена. И тот, к кому ласкалась я, сейчас с другой ласкается, меня забыв. И это ты их создал. Он твой, меня предавший, изменивший мне. Она, его сейчас ласкающая, тоже ведь твоя.

Они твои творенья, да? А я? А я их задушить хочу. Я злобой вся на них горю. Безра­достен мне мир твой стал. Что за судьбу ты для меня из­брал? И почему уродливо, полумертво дитя родилось от меня? Я не хочу, чтоб видели его. Нет радости во мне от созерцания такого».

Та женщина не положила — грубо бросила в траву лес­ную едва живой комочек — дочь свою. С отчаяньем и злобой прокричала, обращаясь к Богу:

— Никто пусть не увидит дочь мою! А ты смотри. Смотри на те мученья, что средь твоих творений проис­ходят. Она не будет жить. Я не смогу кормить рождённое дитя. Сжигает злоба молоко в моей груди.

Я ухожу. Но ты смотри! Смотри, как много в мире, созданном тобой, несовершенства. Пусть умирает пред тобой рожденье. Пусть умирает средь творенья, что создал ты.

Со злобой и отчаяньем от девочки своей бежала мать. А девочка новорождённая одна, беспомощным комоч­ком и едва дыша, одна осталась на траве лесной. Прамамочка далёкая моя в той девочке, Владимир, и была.

Идущие с Земли Бог ощутил отчаянье и злобу. Печаль и состраданье было в нём к рыдающей, несчастной жен­щине. Но любящий её, невидимый Отец не мог менять её судьбу.

На женщине, в отчаянье бегущей, свободы, им же данной, был венец. Сам каждый строит человек свою судь­бу. План материальный не подвластен никому. Лишь че­ловек один его хозяин полноправный.

Бог — личность. Отец всему, не во плоти он существует. Не во плоти. Но комплекс всех энергий в нём вселенских, весь комплекс чувств, присущих человеку, есть. Он радо­ваться может и переживать, грустить, когда один из сы­новей иль дочерей свой путь к страданью выбирает.

От­цовской нежностью ко всем пылает Он, и каждый день, для всех без исключенья, всю землю солнца лучиком люб­ви ласкает. Он каждым днём надежды не теряет в том, что дочери Его, Его сыны, Божественным пойдут путём.

Не по указке, не под страхом, свободой пользуясь, определят они свой путь к совместному творенью, к возрожденью и к радости от созерцания его. Он верит, наш Отец, и ждёт. И жизнь собою продолжает. Весь комплекс чувств людс­ких в нашем Отце.

Представить сможет ли хоть кто-нибудь, что чувствовал Отец наш Бог, когда в Его лесу, среди Его творений но­ворождённое Его дитя тихонько умирало?

Не плакала та девочка и не кричала. Сердечко малень­кое замедляло ритм. Лишь иногда своими губками она искала сосок живительный, хотела пить.

Нет плотских рук у Бога. Всё видящий, не мог он де­вочку к груди своей прижать. Отдавший всё, что может ещё дать? И тогда, Вселенную способный заполнить всю энергией своей мечты, над лесом тем в комочек сжался.

В комочек маленький, способный разнести при быстром расширении вселенские все необъятные миры. Он кон­центрировал над лесом энергии своей любви. Любви ко всем Своим твореньям. Он воплощался через них в дея­ниях своих земных. И они...

Уж посиневших губ, в траве лежащей девочки, косну­лась капелька дождя, и тут же тёплым ветерком подуло. Упала с дерева пыльца, и девочка её вдохнула. И день прошел, и ночь настала, а девочка не умирала. Лесные твари, звери все, Божественной объяты негой, ту девочку своим детёнышем признали.

Шли годы, девочка росла и девушкою стала. Лилит могу сё назвать.

Когда она ступала по траве рассветом озарённой, «Ли­лит» всё радостно кричало! Лилит улыбкой озаряла и ласкала мир. Богом созданный, вокруг неё. Лилит всё ок­ружающее принимала, как мать свою и как отца воспри­нимаем мы.

Уж повзрослевшая, она всё чаще к краю леса подходи­ла. Тихонько прячась средь травы, кустов, она следила, как люди, так похожие на неё, какой-то странной жизнью жили. Всё больше от творений Бога отделялись, жилища строили, ломая всё вокруг, в шкуры зверей зачем-то оде­вались.

И восхищались, убивая Божью тварь, и восхва­ляли тех, кто убивал быстрее. Из омертвевшего всё что-то создавали. Ещё тогда Лилит не знала, что, из живого мёр­твое творя, при этом умными людьми они себя считали.

Она стремилась к людям, чтоб сказать о том, что ра­дость может принести для всех. Она совместного желала сотворенья и радости от созерцания его. Всё больше воз­растала в ней потребность к рожденью нового живого божественного сотворенья.

Свой взор она всё чаще направляла на одного. Среди других невзрачным он казался. Недалеко копьё метал, в убийствах неудачливым считался, задумчив был и часто тихо пел, уединившись, мечтал о чём-то часто о своём.

Однажды вышла Лилит к людям. Живительных даров лесных собрав, несла в сплетённой из лозы корзине она к людской толпе, к стоявшим у убитого слонёнка, о чём-то спорящим мужчинам. И он был среди них, её избранник. Ее увидев, замолчали все. Собой Лилит прекрасною была.

Стан обнажённый не прикрыв, не ведала она, что у муж­чин над всем желанья плотские уже преобладали. Они к ней бросились толпой. Она, дары свои поставив на тра­ву, смотрела, как похотью глаза бегущих к ней горели. И он, её избранник, побежал за всеми.

Ещё на расстоянии Лилит вдруг ощутила, как струн тонких её души волна агрессии коснулась. И, сделав шаг назад, она вдруг повернулась и побежала от приближаю­щихся воинов мужчин.

Гнались за нею долго, вожделением горя. Она легко бежала и не уставала, а гнавшиеся потом обливались. Не суждено к Лилит им было прикоснуться. Не знали те, кто возжелал прекрасное догнать, чтобы прекрасное познать, внутри себя таким же нужно обладать.

И воины от бега утомились. Из виду потеряв Лилит, обратно побрели и заблудились. Потом дорогу, всё ж, на­шли.

Один в лесу блуждать лишь продолжал. Устал, при­сел на дерево упавшее, запел. Лилит, тихонько прячась, наблюдала и слушала, как песню пел тот, к кому она стре­милась, и тот, кто среди всех других мужчин за нею гнался. Пред ним всё ж вышла в отдалении она, чтоб показать дорогу к его стану.

И он пошёл, не побежал за ней. Когда до края леса так они дошли, когда увидел он костры и стан свой, про всё забыв, к нему бежать пустился. И на бегущего избранника Лилит смотрела.

То билось необычно сердце в ней, а то вдруг замирало, когда Лилит твердила про себя и повторяла: «Будь счастлив ты среди других, любимый, счастлив будь. О как хочу, песню не грустную, счастливую твою услышать здесь, в моём лесу».

Бегущий вдруг остановился, в задумчивости к лесу по­вернулся, потом на стан задумчиво смотрел и снова к лесу взор направил. Вдруг он копьё отбросил и уверенно по­шёл. Он шёл туда, где, спрятавшись, Лилит стояла. Когда укрытие её он мимо проходил, не отрываясь, вслед ему Лилит смотрела.

Быть может, взор любви его остановил. Он повернулся и пошёл к Лилит. С ней рядом встал, она не убежала. В его протянутую руку свою ладонь, ещё ро­беющую, возложила.

И вместе, взявшись за руки, они по­шли, ещё ни слова не сказав друг другу. К полянке, где Лилит взрастала, шли поэт отец мой и прамамочка моя.

Шли годы, продолжался род. И в каждом поколеньи моих предков стремленье хоть кого-нибудь обуревало прийти туда, где жил другой народ, так схожий внешне, но с другой судьбой. И шли они под видом разным. То среди воинов терялись, то среди жрецов, то, как учёные стремились представать.

Поэтами, своей поэзией блис­тали. Они пытались рассказать, что есть иной путь к сча­стью человека, что рядом тот, кто создал всё, лишь от него не надо закрываться, в угоду меркантильной суете, в угоду не Отцу, а сущностям иным не надо поклоняться.

Они стремились рассказать и погибали. Но даже когда женщина одна или мужчина оставались, они своей лю­бовью находили друга среди живущих образом другим, и продолжался род, не изменявшийся с первоистоков сво­ими помыслами, жизни образом своим.

Чтоб чувствовать
деянья всех людей

— Анастасия, подожди, — меня как будто током мысль кольнула, — ты говоришь, что погибали все. И длится так тысячелетья. И все попытки безуспешны, всё человечество идёт своим путём?

— Да, все попытки были безуспешны моих прамамочек, отцов моих.

— Все погибали, значит, да?

— Все погибали, кто в люди шёл и говорить стремился.

— Так это же, одно лишь означает, и ты погибнешь, как и все. Ты тоже стала говорить. И здесь надеяться на что-то просто глупо. Ну, если никому не удалось мир, образ жизни общества сменить, зачем же ты...

— К чему о смерти преждевременно твердить, Влади­мир? Смотри, вот я и продолжаю жить. И рядом ты, и сын взрослеет наш.

— Но что уверенность в тебя вселяет? Что заставляет верить, будто победишь ты именно и вопреки попыткам неудачным твоих предков. Ты как они, всего лишь гово­ришь.

— Всего лишь говорю, считаешь ты? Когда-нибудь на фразы повнимательнее посмотри, Владимир. Не для ума они. Нет информации в них, ранее не излагавшейся, но люди их читают, и чувства бурные во многих возникают.

Все потому, что так построены они, что люди много ви­дят между строк. Поэзия их собственной души пробелы недосказанного заполняет. И говорю теперь об истине Божественной не я, они её собою открывают.

Всё больше их становится, теперь их не свернуть с пути мечты, при­сущей только Богу. Ещё и миссия моя не завершилась, а в душах многих претворилось желанье то, что ждал Творец. И это главное. Когда душа в мечте к чему-то устремилась, то обяза­тельно, поверь, всё обязательно и в жизни претворится.

— Тогда скажи мне, почему такими фразами всё ра­внее не излагалось?

— Не знаю. Может быть, Творящий блеснул энергией какой-то новой! Говорящей по-новому о том, что видим каждым днём вокруг себя, что видим, но значенья должного не придаём. И чувства не обманутся мои, я ясно чувствую. Он снова все энергии свои приводит в ускоренье. Рассвет грядёт для всей земли.

Земные дочери Его, сыны познают жизнь такую, какой творила жизнь энергия Бо­жественной мечты. И ты, и я причастны к тому будем. Но главное! Но, главное, они, те, первые, кто ощутить сумел те мысли, что сложились между строк, те мысли, что, как музыку души энергии Творца, в людей вселили.

Всё получилось! Всё произошло! Уж в мыслях новый мир стремятся строить люди.

—Ты, как-то, в общем говоришь, Анастасия. Скажи конкретнее, что люди должны делать, какой и как, ну, этот мир построить, в котором счастливыми все будут жить?

— Сейчас конкретнее, Владимир, не могу. Трактатов на Земле немало в период жизни человечества бывало. Пред многими из них впадали люди в преклоненья. Но только все бессмысленны они. Трактаты мир не в силах изменить, и доказательством тому всего одна лишь точка служит.

— Какая точка? Не пойму.

— Та точка во Вселенной, где предел всему определён. Та точка, на которой всё человечество сейчас стоит. И всё зависит от того, в какую сторону оно направит сле­дующий шаг. Всё это говорит о том, что нет в трактатах смысла никакого. Всё человечество от сотворения живёт, лишь чувствами влекомо.

— Постой, постой. Я что же?.. Я, что ли, не умом всё в своей жизни делал?

— Владимир, ты, как все другие люди, умом своим вокруг себя соотношение материи менял, стремясь посред­ством материальным ощущенья испытать, те ощущенья, о которых интуитивно знает каждый человек. Которых ищет каждый, и найти не может.

— Какие ощущенья? Что каждый ищет? Ты о чём?

— О том, что ощутили люди там, в первоистоках, ког­да их жизнь была ещё в раю.

— И что же, значит, хочешь ты сказать, я столько дел умом своим перелопатил для того, чтоб чувства эти райские познать?

— А ты, Владимир, сам помысли, для чего ты все дела свои творил.

— Как для чего? Как все и я обустраивал жизнь свою, своей семьи. Чтоб чувствовать себя других не хуже.

— «Чтоб чувствовать» — ты слово произнёс.

— Да, произнёс.

— Теперь понять сумей. «Чтоб чувствовать»... деянья всех людей.

— Ну, как же, — «всех». И наркоманов действия, что, тоже поиском являются тех ощущений?

— Конечно. Как и все, они стремятся эти ощущения найти, идя своим путём. Земное тело подвергая истяза­ниям, употребляют зелье, чтоб на миг, хоть приблизитель­но, оно им ощущение великое помочь познать смогло.

И пьяница, все забывая, морщась, горькую отраву пьёт лишь потому, что поиск ощущения прекрасного и в нём живёт.

И напрягает ум учёный, причудливым изобретает но­вый механизм, считает, будто механизм ему и всем дру­гим поможет удовлетворение познать. Но тщетно.

За свою историю немало людская мысль бессмыслен­ного наизобретала. Владимир, вспомни, и тебя предме­тов множество, там, где живёшь ты, окружает. И каждый тот предмет считается достижением научной мысли.

Труд множества людей затрачен для появления его. Но только мне скажи, пожалуйста, Владимир, какой из них тебя сча­стливым, удовлетворённым жизнью сделал?

— Какой?.. Какой?.. Ну, может быть, отдельно взя­тый — никакой. А вместе все предметы жизнь, всё же, силь­но облегчают. Машина легковая, например. За руль са­дишься и едешь, куда хочешь. На улице дождь, холод, а в машине можно отопление включить.

На улице жара, все потом обливаются, а ты кондиционер включаешь, и вок­руг тебя прохлада. А в доме, вот на кухне, например, для женщин множество приспособлений существует.

Посудо­моечные машины даже есть, чтоб женщин от труда осво­бодить. И пылесосы тоже есть, чтобы уборку облегчить и время сэкономить на уборке. Всем ясно, множество пред­метов способны облегчать нам жизнь.

— Увы, Владимир, иллюзорны облегченья эти. Своею жизнью сокращенной, да страданьями всё человечество за них и вынуждено каждый день платить.

Чтоб получать бездушные предметы, работой нелюбимой, как рабы, всю жизнь и вынуждены заниматься люди. Предметы появ­ляются бездушные вокруг, как индикатор степени непо­нимания человеком вселенской сути бытия.

Ты человек! Внимательнее посмотри вокруг себя. Чтоб получить очередной свой механический предмет, заводы строятся, чадя смертельным смрадом, безжизненной ста­новится вода, и ты... Ты, человек, для них всю жизнь свою нерадостной работой должен заниматься.

И не они тебе, а ты им служишь, изобретая, ремонтируя и поклоняясь им. Меж тем, Владимир, мне скажи, кто из великих мудрецов учёных изобрёл и на каком заводе произвёл вот этот механизм для услуженья человеку?

— Какой?

— С орешком белочку, что под моей рукой. Я посмотрел на руку Анастасии. Она держала её про­тянутой, ладонью вниз, примерно в полуметре над тра­вой. А на траве, как раз под ладонью, на задних лапках рыженькая белочка стояла. В передних лапках белочка держала кедровую шишку.

Мордашка рыжая то к шишке опускалась, то задиралась вверх, и круглые блестящие глазёнки белочки смотрели на лицо Анастасии. Анаста­сия улыбалась, глядя на зверька, не шевелясь, и руку на весу по-прежнему держала.

И белочка в траву вдруг шиш­ку положила, захлопотала как-то вся над ней и лапками передними, своими коготками лущила шишку, малень­кий орешек из неё достала. И снова встав на лапки зад­ние, подняв свою мордашку, словно протягивала тот оре­шек для Анастасии, как будто бы просила его принять из её лапок.

Но и здесь, не шевелясь, сидела на траве Анас­тасия. И белочка, склонив головку, быстро надкусила скорлупу орешка и лапками своими, коготками очистила зерно от скорлупы и положила на листок травы зерно ореха.

Потом зверёк всё новые орехи из кедровой шишки стал доставать, надкусывал скорлупки и ядрышки на ли­стик складывал. Анастасия опустила руку и положила на траву ладонью вверх. И белочка все ядра чистые в ла­донь с листа переложила торопливо.

Анастасия второй своей рукой слегка погладила пушистого зверька, и бе­лочка вдруг замерла. Потом поближе к Анастасии под­бежала и встала, как-то радостно пред нею трепеща, заг­лядывая ей в лицо.

— Спасибо! — в адрес белочки произнесла Анастасия, — ты сегодня хороша, как никогда, красавица. Иди, иди же, хлопотушка. Найди избранника, красавица, достойного себе. И руку протянула в сторону ствола развесистого кедра.

Вокруг Анастасии вприпрыжку белочка два раза обежала и бросилась стремглав по направлению, указанному ей рукою человека, вскочив на ствол, исчезла в кроне кедра. А на ладони, протянутой ко мне, лежали ядра чистые кед­рового ореха.

«Действительно! Вот это механизм — по­думал я. — Сама продукт срывает, сама его приносит, ещё и чистит от скорлупы, ухода за собой не требует зве­рёк, ремонта, электроэнергию не потребляет». Попробовав орешков, я спросил:

— А полководцы Македонский, Цезарь, правители, что войны затевали, Гитлер тоже, что ли, чувства первоистоков те искали?

— Конечно. Чувствовать себя они хотели правителями всей земли. Считали подсознательно, что ощущение та­кое сродни тому, что все интуитивно ищут. Но ошиба­лись в том они.

— Считаешь, ошибались. Почему ты так считаешь? Ведь никто ещё весь мир завоевать не смог.

— Но завоёвывали города и страны. За город шло сра­женье, победы достигали, но скоротечное удовлетворенье завоеватели от той победы получали. И к большему за­воеванию они стремились, войны продолжали. Завоевав страну, и не одну, не радость, а заботы получали.

И страх всё потерять, и вновь пытались удовлетворение искать путём воинственных свершений. Их ум, погрязший в суете, уже не мог их привести к мечте Божественных великих ощущений. Печален был конец у всех воинственных пра­вителей земных.

И обозримая, известная сегодня всем история о том гласит. Но только, к сожаленью, суета, метанья, догматов меркантильных череда не позволяют тем, кто в дне сегодняшнем живёт, определить где, в чём их ощущение Божественное ждёт.

Таёжный обед

Каждый раз, когда я бывал в тайге, у Анастасии на её полянке, всегда брал с собой чего-нибудь поесть. Брал с собой консервы, печенье герметично запечатанное в цел­лофан, рыбу, нарезанную ломтиками в вакуумной упа­ковке.

И каждый раз, возвращаясь от Анастасии, я обна­руживал свои запасы неиспользованными. И каждый раз она ещё подкладывала мне от себя гостинцев. В основном, это были орешки, ягоды свежие, завернутые в листья, суше­ные грибы.

Мы привыкли есть грибы хорошо проваренные, про­жаренные, маринованные или солёные. Анастасия ест их сушёными, без всякой обработки. Я сначала боялся их даже пробовать, потом попробовал — ничего. Кусочек гриба во рту от слюны размягчается, его можно сосать, как конфету, можно глотать.

Потом я даже привык к ним. Однажды ехал из Москвы в Геленджик на читательскую конференцию. И целый день питался грибами, что дала Анастасия. И Солнцев — директор Московского центра, машину вёл и тоже ел эти грибы.

А когда я выступал на конференции, предложил их попробовать сидящим в зале, и люди не испугались. Кому хватило — взяли по грибочку, тут же съели, и ни с кем ничего плохого не приключи­лось.

Вообще, находясь в гостях у Анастасии, я не помню случая, чтобы мы специально садились поесть. Пробо­вал на ходу то, что Анастасия предлагала, и чувство го­лода ни разу не пришло. Но в этот раз...

Наверное, я долго размышлял над смыслом произне­сённой Анастасией молитвы, потому и не заметил, как она успела накрыть, если можно так назвать, большой стол.

На траве, на разных больших и маленьких листиках, лежали яства. Они занимали площадь больше квадрат­ного метра. И всё очень красиво уложено, украшено.

Клюква, брусника, морошка, малина, смородина черная и красная, земляника сушенная, грибы сушенные, какая-то кашица желтоватая, три маленьких огурчика и два не­больших красных помидора. Множество пучков разной травы, украшенных лепестками цветов.

Какая-то белая жидкость, похожая на молоко, стояла в деревянном ма­леньком корытце. Лепёшки, не понятно из чего сделан­ные. Мёд в сотах, посыпанный разноцветными крупин­ками цветочной пыльцы.

— Присаживайся, Владимир, попробуй хлеба насущ­ного, что Бог послал, — предложила Анастасия, хитро улыбаясь.

— Вот это да! — не сдержался я от восторга. — Это ж надо, как красиво ты всё сервировала. Прямо, как хоро­шая хозяйка в праздник.

Анастасия обрадовалась похвале, как ребенок, засмея­лась, сама не отрываясь, глядя на свою сервировку, вдруг всплеснула руками и воскликнула:

— Ой-ой, тоже мне, хорошая хозяйка, а специи забыла. Ты же любишь специи острые, разные. Любишь, да?

— Люблю.

— А хорошая хозяйка о них и позабыла. Сейчас я быстро. Я исправлюсь.

Она посмотрела вокруг себя, чуть отбежала в сторону, чего-то сорвала в траве. Потом в другом месте, потом среди кустов сорвала и вскоре положила между огурца­ми и помидорами маленький пучок, составленный, как букетик из разных по виду травинок, сказала:

— Это специи. Они острые. Если захочешь, попробуй. Теперь всё есть. Ты отведай всего понемножку, Влади­мир.

Я взял огурец, посмотрел на разнообразие таёжной пищи и сказал:

— Жалко, хлеба нет.

— Есть хлеб, — ответила Анастасия, — вот смотри. — И подает мне какой-то клубень. — Это корень лопуха, я его так приготовила, что он тебе вкусный хлеб, и карто­фель, и морковку заменит.

— Не слышал, чтобы лопух в пищу употребляли.

— Ты попробуй. Не беспокойся, из него раньше очень много вкусных и полезных блюд готовили. Ты сначала попробуй, я его в молоке держала. Размягчила...

Я хотел спросить, где она молоко взяла, но, откусив огурец... Я не стал ничего говорить, пока не съел этот огу­рец и без хлеба. Клубень, заменяющий хлеб, я взял у Ана­стасии, но так и не попробовал, так и держал его в руке, пока не съел этот огурец.

Понимаете, этот обыкновенный на вид огурец, на самом деле, сильно отличался вкусовыми качествами от тех, что раньше ел. Таёжный огурец обладал приятным, ни на что не похожим ароматом.

Вы, наверное, знаете, как отличаются по вкусовым качествам и аромату огур­цы, выращенные в теплицах, от растущих на грядках в открытом грунте? В открытом грунте растущие намного лучше по вкусу и аромату.

Огурец Анастасии также, а может, и сильнее, отличался в лучшую сторону от тех, что я ел раньше с грядки. Я быстро взял помидор, по­пробовал и тут же съел его весь. И его вкус был необык­новенно приятным. Он тоже превосходил по вкусу все помидоры, что раньше доводилось есть.

Ни огурец, ни помидор не требовали соли, сметаны или масла. Они были вкусны сами по себе. Как малина, яблоко или апельсин. Никто же не будет сластить или солить яблоко грушу.

— Ты где взяла эти овощи, Анастасия? В деревню бе­гала? Что это за сорт?

— Я их сама вырастила. Понравились тебе, да? — спро­сила она.

— Понравились! Я такие в первый раз ем. А у тебя, значит, огород есть, теплица? Ты чем грядки вскапы­ваешь, где удобрения берешь, в деревне?

— В деревне я только семена у одной знакомой жен­щины взяла. Место им подобрала среди травы, и они вы­росли. Помидоры осенью посадила, потом под снегом прятала, а с весной они и стали вырастать. Огурчики вес­ной посадила, и они, маленькие, успели созреть.

— Но почему они такие вкусные, сорт, что ли, новый?

— Обыкновенный сорт. Они отличаются от огородных потому, что, когда росли, получили всё необходимое. В условиях огорода, когда растения стараются оградить от соприкосновения с другими видами, когда их рост удоб­рениями ускоряют, они не могут вобрать в себя всё необ­ходимое и стать самодостаточными, чтобы понравиться человеку.

— А молоко откуда у тебя, лепёшки из чего? Я думал ты животную пищу вообще не употребляешь, а тут молоко...

— Это молоко не от животных, Владимир. Молоко, перед тобой стоящее, дал кедр.

— Как кедр? Разве дерево способно молоко давать?

— Способно. Только далеко не каждое. Кедр, напри­мер, способен. Попробуй, в напитке этом многое заклю­чено. Не только плоть может питать, стоящее перед то­бою молоко от кедра. Не пей сразу всего, два или три глотка попробуй, иначе не захочешь больше есть ты ни­чего, насытившись одним.

Я выпил три глотка. Молоко было густым, с прият­ным, слегка сладковатым вкусом. Ещё от него исходило тепло, но не такое, как от подогретого коровьего молока. Непонятное, нежное тепло согревало всё внутри и, каза­лось, меняло настроение.

— Вкусное это кедровое молоко, Анастасия. Очень вкусное! А как нужно «доить» кедр, чтоб получилось та­кое?

— Не доить. Ядрышки молочные палочкой специаль­ной в ступке деревянной нужно спокойно, вдумчиво, с хорошим настроением растирать, растирать. И воды жи­вой, родниковой добавлять понемножку, так и получится молоко.

— А что, никто из людей об этом никогда не знал?

— Раньше многие люди знали, но и сейчас в деревень­ках таёжных иногда пьют кедровое молоко. В городах совсем другую пищу предпочитают, не столько полезную, сколько удобную для хранения, транспортировки, при­готовления.

— Всё правильно ты говоришь, в городах надо всё бы­стро делать. Но это молоко... надо же, какое дерево этот кедр! Один кедр может давать и орехи, и масло, и муку для лепёшек, и молоко.

И ещё многое необычное может давать кедр.

— А что необычного, например?

— Прекраснейшие духи из его эфирного масла можно сделать. Самодостаточные и целебные духи. Никакие ис­кусственные их аромат не смогут превзойти. Эфиры кед­ра собою дух Вселенной представляют, лечить способны плоть, преградою служить недоброму для человека эфиры кедра.

— Ты сможешь рассказать, как получить духи такие с кедра?

— Смогу, конечно, но ты, Владимир, ещё немножечко покушай.

Я потянулся, чтобы взять помидор, но Анастасия ос­тановила меня:

— Подожди, Владимир, не ешь так.

— Как?

— Я приготовила всего разного для тебя, чтобы ты всего сначала попробовал, чтобы он полечил тебя.

— Кто он?

— Твой организм. Когда ты всё перепробуешь, он отбе­рёт сам себе необходимое. Ты захочешь поесть отобран­ного больше. Твой организм сам определит, чего ему не хватает.

«Надо же, — подумал я, — в первый раз она изменила своим принципам». Дело в том, что Анастасия два раза лечила меня, ка­кие-то болячки внутри. Точно не знаю какие, но я их ощу­щал сильными болями в желудке, печени или почках. А может, во всём сразу.

Боли были сильными, и таблетки обезболивающие не всегда помогали. Но я знал: приеду к Анастасии, она вылечит, у неё это быстро получается. Но на третий раз она лечить меня отказалась.

Даже боль пол­ностью своим взглядом не сняла, заявила, что раз я не меняю образ жизни и не убираю то, что способствует за­болеванию, то и лечить меня нельзя, так как лечение, в таком случае, только вредит. Я тогда на неё сильно оби­делся и не повторял больше просьбу о лечении.

Вернувшись, всё же, стал чуть меньше курить и в спирт­ном ограничиваться. Даже поголодал несколько дней. Лучше стало. И подумал тогда, что не обязательно нам каждый раз к врачу или целителю обращаться, можно и самому себя в руки взять, когда прижмёт болями.

Лучше, конечно, чтоб не прижимало. До конца я сам вылечиться не смог, но и помощи у Анастасии решил не просить, а она сама, значит, согласилась.

— Ты же говорила, не будешь больше лечить и даже боль снимать.

— Боль твою больше не буду снимать. Боль — это раз­говор Бога с человеком. Но так, как сейчас, — можно, я ведь пищу тебе предлагаю, это не противоречит естеству, а им противоречит.

— Кому им?

— Тому, кто программу вредоносную для человека создаёт.

— Какую программу вредоносную? Ты о чём?

— О том, что ты, Владимир, как и большинство лю­дей, по установленной программе питаешься. Очень вред­ной программе.

— Может, кто-то и питается по программе. Много их, разных для похудения, для пополнения. Но я питаюсь, как сам хочу. Я даже не читал ни одной программы. При­хожу в магазин и выбираю сам, что понравится.

— Это так, ты выбираешь, придя в магазин, но выби­раешь строго из предлагаемого магазином.

— Ну да... В магазине всё сейчас удобно расфасовано, упаковано. Конкуренция потому что большая, все стара­ются покупателю угодить, всё для удобства покупателя делают.