сновные и дополнительные признаки преступного типа. 4 страница

Восприятия и представления, которые мало затрагивают наши чувства, быстро исчезают из сознания и остаются лишь недолго в наименее, так сказать, освещенных его областях. Чувство выдвигает восприятие или представление в фиксационную точку нашего сознания и удерживает в ней. Оно заставляет нас сосре­доточивать внимание на связанных с ним восприятиях и предста­влениях. Известно, что человек особенно внимателен к тому, что его интересует, а в основе интереса всегда лежит определенное чувство. Так, ревность заставляет подмечать мельчайшие движения и оттенки настроения своего объекта. Влюбленные часто понимают другого без слов и «налету» ловят желания друг друга. Оно сильно влияет на течение ассоциаций, притя­нут так сказать, в поле сознания представления, отвечающие в способности его поддержать и затрудняет проникновение дистанционную точку сознания представлений и чувств. Когда мы печальны, мы неохотно смотрим на то, что веселит других и веселило нас при другом нашем настроении. При печальном настроении нас часто даже сердит и раздражает то, что вызывает улыбку или смех у других. Радости или веселью трудно пробиться сквозь тоску и печаль. Наоборот, когда мы радостно настроены, мы гоним от себя печальные мысли и им нужно с особой силой навязываться нашему сознанию, чтобы, наконец, омрачить нашу радость и изменить наше настроение. Известно, что чело­век, охваченный радостным чувством, например, влюбленный, получивший утвердительный ответ, все видит в «розовом свете». Одно чувство, влияя на течение ассоциаций, вызывает другие родственные ему чувства. «Радость вызывает доброжелательное отношение к людям, симпатию к ним, надежду». «Грусть вызы­вает беспокойство, мизантропию, пессимизм, страх, мрачное настроение духа». «Нежность вызывает сострадание; гнев — жажду мести и т. п.».Конечно, если появляются факты, с боль­шой силой вызывающие иные чувства, наше настроение изме­няется, и господство переходит к чувству иного рода, которое, так сказать, переводит нашу психическую жизнь на иные рельсы и изменяет течение ассоциаций. Большое значение, при этом, имеет, как сказывается данное чувство на нашем самочувствии: если — хорошо, мы стремимся его сохранить и продлить, или испытать вновь, а если плохо — мы стремимся избавиться от него. У эндогенного преступника, благодаря предрасположению, мысль о преступлении становится центром ассоциаций, в которых одно за другим развертываются разные кажущиеся ему выгодными последствия преступления, с более или менее живыми и яркими антиципациями приятных чувств и ощущений, которые будут ими доставлены. Если на горизонте сознания у него и появляются представления о разных невыгодных и неприятных последствиях преступления, они более или менее быстро меркнут, и мышление отвлекается от них в русло ассоциаций, поддерживающих развитие стремления к преступлению. Человек подумал было о наказании; о разлуке с семьей, о позоре, которым он покроет себя, совершив преступление, и т. д., но все эти мысли или быстро пронеслись в его голове и исчезли, или заставили его заколебаться, отложить окон­чательное решение вопроса, но, затем, влечение к близким выгодам и удовольствиям, которые вот сейчас будут доставлены преступле­нием, благодаря предрасположению с новой силой вспыхнуло у него, — часто вместе с легкомысленной надеждой ускользнуть от рук правосудия, — и он решительно вступил на преступный путь. Благодаря предрасположению, мысль о преступлении долю удер­живается в фиксационной точке сознания, завладевает последним, заполняет его родственными ей ассоциациями и затрудняет появле­ние враждебных ей ассоциаций.

Для того, чтобы признать преступника эндогенным, нужно установить:

1) наличность у него таких взглядов, которые предписывают, оправдывают или разрешают совершение данного преступления, или 2) склонности в характере к такому образу действий, с кото­рым данное преступление внутренне связано, как средство к известной цели, или как родственная форма внешнего выраже­ния; 3) совершение субъектом преступления не вследствие сильного давления исключительно неблагоприятных внешних событий, а в силу, главным образом, выросшей у него склонности.

Если эндогенный преступник и действует иногда при тяжелых внешних условиях, то все-таки, главным образом, не вследствие последних. Внешние условия лишь как бы пробуждают дремлющее в нем предрасположение, дают ему почву проявиться. Нередко решение совершить преступление складывается у него даже раньше, чем неблагоприятные внешние условия, так сказать, раз­вернут всю силу своего на него давления. Часто он совершает преступление и при условиях, не представлявших ничего особен­ного или даже прямо хороших; часто ему достаточно совершенно небольшого внешнего толчка, чтобы соскочить с колеи честной, трудовой жизни и попасть на преступный путь, если только внеш­ние условия не ставят слишком больших затруднений для самого исполнения преступления или не делают последнее слишком риско­ванным. Таким образом, если выясняется, что человек совершил преступление, находясь в условиях, не представлявших ничего осо­бенного или даже хороших, не будучи приведен к преступлению тяжелым для него, длительным или интенсивным действием внеш­них факторов, мы вправе признать его эндогенным преступником. Мы вправе отнести к этому разряду всякого преступника, для которого совершенное им преступление служило, — главным обра­зом или исключительно, — средством получить известную сумму наслаждений от самого процесса его совершения или от его послед­ствий.

Вполне очевидно, что, если желают оказать сдерживающее, предупреждающее повторную преступность влияние на эндогенного преступника, то должны, прежде всего, выяснить и мысленно выде­лить в нем то, что составляет его предрасположение к преступле­нию, и действовать именно на это последнее.

Вот несколько примеров эндогенных преступников — участни­ков разных бандитских нападений.

I. Первое из этих преступлений — убийство матери и дочери Ширинкиных 31 августа 1921 года. Участвовали в этом деле, в качестве исполнителей, три шофера—В., С. и Е.—и в качестве подводчицы девица О. Один из убийц — В. — от суда скрылся и не был разыскан. Мне удалось познакомиться с двумя соучаст­никами: с пособницей О. и с одним из шоферов, с самым молодым из них, 17-летним С. Дело было так. 31 августа, в 8 часов вечера, к молодому человеку — сыну крупного, до революции, домовла­дельца С. — явился его товарищ по службе в гараже В. и сказал, что в эту ночь можно «на одном деле» заработать огромную сумму денег. С. риал, что В., в качестве подсобного источника для добывания денег, занимается воровством и бандитизмом, но все-таки сразу согласился и пошел с ним, не расспросив даже, в чем именно дело. У ворот дома, где жил С., их ждал шофер Е., 19 лет, который также был приглашен В. к участию в этом деле. В. встретился с ним 29 августа и спросил его — есть ли у него деньги? Получив отрицательный ответ, он добавил: «Хочешь зара­ботать, — приходи ко мне 31 августа в таком-то часу». Е. и пришел, а затем они вместе пошли к С. Соединившись у последнего, они все трое отправились к девице О. Это — молодая девушка, 18 лет, дочь следователя, окончившая женскую гимназию в 1918 году. Она служила в уголовном розыске, в канцелярии, и одно время занималась в квартхозе того бутырского района, где жила Ширинкина. Отсюда ее знакомство с последней. О. жила здесь с матерью; отец ее умер. Во время преступления мать О. уехала в Харьков, и Елена О. жила одна. К ней вечером 31 августа и пришли три упомянутые шофера. С ними был чемоданчик С. с револьвером и ножом. В. вошел к О. и с ней совещался, затем посидели в общей компании, потом вышли и пошли все вместе к дому Ширинкиной; было уже часов 11 вечера. О. довела их до ворот, потом отошла с ними на угол, простилась и ушла. У Ширинкиной она много раз бывала в гостях, и только в последнее время их отношения стали натянутыми, так как Ширинкина ревновала ее к своему сожителю Обухову, которого будто бы О. желала у нее отбить. О. отрицала всякое свое уча­стие в этом деле, признаваясь лишь в том, что продавала подлож­ные документы на проезд в Ташкент. Был ли у нее какой-либо роман с бандитом Обуховым и играл ли он какую-либо роль в деле, это выяснить не удалось. Но она жаловалась на плохой зарабо­ток и говорила, что старалась приработать спекуляцией и прода­жей подложных документов. Она хотела по приятнее пожить и получить денег для увеличения своего бюджета и материального комфорта.

В. и С. первыми вошли в дом, где жила Ширинкина; Е. сначала остался у ворот, затем вышла одна из дочерей Ширинкиной и при­гласила его войти. В. и С. постучали в дверь и на вопрос, кто там, — С. сказал, что они приехали с вестями от Обухова, кото­рый был в это время в Ташкенте. Их впустили, и они в течение довольно долгого времени вели себя как любезные гости. Пили чай. Закусывали. В частности, С. играл на рояли и болтал с девочками по-французски. Потом С. попросил хозяйку разрешить им, за поздним временем, остаться переночевать, на что та согласи­лась и отвела их в соседнюю пустую квартиру. Здесь вот ночью, по их словам, у них и созрел план убить Ширинкину и ее дочерей. Е. и С. говорят, что план целиком был выработан В., который, затем, скрылся и остался не найденым. С. говорит, что он смертельно боялся В., не мог ему противиться и отказаться от участия в таком деле, иначе В., вероятно, убил бы его; Е. гово­рит, что он боялся и В., и С, что они могли бы его убить, если бы он, узнав их планы, отказался от участия в их осуществлении. Как бы то ни было, ночью, а может быть, и раньше, было решено убить всех троих, при чем убить Ширинкину по плану должен был С. Он говорит, что эта ночь была для него кошмарная, он был в паническом ужасе от В. «Своя шкура дороже всего», говорит он, «я сразу почувствовал, что мне угрожает страшная опасность». Противиться В. он будто бы не мог и вынужден был принять назна­ченную ему роль. Однако, оставшаяся в живых дочь Ширинкиной говорила потом на суде, что С. как будто был атаманом, распоря­жался всем. Когда Е. рылся в бумагах, С. сказал ему: «шарь лучше». Потом сказал: «ну, это мелочь». Девочку он спрашивал, где деньги и вещи, и грозил ей револьвером. Когда он стал душить ее, он закричал Е. «Ванька, держи ей руки». Но тот этого не вы­полнил. Е. было назначено убить одну из девочек. Утром часов в 7, вошла Ширинкина, которую они просили разбудить их в это время, и предложила им вставать. С. поблагодарил ее за ночлег и понес матрац в ее квартиру, а Е. пошел туда же умываться. Внезапно С. схватил,—по знаку, данному В.,—Ширинкину и вонзил ей нож в сердце. В. убил одну из девочек, задушил ее и прика­зал С. зажать рот тряпкой другой девочке и передать ее Е., чтобы тот ее убил. С. стал ее душить, заткнул ей рот тряпкой со сло­вами: «молчать, черт вас возьми», связал ее по рукам и ногам.

и отнес в соседнюю комнату, сказав Е., что теперь его очередь уби­вать. Но тот не решился убить ребенка, и девочка осталась жива. С. говорит, что, убив Ширинкину, он почувствовал, что больше убивать не может, и отнес связанную девочку Е. У Ширинкиной найдены были золотые вещи, вытаскивали и разыскивали их все — С, В. и Е. Через несколько дней был произведен дележ на квар­тире у В. Делили на 3 части, при чем на вопрос С, обращенный к В.—а как же 0.7—В. в ответ отпустил ругательство и оказал, что О. их надула, что у Ширинкиной не оказалось, совсем того богат­ства, о котором она говорила. Однако, в деле есть указание, что у О. было найдено кольцо с драгоценным камнем, относительно которого она давала какое-то путанное показание о какой-то подруге неизвестной ей фамилии, которая будто бы для чего-то дала ей его для заклада. После убийства С. засел за энергичную подготовку к экзаменам: «Ночью, говорит он, были кошмары, а день я брал себе и садился заниматься». Ночью он, по его сло­вам, некоторое время не мог спать, ему все представлялись убитая и ее дочь плавающими в крови. На суде С. старался сделать вид подавленного горем человека, все время смотрел вниз, избегая смотреть в глаза судьям и уклоняясь от изложения подробностей убийства, потому что, по его утверждению, ему очень тяжело об этом говорить. Он старался уверить судей, что действовал «бессо­знательно», «не помня себя», объятый паническим страхом перед В. Однако, как ему и указывали на суде, в его действиях была та рассчитанность и такое преследование личных выгод, при которых о бессознательности не может быть и речи. Дело о нем было, однако, судом выделено в виду его несовершеннолетия и передано в комиссию по делам о несовершеннолетних. На суде и в беседе со мной С. говорил, что 31 августа, когда к нему пришел В. и сде­лал свое предложение, ему представилось, что «в эту ночь он дол­жен совершить что-то необыкновенное, с риском, может быть, на 50% за то, что вследствие этого с ним случится что-то ужас­ное. Может быть, говорил он, я сам должен буду умереть, что-нибудь в этом роде, или вследствие событий этой ночи я буду в силах выбиться из этой обыденной, мелкой жизни, которая меня так угнетала». Ему казались невыносимо тягостными все эти заботы о картошке и муке, вся эта «мелкая обыденщина». Он утверждал, что знал лишь, что идет на какое-то преступление, но не думал, что на убийство, а полагал, что на кражу. В. обещал ему с «дела» 200 «лимонов», т.е. миллионов, что в то время соста­вляло крупную сумму. Другим мотивом, по его словам, послужило его желание избавиться от своих товарищей — В. и Е., — «кото­рые, как он чувствовал, затягивают его на преступный путь». Они хотели, разжившись деньгами, уехать из Москвы, и он будто бы думал, что, получив с данного дела большой куш, они исчезнут и оставят его в покое. Он утверждал, что страшно боялся В., потому что тот — положительно зверь, не знающий пощады и на все способный; незадолго до данного преступления В. убил одного агента розыска, который стал для него опасен, мог убить и С, который знал об этом убийстве агента и о том, что В. с своей машиной совершает бандитские налеты.

Трудно сказать, насколько этот мотив имел действительно руководящее значение, но, во всяком случае, он не был единственным. С. сам признает, что 200 миллионов имели для него, в данном случае, большую привлекательную силу. Для чего же они были ему нужны? С. — холост, жил у родителей и нужды не знал. У него был заработок, так как он служил шоффером в гаражах Наркомпрода и Наркомпочтеля и сам говорил на суде, что зарабатывал хорошо, хотя иногда приходилось трудно, в виду больших разъездов. Он работал иногда и в качестве мотоциклиста. Шоферское дело ему очень нравилось, он охотно ему учился и им занимался. Из других занятий ему нравятся музыка и охота. Он играет на рояли, и мечтал поступить в консерваторию. У его родителей нужды не было, так как его отец и двое дядей также работали в гаражах; хотя С. говорил о том, что нуждался, но он, очевидно, слишком широко понимает нужду. Конечно, он был далек от полного удовлетворения всех своих стремлений к комфорту, имущественное благосостояние его семьи пошатнулось, собственного дома у его отца уже не было, но нужды, в смысле недостаточного удовлетворения первых потребностей, у него не было. И у его семьи, и у него были, между прочим, золотые вещи; у него, например, оказались золотые часы и браслет. Когда, на его ссылку, на суде на нужду, ему указали на это обстоятельство, он мог ответить только следующее: «а вдруг случится что-нибудь особенное, надо же иметь что-нибудь на черный день».

Таким образом, не нужда и не одно желание избавиться от В. толкнули его на преступление. А что же? Для того, чтобы отве­тить на этот вопрос, надо вглядеться и в его личность, и в историю его юной жизни. Он — единственный сын зажиточных родителей. Кроме него, у них две дочери. Он учился в одной московской гимназии. В 1917 году он вышел из гимназии и стал учиться шоферскому делу; работая в качестве шофера, он все же сдал экстерном гимназические экзамены и по конкурсу посту­пил в высшее техническое училище, чтобы стать инженером-строителем. Эту карьеру он выбрал себе не по симпатии к ней, а по холодным соображениям выгоды. «Жизнь — борьба, говорил он мне, чтобы лучше стать на ноги, я должен стать инженером». Если оставить эти соображения в стороне, то он предпочел бы поступить на юридический факультет, так как полагает, что только этот факультет может сделать человека высокоинтелли­гентным. По своей охоте он поступил бы на юридический факуль­тет и в консерваторию. Но приходилось думать о солидном зара­ботке, чтобы весело и с комфортом жить, и он решил стать инже­нером, рассчитывая, таким образом, хорошо устроиться, благодаря связям отца. Каких-либо серьезных умственных интересов у него нет. Он мало читал и не стремился читать; все книги почему-то ему казались бессодержательными, только Тургенева и Гончарова он читал с удовольствием. Он равнодушен к вопросам морали и общественности; из всех мировоззрений ему более всего нравится учение индийских йогов, ноги им он серьезно не занимался, а разве так иногда, «от скуки», поговаривал о нем или что-нибудь недлин­ное о нем читал. Он просто поклонник комфорта и веселой жизни, при которой можно было бы спокойно и свободно предаваться охоте, автомобильному спорту, потанцевать на вечеринках и т. д., хотя, что касается женщин, он ими не увлекался; так, не прочь поболтать, пофлиртовать, вступить в мимолетную связь, — но и только. Для того чтобы хорошо устроиться, он видел два пути: спекуляцию или преступление. Убедившись, что он — плохой ком­мерсант, он сложил руки и занимался своей шоферской работой, пока не пришел В. и не предложил ему хорошо заработать. Если бы он много получил от своего преступления, он сократил бы свою шоферскую деятельность, стал бы энергично продолжать свое образование, чтобы потом получше устроиться и жить с ком­фортом.

С. — юноша вполне здоровый, без признаков наследственного отягощения и неуравновешенности, очень неглупый, со средними способностями, но довольно поверхностный и легкомысленный; для окончившего курс гимназии он мало развит. Он смел, энер­гичен и решителен, это доказывает, между прочим, и его решение сразу пойти с В. и его роль в деле, и его поведение при аресте. Надо заметить, что, как упоминалось, после убийства он энергично готовился, «чтобы забыться», — к конкурсному экзамену в выс­шее техническое училище, выдержал его и чуть не в тот же день — 17 октября — ночью был арестован: лег спать, крепко спал, вдруг кем-то был разбужен, почувствовал направленный на него свет электрического фонарика, открыл глаза и увидел агентов уголов­ного розыска с наведенными револьверами. По их требованию он сначала поднял руки вверх, потом поднялся, стал одеваться и вдруг схватил одного агента, толкнул его на другого, выбежал в дверь, ударил стоявшего на дворе в засаде милиционера, сшиб его с ног и бросился бежать; вдогонку ему была выпущена масса пуль, но он, несмотря на то, что был ранен в ногу, перелез через забор и затем пополз далее. Оказалось, однако, что он попал во двор военного комиссариата и был там схвачен. Надо заметить, что С. физически хорошо развит и силен. Итак, что же заставило этого решитель­ного, сильного и смелого юношу пойти на убийство? Как-то не верится, что он был в паническом страхе от В., во всем ему под­чинялся и пошел на преступление, чтобы косвенным путем от него отделаться. Все это выдумано, тем более, что С. ничем не был гарантирован, что В. уедет или что, уехав, он быстро не возвра­тится. Ведь В. даже не давал ему обещаний уехать, а просто так сказал. Для человека, не предрасположенного к преступлению, итого слишком мало, чтобы пойти с таким страшным человеком, как В., на преступление, даже не спросив его, на какое. Главное значение имело желание получить большой куш денег, чтобы иметь свободные средства на комфортабельную, полную раз­влечений, жизнь, и желание это у него освобождено, диссо­циировано от регулирующего влияния нравственных склонно­стей. Удовлетворить это желание — главная цель этого моло­дого человека; она имеет направляющее его жизнь значение, ей он подчиняет все и полагает, что все средства для ее осу­ществления хороши, если они, по своей рискованности и неприят­ным последствиям, не являются невыгодными с точки зрения личных интересов. Ради нее он избирает инженерную карьеру, торгует, но скоро убеждается, что он — плохой коммерсант; ради нее он идет на преступление. Для того, чтобы добиться такого положения, при котором он мог бы вести жизнь, пол­ную комфорта и приятных развлечений, свободную от угнета­вшей его «мелкой обыденщины», в то время, когда он совершил преступление, ему нужен был большой куш денег, а для того, чтобы вести эту жизнь в дальнейшем, по его мнению, нужно было добиться положения инженера. Он к этому и стремился. Сама по себе такая карьеристическая цель не составляет предрасполо­жения к какому-либо преступлению. Но у него она выбилась из-под нравственного контроля. У него сложилась склонность видеть в этой цели мерило того, что следует делать и от чего следует воздерживаться, и в соображениях полезности для достижения ее видеть регулирующее начало своего поведения. Эта цель приобрела у него как бы автономию от всех нравствен­ных ограничений. В Склонности, при преследовании ее, прида­вать ей все оправдывающее значение и руководиться ею как мерилом должного и недолжного, дозволенного и недозволен­ного и заключается центральный признак его предрасположе­ния к преступлению. С этой склонностью и ассоциировалось у него в роковой день представление преступления, как средства для его основной цели. В криминорепульсивной части его консти­туции мы находим: недоразвитие чувства жалости, слабость нравственного чувства, вследствие которой он, несмотря на доста­точный, казалось бы, уровень умственного развития, не вдумался в нравственную и социальную стороны поступка, и недоразвитие честности в имущественных отношениях: ему не было противно украсть, — на кражу, по его собственному признанию, он сразу и без колебаний согласился. Правда, он говорит, что Ширинкина была сожительницей бандита Обухова, с которого В. причиталась «за одно совместное дело» доля, которую он будто бы и шел полу­чать с Ширинкиной, но все это, — даже если это совершенная правда, — не давало ему права участвовать в деле насильствен­ного отнятия чего-либо у Ширинкиной и основания считать убий­ство Ширинкиной чем-то меньшим, чем обыкновенное убийство. Да и какое было ему дело до расчетов бандитов между собой, если бы у него не было связывавшего его с этим миром предрас­положения к преступлению? Во всяком случае идти с В. на кражу он согласился сразу и ранее, чем узнал, куда тот поведет его. Если сравнить С. с описанным выше X., то разница получается очень резкая. X. больной и слабый юноша, несмотря на желание, не находивший себе работы, измученный голодом и холодом, сын— нищей матери. С. — сильный и вполне здоровый юноша, имеющий недурной заработок и приятную для него шоферскую работу, сын достаточных родителей, могущих обходиться без его под­держки. Он не знал ни голода, ни холода, а был разве лишь стеснен в удовлетворении некоторых своих стремлений к мате­риальному комфорту. К моменту преступления не произошло никаких особых внешних событий; как-либо серьезно изменявших ход его жизни. Он находился в сравнительно благоприятных условиях; у очень многих условия были гораздо хуже, но они не совер­шали тяжких преступлений. Он говорит, что ему нужно было продолжать образование, но, во-первых, этим нельзя оправдывать даже такого преступления, как кража, не говоря уже об убийстве, а во-вторых, разве мало студентов, содержавших себя в высшем учебном заведении уроками, которые оплачивались хуже шофер­ской работы? У X. нет ни взглядов, ни сложившихся склонно­стей, прямо влекущих его на преступную дорогу; его нищенство было вынужденное. У С. выкристаллизовалась склонность доби­ваться такого материального положения, в котором он пользо­вался бы полным комфортом, и добиваться его всеми доступными мерами, руководясь одними соображениями личной выгоды и риска, и если последние позволяют, то и хищническим, насильственным захватом его.

Интересны и два другие участника: эта девица, которая кон­чила гимназию, но мало вынесла оттуда, мало развита умственно и нравственно, настолько, что быстро и близко сдружилась с бан­дитской компанией, называла заведомого убийцу — бандита В., Оськой, а он ее Ленкой, торговала подложными документами, с целью увеличить свой бюджет, и навела на дом, где часто бывала в качестве хорошей знакомой, бандитскую шайку. Она отрицала свое участие в этом деле, но всеми обстоятельствами дела и пока­заниями других соучастников вполне уличена в этом; ее упорное отрицание говорит только против нее. Последний соучастник — Е. — по-видимому, более всех волновался во время преступления. С. рассказывал, что, когда они вечером пили у Ширинкиной чай и закусывали, то Е. стал, есть с чаем маринованные грибы и вообще в растерянности делал разные несуразности. По сравнению с дру­гими соучастниками Е. играл более пассивную роль и как-то мягче их. Но и он, и В., и О. совершили данное преступление не из нужды, а для увеличения своего бюджета и материального ком­форта. То же стремление руководило и С, но у него оно соеди­нялось с известной общей целью и с рядом рассудочных построе­ний, на которых покоится последняя.

II. Ярко выражена склонность к хищническому, насильственному захвату богатства для веселой, полной комфорта, жизни у другого преступника — В., на описании которого я теперь и остановлюсь. У него также представление преступления ассоциировалось с этой склонностью, вошло в круг средств для ее удовлетворения. Он — старше описанного выше С, ему 25лет. Родом из Екатеринбурга. Его отец — латыш, мать русская. Выйдя из 5 класса реального училища, его отец поступил слесарем на завод и дослужился до места управляющего одним провинциальным отделением фирмы. Ни нервных, ни психических заболеваний, ни у отца, ни у матери не было. В февральскую революцию В. был юнкером, позднее — инструктором пулеметной школы в армии Колчака. В 1919 году он сдался в плен и работал в одном из штабов Красной армии в качестве делопроизводителя. В 1920 году демобилизован. На фронте не был. В 1922 году прибыл в Москву, женился и жил без определенных занятий. Эная, что старик К. — хороший знакомый его родителей, — имеет запас платины фунтов в 12, как бывший платинопромышленник, он задумал похитить у него эту пла­тину. Как-то в январе 1923 года он явился к К. с своим знакомым молодым человеком А., и в то время, когда К. стал читать переданную ему газету, В., — к ужасу А,, — взмахнул над головой К. каким-то металлическим предметом. Перепугавшийся А. вскочил и сказал, что им - время пойти в музей, чем и помешал убийству К., очевидно, задуманному В. За это последний назвал своего товарища трусом. В одно из последующих своих посе­щений, в середине января 1923 года, В. удалось похитить у К. стоявшую под печкой шкатулку, но там платины не оказалось, а нашлось лишь немного золота. Мечта В. разбогатеть оставалась неосуществленной. Своей жертвой тогда он наметил своего друга, Женатого на родственнице К., — Гребнева, рассчитывая найти У него платину. 5 февраля 1923 года, около 11 часов утра, В. пришел к Гребневу. Через полчаса пришел и А. Вскоре из комнаты Гребнева послышались один за другим 3 выстрела и крик Гребнева: «Спасите, грабят!». Затем да комнаты вышел Гребнев, держась руками за голову; по его рукам ручьями текла кровь. Увидевшая Гребнева свидетельница Ф., с целью поднять шум, бросилась в переднюю и здесь столкнулась со вторым посетителем Гребнева, шофером А., который был бледен, но не растерян, и стоял в шубе с заложенными в кармане руками. На вопрос, где же убийца, он указал на комнату Гребнева и вышел; задер­жать его свидетельница не решилась. Затем Фишер увидела раненого В., который полз по коридору: «Позовите мне Мишу (т.е. Гребнева), сказал он, я хочу ска­зать ему три слова перед смертью». Свидетельница позвала Греб­нева, который, несмотря на 3 раны, пришел и был уложен на постель, а В. — на сундук. Но В. и Гребнев не обменялись, ни сло­вом. У В. был найден браунинг. Шофер А. был арестован на углу Арбата; рука и блуза у него оказались в крови.

Выяснилось, что В., задумав ограбить Гребнева, пригласил в соучастники А., а затем, увидев, что «дело сорвалось», решил покончить с собой. Но он остался жив, хотя в результате выстрела потерял правый глаз. План, который был выработан В. и обдумывался им более двух недель, состоял в том, что А. должен явиться к Гребневу после него, назваться вымышленным именем, притво­риться, что он незнаком с В., сказать, что он приехал из Екате­ринбурга, где в то время была жена Гребнева, и передать ему поклон от жены. В. же должен был несколько ранее угостить Гребнева снотворными пряниками и конфетами и уйти. По рас­чету Гребнев должен был заснуть, а проснувшись обнаружить пропажу шатаны и заподозреть в ее похищении неизвестного ему А. В день убийства В. зашел к Л. в 10 часов утра, повел его в пивную, подпоил, - а потом сам пошел к Гребневу, А. же ска­зал придти приблизительно через полчаса, что тот и выполнил. В комнате у Гребнева произошло следующее. Гребнев стал спра­шивать А., с каким поездом он приехал из Екатеринбурга и какова там погода. Так как А. никогда в Екатеринбурге не бывал, то его эти вопросы поставили в затруднение. В. пришел ему на помощь, высказывая разные предположения, которые А. только подтвер­ждал: что поезд, вероятно, вышел из Екатеринбурга тогда-то, что погода там, вероятно, холоднее и т. п. Разговор длился минут 10. Затем В. встал, прошелся по комнате и, подойдя к Гребневу сбоку, ударил его рукояткой револьвера по виску, а затем второй раз и крикнул: «держи его, Гришка, крой». А. бросился к Гребневу, схватил его за горло, но, почувствовав, что по рукам течет кровь, отскочил назад к двери. В этот момент В. произвел в Гребнева несколько выстрелов; последний, согнувшись, побежал к двери, толкнул А. головой в живот и, крича о помощи, выбежал. В. лег на корзинку, приставил себе револьвер к виску и, сказав: «ступай, Гриша, все кончено», выстрелил в себя. Гребнев в тот же день умер. Вскрытие обнаружило у него 2 огнестрельные раны и 2 крово­подтека, нанесенные каким-то тяжелым орудием. Суд приговорил В. к 10 годам заключения со строгой изоляцией, с конфискацией, с поражением прав и с высылкой на 3 года. А. приговорен к 8 годам заключения с поражением прав и с высылкой на 3 года. В. был предварительно отдан в психиатрическое лечебное заведение и содержался там на испытании, при чем конференцией врачей был признан не душевнобольным. После преступления у него было реактивное психопатическое состояние, которое постепенно про­шло во время его пребывания в психиатрической лечебнице. Для признания психопатической, невропатической и алкогольной наследственности данных нет. Его отец пьет очень мало, а мать не пьет совсем. Сам В. также мало пьет, «третья рюмка уже противна» ему. Кокаин нюхать пробовал, но не понравилось: «мутило как-то, было скверно, психического впечатления не было» Никакими особенными болезнями не болел; в детстве у него были корь, скарлатина, оспа, позднее он болел малокровием и маля­рией, — при чем на этой почве у него бывали обмороки, когда он был во втором и третьем классе гимназии. Был у него еще сыпной тиф. Половую жизнь он начал лет с 17, имел мимолетные поло­вые связи; в 1922 году женился и жену очень любит. В характере В. нельзя не заметить, прежде всего, двух черт: он — человек злой и неуравновешенный, с резко меняющимся настроением. Ему, несомненно, присуща некоторая истеричность; по ничтожному поводу он может иногда дня два просидеть у себя в комнате, ни с кем не разговаривая, а иногда может целый вечер хохотать, без серьезных к тому оснований, и других смешить, и самому смеяться, но вместе с тем все время внимательно за собой наблюдать, и, смеясь наружно, в сущности, мало заражаться общим весельем. Способность самоанализа, способность копаться в пружинах своих переживаний, взвешивать и оценивать их развита у него очень сильно. Он болезненно самолюбив, очень недоверчив к людям и чуток к отношению к себе других людей; если он почувствует, что человек относится к нему не совсем доброжелательно, то он замкнется в себе, и тот из него «двух слов не вытянет». Другими людьми он интересуется, лишь, поскольку от них может, что-либо получить для себя. Он рассудочно эгоцентричен. От отца он унаследовал настойчивость в достижении поставленной цели и зна­чительное упрямство. Это сказывалось даже в занятиях его спортом, которые он очень любит и которым занимался с большим азартом: занимаясь спортом, он всегда упорно шел к своей цели и, когда что-нибудь не выходило, готов был несколько раз расшибиться, чтобы только добиться своего. Он увлекался футболом, теннисом, коньками, лыжами, на которых исходил много гор на Урале. Он раздражителен, но раздражительность свою умеет скрывать: «счи­таю себя сдержанным по воспитанию, говорит он, но характер у меня несдержанный и скорее страстный, чем холодный». Его характеру, несомненно, присущи также решительность и смелость. Из его любимых занятий надо упомянуть о музыке, он играет на рояли и на виолончели. Он любит природу, любит бродить, насла­ждаясь природой, любит охоту.