Дэнни Шугермэн Беверли Хиллз, Калифорния 18 страница

Давай, милая малышка,

Давай, отдай мне свою любовь.

Это же самое мужское превосходство появилось и в песне Джона Ли Хукера:

Давай, ползи,

Давай, ползи,

Выйди отсюда на четвереньках, baby,

Ползай по мне всюду.

По настоянию Денни Джим своим крупным, как у ребёнка, неразборчивым почерком составил для Дэйва Марша из “Cream” описание альбома, а затем коснулся и автобиографических моментов. Он назвал альбом своим видением Лос-Анджелеса как микрокосма Америки. Он сказал Дэйву, что изначально приехал в Лос-Анджелес снимать фильмы и случайно оказался в музыке. Он описывал многие из своих проектов, было и длинное эссе о процессе в Майами. Своё письмо он закончил так:

Я не сумасшедший. Меня интересует свобода.

Удачи, Дж. Моррисон.

Одинокая полноватая фигура в мятом потрёпанном пиджаке и джинсах с большой головой и бородатым лицом медленно двигалась по голливудским улицам. День за днём Джим гулял, рассматривая оштукатуренную страну чудес будто в последний раз, возвращаясь всё время в квартиру на Нортон Авеню. Большинство ночей и много дней в январе и в первой половине февраля было проведено “дома” с Памелой - Джим читал, Памела придумывала модели одежды для “Themis”. Иногда Джим садился на пол и начинал выть вместе с их собакой.

М-м-м-м-м-м-а, х-м-м-м-м-м-м.

Сэйдж отвечал в полной гармонии:

М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м.

Джим повторял, и Сэйдж снова брал нужную ноту.

К ним присоединялась Памела, и Джим жаловался, что она нарушала гармонию. Иногда они спускались вниз к Дайане Гардинер и говорили с ней о поездке во Францию. Они решили.

Они действительно решили это осуществить - пожить, как изгнанники, в Париже месяцев шесть или больше. Памела была в восторге. Даже Джим казался успокоенным.

Отъезд Джима из Лос-Анджелеса был неизбежен и, возможно, поэтому он собирался в Париж. Последний альбом “Doors” был уже почти закончен, и больше ни им, ни “Elektra” он не был ничем обязан. Это было слишком резко, но он отчаянно хотел сменить направление, и пришёл к выводу, что слишком долго оставался в Калифорнии, с людьми и в местах, с которыми ему так долго было хорошо - хотя всё это останется главной силой в его жизни. У Джима не было настоящих врагов - ему приходилось бежать от своих друзей.

Париж был естественным выбором. Алан Роней постоянно говорил об этом городе и ежегодно его посещал. Фред Майроу тоже жил там и тоже рассказывал Джиму романтические истории. Важным фактором была также и сохранившаяся любовь Джима к Рембо, Селину и Бодлеру. Кроме того, Париж был традиционным выбором американских писателей и влюблённых. “У него была своя идея по поводу Парижа, которая действительно казалась невероятной, - говорит журналист Салли Стивенсон, который видел его перед отъездом. - Он думал, что это было такое место, где он мог быть самим собой и где не было людей, преследующих его и превращающих его жизнь в цирк, загоняющих его в тот образ, которым он не был ”.

Его не задерживал ни один из работающих проектов. “HWY” то ли находил себе покупателей, то ли нет, но присутствие Джима в Лос-Анджелесе дела не меняло; с этим мог справиться Фрэнк. Решение обложки для книги его стихов можно было прислать по почте. Ларри Маркус, казалось, почти вздохнул с облегчением, когда Джим предложил приостановить работу на шесть месяцев; Маркус получил заказ на написание сценария для Артура Пенна. Альбом со стихами мог подождать, или же его могли закончить остальные “Doors” в его отсутствие, как они заканчивали без него другие альбомы.

В Париже Джим надеялся продуктивно творить, писать, и, думая об этом, он просил своих литературных агентов выяснить, заинтересуется ли кто-нибудь, по их мнению, импрессионистской автобиографией. Его просили положить кое-что на бумагу, хотя бы в форме письма к издателю.

Джим сказал Памеле, чтобы она как можно скорее ехала в Париж и искала там жильё.

Ну, Джим! Ты не можешь ехать в Париж, когда ты выглядишь как старик-горец.

Дайана Гардинер говорила о густой бороде Джима. Она, Памела и Джим пили вино в квартире Дайаны. Памела согласилась, что без столь мощной растительности Джим выглядел бы симпатичнее.

Нет, - сказал Джим, - я... я не хочу этого делать. Так я чувствую себя лучше. - Он, ссутулившись, сидел на стуле.

Ну, - сказала Дайана, - Памела так не думает, и если ты не доверяешь мнению Памелы, то чьему ты можешь доверять?

“ Он всё-таки залез на мой обеденный стол, - вспоминает сегодня Дайана, - Памела подрезала бороду и усы, и теперь он действительно отлично выглядел”.

В последние дни перед отъездом Памелы они посетили её родину, городок Вид, проехав в мерседесе восемьсот миль на север к родителям Памелы в Оранж, и там оставили Сэйджа. 14 февраля Джим отвёз Памелу в аэропорт. На следующий день в холодном, дождливом Париже она остановилась в “Georges V Hotel”, в том самом отеле, который, по рассказам Джима, напоминал “бордель из красного плюша”.

Теперь ты можешь приехать, - сказала в телефонную трубку Дайана. - Она уехала.

Дайана говорила с Патрицией Кеннели, которая две недели назад приехала в Лос-Анджелес и мельком видела Джима. Теперь она остановилась у подруги. Дайана сказала, что Джим только и ждал отъезда Памелы, чтобы позвонить ей - почему бы ей не приехать и не встретиться с Джимом?

Ну, - сказала Дайана после того, как приехала Патриция и на стол поставили бутылку вина, наша дорогая подруга Грэйс Слик говорит, что ты получила больше, чем кто-либо. Только подумай о Джиме как о мужском воплощении Джастины.

Вскоре приехал Джим и поднялся в квартиру Памелы. Вся мебель была упакована, кроме тюфяка, битком набитого книжного шкафа, телевизора, маленького стеклянного столика и большого пурпурного кресла. Патриция выждала лишь несколько минут и постучала в дверь. Когда Джим открыл, она сказала:

У меня есть бутылка вина, которую я не могу открыть, и я подумала, что, может быть, ты...

Он обнял её, и она осталась на неделю.

Патриция вспоминает последний день. “Это был чистый ад. Всё началось в четыре часа в каком -то стриптиз-баре, где мы выпили так много текилы и пива, что каждую третью порцию бармен наливал бесплатно. Последняя, которую я ещё помню, была четырнадцатой. Затем мы поехали на запись с Джимом и ещё одной подругой, которая стала заигрывать с Джимом. Я была в бешенстве и сказала ей: “Меня не волнует, что будешь делать после того, как я уеду домой, но, по крайней мере, было бы вежливо этого дождаться””.

Джим, однако, привык к полигамии, а подруга была весьма соблазнительна, так что ему легко было поддаться. Они находились в “Poppy Studios”, где микшировали альбом “Doors”, и подруга была там вместе с ними. Через пять минут Джим ушёл. И ещё через пять минут Патриция нашла их обнимающимися на уличном газоне.

Встать! - рявкнула Патриция, - стоя над ними.

Джим снизу вверх взглянул на неё, полусонно улыбаясь.

Ну! Встать! Оба! Встать!

Подруга потянулась и свалила Патрицию на землю. Несколько мгновений три тела боролись и толкались. Наконец, Патриция взяла себя в руки и твёрдо сказала:

Позволь мне поговорить с Джимом наедине.

Подруга ушла, и Джим сказал:

Послушай, милая, ты знаешь, я слишком пьян, чтобы сегодня трахаться, просто позволь мне спать с ней.

Но, - сказала Патриция, - это мой последний вечер в Лос-Анджелесе. Завтра я уезжаю домой и, возможно, я никогда больше тебя не увижу.

Джима рассердило её собственничество.

Я не собирался провести с тобой ещё одну ночь.

Прекрасно. Но ты достаточная сволочь, чтобы не вздумать провести её с ней.

Вернувшись домой, Джим начал рыться в буфете и выдвижных ящиках на кухне. Девушки спросили, зачем.

О, - сказал Джим, - я ищу ножи и ножницы, а то вы кастрируете меня. Одна получит мой член, другая - моё тело.

Кто получит твою душу, Джим?

О, её я оставлю себе, если вы не против.

Девушки наблюдали, как Джим собрал все острые вещи, положил их под кушетку в комнате. Потом он лёг на неё и уснул.

“ Он казался восковым, страшно неподвижным, - вспоминает Патриция. - Он казался уже мёртвым, лёжа на кушетке, которая обрамляла его как гроб. Я знала, что никогда больше не увижу его живым”.

На следующий день Патриция вернулась в Нью-Йорк, а после восьми месяцев пребывания в Лондоне вернулся Том Бэйкер. С тех пор, как Джим и Том виделись в последний раз, прошло по меньшей мере столько времени. Теперь они встретились почти как братья, и к концу дня Джим стал опять так пьян и противен, что их выставили из какого-то клуба на бульваре Санта -Моника.

Пока Памела была в Париже, Джим играл роль беспечного холостяка. Он вернулся к проститутке, которую называл “Лос-Анджелесской женщиной”, чтобы несколько раз с нею попрощаться. Он стал бывать в новом клубе Маршалла Бревитца, в “Palms” и в “Phone Booth”, как правило, вместе с Томом, Бэйбом и Фрэнком.

Скорость увеличилась после того, как Джим встретил одну из своих старых подруг, сделавшую аборт (он просил, чтобы она оставила ребёнка, но она отказалась), и провёл следующие четыре ночи по одной ещё с четырьмя подругами; он также позвонил по всем телефонным номерам, которые обнаружил, разбираясь на своём столе в офисе “Doors”.

3 марта “Elektra” устроила вечер по поводу открытия в Лос-Анджелесе своего расширенного офиса, и, появившись там чисто символически (“Я заплатил за вход и тоже могу поприсутствовать ”), Джим отправился к Фреду Майроу, где они пили и разговаривали, снова и снова обсуждая идеи своего спектакля.

Мы хотели выразить в определённой форме и запечатлеть, - вспоминает Фред, - переходный момент, когда мы все очень остро ощущаем себя в Лос-Анджелесе конца шестидесятых начала семидесятых. Как сказал Хаксли: “Между вечнозелёными и гаражами есть что-то тайное ”. Это было фатальное окружение. Лос-Анджелес - какое бы дерьмо он ни означал - это именно то, что мы собирались сделать темой нашего спектакля. Лос-Анджелес в мыслях военнопленного с порядком съехавшей крышей и достаточно развитой подкоркой, чтобы охватить сразу тайное и явное, очевидное и менее очевидное в этом городе, который не был городом. Основа спектакля была такова: как будто вы видите что-то хорошо знакомое, вернувшись после долгого отсутствия, будто вернувшись из смерти.

Они небрежно написали наброски спектакля, занявшие четыре страницы. Джим по-прежнему утверждал, что ему надо ехать в Париж.

Послушай, - сказал он в конце концов, когда Фред опять стал настаивать, чтобы Джим остался, - завтра я еду либо в Париж, либо в Каталину.

Джим и Бэйб на той же неделе уехали из дома в лодке “Doors”, совершив однодневный круиз вдоль берега в Палос Вердес. 4 марта с двумя девушками они поехали в Каталину. “Вся поездка была очень тяжёлая, - писал Бэйб в своём дневнике. - Ни наркотиков, ни алкоголя. Следующее утро было замечательное, ясное, а окна нашего гостиничного номера выходили на Авалонский залив. Мы отправились в “Big Mike’s” и отменно позавтракали яичницей, колбасой, ветчиной, сардинами, мясом с чесноком и зеленью, картошкой, красным перцем, холодной вырезкой, жареным хлебом и пивом! пивом! пивом!”

Джим провёл с Бэйбом и последующие дни, однажды он прекратил начавшуюся в бассейне драку, посетил боксёрский поединок Мухаммада Али-Джо Фрэзьера, а больше - гулял по венецианскому пляжу. На пляже они как-то зашли на пирс Санта-Моника, чтобы перекусить и, как писал Бэйб, “дурачились по всей галерее, а затем вернулись в город”.

На следующий день Джим уехал в Париж.

 

Глава 12

Памела впоследствии идиллически рассказывала историю их краткого пребывания в Париже. Удалось избавиться от давления, которое загоняло Джима всё дальше в тупик. Он почти перестал пить. Он писал множество новых, волнующих стихов, книгу о процессе в Майами (или автобиографию - она рассказывала по-разному), а кроме того, они слушали оперы, симфонии. Джим и Памела чувствовали себя будто молодожёнами, им было хорошо вместе, как никогда раньше.

Это - фантазия Памелы.

Одну историю она особенно любила рассказывать - об их путешествии в Марокко. “Однажды утром я проснулась и увидела в гостиничном бассейне симпатичного человека, разговаривавшего с двумя молодыми американцами.

Я сразу же влюбилась в него. Потом я поняла, что это Джим. Я не узнала его. Он рано встал, сбрил бороду и, потеряв много веса, он был такой худой - он казался другим человеком. Это было так здорово - опять влюбиться, заново, в человека, в которого я уже была влюблена”.

“ Дома” в Париже, иногда в “Georges V Hotel”, чаще - в трёхэтажном домике на Правом Берегу, было прежде всего спокойно. Основную массу времени они проводили в большой солнечной квартире в Ле Марес - старом известном жилом районе около площади Бастилии. Они взяли её в субаренду и платили 300 франков в месяц.

Эту квартиру снимала молодая французская фотомодель Элизабет (Зозо) Ларивьер и её друг, американский телепродюсер, но они собирались вскоре уехать - он возвращался в Америку, где у него была семья, она собиралась ехать на юг Франции, чтобы сниматься в кино - так что они предложили Памеле одну из двух свободных спален, сказав, что после их отъезда она и Джим смогут поселиться в квартире как минимум на два месяца.

Две недели, до 10 апреля, Зозо оставалась в квартире, наблюдая за этой странной парой, привыкающей к Парижу и заново приспосабливающейся друг к другу. Зозо их отношения казались странными. Когда бы она ни разговаривала с Памелой, Памела говорила только о Джиме и о том, какой он удивительный, “всё было Джи-и-им, Джи-и-им, Джи-и-им”. Но потом, когда Памела оставалась ночевать у кого-нибудь из своих французских друзей, например, у богатого графа, утром по телефону она умоляла Зозо солгать: “О, пожалуйста, скажи Джи-и-иму, что я всю ночь была у твоей подруги и вернусь к двенадцати”. Она всегда использовала меня, чтобы сказать это "Джи-и-иму”.

Джим молча готовил завтрак для себя и Зозо, относил его ей в постель и оставался поболтать за едой. Иногда по утрам он отправлялся в самую маленькую из трёх спален в квартире, куда он передвинул маленький столик Зозо, сидел там и писал - или рылся в одной из картонных коробок с бумагами, записными книжками, плёнками, газетными вырезками, фотографиями, фанатской почтой, рукописями, которые он привёз с собой, рылся в реликвиях и пластинках своего прошлого, пытаясь точно определить, чего это стоит. В конце дня, когда начинало темнеть, он иногда переходил со своими записными книжками за обеденный стол. Иногда же по утрам он уходил и подолгу гулял в одиночестве.

Часами он бродил по парижским улицам, сначала по одной, потом по соседней - точно так же, как он делал это в Голливуде. Он отправлялся на север по своей улице - узкой, без деревьев улице Ботрейлис - в квартале жилых домов, мимо агентства новостей, книжного магазина, трёх маленьких ресторанов, клуба дзю-до, мужской парикмахерской; затем на запад по улице Св.Антуана, мимо мясного рынка под открытым небом с висящими кроликами, россыпью красной вишни, переполненными лотками с рыбой и креветками, цветной капустой размером с баскетбольный мяч; так он медленно приближался к одному из тысячи привлекательных и знаменитых мест в городе. Джиму особенно нравилось в Лувре - это было следствием его юношеской любви к искусству.

По утрам он также часто отправлялся на юг по улице Ботрейлис и всего через пять кварталов попадал в Иль Сент -Луи, который стал одним из его самых любимых районов во всём Париже. Это там, на Ке д’Анжу, он посетил гостиницу “Hotel de Lauzun”, ставшую когда-то местом встреч любимого Бодлером и Готье Гашишного клуба.

Там так здорово, - говорил он Зозо или Памеле, вернувшись домой. - Они выбросили светокопию после того, как сделали этот город.

Но вопреки фантазии Памелы Джим всё ещё пил - и сильно. С превеликим удовольствием он открыл для себя два наиболее распространённых во Франции типа баров: винные бистро и кафе на тротуаре. Ещё Голливуд, Хемингуэй, Фитцджеральд проявляли к Парижу дружелюбие иностранцев. Остановиться в бистро или кафе было не просто естественно, это было de rigueur; и совсем не для богохульного тоста.

Своё богохульство Джим проявил однажды на первой неделе апреля в “Astroquet”, маленьком клубе на бульваре Сен-Жермен. Он получил своё название от французского слова “troquet” (кафе) и американского слова, обозначающего космическое пространство (вне земной атмосферы) “astro”; интерьер был выдержан в духе карикатуры на “Buck Rogers”.

Джим пил один, когда его внимание привлекли несколько молодых людей, которые вошли с гитарными чехлами. Через какое-то время он подошёл к их столику.

Ребята, вы американцы?

- Да. Ты откуда? - Его никто не узнал.

- Из Калифорнии.

Я тоже. Ты где учился?

Хм... в УКЛА.

Здорово, я тоже! А когда?

Джим немного подумал и сказал, что в 1964-м и 1965-м. Молодой американец снова сказал:

Здорово, я тоже! На каком факультете?

Хм, кинематография.

Молодой американец сделал паузу. Это была игра “Двадцать вопросов, или Чем я занимаюсь?”

Хм... хм... ты поёшь? С группой?

Джим согласился.

О, здорово, Господи, я в растерянности, я даже не...

Джим купил им спиртного, крепкого виски с пивом - то же самое, что пил он сам. Молодой человек представился.

Фил Трэйнер. Эти ребята - мои друзья, у нас группа “Clinic”, мы все американцы, мой отец работает здесь в американском посольстве.

Несколько часов они пили, а ближе к рассвету достали гитары, и Джим спел “Ползущую королевскую змею”. Он рассказал своим новым друзьям, что эта песня записана на новом альбоме, который на этой неделе выходит в Америке. Он постоянно курил, и его голос был тяжёлым и грубым. Между песнями они говорили о музыке и “звёздах”. Джим сказал им, что он взял отсюда всё, что мог взять. Они поразились, когда он сказал, что 250 раз употреблял кислоту. Ещёраз Джим произвёл на них впечатление, рассказав о ночи, когда он разгромил студию звукозаписи. Он сказал, что действительно любит остальных “Doors” и считает, что Робби Кригер никогда не удостаивался такого внимания, какого он заслуживал.

К рассвету ушли все, кроме Джима и Фила. Джим много курил и так глубоко затягивался, что у него начинался бронхиальный кашель. Фил тоже был певцом, и он говорит об этом так: “Казалось, Джим разрывал грудь и горло. Он курил с сигаретами такие сильные наркотики, Боже мой, парень, если бы мне пришлось описывать его образ того времени в моих глазах, то это глубокая затяжка, и потом - кх, кх, кх”.

Оба они были страшно пьяны; когда ранним утром они, шатаясь, вышли из клуба, Джим расстегнул штаны и стал мочиться. “Трахни испуганную курочку, - сказал Джим, - трахни испуганную курочку”. Потом, застегнувшись, он предложил поймать такси и поехать поискать Памелу. “Трахни испуганную курочку”.

Когда выяснилось, что Памела не вернулась домой в Марес, Джим знал, куда идти - к Лотену Картеру, женскому фотографу. Он позволил себе войти (он знал, где ключ) и обнаружил, что Памела спит с фотографом, после чего напал на запасы спиртного. Сначала водка. Потом ром. Потом всё подряд, прямо из бутылки, не запивая, не смешивая. Через час он отправилФила разбудить Памелу.

В ближайшем кафе Памела заказала Джиму на завтрак спагетти и стакан молока, чтобы наполнить его желудок. “Ты ведь не будешь больше пить, да, Джим?” Памела начала уговаривать его: “Джим?”

Джим сидел молча, глядя на оживлённый бульвар. “Трахни испуганную курочку”, - сказал он наконец.

Через несколько дней они наняли машину и отправились на юго-запад по французским винным районам - через Орлеан, Тур, Лимож и Тулузу, переехали через Андорру в Испанию, посетили в Мадриде Прадо, где Джим нашёл “Сад наслаждений” Иеронимуса Босха, авторскую работу мастера - с таинственным портретом, о котором думали, что это автопортрет самого Босха. Оттуда они поехали на юг в Гранаду, где наибольшее впечатление на Джима произвели Альхамбра, Муришский дворец, который считают наиболее значительным образцом сохранившихся по сей день остатков западной Мохаммеданской архитектуры: крепость с освещёнными солнцем арками и изысканными голубыми изразцами.

Джим и Памела жили хорошо, почти так же хорошо, как она потом хвасталась. Совместное времяпровождение в течение долгого времени в машине и в небольших гостиничных номерах вызывало мелкие ссоры, но раздражение возникало часто и по совершенно непостижимым поводам. Даже когда их на сотню долларов обманул англоговорящий араб, пообещавший им большую порцию хэша, ни Джим, ни Памела сильно не расстроились.

Из Танжера они поехали вдоль атлантического побережья на юг в Касабланку, затем вглубь материка, в Марракеш. Они хорошо ели, пили местные вина и снимали всё на кинокамеру “Super-8”, которую купили перед отъездом из Парижа. Сдав машину, на первой неделе мая они прилетели обратно в Париж после трёхнедельного отсутствия.

Несколько дней их квартира была занята, и поэтому они переселились в “L’Hotel”, прекрасную гостиницу на Левом Берегу, двадцать пять шикарно обставленных номеров которой пользовались большим спросом у приезжих рок-звёзд, которых привлекало то, что однажды здесь останавливался Оскар Уайльд. Вскоре последовали рассказы ещё одного собутыльника Джима и падение из окна“L’Hotel”. Вероятно, он приземлился на крышу машины, один раз подскочил и, отряхиваясь, будто ничего не произошло, пошёл по улицам в поисках места, где можно выпить.

Жизнь на Левом Берегу, таким образом, возвращала Джима на бульвар Санта-Моника, где находились все знаменитые бары. “Cafe de Flore” и “Deux Magots”, где однажды пили Сартр и Камю. “La Coupole” с работами Пикассо, Кле, Модильяни, и ещё больше у колонн (“Art Deco heaven”), где однажды останавливались Скотт и Зельда. (Джим говорил, что тамошняя кухня напоминала кухню Рэтнера в нижней части Нью-Йорка - на Восточном Побережье). Для французской толпы “au courant” недавно были открыты самые хипповые “андеграундные” клубы “Le Bulle” и любимая Джимом серия подвальчиков под названием “Rock’n’Roll Circus”.

Шесть из восьми предыдущих месяцев “Circus” был парижским клубом подобно лосанджелесскому “Whiskey”: громкий, с хорошими группами и хорошей аппаратурой, со спиртными напитками, который посещали “низы шоу-бизнеса”. Но уважаемые “Led Zeppelin”, Ричи Хэйвенс и Джонни Уинтер играли здесь джем, так же, как и участники “Beach Boys”. К весне 1971-го года, однако, клуб стал местом торговли героином, которое часто посещали профессионалы “дна”: проститутки, воры, сутенёры. Диск-жокей, который в начале года крутил записи в клубе, а затем перешёл в “Le Bulle”, американский эмигрант по имени Камерон Вотсон, описывал “Circus” как “остывшую индейку на танцплощадке”. Джиму это, конечно, нравилось. От мнимой до реальной грязи. Для Джима это не всегда было шагом вниз.

В конце первой недели мая, в пятницу 7-го числа, Джим был в “Circus” - пьяный, агрессивный, яростный, он бросался подушками и ломал мебель. Его, очевидно, не узнали схватили и выставили за дверь. Молодой французский студент по имени Жиль Йепремьян увидел Джима, когда тот пытался перекричать клубного вышибалу.

Не-е-егр-р-р...

Джиму надоело кричать, и он пошёл ловить такси. Машина уехала. Он подошёл к другой машине, но ему снова отказали. Он снова начал кричать. Жилю, который почти не понимает по -английски, показалось, что Джим кричал “Я хочу мяса! Я хочу мяса!”

Жиль узнал Джима и подошёл к ещё одному такси, уговаривая взять их. Но как только машина переехала Сену, Джим заставил их выпустить его. Ему захотелось искупаться. В предрассветном тумане прогуливались двое полицейских, их накидки и шляпы выглядели до боли знакомым силуэтом.

Ё... свиньи! - плюнул Джим. Затем он крикнул: - Ё... свиньи!

Полицейские продолжили свой обычный путь, не реагируя, а Жиль впихнул Джима в другое такси и отвёз его на квартиру своего друга, Эрве Мюллера, который жил в семнадцатом аррондисменте рядом с Этуалем. Таксист остался недоволен чаевыми, и Джим бросил ему пригоршню монет. Когда они одолели пять лестничных пролётов, Джим сказал: “Ш-ш-ш-шш... Пора бы остановиться”.

Приятная миниатюрная эмигрантка из Чехословакии по имени Ивонна Фука открыла дверь.

Да?

Я привёл тебе одного типа, которого встретил у “Rock’n’Roll Circus”, - сказал Жиль.

Ивонна мимо Жиля всматривалась в помятую фигуру, перевесившуюся через перила. В то время она была художественным редактором одного из ведущих французских журналов “Best”. Её друг Эрве, с которым она жила в этой большой однокомнатной квартире с кухней и ванной, был журналистом того же издания. Она узнала Джима и разрешила Жилю ввести его в квартиру.

Джим, шатаясь, вошёл в дверь, его голова слабо раскачивалась из стороны в сторону, ударяясь обо всё подряд, в поисках кровати. Над кроватью он опять покачнулся и упал. После этого он проспал почти до полудня, тогда все и познакомились.

В холодильнике было почти пусто, так что Джим предложил всем остальным быть его гостями в одном из известных ему ресторанов. Это был “Alexander” рядом с “Georges V Hotel”, с подходящей кухней. Джима узнали как постоянного посетителя, который всегда расплачивался и свободно давал чаевые, но сказали, что в ресторане не готовят завтрак. Может быть, они подождали бы ланч?

Ланч Джима начался с двух порций “Blood Mary”, а потом он заказал бутылку шотландского виски “Chivas Regal”. Через час он был пьян и оскорблял слух окружающих французских бизнесменов репликами на языке, который они, к счастью, не понимали:

Вы похожи на идиотов... Скажите мне, вы - motherfuckers? Вы - задницы?

Он пил вдвое больше других, - грустно говорит Эрве. - К концу ланча у нас осталось две бутылки коньяка, и мы спросили его, какую он хочет. И он просто схватил одну из них, сорвал крышку и поднёс горлышко ко рту. Потом он стал просить Ивонну найти ему девушку. “Ты не можешь найти мне курочку?” Через какое-то время он расплатился за всё кредитной карточкой. Нас было пятеро, и это обошлось в 700 франков.

Они направились к машине; Джим шёл, тяжело опираясь на Ивонну.

Ты должна увести меня отсюда, - настойчиво говорил он ей, - ты должна увести меня отсюда.

Всего через пятьдесят метров он сказал, что не может идти дальше, что ему нужно отдохнуть. Они посадили его на скамейку, и Эрве пошёл искать машину.

Джим пришёл в ярость, когда Эрве вопреки его воле втащил его на пятый этаж. На пол-пути он упал и стал сопротивляться тому, чтобы его тащили выше.

Оставьте меня! - говорил он, сидя на какой-то лестничной клетке. Потом он замычал: - Вы motherfucking не-е-егр-р-р-ры!

В конце концов Ивонна и Эрве доставили его в свою квартиру и положили на кровать, где он сразу же уснул. Было три часа дня в субботу.

Эрве и Ивонна потом ещё раз встретились с Джимом. На этот раз он был с Памелой. Они обедали у Эрве и Ивонны и говорили о поэзии и кино. Джим сказал, что он привёз с собой во Францию копии “Праздника друзей” и “HWY” и хотел бы показать им. Он также подарил Эрве экземпляр “Американской молитвы”, и Эрве спросил, нельзя ли ему перевести её на французский. Ивонна сказала, что хотела бы сделать иллюстрации. Джим заинтересовался таким возможным сотрудничеством.

Чуть позже тем же вечером, выпив немного вина, Джим объяснял Ивонне, почему он в Париже.

Меня так тошнит от всего. Люди продолжают считать меня звездой рок-н-ролла, и я не хочу ничего с этим делать. Я не могу больше это терпеть. Я был бы так рад, если бы люди меня не узнавали. Кто такой, по их мнению, Джим Моррисон, так или иначе?

На следующей неделе Джим и Памела уехали на Корсику. Сначала они улетели в Марсель, где Джим потерял свои водительские права, паспорт и бумажник, из-за чего им пришлось вернуться в Париж, чтобы получить дубликаты в американском посольстве. Потом они снова прилетели в Марсель и, наконец, в Аяччо - главный порт острова и его столицу, родину Наполеона. Корсика известна также огромным количеством рекрутов, которые обеспечивали мощь парижской полиции; своими высокими красными выступами скал, изящными деревушками у подножия гор, таких же пугающих, как и любая часть Скалистых гор или горной страны Французских Альп; заплаканными глазами рыбацких вдов в чёрных одеждах; нехваткой молодых людей; острым запахом корсиканского maquis - травы, которую ест скот и которая затем проявляется в мясе, сыре и молоке. Джим и Памела путешествовали по острову десять дней. Все дни, кроме одного, шёл дождь. Памела говорила, что это была идиллия.

“Doors” официально расстались с “Elektra”, отношения с которой длились 4 года и 10 месяцев. На той же неделе были выпущены последний альбом Джима “Лос-Анджелесская Женщина” и предпоследний сингл “Люби её безумно”, и тот, и другой стали быстро подниматься в чартах. Фотография на обложке “Лос-Анджелесской Женщины” изображала группу, уделяя при этом равное внимание каждому из её участников. Фактически, Джиму отказали в попытке сделать так, чтобы уделить ему меньше внимания, чем другим! Кроме того, поскольку никому не удалось уговорить Джима побриться, он в первый раз появился на обложке альбома с густой бородой и демонической, хитрой улыбкой на лице. Джим отыгрался за обложки “13” и “Absolutely Live”.