В раздевалке сидело около двадцати человек и, казалось, все они говорили одновременно, сокрушаясь, сколько погибло аппаратуры, и выражая обычное и неизбежное недовольство публикой. Позже Билл Сиддонз скажет, что Джим произнёс фразу типа: “Ах-ха, я думаю, ятаки здесь разделся”. Все остальные настаивают, что он сказал другое: “А теперь поcмотрим, как Buick использует “Зажги мой огонь””. Некоторые говорят, что он смеялся, всё ещё “хорошо проводя время”, и так и не сказал ничего запоминающегося и относящегося к делу. В общем, настроение было светлое. Отчасти - из-за облегчения, которое каждый испытывал после каждого концерта. А также и из-за шуток, которые последовали за сообщением о том, что Сиддонз заплатил одному полицейскому за фуражку, которую Джим с того снял и бросил в толпу. Даже несколько присутствующих здесь полицейских смеялись, вспоминая, как хорошо они провели время.
Через час только Винс и гастрольная команда “Doors” плюс несколько человек из охраны остались в бывшем самолётном ангаре, а теперь - концертном зале, упаковывая и разбирая остатки дорогой аппаратуры. Сцена была сломана и ужасно наклонена, но самое большое впечатление, вероятно, производила гора пустых винных и пивных бутылок, штанов и бюстгальтеров - в таком количестве, что можно было бы открыть магазин дамского белья с неплохим запасом товара. Винс вспоминает это так: “Каждые метр-полтора валялось чтонибудь из одежды”.
Это Джиму могли помешать раздеться и приблизиться к краю, но, очевидно, никак не его публике в Майами.
Через три дня, которые Джим провёл на Ямайке, как и собирался (но без Памелы), будущее его и “Doors” было спланировано политиками из Майами, полицией и прессой. В воскресенье одна из майамских газет написала, что Джим сбросил со сцены трёх полицейских прежде, чем другие трое схватили его самого. В понедельник где-то процитировали высказывание сержанта полиции: “Вы добились того, что подросткам можно доверять. Их можно только похвалить. Этот парень сделал всё самое ужасное, чтобы начать бунт, но подростки не двигались”. Исполняющий обязанности шефа полиции заявил, что, как только ему удастся найти полицейского, который даст показания о преступлениях, он выдаст ордер на арест Джима.
В тот же день политически амбициозный помощник городского управляющего раздражённо вопрошал: “Как это могло случиться в зале нашего города?”
Ко вторнику уже шла борьба за влияние, как только президент Криминальной комиссии Большого Майами, бывший прокурор города, потребовал тщательного расследования с участием присяжных; государственный адвокат, президент Майамского биржевого клуба, написал письмо мэру Джексонвилла, советуя ему отменить запланированный на следующие выходные концерт “Doors”; капитан полиции из отделения внутренней безопасности заявил, что он непременно выпишет ордер на арест Джима, а девятнадцатилетний бывший футболист по имени Майк Левискью начал вести в местных католических газетах работу по созданию 
объединения против непристойности.
Топор упал на голову в среду, 5 марта, когда Боб Дженнингс, двадцатилетний служащий адвокатской конторы, согласился стать истцом в деле, и Джима обвинили в одном уголовном преступлении - непристойном и похотливом поведении, и в трёх проступках - неприличном раздевании, откровенном богохульстве и пьянстве. Это было обвинение в преступлении, весьма интригующем и публично обсуждаемом, а в более подробном изложении утверждалось, что Джим “непристойно и похотливо показывал свой член, трогал его руками и тряс им, а потом ответчик симулировал мастурбацию на себе и оральные отношения с другими ”. На пресс-конференции, которую дал исполняющий обязанности шефа полиции, было заявлено, что если Джим будет по этим обвинениям осуждён, то он может быть отправлен в Рэйфордскую тюрьму - одну из главных во Флориде - на семь лет и 150 дней. На следующий день имя Джима и “Doors” с позором появилось на первых страницах газет по всей стране.
Тем временем Джим скучал на берегу Карибского моря. Он жил один в снятом на его имя старом поместье. Рэй и Дороти жили на французском острове Гваделупа, а Джон и Робби со своими подругами Джулией и Линн отдыхали тоже на Ямайке, неподалёку от Джима. Это был дом “с привидениями”, говорил позже друзьям Джим, и, когда кто-то из чёрных слуг предложил ему немного марихуаны, он сказал, что не рискнул отказаться, выкурил сигарету с марихуаной размером с кубинскую сигару и испытал последующее “переживание, включавшее и видение моей смерти”. В последующие месяцы Джим снова будет курить марихуану.
Джим в панике уехал оттуда и присоединился к Джону и Робби. Но он не проявил интереса к водным видам спорта, так что вскоре, скучая и заметно волнуясь, он вернулся в Калифорнию.
То, что Билл Сиддонз сначала называл “всего лишь ещё одним неприличным выступлением “Doors””, приковывало к себе много внимания и оказало серьёзное давление на группу - это казалось необъяснимым. Первую неделю или около того группа надо всем этим смеялась. Когда Джим появился в офисе и Леон Барнард спросил его: “Как было в Майами?”, Джим усмехнулся и сказал: “Тебе бы понравилось, Леон”. Когда газеты пересекли страну, и начали появляться сообщения о Майке Левискью и его объединении “против непристойности”, которое он создавал в “Оранжевой чаше”, “Doors” решили создать своё собственное объединение “против непристойности” - в “Розовой чаше”, и при этом Джим вручил бы Левискью, которого ради такого случая специально привезли бы на самолёте из Майами, чек на большую сумму.
Но шутки вскоре прекратились. Меньше, чем через три недели стало ясно, что случившееся в Майами может быть опасно для будущего группы. Среди членов Ассоциации менеджеров концертных залов распространялись секретные информационные бюллетени, предупреждавшие о непредсказуемости “Doors” и перечислявшие выдвинутые против Джима обвинения. В результате почти везде группа была запрещена.
Первым городом, отменившим концерт, был Джексонвилл. Потом - Даллас и Питтсбург, потом Провиденс и Сиракузы, Филадельфия и Цинциннати, Кливленд и Детройт. Даже Кентский Государственный университет. Хуже того, в некоторых городах радиостанции стали исключать “Doors” из своего репертуара.
Давление прессы не ослабевало. Каждое развитие событий, значительное или нет, широко освещалось, и даже “Rolling Stone” напечатали требуемый плакат в стиле вестерн на целую страницу. Впервые за всю карьеру “Doors” массмедиа повернулись против них.
Когда в Объединение Оранжевой Чаши явились лично Анита Брайант и Джеки Глизон - в компании тридцати тысяч человек! - реакция на выходку Джима стала национальным движением; подобные объединения стали создаваться в некоторых других городах и добивались поддержки президента Никсона.
В конце марта ФБР обвинило Джима в том, что он незаконно уехал из Майами. Это было смешное обвинение, потому что Джим покинул Майами за три дня до того, как были выписаны какие -либо ордера, но ФБР послало в офис “Doors” своего агента с ордером на арест Джима. В этот момент “Doors” поняли, что ситуация серьёзна.
Билл Сиддонз сохранял (в таких условиях) спокойствие, и единственное, что выдавало тревогу “Doors” по поводу этого странного кошмара, было заявление:
Нам нечего сказать, чтобы как-то улучшить ситуацию. Мы позволяем всем говорить то, что они хотят. Мы позволяем всем желающим выплеснуть свой гнев, а потом, когда всё закончится, мы продолжим заниматься своим делом. Нам нечего об этом сказать - хорошего, плохого или никакого.
Для Джима ни дня не проходило без того, чтобы кто-нибудь не напомнил ему о Майами. 4 апреля в присутствии своего адвоката он сдался ФБР и был выпущен под залог в 5.000 долларов.
Тем временем “Праздник друзей” был готов к выходу на экраны, и Джим начал делать свой новый фильм. Создав свою собственную компанию, “HiWay Productions”, Джим включил в штат своих друзей - Фрэнка Лишьяндро, Бэйба Хилла и Пола Феррару, купил большую часть оборудования, использовавшегося на съёмках “Праздника друзей” и разместил его в двух маленьких верхних комнатах неправдоподобно названного Здания Ясных Мыслей ("Clear Thoughts Building") - прямо напротив “Elektra Records”.
Съёмки начались на Пасхальной неделе. В сюжете снова доминировала смерть в пустыне бородатый Джим Моррисон бродил в горах Калифорнии около Пальм Спрингз, неожиданно столкнулся с умирающим луговым волком, пока добирался на попутке до Лос-Анджелеса, и затем, вероятно, убил первого водителя, который согласился его подвезти.
Пока в Лос-Анджелесе заканчивались съёмки, Джим совершил таинственный телефонный звонок в Сан -Франциско Майклу МакКлюру. Он не представился, когда услышал голос Майкла.
Я убил его, - сказал Джим.
Майкл узнал голос Джима.
Джим... - Он подумал, что Джим, вероятно, был пьян. Но тот был абсолютно трезв.
Джим резко бросил трубку и вышел из телефонной будки с кривой улыбкой в уголках губ.
Теперь мы идём к дому 9000, - сказал он.
Джим пил часами, но не напивался пьяным. Джинни Гэнел, тогдашняя секретарь “Doors”, и Кэти Лишьяндро были вместе с ним, как и Фрэнк, Бэйб, Пол и Леон. Было уже темно, когда они поднимались на лифте на крышу 17-этажного дома 9000 на бульваре Сансет. Идея была такая: Джиму вокруг талии повязать верёвку (которую не будет видно в кадре), и с ней он должен был исполнить краткий танец на поперечной балке шириной в полметра в семнадцати пролётах над тротуаром. Верёвку должны были держать друзья, которые спасли бы его от смерти, если бы он сорвался.
Когда Джим объяснил эту сцену, все забеспокоились. Они знали, что не смогли бы отговорить его от задуманного, но они не были бы его друзьями, если бы не попытались хотя бы протестовать.
Но ведь на самом деле ты не хочешь этого делать, правда? - сказал Леон.
Джим посмотрел на него. Казалось, он воспринял этот вопрос как вызов. Он эффектно сбросил с пояса верёвку, выпрыгнул на парапет, скомандовал Полу начинать съёмку и исполнил свой танец, переходя порой границы спектакля, помочившись, например, с балки вниз на Сансет. Вся эта сцена выглядела бессмысленной - если бы вы не знали Джима. А это было просто пьяное сумасшествие.
Если в своих фильмах Джим был безрассудной звездой рок-н-ролла, то книги проливали свет на другую сторону его личности - они показывали Джима-поэта.
Он был вполне доволен опубликованными им стихами. “The Lords” были составлены наиболее экстравагантно: 82 зарисовки в духе Рембо - о видениях и о кино - были отпечатаны на дорогой кремовой пергаментной бумаге 11-го формата в шикарном голубом переплёте с красными завязками и заголовком золотыми буквами. “Новые творения” были изданы более скромно: 42-страничная книжка обычного формата с более поздними стихотворениями была напечатана на бледно -жёлтой бумаге сорта, используемого на блестящих обложках журналов, переплетена в коричневый картон, подобный тому, в какой переплетают школьные тетради для конспектов, и, опять же, имела заголовок золотыми буквами. Джим оставил в офисе “Doors” по сто экземпляров каждой книги - их сложили у стены около стола Билла Сиддонза. На обложке каждой книги было имя, которое он использовал для своих стихов - Джеймс Дуглас Моррисон.
Во всех “Новых творениях” слова и фразы сексуального конфликта сочетались с образами боли и смерти. Здесь были убийства, линчевания, катастрофы, дети привидений, разорванный рот, гонорея, зло от лжи, человеческие танцы на сломанных костях, оскорбления, восстания, художники ада. Здесь была гротескная потусторонность, незримое присутствие Лавкрафта и Босха. Часто упоминаются животные: насекомые, ящерицы, змеи, орлы, пещерные рыбы, угри, саламандры, черви, крысы, дикие собаки.
Последнее стихотворение в этом тонком томике было не менее отчаянным, чем все остальные. Здесь, в этом неозаглавленном описании последствий апокалипсиса было путешествие по потерянной земле.
Стихи отражали глубокий, долгий взгляд на кровоточащие раны страшного отчаяния Джима, которое никогда так и не было, да и не могло быть адекватно понято и объяснено, но которое оказалось болезненно ясным и прекрасно выраженным в его поэзии.
Четыре нью-йоркских журналиста, монтировавших телевизионную панель, кажется, испугались, когда Джим лёгким шагом вошёл в студию 13-го канала. Когда пять месяцев назад они последний раз видели его в “Madison Square Garden”, он был чисто выбрит и одет в свои чёрные кожаные штаны. Теперь он носил широкую бороду, тёмные авиационные очки и полосатые хлопчатобумажные железнодорожные штаны и курил длинную тонкую сигару так он больше был похож на привлекательного, мускулистого Че Гевару. Столь же харизматический, как и всегда, он был теперь трезв и очарователен, говоря всем, как он рад оказаться в студии образовательного телевидения, где нет цензуры, разговоров и музыки, которые надо воспринимать всерьёз.
Ссылка Джима на отсутствие цензуры была не просто случайным замечанием, так как “Doors” собирались показать неотредактированный цензурой вариант песни под названием
“Сделай меня женщиной”. Когда год назад эта песня была включена в концертный альбом, строчки “ Воскресный водитель / христианский motherfucker ” пришлось вырезать. На “Public Broadcasting System” эти строчки, однако, восстановили, хотя Джим смягчил ситуацию, невнятно произнеся нецензурное слово.
“Doors” показали также длинную музыкальную поэму, которая даст название их четвёртому альбому - “Тихий парад”, а во время десятиминутного интервью группы Ричарду Голдштейну Джим достал экземпляр “Новых творений” и прочитал несколько стихотворений. Когда его спросили, не хочет ли он, чтобы его и дальше воспринимали как “эротического политика”, Джим впервые публично заявил, что только дай журналисту повод ухватиться за какуюнибудь фразу, и все, кажется, найдут в ней смысл.
Это был “новый” Джим Моррисон - скромный, серьёзный, вежливо уходящий от разговора о Майами “по настоянию моего адвоката”, мальчишески очаровательный, читающий стихи. Но для близких ему людей было очевидно, что Джим снова манипулировал прессой - сменив одежду, отрастив бороду, привлекая внимание к своей поэзии, искренне говоря о своём маккиавелианском прошлом, он создавал себе другой имидж. Он был более скромным. Не то, чтобы предыдущее одетое в кожу его воплощение было не разумным, но оно оказалось ограниченным, и он явно из него вырос. Его новый имидж был одновременно проще для жизни, и с ним было легче жить по принципам. Джим учился.
Интервью PBS было у Джима первым после Майами. Второе случилось меньше, чем через неделю - лос-анджелесскому корреспонденту для публикации в издании, которое (как считал Джим) больше всего повредило его имиджу - в “Rolling Stone”. За две или три недели Джим четыре раза встречался с Джерри Хопкинсом и дал своё самое обширное и, возможно, самое глубокое интервью. Казалось, он очень хотел понравиться, хотел быть понятым. Хотя слова он произносил медленно, бережно - как ювелир берёт необработанные камни.
Как и ожидалось, он отказался говорить о Майами - по юридическим соображениям, как он сказал. Но, неожиданно, он говорил о своей семье, не глубоко, но честно и многообещающе то, чего он никогда бы раньше себе не позволил. Джерри спросил Джима, зачем он придумал свою прежнюю историю. Джим чуть подумал, прежде чем ответить, и сказал: “Я просто не хотел их впутывать. Если вы действительно хотите выяснить какие-то личные детали, то это довольно легко сделать. После нашего рождения остаются следы в документах, и так далее. Пожалуй, когда я говорил, что мои родители умерли - это была своеобразная шутка. У меня есть брат, но я не видел его больше года. Я не вижу никого из них. Я сказал сейчас об этом больше, чем когда-либо”.
Ответ давал не много информации, но сам факт, что Джим подтвердил существование своей семьи, многое говорил о пути, которым Джим пришёл к пониманию своей жизни в другом образе. Или, как сказал однажды в интервью Билл Сиддонз, “Джим использовал множество маленьких демонов, живущих у него внутри. Я не думаю, что у него там ещё много чего. Кажется, он вырабатывает их из самого себя”.
Некоторые из его ответов были тщательно отшлифованы: “Меня интересует кино, потому что для меня это ближайшее приближение к художественной форме, которое мы превращаем в действительный поток сознания, одновременно в жизни-мечте и в каждодневном восприятии мира ”. Другое определение он предложил в качестве ритуального: “Это чем-то сродни человеческой скульптуре. В некотором смысле это подобно искусству, потому что даёт форму энергии, и в некотором смысле это обычай, привычно повторяющееся действие или карнавал, имеющий определённое значение. Это охватывает всё. Это как игра”. И ещё такая мысль: “ логическое продолжение личности есть Бог”, а “логическое продолжение жизни в Америке быть президентом”.
В конце третьей встречи Джим как-то добродушно потянулся и уставился на Джерри, у которого, кажется, закончились вопросы.
Не хотите ли вы поговорить о моём пьянстве? - спросил Джим. Он улыбнулся и, сидя в кресле, изменил позу.
Ну да, конечно, - сказал Джерри. - У вас репутация...
-... человека, который любит напиваться пьяным, - закончил Джим. - Да, это правда, всё это правда. Напиваться пьяным - это... хм... напиваться пьяным - это когда вы целиком контролируете... путь наверх. Это ваш шанс, каждый раз, когда вы делаете маленький глоток. У вас много маленьких шансов.
Длинная пауза. Джерри ждал.
В этом, как я думаю, различие между самоубийством и медленной смертью.
Действительно ли Джим считал, что медленно приближал себя к смерти и не заботился об этом, потому что это было в духе той поэтической традиции, которой он был так очарован? Или он просто, ради драматического эффекта, предположил то, что станет его судьбой?
Джерри попытался это выяснить. Он спросил:
Что вы имеете в виду?
Джим мягко улыбнулся.
Я не знаю. Давайте дойдём до следующей двери и выпьем.
В конце последней встречи Джим сказал Джерри, что хотел бы прочесть длинную поэму, которая могла бы ответить на многие вопросы. Безымянная тогда, она будет позднее опубликована как “Американская молитва”. Как и во многих ранних его стихотворениях, и в некоторых из наиболее известных его песен, темой этой поэмы был надвигающийся американский апокалипсис, и здесь снова был перечень болезней середины века, очень личный и произнесённый часто с гневом.
Когда через несколько недель он держал в руках опубликованное интервью (на обложке красовался Джим в кожаных штанах и без рубашки - фото Пола Феррары) и увидел там же свою поэму, опубликованную, как он и просил, с копирайтом Джеймса Дугласа Моррисона, он чрезвычайно обрадовался.
Наконец-то, говорил он друзьям, - этот журнальчик начинает при встрече с настоящим талантом его узнавать.
К июлю был, наконец, составлен четвёртый альбом “Doors”. Целый год был потрачен на подготовку, но этот альбом стал самым разочаровывающим, а Джиму принадлежала только половина материала. Очевидно, его энергия была больше направлена к поэзии, чем к песням. По этой причине, а также потому, что Джим не хотел, чтобы их следующий сингл, “Скажи всем людям ”, приписали ему, на конверте был указан конкретный автор вместо традиционного “песни “Doors””.
Но, как и в предыдущих альбомах, в “Тихом параде” было несколько “строк Джима Моррисона ”, строк, которые, очевидно, были слишком таинственными и яркими, чтобы принадлежать кому-то ещё - в “Блюзе шамана” был образ: “ Холодно скрежещущие челюсти серого медведя / Греются на твоих пятках ”, а в “Тихом параде” монотонные стихи: “ Подземелья, детские кости / Зимние женщины растят камни / Неся детей к реке ”, и последняя строка наталкивала на вопрос: купать или топить?
В “Лёгкой прогулке”, песне, которую Джим рассчитывал сделать синглом, были острые и доступные во всех отношениях стихи, но в последней строфе он не смог удержаться от поэтического выверта: “ Королеве быть теперь моей невестой, / бушевать в моей темноте, / гордо владеть летом, / спокойно относиться к зиме. / Давай прогуляемся ”.
Но везде лирический импульс был более слабым, чем на предыдущих альбомах, а использование “La Cienega Symphony” (как называл это Винс Тринор) - струнных инструментов из Лос -Анджелесской филармонии и духовых инструментов (на них играли некоторые из ведущих джазовых музыкантов) - затуманило когда-то прозрачный саунд “Doors”.
“Doors” приходилось искать работу. Новый альбом стоил 86.000 долларов, но гораздо хуже был продолжающийся экономический упадок, который Джим приписывал теперь “инциденту в Майами ”. Рэй вспоминает о 25 отменённых концертах, которые Джон определял тогда как “миллион долларов за выступления”.
Организаторы концертов в некоторых городах возбуждали судебные иски по поводу денег, потерянных ими из-за официальных запрещений концертов “Doors” местными “доброжелателями”. Хотя их последний сингл, “Дотронься до меня”, продававшийся до инцидента в Майами, шёл почти так же успешно, как и “Зажги мой огонь”, деньги были быстро потрачены на адвокатов, а последующие записи лежали мёртвым грузом, когда группа оказалась в “чёрных списках” на двадцати важнейших радиостанциях. Это, однако, продолжалось недолго, и, когда новая музыка ударила в лицо нации, уровень продаж записей восстановился.
Хотя “Дотронься до меня” была записана до инцидента в Майами, начало продажи как бы связало её появление с этим инцидентом. Последний освещался в новостях, а просьба “Дотронься до меня” штурмовала хит-парады - подростки невинно поглощали её, и фаны “Doors” гордились своей группой, несмотря на духовые и струнные, которые они считали бравадой.
В конце концов Билл Сиддонз получил хорошие новости.
Мы твёрдо договорились о нескольких выступлениях, - сказал он. - Чикаго и Миннеаполис 14 и 15 июня. Юджин, штат Орегон - 16-го. Поп-фестиваль в Сиэттле - 17-го.
Эй, - спокойно сказал Джим, отворачиваясь от офисного холодильника, держа в руке банку “Coors”, - я думаю, вы согласны: ни одного больше шоу на открытом воздухе.
Другие “Doors” безучастно посмотрели на Джима.
Это твёрдые выступления, Джим, - сказал Билл. - Нам действительно нужна работа. После Майами прошло три месяца. У нас долго не было концертов.
И как же нам удалось получить четыре подряд? Что обещает агентство? Оно обещает, что я не сниму штанов?
Мы должны дать обязательство, Джим. Пять тысяч долларов за концерт. Мы потеряем эти деньги, если шоу будет непристойным. Это записано в контрактах.
- Fucking-пункт, - проворчал Джим. Он прыгнул на кушетку и потянулся к пиву. - Держу пари, что это прежде всего рок-н-ролл.
Джим позаботился о том, чтобы в обоих городах не надевать кожаные штаны и не говорить непристойностей. Для такой осторожности была причина. В Миннеаполисе перед их выходом на сцену по бокам встали управляющий залом и полицейские - на случай “возникновения инцидента ”. Началась послемайамская паранойя.
16го “Doors” прилетели в Юджин, а затем 17-го на фестиваль под открытым небом в Сиэттле. Они снова были осторожны (к разочарованию публики), но в то же время они снова начали достигать ощущения спектакля. Фестиваль не принёс им удовлетворения. После выступления в “Hollywood Bowl” они считали, что их музыка не годится для открытых площадок. Но тем не менее было ясно, что четверо “Doors” ещё могли выступать как одно целое. Каждый следующий концерт был музыкальнее, свободнее, спонтаннее предыдущего. В дороге поведение Джима стало, как правило, более цивилизованным, иногда заказывали семь блюд - просто для того, чтобы попробовать каждое. Он проводил время за чтением, походами в кино и осматриванием достопримечательностей - избегая гостиничных баров и ночных похождений.
Он был доволен, даже рад тому, как шли дела. Ожидания публики, кажется, уменьшались. Возможно, он преуспел в Майами, где, как он рассказывал одному журналисту, “попытался свести миф к абсурду и, таким образом, уничтожить его”. Однако были ещё люди, которые приходили послушать не музыку, а одну только песню “Дотронься до меня”.
С приходом лета стало больше концертов - в Торонто, Мехико, Сан-Франциско, Филадельфии, Питтсбурге, Лас-Вегасе и Лос-Анджелесе. Но к тому времени Америка уже глубоко погрузилась в то состояние, которое “Rolling Stone” назвал “Веком Паранойи”. Годом раньше были убиты Мартин Лютер Кинг и Роберт Кеннеди, а в Чикаго полиция нарушила Демократическую Конвенцию. Чтобы подавить молодёжную культуру, которая совсем недавно принималась так тепло, использовались Мэнсоновские убийцы. Было совершенно ясно, что “Doors” стали одной из мишеней.
В Торонто, когда они монтировали сцену, им сказали, что городская полиция была готова на них наброситься, если Джим начнёт слишком много дёргаться. За два дня до концерта в Филадельфии мэр откопал закон 1879 года, по которому он мог запретить концерт, если последний окажется “аморальным по природе или неприятным и вредным для общества”, и после того, как организаторы оспорили поведение мэра и победили, “Doors” были предупреждены, что водители их лимузинов - агенты полиции. В Питтсбурге, когда сотни тинэйджеров полезли на сцену, концерт был остановлен. В Лас-Вегасе шеф полиции пришёл на концерт с бланками ордеров, выписанных на имя каждого из “Doors”, чтобы вписать в них обвинения - или нет - в зависимости от того, как будет играть группа.
Несмотря на давление, концерты продолжались и шли успешно. Джим получал удовольствие от возможности просто петь и развлекать публику, и, по ситуации, даже иногда шутил. Но его раздражала неприязнь к нему властей, и он начал думать, что мог бы сделать что-нибудь этакое раз и навсегда.
Со смешанными чувствами они ждали намеченных на конец месяца концертов в Мехико, в “Plaza Monumental”, крупнейшем строении города. Это снова означало играть на большой открытой площадке (на сорок восемь тысяч зрителей), но “Doors” чувствовали, что престиж концерта значил больше, чем эстетическое вознаграждение, а из-за того, что билеты стоили от 40 центов до 1 доллара, они считали, что их смогут увидеть и бедные. Планировалось также, что группа выступит на бенефисе Объединённых Наций или Красного Креста в “Camino Real Hotel” - дорогом вечернем клубе.
Но организатор концерта в Мехико, молодой бородатый дизайнер по интерьеру Марио Олмос был не в состоянии получить все необходимые разрешения, поэтому он отправился к Хавьеру Кастро, двадцатишестилетнему певцу и владельцу “Forum”, тысячеместного вечернего клуба, который по оформлению и посетителям был примерно эквивалентен “Copacabana” в НьюЙорке. Он сказал Хавьеру, что мог бы привезти “Doors” на четыре концерта за 5.000 долларов каждый. Вдвоём они нашли человека, который обеспечил чек на 20.000 долларов для “Doors” в качестве гарантии, и на следующее утро газеты Мехико поместили на всю страницу рекламные объявления о предстоящих в выходные концертах “Doors” в “Forum”.
С “Doors” эти планы не обсуждались, и они были весьма обижены, когда Марио и Хавьер пришли в их офис с рекламными газетами и чеком в руках, с извинениями. Тем вечером офис был слабо освещён, стол Билла Сиддонза был завален пустыми пивными бутылками, плакатами и газетной рекламой “Forum”. Члены группы сидели вокруг с серьёзными лицами, обсуждая, как бы им вызватьмедиума. Эта идея возникла, когда Алан Роней и Леон Барнард одновременно высказали предчувствие смерти Джима. Это было не в первый раз, но сейчас это и впрямь казалось предвестием гибели.
Билл Сиддонз никогда не воспринимал такие предчувствия спокойно. Несколько раз в прошлом году с утра в понедельник распространялись слухи, что Джим умер, став жертвой воскресного самозлоупотребления, и каждый раз Билл паниковал, отчаянно звоня всюду, пытаясь разыскать Джима, пока сам Джим не прекращал все эти дикие истории своим появлением в офисе, чтобы просмотреть почту.
Говорили, что ты умер, - скажет Билл, улыбаясь, с явным облегчением.
О? - ответит Джим, открывая холодильник около стола Билла и вытаскивая банку “Coors”. Опять? Каким образом на сей раз?
Джиму не сказали о предчувствиях, которые были у Леона и его близкого друга. Сборы в Мексику продолжались.
Джи-и-им! Джи-и-им! Где Джи-и-им? - тысячи фанов “Doors” пришли поприветствовать группу и пригласить её в Мексику.
“Doors” через таможню прошли в вестибюль аэропорта Мехико. С широкой бородой Джима не узнали - он был не похож на Джима Моррисона, нарисованного на фасаде “Forum”, и в толпе прошёл недовольный ропот. Сиддонза попросили сказать об этом Джиму, что он и сделал. Но борода осталась.
Концерты были одними из лучших у “Doors” за всю их карьеру. “Doors” были в Мексике гораздо популярнее, чем они думали, и отклик богатых тинэйджеров, каждый вечер заполнявших клуб, воодушевлял их на необычную музыкальную эйфорию - хотя они замечали, что иногда это была странная популярность. Такой была реакция на “Конец” - она больше всего их удивила.
В первый вечер Джим и остальные не обращали внимания на повторяющиеся просьбы спеть эту песню, но на втором концерте они уступили. Как только они подошли к Эдиповой части, многие в зале стали заставлять друг друга молчать - это было похоже на комнату, полную змей.
