Доля ты!- русская долюшка женская!
Вряд ли труднее сыскать.
Не мудрено, что ты вянешь до времени,
Всевыносящего русского племени
Многострадальная мать!
Зной нестерпимый: равнина безлесная,
Нивы, покосы да ширь поднебесная -
Солнце нещадно палит.
Бедная баба из сил выбивается,
Столб насекомых над ней колыхается,
Жалит, щекочет, жужжит!
Приподнимая косулю тяжелую,
Баба порезала ноженьку голую -
Некогда кровь унимать!
Слышится крик у соседней полосыньки,
Баба туда - растрепалися косыньки,-
Надо ребенка качать!
Что же ты стала над ним в отупении?
Пой ему песню о вечном терпении,
Пой, терпеливая мать!..
Слезы ли, пот ли у ней над ресницею,
Право, сказать мудрено.
В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею,
Канут они - всё равно!
Вот она губы свои опаленные
Жадно подносит к краям...
Вкусны ли, милая, слезы соленые
С кислым кваском пополам?..
Утверждение другого «я» потребовало от Некрасова в одних случаях, развернутых повествовательных сюжетов («Тройка», «Свадьба», «Гадающей невесте», «Школьник»); в других — драматических сцен, в которых «оба участника даны и зрительно, и с “репликами”, и в сложном душевном конфликте» (Г. А. Гуковский) («Еду ли ночью по улице темной…», «Я посетил твое кладбище…», «Тяжелый год — сломил меня недуг…»); в третьих — самовысказывания героев в жанре «ролевой» лирики («Пьяница», «Огородник», «Буря», «Дума», «Катерина», «Калистрат» и др.)
По мнению Достоевского, Некрасов «видел не один лишь униженный рабством образ, зверское подобие, но смог силой любви своей постичь почти бессознательно и красоту народную, и силу его, и ум его, и страдальческую кротость его…»
На определенной стадии творческого развития у Некрасова возникает желание писать не только о народе, но и для народа, создать такой образ русской жизни и русского сознания, который был бы опознан и воспринят самими носителями этого сознания и этой жизни. Говоря словами Мережковского, Некрасов, единственный из всех русских поэтов, хотел «сделать искусство всенародным», вернуть ему его «соборную» природу. (смысл в том, что считает себя неуслышанным народом)
Некрасов безусловно стал создателем «принципиально новой поэтической системы, открывающей для поэзии еще невиданные демократические ценности» и «ищущей непосредственного, молниеносного контакта с читателем».
Среди «готовых языков», к которым прибегала некрасовская муза, исследователи называют: русский фольклор, вековую поэтическую традицию, современную Некрасову прозу и православную символику. (цель – добиться эффекта непосредственного вхождения в жизнь, воздействия на волю читателя).
Фольклор: Оригинальным опытом построением нового стиха на народной основе является стихотворение Некрасова «Зеленый Шум» (1862 —1863). Поэт использует мотивы и образы игровой песни украинских девушек, а также прозаического комментария к ней, составленного проф. М.А.Максимовичем. В стихотворение органично вошли такие элементы устного народного творчества, как устойчивые фольклорные эпитеты («дума лютая», «зима косматая», «белая березонька»); характерные грамматические формы («играючи», «хозяюшка», «сам-друг», «идет-гудет»); поговорки («водой не замутит», «типун ей на язык»); напевные подхваты второй половины стиха («Шумят они по-новому, / По-новому, весеннему…»). Более того — Некрасов отказывается от традиционной для литературного стиха XIX века рифмы. Внутренний строй стихотворения обеспечивают ритмические периоды, которые образуются чередованием ряда дактилических окончаний с мужскими клаузулами:
Качнет кусты ольховые,
Поднимет пыль цветочную,
Как облако, — все зелено,
И воздух, и вода! (II, 142)
Однако в жанровом отношении «Зеленый Шум» тяготеет скорее к жанру литературной любовно-бытовой баллады (ср.: Н.М.Карамзин «Раиса»; А.С.Пушкин «Черная шаль») с ее драматическим сюжетом, построенным на игре страстей (обман — ревность — жажда мщения), динамичностью и новеллистичностью, резким противоборством жизни и смерти в мире и душе героя («дума лютая», «зима косматая» — «Зеленый Шум, весенний шум»), вмешательством таинственных сил с судьбу персонажей.
Идет-гудет Зеленый Шум*,
Зеленый Шум, весенний шум!
Играючи, расходится
Вдруг ветер верховой:
Качнет кусты ольховые,
Поднимет пыль цветочную,
Как облако: все зелено,
И воздух и вода!
Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!
Скромна моя хозяюшка
Наталья Патрикеевна,
Водой не замутит!
Да с ней беда случилася,
Как лето жил я в Питере...
Сама сказала глупая,
Типун ей на язык!
В избе сам друг с обманщицей
Зима нас заперла,
В мои глаза суровые
Глядит — молчит жена.
Молчу... а дума лютая
Покоя не дает:
Убить... так жаль сердечную!
Стерпеть — так силы нет!
А тут зима косматая
Ревет и день и ночь:
"Убей, убей, изменницу!
Злодея изведи!
Не то весь век промаешься,
Ни днем, ни долгой ноченькой
Покоя не найдешь.
В глаза твои бесстыжие
Сосвди наплюют!.."
Под песню-вьюгу зимнюю
Окрепла дума лютая -
Припас я вострый нож...
Да вдруг весна подкралася..
Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!
Как молоком облитые,
Стоят сады вишневые,
Тихохонько шумят;
Пригреты теплым солнышком,
Шумят повеселелые
Сосновые леса.
А рядом новой зеленью
Лепечут песню новую
И липа бледнолистая,
И белая березонька
С зеленою косой!
Шумит тростинка малая,
Шумит высокий клен...
Шумят они по-новому,
По-новому, весеннему...
Идет-гудет Зеленый Шум.
Зеленый Шум, весенний шум!
Слабеет дума лютая,
Нож валится из рук,
И все мне песня слышится
Одна - и лесу, и лугу:
"Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится
Прощай, пока прощается,
И - бог тебе судья!"
Всеобъемлющей, всеохватной силой жизни определяется и почти вселенский хронотоп стихотворения, включающий в себя большое и малое, север и юг, воздух и воду, небо и землю; и принципиально не балладная развязка — «Нож валится из рук»
(в балладе борьба между жизнью и смертью заканчивается победой последней).
Обращение к православной образности — наиболее радикальный пример употребления «старого» языка для выражения «нового» содержания. Некрасов обращается к литургическому (церковнославянскому) и библейскому языку в поисках «наиболее сильного, наиболее влиятельного слова» (О. А. Седакова). Чаще всего он использует общепонятные славянизмы (любовь, страсть, жертва, путь, раб, сеятель, свет, тьма), а также словообразовательные модели церковнославянского языка, позволяющие создавать сложнопротяжные слова, овеянные ореолом «святости» и «церковности»
(всевыносящий). Богослужебная лексика становится языком, на котором Некрасов говорит о «великом деле» борьбы за благо Народа,Родины, Матери.
В качестве примера того, как в поэзию Некрасова входит «церковное» слово, приведем отрывок из «Песни Еремушке» (1859), стихотворения,
приобретшего огромную популярность у революционно настроенной молодежи 1860-х годов. Призыв «возлюби», в библейском контексте предполагающий продолжение «Господа Бога твоего <…> и ближнего твоего как самого себя» (Мф. 22. 37 — 39), у
Некрасова направлен на другое — возлюбить нужно «Братство, Равенство, Свободу»:
Возлюби их! На служение
Им отдайся до конца!
Нет прекрасней назначения,
Лучезарней нет венца.
Это и подобные этому стихотворения Некрасова, призывающие к борьбе за счастье народа, воспевающие народных заступников, обличающие недругов народных, принесли ему славу поэта-гражданина, а его поэзии эпитет «гражданской». Однако сам Некрасоввсю жизнь остро переживал в себе трагическую раздвоенность между «поэтом» и «гражданином», которую в стихотворении 1876 г. выразил афористичной фразой: «Мне борьба мешала быть поэтом, /Песни мне мешали быть бойцом».
Внутренняя драматичность и дисгармоничность, погруженность в жизненную обыденность, суровость формы некрасовского стиха вызывали у современников устойчивые ассоциации с прозой.
Оправданием и воскрешением Некрасова как поэта занялись русские поэты-модернисты начала XX века. Д. С. Мережковский, В. В. Брюсов, А. А. Блок, Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова, Вяч. Иванов увидели в поэзии Некрасова не только революционную агитацию, но и своеобразную метафизику, «власть над выбранным образом», «эпическую монументальность», оригинальность и силу «стихотворной техники».
Прозаизация была осмыслена не как порок, а как поиск нового стихового слова, новой формы существования поэзии, которую необходимо было создать, потому что «искусство живо восприятием».
Процесс дистанцирования от сложившейся системы поэтических штампов начался с ее пародийного освоения. Во второй половине 1840-х годов в творчестве Некрасова появляются многочисленные стихотворные фельетоны, водевили, пародии, пестрящие как легко узнаваемыми цитатами из Лермонтова, Языкова, Жуковского, Бенедиктова, так и общеупотребимыми штампами традиционной поэзии:
И скучно, и грустно, и некого в карты надуть
В минуту карманной невзгоды…
Жена?.. но что пользы жену обмануть?
Ведь ей же отдашь на расходы! (I, 409)
Добиваясь эффекта остранения, Некрасов играет с традиционными жанрами и размерами: превращает балладу в сатиру или поэму в фельетон, использует, например, размер «Шильонского узника» В. А. Жуковского для «современной повести» «Суд» (1867), описывающей практику применения нового закона о печати.
Некрасов, так же как и Фет, чувствует исчерпанность эпохи «гармонической точности». Но если Фет делает «шаг вверх», в область музыки, то Некрасов осуществляет «прорыв вниз», вводя в сферу поэзии просторечия и бытовизмы.
В целом ряде шедевров некрасовской лирики происходило эстетическое чудо п р е т в о р е н и я п р о з а и ч е с к о г о с л о в а в поэтическое, обладающее многозначностью, повышенной ассоциативностью, символичностью. Стихотворение 1854 года «В деревне» начинается с доверительно-жалобного вопроса, обращенного к воображаемому собеседнику-читателю: «Право, не клуб ли вороньего рода / Около нашего нынче прихода? / Вот и сегодня… ну, просто беда!». Живая, интимная, драматизированная интонация стала отличительной особенностью некрасовской лирики и именно после него заняла прочное место в русской поэзии.
Наряду со стихотворениями, построенными по законам высокой поэзии, у Некрасова действительно появлялись стихи, которые «можно читать как газету», находившиеся на границе эпоса и лирики: «О погоде», «Газетная», «Балет», «Финансовые соображения», «Песни о свободном слове» и др. По мнению С. А. Андреевского, «Некрасов возвысил стихотворный фельетон до значения крупного литературного произведения». Его «Убогая и нарядная», «Размышления у парадного подъезда» прогремели на всю Россию, облетели все сцены и литературные вечера. Современному читателю подчас непонятна злободневность некрасовских фельетонов, но нельзя не отдать должное той исключительно точной реакции на важный сдвиг в культурной жизни эпохи, которую продемонстрировал поэт.
(Не уверена, что в этом билете нужны поэмы, но включаю)
С 1855 года до конца своей жизни помимо лирических и сатирических стихотворений Некрасов активно создает поэмы. В них реализуется эпическая сторона дарования поэта, в ранние годы находившая воплощение в его прозе.
Эволюция «эпического сознания» Некрасова становится очевидной, если сравнить его первые поэмы «Саша» и «В. Г. Белинский», созданные в 1855 году, и поэму-эпопею «Кому на Руси жить хорошо», работа над которой шла в 1863 — 1877 годах. От поэмы отдельного героя Некрасов приходит к поэме, героем которой становится «народное море», вбирающее в себя сотни разнообразных индивидуальных голосов; от локализованного пространства к принципиально разомкнутой «поэме дороги»; от проблем определенного исторического момента и определенного социального слоя — к универсальным обобщениям, касающимся судеб всей России.
Поэма «Тишина» была написана Некрасовым в 1856 — 1857 годах после возвращения поэта на родину. Крымская война и заграничное пребывание заставили Некрасова по-новому и в целом увидеть Россию:
Все рожь кругом, как степь живая,
Ни замков, ни морей, ни гор…
Спасибо, сторона родная,
За твой врачующий простор! (IV, 51)
Под впечатлением этой поэмы Ап. Григорьев назвал Некрасова «большим поэтом своей родной почвы». Действительно, здесь есть и эпическое событие (Крымская война), объединяющее народ на героический подвиг, и сложная образность, восходящая к древнерусской литературе и народной песне, и идеальный образ русского национального пейзажа, и ключевые концепты национального мышления: простор, путь, храм Божий, тройка. Но загадка России не разгадана. Тишина, как отмечает Н.Н.Скатов, — «это и вопрос к народу, и ответ о народе: точный исторический ответ поэта, устремившегося к народу и ничего там не услышавшего». Лирическому герою остается лишь смирение перед народной верой, перед вековой тишиной, созвучное вслушиванию тургеневского Лаврецкого (роман «Дворянское гнездо») «в течение тихой жизни, которая его окружала» в родной усадьбе. Поэма «Тишина» находится в одном ряду с такими стихотворениями Некрасова, как «Влас» (1855), «Внимая ужасам войны…» (1855 — 1856), «В столицах шум, гремят витии…» (1858), посвященными осмыслению русской ментальности, русской религиозности, русской судьбы.
Следующим шагом Некрасова в освоении эпического пространства стали «Коробейники» (1861), открывшие цикл его народных поэм. На смену обобщенному и загадочно молчащему образу России приходят конкретные судьбы, характеры, голоса людей из народа. Герои поэмы: коробейники «старый Тихоныч» и его молодой помощник Ваня, невеста Вани Катеринушка, — почти лишены героизма, но психологически и реалистически достоверны.
Следующим шагом Некрасова в освоении эпического пространства стали «Коробейники» (1861), открывшие цикл его народных поэм. На смену обобщенному и загадочно молчащему образу России приходят конкретные судьбы, характеры, голоса людей из народа. Герои поэмы: коробейники «старый Тихоныч» и его молодой помощник Ваня, невеста Вани Катеринушка, — почти лишены героизма, но психологически и реалистически достоверны.
Поэт находит для своей народной поэмы особый сюжет — путешествия, «дороги», позволяющий, с одной стороны, увидеть глазами крестьян пореформенную
Россию, а с другой — актуализировать архетипические смыслы образа пути как пути-жизни. «Сюжет дороги» будет широко использован Некрасовым в поэме
«Кому на Руси жить хорошо».
Безусловным творческим открытием Некрасова стала поэма «Мороз, Красный нос»(1863), эпическое начало которой проявилось не столько в широте охвата народной жизни, сколько в устремленности к ее сущностным глубинам. (Присущие мифологическому мышлению бинарные оппозиции присутствуют и в пространственной организации поэмы. Центр крестьянского мира — дом, согретый теплом очага, прочный, устойчивый, замкнутый в самом себе. Ему противостоит внешний мир: лес, поле, кладбище — царство Мороза, стужи, смерти. В дороге, вне дома, в зимнем сугробе, подстерегает смерть Прокла. В первой части поэмы свершается его последний путь из дома на кладбище, где он будет зарыт в «мерзлую землю». Во второй части Дарья идет в царство смерти за живым (дровами для очага), но оказывается во власти Мороза, погибает, переходит в иное царство, тем самым завершая горизонтальный путь как вертикальный.
Поэма «Княгиня Трубецкая» (1871) по своему высокому типу близка поэме «Дедушка» (1870). Однако, если возвращающийся из ссылки декабрист дан со стороны своих убеждений, то княгиня, напротив, погружена в свой внутренний мир — думы, воспоминания, грезы. «В центре повествования, — пишет А.И.Груздев, — внутренний мир героини, процесс формирования ее самосознания и характера».
В поэме «Княгиня М.Н.Волконская» (1872) Некрасов, чтобы избежать повторения найденной сюжетной схемы, избирает иную манеру повествования — рассказ от первого лица. Фактической основой поэмы стали записки княгини М. Н. Волконской, предоставленные Некрасову ее сыном М. С. Волконским. Стремление вызвать у читателей иллюзию «бесхитростного рассказа» обусловило упорядоченность сюжета (события развиваются последовательно, почти не перебиваясь внесюжетными мотивами и не осложняясь побочными линиями и ответвлениями) и большую долю повествовательно-бытового материала. Путь внутренней эволюции героини в целом повторяет душевное развитие княгини Трубецкой: неумение думать, гражданская индифферентность в начале и трагический выбор пути гражданского долга в конце поэмы. Напряженная духовная работа впервые вызвана главным событием эпохи — восстанием декабристов. Однако в случае с княгиней Волконской в развитии самосознания большую роль играет не столько работа ума, сколько требования сердца.
Исследование народной жизни и интерес к эпохальному историческому событию соединились в самом масштабном замысле Некрасова — поэме- эпопее «Кому на Руси жить хорошо» (1863 — 1877). Это произведение по праву считается художественным итогом многолетних творческих исканий Некрасова. По словам поэта, он хотел вложить в эпопею «весь опыт, данный <…> изучением народа, все сведения о нем, накопленные <…> “по словечку” в течение 20-ти лет».
Народная жизнь изображена в поэме в ее «эпопейном» состоянии, сквозь призму грандиозного исторического события, отмены крепостного права, вызвавшего глубинные потрясения самых основ национальной жизни.
В поэме Некрасова центральным эпическим вопросом становится вопрос о поисках путей к счастью поставленный в сказочном зачине поэмы с максимальной широтой:
В каком году — рассчитывай,
В какой земле — угадывай,
На столбовой дороженьке
Сошлись семь мужиков…
По свидетельству Г. И. Успенского, мужики должны были найти счастливого в кабаке.
Счастье, отданное пьяному, подчеркивало, с одной стороны, всеобщую социальную неблагополучность современной Некрасову России, а с другой — наводило на мысль, что счастье вообще дается только тому, кто его не ищет, кто не вторгается в мировой порядок своей насилующей целеполагающей деятельностью.
Характерной особенностью эпопеи является ее объективность. Она не допускает индивидуальной точки зрения и личностной оценки происходящих событий. Автор выражает безличное непререкаемое предание, а не свой субъективный взгляд на вещи. Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо», как и творцы древних эпопей, смотрит на жизнь глазами народа, хотя, как поэт принципиально другой эпохи, и не отказывается вполне от индивидуально-авторского начала.
Композиция поэмы «Кому на Руси жить хорошо» строится по законам классического эпоса. Она состоит из отдельных, относительно автономных частей и глав, соединенных между собой принципиально не завершимым «сюжетом дороги». «Столбовая дороженька», «широкая дороженька» — образ постоянно присутствующий в поэме, соединяющий отдельные главы, позволяющий развернуть панораму всей русской земли:
Широкая дороженька,
Березками обставлена,
Далеко протянулася,
Песчана и глуха.
По сторонам дороженьки
Идут холмы пологие
С полями, с сенокосами,
А чаще с неудобною
Заброшенной землей;
Стоят деревни старые,
Стоят деревни новые,
У речек, у прудов…
В последний год своей жизни Некрасов работал над поэмой «Мать» (1877), которая так и осталась незавершенной. Замысел эпического произведения, посвященного памяти матери возник у поэта еще в середине 1850-х годов, но:
Я много лет среди трудов и лени
С постыдным малодушьем убегал
Пленительной, многострадальной тени,
Для памяти священной… Час настал!.. (IV, 251)
В действительности, образ матери в поэзии Некрасова был ключевым и всеохватным. Материнство Дарьи («Мороз, Красный нос») или Матрены Тимофеевны («Кому на Руси жить хорошо») перекликается с рождающей силой земли и материнским милующим покровом Богоматери. «В поэзии Некрасова мать — безусловное, абсолютное начало жизни, воплощенная норма и идеал» (Н. Н. Скатов).
