Тревожная молодость дочери короля 19 страница

В результате Екатерина Хауард подложила Генриху еще большую свинью, чем Анна Клевская. Анна показалась Генриху просто физически неприятной, а вот Екатерина разбила его сердце. В противоположность Анне Екатерина была девушкой весьма чувственной и знала, как воспламенить мужчину. Как и ее предшественница Анна Болейн, она тоже была племянницей герцога Норфолка, и не было случайностью, что король приметил именно ее, а не какую-нибудь другую девушку. Герцог устроил так, чтобы Генрих мог встречаться с Екатериной в его лондонском доме (и король туда зачастил), а леди Рошфор, вдова Джорджа Болейиа, научила ее, как вести себя с таким высоким поклонником. Норфолк использовал Екатерину, чтобы восстановить милость короля, зная, что, если Генрих разведется с Анной Клевской, могуществу Кромвеля придет конец. И все пошло как по писаному. Король страстно увлекся, Анну быстро отодвинули в сторону, а в день венчания Генриха и Екатерины Хауард был обезглавлен совсем еще недавно всесильный первый министр Кромвель.

Это просто непостижимо, зачем Норфолку и его родственникам понадобилось подсовывать королю девушку, чья нравственность была, мягко говоря, весьма сомнительной. А если говорить без обиняков, то в свои девятнадцать лет Екатерина Хауард была достаточно опытной в вопросах любви. Прежде чем появиться при дворе, она была любовницей Франциска Дерема, который «сто ночей плотски познавал ее в постели, в камзоле и лосинах». Связь Екатерины с Деремом была настолько постыдной — она длилась три года, и «не было между ними никаких разговоров о браке», — что горничная, которая обычно спала с ней в постели, объявила, что больше этого делать не будет, «потому что госпожа занималась тем, что не было супружеством». Когда Екатерина была еще моложе, то позволяла слуге (это происходило в доме ее тети) «ласкать интимные места своего тела», и он похвалялся этим. Свидетельства «неблагоразумного» поведения юной королевы не были скрыты за семью печатями. Об этом судачили все женщины, находящиеся в услужении герцогини, которая не могла не знать того, что говорили о ее племяннице. Норфолк, возможно, не представлял, какую опасность таит этот брак, или думал, что, став королевой, Екатерина изменится.

Как бы не так! Генриха юная супруга восхищала, однако для нее он был старым и непривлекательным. Екатерина ухитрилась сделать Дерема своим секретарем. Он писал для нее письма, ездил по поручениям, и у них было много предлогов уединяться в апартаментах королевы. В 1541 году Генрих отправился в длительную поездку на север, и она тут же завела себе нового любовника, Томаса Калпепера, дворянина из свиты короля, который «спал в ногах его постели». С уходом Кромвеля навсегда ушли и его осведомители, поэтому до поры До времени некому было просветить ослепленного любовью короля насчет развлечений его молодой супруги. Королева предавалась страсти с Калпепером, а леди Рошфор расставляла слуг, которые сторожили королевскую спальню. Позднее Калпепер признался, что встречался с Екатериной в Линкольне, Поитефракте, Йорке и других местах, находившихся на пути движения королевского кортежа. Когда кортеж останавливался на ночлег в незнакомом замке, королева сразу же начинала «в любом доме искать задние двери и задние лестницы», а затем посылала за Калпепером.

Наверное, все-таки Екатерина была очень наивной, потому что полагала, что все это будет продолжаться вечно. Хотя предупреждала Калпепера не открывать их секрет священнику на исповеди, потому что «король как глава церкви может узнать об этом». Но случилось так, что на исповеди открылась служанка из дома Норфолков. Она рассказала о поведении Екатерины до замужества, а затем, когда ее допросили, выложила и все остальное.

Надо ли говорить о том, как был оскорблен Генрих. Его «сердце прониклось печалью», и его грусть была такой глубокой, что он едва мог говорить. Когда все свидетельства были наконец собраны — в большой тайне и «с множеством слез», — он повелел королеву арестовать и допросить. Екатерина пришла в ужас. Она немедленно написала признание, но, обнаружив, что это только начало мучительного дознания, перестала есть и пить и все ходила взад и вперед по комнате, «рыдая как сумасшедшая». Из ее покоев были убраны все тяжелые и острые предметы, чтобы она не «ускорила свою смерть» самоубийством.

Перепугавшись за себя, родственники Екатерины обвиняли ее еще яростнее, чем все остальные. Норфолк сокрушался и стенал, как посмела его племянница так обесчестить доброго короля. Он объявил, что Екатерина заслуживает сожжения живьем. Когда Генриху удалось справиться с горем, он дико завопил, чтобы ему принесли меч. «Я пойду и убью эту дрянь, которую так сильно любил», — кричал он и клялся, что больше никогда не женится. Несомненно, он должен был почувствовать горькую иронию ситуации, в которой оказался. Ему уже было пятьдесят, и вот молодая жена его унизила и заставила страдать почти так же, как он много лет назад заставил страдать Екатерину Арагонскую. Яростный гнев короля начал постепенно стихать, переходя в глухое раздражение, а затем в меланхолию. Тем временем по очереди казнили сначала королеву, затем ее несчастных любовников, а потом и леди Рошфор. Таким образом после пятого брака Генрих вновь оказался холостым.

 

* * *

 

В тот период, когда третья и четвертая мачехи Марии доигрывали свои роли в коротких спектаклях под названием «женитьба короля», сама она находилась, так сказать, в зрительном зале. С Анной Клевской Мария была едва знакома, хотя была среди дам, которые должны были приветствовать Анну, когда та прибыла в Англию. А с королевой Екатериной Хауард вообще возникла неловкая ситуация. Во-первых, Мария была примерно на пять лет старше Екатерины, а во-вторых, новая супруга короля состояла в близких родственных отношениях с Анной Болейн. И то и другое не могло способствовать теплым отношениям мачехи и падчерицы. Очевидно, Мария каким-то образом (по-видимому, достаточно скромно) выразила свою неприязнь, потому что за те несколько месяцев, пока Екатерина была королевой, та все время жаловалась Генриху, что его дочь относится к ней не с таким уважением, как к Джейн Сеймур и Анне Клевской. Желая досадить Марии, Екатерина уговаривала Генриха выгнать ее горничных, по Марию предупредил узнавший об этом Шапюи. Она попыталась смягчить сердце королевы, послав ей красивый новогодний подарок, но залечить обиду оказалось нелегко. Девушкам все же не было позволено служить у Марии, и, по слухам, одна из них, будучи разлученной со своей госпожой, даже умерла от горя. Мария была этим «крайне расстроена и опечалена», но позднее отношения между нею и новой супругой короля наладились. Мария еще несколько раз дарила Екатерине дорогие подарки. Во время злополучной поездки па север Мария и Екатерина, должно быть, вели себя друг с другом вежливо и корректно. Во всяком случае, в Понтефракте Екатерина подарила Марии золотую, инкрустированную эмалью шкатулку с набором ароматических шариков, в которую были вделаны усыпанные рубинами и бирюзой часы.

Когда разразился скандал, связанный с любовными похождениями Екатерины Хауард, Марию вместе с Эдуардом и Елизаветой увезли в загородную резиденцию. Оказавшись там, она возобновила старые привычки: начала по утрам совершать короткие прогулки, ездить верхом и музицировать на верджинеле и лютне. По пути из одного дворца в другой иногда пару часов с ней проводил король, но в то время скорее всего ему было не до нее. Шапюи по-прежнему был готов помочь в любую минуту, хотя и признавал, что «ее мудрость и рассудительность» в устройстве своих дел достойна всяческих похвал.

Тем временем брак принцессы с иностранным принцем или знатным английским пэром снова откладывался. Видимо, постоянное ожидание Марии изрядно надоело, потому что она, вспомнив трактаты Вивеса и наставления матери, вдруг начала делать вид, что потеряла интерес к замужеству. «Я девица, — пишет она в одном письме, — и желала бы, чтобы так все и продолжалось», а в другом признается, что якобы «предпочла бы не вести монашеский образ жизни, но остаться до конца жизни девственницей». Вряд ли эти «откровения» показывают истинное отношение Марии к замужеству, но других свидетельств того, какие в тот период она испытывала чувства, к сожалению, не существует. Желанию иметь мужа вряд ли способствовали наблюдения за брачными авантюрами отца, хотя принцесса все еще тешилась той романтической идеей брака, которую внушила себе в детстве. Много позднее плотина прорвалась, и все чувства, которыми она питалась в течение стольких лет, вырвались наружу, доставив ей, по крайней мере на время, огромное наслаждение. А пока было ясно одно: Мария хотела мужа и детей и пребывала в унынии оттого, что замужество до сих пор не было устроено.

И это было вовсе не потому, что на ее руку не находилось подходящих претендентов. Обдумывая союз с герцогами Клев-скими, Генрих хотел выдать Марию за молодого герцога, а позднее, когда император овдовел, король обратился к нему с предложением вновь возвратиться к помолвке, которую они заключили, а затем расторгли много лет назад. Перед самой женитьбой на Анне Клевской Генриху пришла в голову идея выдать Марию за герцога Филиппа Баварского, который прибыл в Англию для участия в свадебных торжествах. Был даже составлен черновик соглашения, и Марии сказали, что ее ожидает встреча с Филиппом, когда тот прибудет. В знак любви герцог послал ей бриллиантовый крест. Вполне вероятно, что Марию такая возможность в восторг не привела, однако она сказала, что выйдет за него замуж, если так решит отец. Вскоре переговоры были прерваны — наверное, по причине неудачи брака Генриха с Анной Клевской, — и бриллиантовый крест перешел к Кромвелю.

Через несколько лет на обсуждение опять был вынесен вопрос заключения брачного союза с французами. Но это оказалось только дипломатическим ходом. Французский посол Марийак многие месяцы занимался обсуждением этой проблемы, встречался с Марией и составлял длинные послания, перечисляя преимущества, которые могут быть достигнуты обеими сторонами, но в конце концов убедился, что из этого ничего не выйдет. «Король не выдаст замуж[32], чтобы та покинула Англию, — писал он, — до тех пор, пока церковь будет считать законными ее претензии на английскую корону, и не за нашего принца и ему подобных, поскольку он[33]отказался подчиняться Святейшему престолу». Генрих был более откровенен. «Я очень люблю свою дочь, — сказал он Марийаку, — но себя и свою честь еще больше».

По-видимому, лучше самой Марии безысходность ее положения в отношении замужества не понимал никто. Она ясно видела, что для Генриха замужество дочери представляет немалый риск. Брак с иностранцем существенно повышал и без того высокую вероятность вторжения с континента. Если же он отдаст ее за английского аристократа, появится возможность возникновения гражданской войны. Эти две опасности существовали и раньше, когда Генрих заключал первый контракт о помолвке Марии (ей в ту пору было два с половиной года), по сейчас они обострились по причине ее спорного династического статуса вкупе с ослаблением позиций Генриха среди европейских монархов. И самое главное, избежать этих опасностей никак не удавалось. Таким образом, постепенно становилось все более очевидным, что счастье семейной жизни Марию не ждет. По крайней мере пока жив Генрих.

Одной из своих камеристок — той самой, заслуживающей доверия осведомительнице Марийака (у нее был муж француз) — Мария призналась:

«Безрассудно полагать, что, пока жив отец, меня выдадут замуж за пределы Англии или даже в самой Англии. Я знаю все доводы отца, а также точку зрения императора и французского короля. Французскую партию можно рассматривать серьезно по экономическим соображениям, поскольку мое приданое могло бы помочь покрыть их огромные долги. Но одних денег для Франциска недостаточно, — добавила Мария с горечью, — чтобы женить своего сына па нелегитимной наследнице Тюдоров. Так что ничего, кроме любезных слов, из этого не получится, и, пока жив отец, я останусь просто леди Марией, несчастнейшей из благородных дам в христианском мире».

Видно, не суждено было Марии выполнить свое высокое предназначение, потому что существовали препятствия, которые королевская дочь устранить была не в силах. Выйти замуж никакой возможности нет, и нет также шансов стать правительницей, поскольку Эдуард, кажется, растет крепким ребенком. Ее существование было спокойным и обеспеченным, а отношения с отцом иногда напряженными, но в основном сносными, но все же мысль о том, что ей предстоит вот так прожить всю свою жизнь — в тихой заводи придворного распорядка, переезжая из одной загородной резиденции в другую, от случая к случаю являясь то в Гринвич, то в Ричмонд, но никогда не бывая нужной и полезной, — начинала угнетать Марию все сильнее и сильнее. В начале 1540 года она снова заболела.

Неприятное положение Марии усугублялось тем, что по иронии судьбы эта болезнь, в основном вызванная ощущением ею своей никчемности, оказалась, в свою очередь, препятствием в переговорах о замужестве. Каждому посланнику, направляемому ко двору Генриха с предложением руки и сердца от имени принца своей страны, было предписано обязательно проверить слухи относительно слабости здоровья принцессы. Будущего супруга особенно интересовало, не скажется ли данное недомогание невесты на ее способности выносить детей. Не были забыты и неприятности Екатерины — частые выкидыши, мертворожденные младенцы и умершие сразу же после родов. Находящиеся при дворе английского короля посланники следили за этим особенно пристально, потому что у Марии могла оказаться дурная наследственность.

Дело затруднялось еще и тем, что все недуги Марии были какими-то странными, не похожими на обычные заболевания. Время от времени у нее наблюдалась аменорея, отсутствие месячных, затем следовала депрессия, а потом менструальный цикл восстанавливался. В кратких отчетах о ее недомоганиях эта последовательность не всегда упоминалась. Причем многое зависело от времени года. Хуже всего Мария переносила осень и раннюю весну, к тому же такое случалось не каждый год, во всяком случае, не в такой тяжелой форме, чтобы отмечать это письменно. Симптомы варьировались от одного случая к другому, и недомогания тоже назывались по-разному: уныние, подавленность, а чаще всего меланхолия. То есть считалось, что они носят, как сказали бы сейчас, невротический характер. Другие жалобы (а их было немало), которые всегда сопровождали это состояние, по-видимому, в расчет не принимались.

После двадцати лет Мария серьезно болела дважды. В декабре 1537-го — январе 1538-го она лежала в тяжелом состоянии по крайней мере несколько недель. Плохо ей стало как раз на Рождество, а потом до Нового года состояние только ухудшалось. «Она не могла ни сидеть, ни стоять, а по причине слабости принуждена была лежать в постели», — отмечалось современниками. Как обычно, лекарь Де ла Са был осторожен и, прежде чем прописать какое-нибудь снадобье, всегда приглашал «других консультантов». Например, обращался к лекарю Генриха, доктору Баттсу, чтобы тот высказал свое мнение, «не встречались ли в прошлом у нее подобные симптомы». В марте — апреле 1542-го она снова заболела, на этот раз «странной лихорадкой», которая привела к сильному сердцебиению и так истощила тело, что временами «принцесса казалась как будто мертвой». По словам Шашои, она была тогда в «исключительной опасности», и Генрих периодически посылал за вестями о состоянии дочери. В первую неделю мая кризис миновал, и Мария пошла на поправку, хотя до полного выздоровления было еще далёко.

К двадцати шести годам, то есть к тому времени, когда Марийаку поручили выяснить, годится ли дочь короля в жены сыну Франциска, Карлу, герцогу Орлеанскому, о Марии сложилось устойчивое мнение, что она слаба здоровьем и, по" всей видимости, не способна к деторождению. Ему предстояло, если возможно, расспросить лекарей о том, сможет ли Мария выносить детей и «не является ли эта меланхолия, которой принцесса так давно страдает, таким недугом, который может привести к нежелательному результату». Марий-ак обратился к своему проверенному источнику, камеристке, которая много лет служила Марии. То, что она ему рассказала, большой ясности по поводу природы недомоганий Марии, а также их серьезности и частоты не дало. Оказывается, в Первый раз Мария «заболела меланхолией», когда Генрих отверг ее мать. Но после того, «как Его Величество ее навестил и утешил», она вскоре поправилась и больше признаков этого недуга не обнаруживала. Ясное дело, что камеристка старалась не сгущать краски в надежде, что это повысит шансы принцессы на замужество, однако аптекарь Хуан де Сото рассказал Марийаку, что давал Марии только самые легкие снадобья, а «она принимала их чаще не потому, что они ей были действительно нужны, а по настоянию отца». Эти рассказы плюс активный образ жизни, который вела Мария, и ее энергия заставили Марийака предположить, что слухи о болезненности дочери короля сильно преувеличены.

И все же после двадцати лет состояние здоровья Марии никак нельзя было назвать стабильным, и она стала все больше проникаться убеждением, что ей суждено прожить и умереть никому не нужной, обреченной на безбрачие старой девой. Эти мрачные размышления сильно отравляли существование и лишали душевного равновесия. Со временем все это скажется на физическом и эмоциональном состоянии Марии.

 

ГЛАВА 22

 

Строго, Господь, короля не суди —

И вечный, мы молим, приют отведи

Ему, самодержцу, отцу страны,

В аду, под присмотром у Сатаны!

 

 

Чтобы прийти в себя и возвратиться к нормальной жизни после нанесенного Екатериной Хауард бесчестья, королю потребовалось какое-то время. Несколько месяцев он пребывал в подавленном состоянии духа и почти нигде не появлялся. Все это время король пытался залечить больную ногу, угрюмо слушал игру арфиста или беседовал со своим шутом Уиллом Сомерсом. Из депрессии он окончательно вышел к лету 1542 года и вновь стал искать женского общества. К нему возвратился «вкус к каруселям, живым картинам и представлениям», а также «ухаживанию за дамами», и Мария была среди первых, кто удостоился его внимания. В сентябре он «развлекался с ней без меры», осыпал драгоценностями и просил переехать во дворец на рождественские праздники, чтобы исполнить роль хозяйки (королевы) и развлечь гостей (в особенности дам), которых он намеревался пригласить. К Рождеству Хэмптон-Корт отремонтировали. Мастеровые работали день и ночь, чтобы приготовить апартаменты для Марии и ее свиты. 21 декабря Мария торжественно проехала через город, а у ворот Хэмптон-Корта ее встретили почти все придворные во главе с королем, который «говорил с ней в самых любезных и дружественных выражениях, какие отец мог найти для дочери».

Король был в приподнятом настроении, Мария тоже, так что праздники прошли замечательно. Веселье продолжалось все Рождество, Новый год и первые месяцы 1543 года. Среди шумного празднества король вдруг отыскивал Марию и «обращался к пей в самых что ни на есть ласковых выражениях». И все время одаривал дорогими кольцами, цепочками и серебряными тарелками. Среди его тогдашних подарков были два больших «бесценных» рубина. Мария была в центре внимания двора, она надзирала за приемом и размещением гостей и старалась, чтобы «отцу не было так одиноко».

Король и его дочь неожиданно выступили в совершенно непривычных для себя ролях: он как вдовец при дочери-хозяйке; она — двадцатисемилетняя девица, оказавшаяся вдруг нужной отцу, возлюбившему ее без меры. Их отношения сейчас были близки к идеальным. Возможно, он даже сожалел о том, как обращался с ней в прошлом, а возможно, просто об этом не думал. Надо сказать, что он вел себя скорее как ухажер, чем как отец, подменяя галантностью, обходительными речами и подарками дружбу и искреннюю привязанность, которую должен испытывать отец к дочери. Но дело в том, что Генрих так и не научился быть отцом ни одному из своих детей, а для Марии учить его этому было уже слишком поздно.

Генрих упивался женским обществом. Придворные шушукались, что король выбирает себе новую жену. Анне Клев-ской показалось, что вроде бы пришло ее время. После падения Екатерины Хауард она не переставала на это надеяться и в последнее время переехала даже поближе к Хэмптон-Корту. Говорили, что над вопросом восстановления Анны в статусе королевы неустанно работал посол герцогства Клевского, некая таинственная личность, живший затворником с единственным слугой на втором этаже таверны и редко появлявшийся при дворе. По поводу плохого обращения с Анной вообще тогда ходило много слухов, особенно за границей. Говорили, что после развода Анну держат в Англии против воли, запертую в темнице. При дворе принца Кобурга появилась женщина, выдававшая себя за Анну, только что освободившуюся из заточения. Обман раскрылся лишь через некоторое время. В марте 1543 года Анне было позволено нанести визит во дворец, возможно, чтобы опровергнуть слухи. Генрих встретился с ней лишь однажды, остальное время она провела с Марией.

А король все больше внимания уделял Екатерине Парр, молодой вдове «с живой и приятной внешностью», которая не только любила танцевать и веселиться, но разделяла его литературные вкусы, в частности, ей правились теологические трактаты Эразма.

Когда Генрих не пребывал в обществе Екатерины Парр и не навещал Марию в ее апартаментах — теперь он это делал дважды или трижды за день, — король проверял прибрежные укрепления и выбирал места для стоянок боевых кораблей. Прошлым летом Франция и «Священная Римская империя» опять затеяли войну, а в феврале Генрих и император стали союзниками против Франции. К июню Генрих послал на континент несколько тысяч пеших воинов, а в проливе Ла-Манш постоянно курсировали его большие корабли. Война с Францией была неизбежной.

Сближение между Карлом и Генрихом во многом было обусловлено теперешним высоким положением Марии. Как и обычно, она была хорошо осведомлена о положении дел на континенте и передавала Шапюи все, что ей удавалось услышать полезного для императора. С момента начала войны она регулярно получала известия от посла о Карле и Марии, регентше Фландрии, и часто говорила Шапюи, «насколько опечалена положением, в котором находится регентша». Шапюи писал, что «принцесса готова сделать все, что только возможно, чтобы помочь королеве». Помимо вознесения непрестанных молитв за здоровье и процветание их величеств, Мария старалась оказать родственникам и практическую помощь. Она разузнавала все о деятельности французского посла при дворе и Тайном совете и регулярно сообщала это Шапюи вместе с тем, что ей удавалось выведать у Генриха по поводу его отношения к Франции.

А Генрих в эти месяцы вовсю развлекался. Он исподволь готовился к войне, держа врагов и союзников в одинаковом неведении по поводу своих истинных намерений, а также по поводу того, насколько он сам осведомлен об их намерениях. Король пировал и наслаждался театрализованными представлениями в окружении красивых женщин, за одной из которых начал серьезно ухаживать. Ему уже стукнуло пятьдесят Два, он был лыс и с брюшком. Количество дичи, птицы, мучного и сладостей, которые король поглощал за один присест, °чень давно сделали его невероятно тучным. Доспехи, изготовленпые для Генриха двумя годами раньше, имели размер в талии пятьдесят четыре дюйма[34], а с каждым годом он становился все толще. Тем не менее король все еще оставался достаточно энергичным, предпринимал далекие верховые прогулки и, если не очень болели ноги, гулял «по полям». На Великую пятницу он «подползал на коленях к кресту» — этот обряд Генрих со свойственной ему непоследовательностью к концу жизни осудил как римско-католическое суеверие — и иногда принимал участие в мессе. Ему часто приходилось объезжать верхом береговые укрепления, а также крепости Кента и Суррея, проверяя, все ли готово к тому, чтобы в случае вторжения неприятеля на склонах холмов были зажжены предупредительные огни. У него по-прежнему только для личных нужд была большая конюшня, насчитывающая восемьдесят восемь скаковых лошадей, жеребцов-производителей и меринов, а также семнадцать каретных и вьючных лошадей. Несмотря на то что Генрих продолжал считать себя (впрочем, и окружающие тоже) выдающимся охотником, дичь теперь к нему специально подгоняли. В 1541 году во время поездки на север зверей сотнями загоняли в обширные загоны, где король и его спутники их могли спокойно убивать. Поскольку преследовать дичь теперь у короля возможности не было, этот вид охоты постепенно сменила соколиная. В последние годы он держал очень много различных соколов. Ему все еще нравилось «порезвиться с приближенными в парке», и в хорошем настроении он по-прежнему разыгрывал из себя «пе короля, а доброго приятеля». Беда была лишь в том, что хорошее настроение его посещало все реже и реже. С возрастом мрачность короля усиливалась, а характер все сильнее портили физические недомогания и различного рода фобии.

Ужас перед потницей теперь превратился у Генриха в настоящую одержимость. Когда летом 1543-го разразилась очередная эпидемия, он строго повелел, чтобы в радиусе семи миль вокруг его персоны не было ни одного человека, побывавшего в зараженных районах Лондона. Болезни и вообще всяческие несчастЪя Генрих пытался предупредить, консультируясь с астрологами и алхимиками. Однажды к нему привели «странника из французского города Перпенья», который открыл ему «сущность бытия». Король хорошо за это заплатил. Чем старше становился Генрих, тем больше становились расходы иа его содержание. Достаточно взглянуть на один из счетов от аптекаря. Король употреблял средства для улучшения зрения, от болей в желудке и печени, принимал таблетки из ревеня и делал «припарки от геморроя». Для облегчения пищеварения он носил на животе специальную сумку из красной тафты, а также принимал огромное количество порошков, масел и вод. Как и прежде, Генрих занимался фармацевтикой, изготавливая лекарства себе и окружающим. Были известны его средства от отека лодыжек, притирания, «чтобы убрать зуд», и загадочное снадобье для Анны Клевской, «чтобы смягчить, рассосать, успокоить и устранить боль от простуды и продувания ветром». Даже его соколов и охотничьих собак лечили с помощью настойки шаидры, лакрицы и леденцов.

Больше всего короля мучили отекшие ноги. Загноения па них были теперь настолько сильными, что он порой по нескольку дней не вставал с постели. В сидячем положении одна нога обязательно должна была покоиться на табурете. Судя по всему, у него развилась либо варикозная язва, либо хроническая септицимия (загноение) бедренной кости. Разумеется, лечили это варварскими способами, к тому же болезнь была сильно запущена и уже поразила обе ноги. В 1538 году отделившаяся от одного из свищей бляшка попала в легкое. Генрих начал задыхаться, не мог произнести ни слова, «почернел с лица» и просто чудом избежал смерти. Тромб рассосался, но болезнь продолжала развиваться, вызывая различные осложнения. Для лечения «болезненных язв» он использовал растолченный в порошок жемчуг.

И вот в июле 1543 года эта припадающая иа больную ногу развалина объявила, что собирается взять себе шестую жену. Екатерина Парр, вероятно, была его самым удачным выбором после Екатерины Арагонской. В тридцать один год она успела уже дважды овдоветь, и король был уверен, что его невеста свободна от пороков, из-за которых оказались разрушены его два последних брака. Не в пример Анне Клевской с внешностью у Екатерины все было нормально, в постели тоже ничего неприятного для себя он обнаружить не мог, не говоря уже о том, что она, конечно же, не была такой распутницей, как Екатерина Хауард. И красавицей Екатерина Парр тоже не была — так, обычная женщина. На портретах у нее проницательные глаза, однако какого-то особого обаяния обнаружить не удается. Екатерина Парр оказалась хорошей собеседницей, к тому же начитанной, разумной, консервативной, искренне благочестивой и без амбиций. К ее чести, она не побоялась выйти замуж за человека, который четырех ее предшественниц обрек либо на развод, либо иа плаху.

Свадебная церемония была проведена поспешно и без всякой помпы, развешивать по городу флаги времени не было. 12 июля новобрачные вместе со свидетелями собрались в небольшой спальне королевы в Хэмптон-Корте. Там присутствовали Мария и Елизавета, а также большинство тайных советников. Анну Клевскую, понятное дело, не пригласили, и она, оскорбленная, недвусмысленно высказывалась по поводу этого брака перед каждым, кто соглашался ее слушать. Как же так, Генрих решил жениться па Екатерине, которая, по мнению Анны, «была вовсе не красивее ее», а бесплодие двух первых браков убедительно свидетельствовало, что с королем у нее детей тоже не будет. Но мнение Анны никому не было интересно. Генрих радовался тому, что у него есть хотя бы один сын, и всячески возвышал Сеймуров, дядей принца Эдуарда. На свадьбе вместе с супругой присутствовал один из братьев Джейн Сеймур, Эдуард, теперь граф Хартфорд, который быстро становился в королевском Совете влиятельной фигурой. Второй брат, Томас Сеймур, отсутствовал. Этот иа редкость красивый мужчина незадолго до того завоевал любовь Екатерины Парр и собирался на пей жениться, но ему перешел дорогу король. Не в силах этого вынести, Томас удалился от светской жизни.

Церемонию венчания проводил епископ Винчестерский, Стивен Гардинер. Вначале он задал вопрос, не знает ли кто-либо из присутствующих о существовании каких-то препятствий к заключению брака, — очень забавный вопрос по отношению к Генриху, — а затем повернулся к королю и попросил его произнести брачный обет. Взяв невесту за руку, Генрих «с радостным видом» повторил слова клятвы, а потом это сделала Екатерина. Новобрачные обменялись освященными кольцами — по традиции золотыми и серебряными, — после чего свидетели подписали документ, регистрирующий брак, и сердечно поздравили королевскую чету. Как позднее выяснилось, этот брак не смогли разрушить ни ухудшающийся нрав короля, пи слухи о новых фаворитках, ни борьба фракций в Совете, ни даже попытка обвинить королеву в ереси. Екатерина Парр стала последней женой Генриха.