Глава 12 контрольная стрела

Третий (почти уже четвертый) магический класс тосковал в одной из пыльных аудиторий Тибидохса, куда в последние сто лет залетало разве что привидение Безумного Математика. Безумный Математик был мрачный бородач, разгуливающий лунными ночами с окровавленным угольником и отыскивающий Вечный Синус, якобы украденный у него мистической блондинкой с пупырчатым носом.

В аудитории находились оба отделения – и белое, и темное. Вдоль доски, кренясь вперед, разгуливал Фудзий и развивал свою любимую тему. Ребята удрученно вздыхали. Экзамен Клоппа заменили курсом лекций этого полоумного магфордца! Это была идея Поклепа, решившего для острастки наказать весь класс на случай, если кто-то все же замешан в истории с молодильным яблоком.

– Магическая сущность – истинная сущность предмета. Она кроется в нем, как бабочка в гусенице или дуб в желуде. Или еще пример! Представьте себе яйцо! Кто не может представить яйцо? – спросил Фудзий.

– Я не могу! – подал голос Семь-Пень-Дыр.

Преподаватель магических сущностей так растерялся, что даже подпрыгнул.

– Как не можешь? – испуганно спросил он.

– А вот не могу, и все! У меня воображения нету, и вообще я никогда яйца не видел! – заявил Семь-Пень-Дыр еще наглее.

Фудзий заморгал. Он стал вдруг такой беспомощный и жалкий, что захотелось дать ему копеечку. Таня подумала, что Фудзий относится к числу тех учителей, которые вообще не способны дать отпор. Ей стало жаль его.

– Дыр, не пнись! – потребовала она.

– А если буду пниться? А что ты мне сделаешь? – осклабился тот.

– Дам тебе на тренировке заговоренный пас! Гуллис-дуллис, Труллис-запуллис или Фигус-зацапус. Или все сразу. По настроению, – сказала Таня.

– А я добавлю от себя еще парочку мячиков, чтобы ты подольше от защитного купола отскребался! – пообещал Баб-Ягун.

Семь-Пень-Дыр прикусил язык. Если Танин пас у него еще был шанс поймать, то у телепата Ягуна они были просто убойные. После них джиннам то и дело приходилось разравнивать граблями песочек.

Фудзий благодарно взглянул на Таню.

– Итак, яйцо! – продолжал он. – Кто, глядя на него, может предположить, что внутри цыпленок?

– Или желток, или кощеева смерть, или дракон, или крокодил! – вызывающе сказала Склепова.

– Прекрасный пример, Гробыня! – обрадовался Фудзий. – Там может быть все, что угодно! Или почти все, что угодно! Я только пытаюсь доказать, что сущность вещи никогда нельзя определять по его внешней, бытийной форме. Вы улавливаете мою мысль? – сказал Фудзий.

У Фудзия как у лектора была убийственная привычка. Он сюсюкал, тянул слова и сто раз повторял одно и то же, каждый раз после этого интересуясь: «Ну теперь-то вы понимаете?» или «Вы улавливаете мою мысль?». Кажется, он искренне считал, что перед ним в аудитории сидят слабоумные.

Наконец в начале второго часа, когда все уже сползали под парты и даже яйцеголовый Шурасик перестал строчить в тетрадке и поглядывал на учителя с легким удивлением, Фудзий закончил с теорией.

– А теперь перейдем к практике! Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Не правда ли, отлично сказано? Вы улавливаете мою мысль? – радостно спросил он.

Катя Лоткова тихо застонала. Она так долго сдерживала смех, что была уже едва жива.

Фудзий откашлялся. Зорко оглядев класс своими слезящимися глазками, он решительно приблизился к Кузе Тузикову.

– Дайте мне левый ботинок! – попросил он.

– З-зачем? – не понял Тузиков.

– Дайте – тогда поймете!

Кузя неохотно расшнуровал ботинок и протянул его Фудзию.

Фудзий высоко поднял его и вытрусил перед всем классом. Из ботинка выпала забытая шпаргалка-шептун и тихо, но различимо забормотала билеты по защите от духов. Экзамен, который должен был принимать сам Поклеп, стоял по расписанию в конце следующей недели.

Кузя Тузиков густо покраснел.

– Ага, веник реактивный, застукали тебя! А еще в отличники лезет! – заржал Гуня Гломов.

Однако, как выяснилось, Фудзия интересовала вовсе не шпаргалка. Он поднял продолжавшую шептать бумажку и, извинившись, вернул хозяину. После чего он поставил ботинок на свой стол, где тот был всем виден.

– А теперь советую зажмуриться! – сказал он, делая над ботинком какие-то пассы.

– С какой это стати? А если я не хочу? – спросила Склепова, но в этот миг Фудзий крикнул страшным голосом:

– Ноуменус кантус выпулялис!

Его кольцо полыхнуло сдвоенной, очень яркой искрой. Те, кто не послушался и не зажмурился, немедленно принялись тереть глаза. Другие же, кто не был ослеплен, увидели, что ботинок Тузикова исчез. По классу, врезаясь в стены, металась летучая мышь.

– Прошу обратить внимание, что это было не заклинание превращения, а именно обряд высвобождения сущностей! У данного ботинка – заурядного ботинка, произведенного на свет множительным заклинанием с лопухоидного образца, – оказалась сущность летучей мыши! Признаюсь, нечто подобное я и ожидал. У меня глаз наметанный! – продолжал Фудзий.

– А мой ботинок? Что мне теперь, босиком ходить? – пискнул Тузиков, разглядывая свою левую ногу. На ней был один только носок, да еще с дырой на пальце.

Преподаватель из Магфорда развел руками.

– Увы, юноша, я ничего не могу сделать… Ваш ботинок навсегда останется летучей мышью. Я выпустил его сущность во всей ее прекрасной первозданности, и она никогда уже не вернется назад, в скорлупу того жалкого яйца, которое никогда не видел господин Семь-Пень-Дыр! – возвысил голос Фудзий.

Тузиков наклонился и расшнуровал другой ботинок.

– Сделайте тогда и из него мышь! Все равно выбрасывать! – потребовал он.

– Бесполезно. Ваш второй ботинок так и останется ботинком, сколько бы я ни произносил Ноуменус кантус выпулялис. У большинства предметов как в магическом, так и в лопухоидном мире нет внутренней сущности! Разумеется, его можно превратить во что-либо принудительно, но это будет уже не то… – сказал Фудзий, зачем-то показав на Гуню Гломова.

Гуня беспокойно завозился, с тревогой размышляя, вдруг в нем самом живет, скажем, комод, а Фудзий возьмет его да и высвободит?

– Да ну, сущности какие-то! Был ботинок, а теперь нету! Никакой пользы, один вред! – поморщившись, сказала практичная Лиза Зализина.

– Девушка, вы рассуждаете точно так же, как мои завистники в Магфорде! – печально произнес Фудзий. – Они все ополчились на меня после того, как я превратил жену декана в жабу! Но не виноват же я, что у нее была такая скрытая сущность?! Вы улавливаете мою мысль?

В классе разразилась настоящая буря. Смех, сдерживаемый весь урок, вырвался наружу, как лава, которой наскучило вяло бурлить в недрах вулкана. Баб-Ягун не мог даже выговорить: «Мамочка моя бабуся!», а только взвизгивал: «Ой, я не могу!» Преподаватель, необратимо превративший жену магфордского декана в лягушку, мгновенно стал героем. В скрытой иерархии «любви-нелюбви», которую выстраивал для себя каждый ученик, Фудзий мгновенно вырос на сто пунктов и встал где-то рядом с Тарарахом и Сарданапалом, оставив далеко позади и Зуби, и Медузию, и Поклепа.

Таня смотрела на занудливого преподавателя совсем другими глазами. Низенький, красноносый, нелепый, он показался ей вдруг магом-романтиком, освобождающим душу предметов из оков ее нелепой оболочки.

– Ноуменус кантус выпулялис, – тихо повторила она, думая, сработает ли это заклинание без тех пассов, что делал Фудзий.

– Все свободны! Завтра в то же время! – сухо сказал магфордский преподаватель.

Похоже, он искренне не понимал, чем вызван смех, и был даже обижен таким к себе отношением. Он повернулся и, поманив летающий журнал, вышел из класса. За ним потянулись все остальные. Даже Кузя Тузиков запрыгал на одной ноге.

В классе остались только Таня, которой захотелось поймать и выпустить летучую мышь, все еще бившуюся в стекло, и Гробыня. Склепова искала свою уползшую ручку, которую не так давно сглазил Шурасик.

Таня почти уже поймала летучую мышь, как вдруг двойные рамы аудитории распахнулись. Вместе с влажным океанским ветром в класс влетели два купидончика с огромной корзиной цветов.

Гробыня всплеснула ручками.

– Пупперчик! Это от него, я знаю! Только он такой деликатный! Сюда, сюда, это мне! – завизжала она.

Но купидончики, трепеща крылышками, пролетели мимо нее и направились к Тане. Таня делала страшные глаза и показывала купидончикам кулак, но глупые крылатые младенцы не понимали намеков. К тому же они явно успели перессориться между собой, деля полученные от Пуппера в награду пирожные. У одного купидончика распухла губа, у другого была под глазом подозрительная синева.

– На, держи! За конфетами после обеда залетим! – буркнули они, уронили корзину с цветами Тане на голову и улетели.

Пока Таня выбиралась из-под цветов, Гробыня тигрицей подскочила к корзине и выхватила спрятанную там открытку. На открытке, изображавшей воркующих голубков, красным маркером было написано: