Поэзия А. Кольцова, Белинский О жизни и сочинениях А. Кольцова.

В 20-40-е годы продолжает свое развитие русская песенная лирика. Среди поэтов-песенников в 20-е годы большой популярнстью пользовались песни А. А. Дельвига "Соловей мой, соловей", "Ах ты, ночь ли, ноченька", "Пела, пела пташечка" и другие. Но в народные песни они не перешли, так как слишком сильны были в них ноты "сентиментального уныния" и "сердечной тоски". Всеобщее народное признание получила песня "Вверх по Волге-реке, с Нижня Новгорода" из пьесы А. А. Шаховского "Двумужница". В 30-е годы, когда интерес к народным и книжным песням все больше и больше возрастает, к песенному творчеству обращаются разные поэты.

Однако стихотворения и песни на народные темы А. В. Кольцова представляют наиболее яркое явление в общем процессе развития русской лирики. Кольцов как поэт прежде всего прошел школу творческой практики у поэтов-песенников первого поколения. Возможно, что даже само желание писать песни возникло у него под их влиянием. В лирическом наследии поэта есть произведения, которые имеют черты подражания. Но сила собственного таланта, жизненные истоки его позволили Кольцову обрести в творчестве собственный голос и во многом опередить всех поэтов-песенников его времени. В отличие от них Кольцов в своем творчестве шел не только от современных литературно-песенных традиций, но и от стиля хорошо ему знакомых народных песен и от живого народного языка. Он стремился в своем творчестве изобразить реальную жизнь народа, его труд, быт и поэзию, поэтому оно было гораздо шире по тематике и реалистичнее. Песням Кольцова, что особенно важно, была свойственна и новая внутренняя настроенность, глубоко отличавшаяся от традиционного сентиментального "уныния" современных русских песен. В них зазвучали бодрые оптимистические призывы к преодолению любых жизненных невзгод. Произведения Кольцова, выражающие народный социальный оптимизм, были очень близки к самим народным песням, в которых даже в мотивах "грусти-тоски" никогда не чувствовалась безысходность жизненного горя.

Песни Кольцова были не только содержательны и лиричны. По признанию самого поэта, песни для него были прежде всего тем, что "поется". Кольцов не раз пробовал распевать свои песни. Об одном таком случае он писал В. Г. Белинскому: "Степи опять очаровала меня; я черт знает до какого забвения любовался ею. Как она хороша показалась! И я с восторгом пел: "Пора любви"... (1) Созданный Кольцовым оригинальный размер стиха был очень близок к ритмическому строю народных песен.

Поэзия Кольцова отличалась не только от песен других поэтов-песенников, но даже и от творчества поэтов-любителей из крестьян - Слепушкина, Алипанова, Суханова. Если Кольцов стремился изобразить подлинную народную жизнь, то для них жизнь народа была только "сельской темой", которую они разрабатывали самым "благонамеренным" образом: крестьяне в их песнях зачастую имели вид веселых, покорных и всем довольных "пейзан", которые мирно жили бок о бок с добрым и заботливым помещиком. Такая условность и неправдоподобность изображения народной жизни была отмечена Белинским, который в рецензии на стихотворения Слепушкина иронически писал о том, что крестьяне в них "как-то похожи на пастушков и пастушек гг. Флориана и Панаева или на тех крестьян и крестьянок, которые пляшут в дивертисментах на сцене театра". (2)

Народ в песнях Кольцова изображался во всей полноте его жизни - не только в труде и повседневности, но и в моменты сосредоточенного раздумья над своей жизнью. Кольцов в своих песнях всегда подчеркивал характер героя, его жизненную силу, веру в будущее:

Долго ль буду я
Сиднем дома жить,
Мою молодость
Ни на что губить?
Долго ль буду я
Под окном сидеть,
На дорогу вдаль
День и ночь глядеть?

("Дума сокола")

В песнях о народной бедности, жизненной бесприютности, сиротстве ("Сирота", "Раздумье селянина", "В непогоду ветер", "Светит солнышко", "Доля бедняка") изображалась горькая доля бедняка с помощью заимствованных из народной поэзии образов беды, горя, злой судьбы. Но изображение "злой доли" крестьянина у Кольцова сочеталось с мотивами смелого и упорного ее преодоления. Особенно это проявляется в песнях Кольцова "Деревенская беда" (мотивы борьбы бедняка с богачом), "Дума сокола" (страстный порыв героя к лучшей жизни}, "На погибель идти - песни петь соловьем" (молодецкая удаль, помогающая героически преодолеть любое горе) и в других.

Вдумчивое проникновение Кольцова в народную жизнь позволило ему увидеть в ней главное, выделить наиболее существенное. В этом отношении особого внимания заслуживает ведущая тема его песенного творчества - тема труда. Кольцов видел крепкую любовь крестьян к "матери сырой земле" и чисто крестьянские трудовые интересы и упования, связанные с земледельческим трудом. Все это он с большой художественной силой отразил как в стихотворении "Косарь", так и в своеобразной трилогии - "Песня пахаря", "Урожай" и "Крестьянская пирушка", посвященной крестьянскому труду. В этих произведениях Кольцов показал не только поэзию крестьянского труда, но и ту сосредоточенную величавую "обрядность", которая была так характерна для крестьянской жизни.

Глубоко прав был Г. Успенский, когда, называя Кольцова "поэтом земледельческого труда", писал: "Никто, не исключая и самого Пушкина, не трогал таких поэтических струн народной души, народного миросозерцания, воспитанного исключительно в условиях земледельческого труда". (4)

Наряду с этими темами в творчестве Кольцова большое м то занимали и песни на семейно-бытовые и любовные темы.

Семейно-бытовые и любовные песни Кольцова в художественном отношении были всего более связаны с народными песнями. С ними их сближали традиционные песенные образы: "девушка" и "молодец", "муж" и "жена"; повторяющиеся в ряде песен художественные приемы.

В таких песнях Кольцов использовал народно-песенные стилистические и композиционные средства: символику - "Кольцо", "Перстенечек дорогой", "Грусть девушки"; лирические обращения к силам природы - "Ты не пой, соловей", "Не шуми ты рожь"; лирический монолог - "Ах, зачем меня силой выдали", "Не скажу никому"; метафорические сравнения - "Соловьем залетным юность пролетела"; народные поэтические эпитеты - "ярый воск", "чисто золото", "сырая земля", "душа-девица", "ветры буйные", "кудри русые". Но Кольцов применял эти средства всегда очень оригинально. Так, например, часто обращая к форме лирического монолога, он нередко отходил от традиционного стиля народных песен, делая их особенно психологически насыщенными.

Значительная лирическая эмоциональность в песнях Кольцова и даже экспрессивность выраженных в них чувств сближали некоторые песни с устными городскими романсами.

Возможно, что некоторые песни Кольцова - "Погубили меня твои черны глаза", "Не скажу никому", "Я любила его" и другие - были созданы под влиянием стиля городских романса В свою очередь, песни и романсы Кольцова стали на продолжительное время художественными образцами для многих авторов песен и романсов второй половины XIX века.

Талантливое, самобытное творчество Кольцова стало достоянием каждого грамотного русского человека. Сочинения Кольцова печатались на протяжении всего XIX века и позднее. Они издавались народно-учебными библиотеками, давались в виде приложений к журналам, помещались в хрестоматиях и книгах для чтения. Песни Кольцова издавались огромными тиражами и издательствами лубочной литературы. Многие песни Кольцова были положены на музыку. По подсчету одного из исследователей, на стихотворения Кольцова было написано свыше 700 романсов и песен. (5)

Факты широкого распространения песен Кольцова, текстов и мелодий к ним, а также лубочных иллюстраций свидетельствует о начале процесса их фольклоризации. Писатели и исследователи XIX века, даже специально не занимавшиеся вопросами фольклора, невольно останавливали свое внимание на фактах повсеместного распространения песен Кольцова. Так, собиратель народных песен Ф. Студитский указывал в предисловии к своему сборнику новгородских песен 1874 года, что деревенские певцы "уже поют песни Кольцова". (6)

Популярность песен Кольцова еще в первой половине XIX века в Саратове была отмечена Н. Г. Чернышевским, который в своих автобиографических отрывках из "Повести в повести" писал о том, как он в детстве, в 1845-1846 годах, катаясь с товарищами с гор, занимался между шутками и играми "пением лермонтовских, кольцовских и простонародных песен".

Все темы кольцовских песен, проникшие в народный песенный репертуар, были очень близки по содержанию народным лирическим песням. Кольцов с большой поэтической сило выразил глубокое раздумье народа о тяжести жизни ("Сяду я за стол"), желание преодолеть все жизненные препятствия ("Оседлаю коня") и горькое сознание силы "злой судьбы" ("Соловьем залетным").

Очень близка к этой группе стихотворений Кольцова и знаменитая "Дума сокола", которая также, возможно, была песенно популярной, хотя ее варианты и не найдены. Иная судьба у песни "Оседлаю коня", которая постоянно печаталась в песенниках и широко была известна в лубке (на лубочных картинках иллюстрировались обычно такие строки: "Я помчусь, полечу легче сокола, догоню, ворочу свою молодость", при этом изображался старик на коне). Положенная на музыку целым рядом композиторов, песня входила в репертуар многих певцов. В 1886 году она была включена в сборник народных песен Весселя. Несомненно, что ее песенное распространение в народе было в дореволюционное время гораздо большим. Об этом свидетельствует ее широкая популярность в советское время. Замечательны, например, варианты песни "Оседлаю коня", записанные в Тульской области.

Виссарион Белинский "О жизни и сочинениях Кольцова"

- биография Кольцова. Родился в Воронеже, отец мещанина. Был способным, в 10 лет отдали в Воронежское уездное училище, "начал пристращаться к чтению". Затем отец взял сына из училища, чтобы тот помогал ему в торговле - столкновение с грязной действительностью. Полюбил страстно степь.
"Многие пьесы Кольцова отзываются впечатлениями, которыми подарила его
степь: "Косарь", "Могила", "Путник", "Ночлег чумаков", "Цветок", "Пора
любви" и другие. Почти во всех его стихотворениях, в которых степь не играет
никакой роли, есть что-то степное, широкое, размашистое и в колорите и в
тоне. Читая их, невольно вспоминаешь, что их автор - сын степи, что степь
воспитала его и взлелеяла. И потому ремесло прасола не только не было ему
неприятно, но еще и нравилось ему: оно познакомило его с степью и давало ему
возможность целое лето не расставаться с нею."
- до 17 лет занимался чтением и т.д. Влюбился в служанку, родители противостояли и разлучили возлюбленных. Кольцов слег с горячкой. "Оправившись от болезни
и призанявши у родных и знакомых деньжонок, он бросился, как безумный, в
степи разведывать о несчастной. Сколько мог, далеко ездил сам), еще дальше
посылал преданных ему за деньги людей. Не знаем, долго ли продолжались эти
розыски; только результатом их было известие, что несчастная жертва
варварского расчета, попавшись в Донские степи, в казачью станицу, скоро
зачахла и умерла в тоске разлуки и в муках жестокого обращения."
- "Как бы то ни было, но поэтическое призвание Кольцова было решено и
сознано им самим. Непосредственное стремление его натуры преодолело все
препятствия. Это был поэт по призванию, по натуре, - и препятствия могли не
охладить, а только дать его поэтическому стремлению еще большую энергию.
Прасол, верхом на лошади гоняющий скот с одного поля на другое, по колена в
крови присутствующий, при резании, или, лучше сказать, при бойне скота;
прикащик, стоящий на базаре у возов с салом, - и мечтающий о любви, о
дружбе, о внутренних поэтических движениях души, о природе, о судьбе
человека, о тайнах жизни и смерти, мучимый и скорбями растерзанного сердца и
умственными сомнениями, и в то же время, деятельный член действительности,
среди которой поставлен, смышленый и бойкий русский торговец, который
продает, покупает, бранится и дружится бог знает с кем, торгуется из копейки
и пускает в ход все пружины мелкого торгашества, которых внутренне
отвращается как мерзости: какая картина, какая судьба, какой человек!.."
- по делам едет в Москву и Петербург. Знакомится с литераторами.
- в Воронеже Кольцов пишет: "Светлые минуты навещали его все реже и
реже. "Пророчески угадали вы мое положение (писал он, в 1840 году, в
Петербург, к приятелю); у меня у самого давно уже лежит на душе грустное это
сознание, что в Воронеже долго мне не сдобровать. Давно живу я в нем и гляжу
вон, как зверь. Тесен мой круг, грязен мой мир, горько жить мне в нем, и я
не знаю, как я еще не потерялся в нем давно. Какая-нибудь добрая сила
невидимо поддерживает меня от падения. И если я не переменю себя, то скоро
упаду; это неминуемо, как дважды два - четыре. Хоть я и отказал себе во
многом, и частию, живя в этой грязи, отрешил себя от ней, но все-таки не
совсем, но все-таки я не вышел из нее".
- после очередной поездки в Петербург: "По возвращении домой Кольцов нашел, по обыкновению, все дела в упадке и
расстройстве, благодаря старческой мудрости и опытности, и принялся их
устроивать. Отец принял его холодно и едва согласился давать ему тысячу
рублей в год из семи тысяч, которые должен был приносить дом, в ожидании
чего Кольцов должен был жить и трудиться без копейки в кармане - он,
которому одному все семейство было обязано своим благосостоянием... "
- "Последнее письмо, которое мы получили от Кольцова, было от 27-го
февраля 1842 года. {121} Летом мы писали к нему, но ответа не было; а осенью
получили мы из Воронежа, от незнакомых нам людей, известие о его смерти..."
- "ожденный для жизни, он исполнен был
необыкновенных сил и для наслаждения ею и для борьбы с нею; а жить для него
значило - чувствовать и мыслить, стремиться и познавать. Любовь и симпатия
были основною стихиею его натуры. Он был слишком умен, чтоб быть в любви
идеалистом, и был слишком деликатно и благородно создан, чтоб быть в ней
материалистов. Грубая чувственность могла увлекать его, но не надолго, и он
умел отрешаться от нее, не столько силою воли, сколько природным отвращением
ко всему грубому и низкому. Нежным вздыхателем, довольствующимся обожанием
своего идеала, он никогда не был и не мог быть, потому что для такой смешной
роли он был слишком умен и слишком одарен жизнью и страстью. "
- "Стихотворения Кольцова можно разделить на три разряда. К первому
относятся пьесы, писанные правильным размером, преимущественно ямбом и
хореем. Большая часть их принадлежит к первым его опытам, и в них он был
подражателем поэтов, наиболее ему нравившихся. Таковы пьесы: "Сирота",
"Ровеснику", "Маленькому брату", "Ночлег чумаков", "Путник", "Красавице",
"Сестре", "Приди ко мне", "Разуверение", "Не мне внимать напев волшебный",
"Мщение", "Вздох на могиле Веневитинова", "К реке Гайдаре", "Что значу я",
"Утешение", "Я был у ней", "Первая любовь", "К ней", "К ней же", "Наяда", "К
N.", "Соловей", "К другу", "Исступление", "Поэт и няня", "А. П.
Серебрянскому". В этих стихотворениях проглядывает что-то похожее на талант
и даже оригинальность; некоторые из них даже очень недурны. По крайней мере,
из них видно, что Кольцов и в этом роде поэзии мог бы усовершенствоваться до
известной степени; но не иначе, как с трудом и усилием выработавши себе стих
и оставаясь подражателем, с некоторым только оттенком оригинальности.
Правильный стих не был его достоянием, и как бы ни выработал [он] его,
все-таки никогда бы не сравнился в нем с нашими звучными поэтами даже
средней руки. Но здесь и виден сильный, самостоятельный талант Кольцова: он
не остановился на этом сомнительном успехе, но, движимый одним инстинктом
своим, скоро нашел свою настоящую дорогу. С 1831 года он решительно
обратился к русским песням, и если писал иногда правильным размером, то уже
без всяких претензий на особенный успех, без всякого желания подражать или
состязаться с другими поэтами. Особенно любил этим размером, чаще без рифмы,
с которою он плохо ладил, выражать ощущения и мысли, имевшие
непосредственное отношение к его жизни. Таковы (за исключением пьес:
"Цветок", "Бедный призрак", "Товарищу") пьесы: "Последняя борьба", "К
милой", "Примирение", "Мир музыки", "Не разливай волшебных звуков", "К ***",
"Вопль страдания", "Звезда", "На новый 1842 год". Пьесы же: "Очи, очи
голубые", "Размолвка", "Люди добрые, скажите", "Терем", "По-над Доном сад
цветет", "Совет старца", "Глаза", "Домик лесника", "Женитьба Павла" -
составляют переход от подражательных опытов Кольцова к его настоящему роду -
русской песне."
- "Кольцов родился для поэзии, которую он создал. Он был сыном народа в
полном значении этого слова. Быт, среди которого он воспитался и вырос, был
тот же крестьянский быт, хотя несколько и выше его. Кольцов вырос среди
степей и мужиков. Он не для фразы, не для красного словца, не воображением,
не мечтою, а душою, сердцем, кровью любил русскую природу и все хорошее и
прекрасное, что, как зародыш, как возможность, живет в натуре русского
селянина. Не на словах, а на деле сочувствовал он простому народу в его
горестях, радостях и наслаждениях. Он знал его быт, его нужды, горе и
радость, прозу и поэзию его жизни, - знал их не понаслышке, не из книг, не
через изучение, а потому, что сам, и по своей натуре и по своему положению,
был вполне русский человек. Он носил в себе все элементы русского духа, в
особенности страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено
предаваться и печали и веселию и вместо того, чтобы падать под бременем
самого отчаяния, способность находить в нем какое-то буйное, удалое, -
размашистое упоение, а если уже пасть, то спокойно, с полным сознанием
своего падения, не прибегая к ложным утешениям, не ища спасения в том, чего
не нужно было ему в его лучшие дни. В одной из своих песен он жалуется, что
у него нет воли,

Чтоб в чужой стороне
На людей поглядеть;
Чтоб порой пред бедой
За себя постоять;
Под грозой роковой
Назад шагу не дать;
И чтоб с горем, в пиру,
Быть с веселым лицом;
На погибель итти -
Песни петь соловьем. {133}

Нет, в том не могло не быть такой воли, кто в столь мощных образах мог
выразить свою тоску по такой воле...
Нельзя было теснее слить своей жизни с жизнию народа, как это само
собою сделалось у Кольцова. Его радовала и умиляла рожь, шумящая спелым
колосом, и на чужую ниву смотрел он с любовию крестьянина, который смотрит
на свое поле, орошенное его собственным потом. Кольцов не был земледельцем,
но урожай был для него светлым праздником: прочтите его "Песню пахаря" и
"Урожай". Сколько сочувствия к крестьянскому быту в его "Крестьянской
пирушке" и в песне "Что ты спишь, мужичок":

Что ты спишь, мужичок!
Ведь уж лето прошло,
Ведь уж осень на двор
Через прясло глядит;
Вслед за нею зима
В теплой шубе идет,
Путь снежком порошит,
Под санями хрустит.
Все соседи на них
Хлеб везут, продают,
Собирают казну,
Бражку ковшиком пьют.

Кольцов знал и любил крестьянский быт так, как он есть на самом деле,
не украшая и не поэтизируя его. Поэзию этого быта нашел он в самом этом
быте, а не в риторике, не в пиитике, не в мечте, даже не в фантазии своей,
которая давала ему только образы для выражения уже данного ему
действительностию содержания. И потому в его песни смело вошли и лапти, и
рваные кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые онучи - и вся эта грязь
превратилась у него в чистое золото поэзии. Любовь играет в его песнях
большую, но далеко не исключительную роль: нет, в них вошли и другие, может
быть, еще более общие элементы, из которых слагается русский простонародный
быт. Мотив многих его песен составляет то нужда и бедность, то борьба из
копейки, то прожитое счастье, то жалобы на судьбу-мачеху. "
- "Почти все песни Кольцова писаны правильным размером; но этого вдруг не
заметишь, а если заметишь, то не без удивления. Дактилическое окончание
ямбов и хореев и полурифма вместо рифмы, а часто и совершенное отсутствие
рифмы, как созвучия слова, но взамен всегда рифма смысла или целого речения,
целой соответственной фразы - все это приближает размер песен Кольцова к
размеру народных песен. Кольцов не имел ясного понятия о версификации и
руководствовался только своим слухом. И потому без всякого старания и даже
совершенно бессознательно умел он искусно замаскировать правильный размер
своих песен, так что его и не подозреваешь в них. Притом он придал своему
стиху такую оригинальность, что и самые размеры кажутся совершенно
оригинальными. И в этом отношении, как и во всем другом, подражать Кольцову
невозможно: легче сделаться таким же, как он, оригинальным поэтом, нежели в
чем-нибудь подделаться под него. С ним родилась его поэзия, с ним и умерла
ее тайна."
- "Особенное достоинство дум Кольцова заключается в их чисто русском,
народном языке. Кольцов не по кокетству таланта, а по необходимости прибегал
к этому складу. В своих думах Кольцов - русский простолюдин, ставший выше
своего сословия настолько, чтобы только увидеть другую, высшую сферу жизни,
но не настолько, чтобы овладеть ею и самому совершенно отрешиться от своей
прежней сферы. И потому он по необходимости говорит ее понятиями и ее языком
об увиденной им вдали сфере других, высших понятий; но потому же он в своих
думах искренен и истинен до наивности, что и составляет главное их
достоинство. Хотя песни Кольцова были бы понятны и доступны для нашего
простого народа, но все же они были бы для него гораздо высшею школою
поэзии, а следовательно, чувств и понятий, нежели поэзия народных песен, - и
потому были бы очень полезны для нравственного и эстетического его
образования. Таким же точно образом думы Кольцова, изложенные образами и
складом чисто, русским и представляющие собою первую высшую ступень простого
русского человека в стремлении к нравственно-идеальному развитию, были бы
очень полезны для избранных натур в простом народе.
Мистическое направление Кольцова, обнаруженное им в думах, не могло бы
у него долго продолжаться, если б он остался жив. Этот простой, ясный и
смелый ум не мог бы долго плавать в туманах неопределенных представлений.
Доказательством этому служит его превосходная дума "Не время ль нам
оставить", написанная им менее нежели за год до смерти. В ней виден
решительный выход из туманов мистицизма и крутой поворот к простым
созерцаниям здравого рассудка."