Бену в солнечной ладье. Фрагмент росписи из гробницы Иринефер. Фивы. 19 Династия.

 

Именно к образу птицы Бену, как отмечает Г. Бутузов, восходит один из наиболее “закрытых” герметических символов – oiseau huppé, означающий одновременно и участника “платоновского банкета”, и Гермеса, и тайный язык “ Fedeli D’Amore ” (“Верных Любви”), который иногда именуют “ языком птиц ”, о котором мы будем говорить ниже.

В этой связи особенно примечательно, что в русской традиции вообще связь золота с солнцем, светом, огнем или жаром [97], являлась еще и символом особого избранничества. В частности культ драгоценных металлов и собственно золота был дружинным культом, жены дружинников Игоря оплакивали милых, приговаривая, что их “ ни думою подумать, ни глазами повидать, а золота и серебра и пуще того в руках не подержать!”. А Перун, бог дружины, в рассказе о Владимировых языческих богах изображен с серебряной головой и золотым усом. Атрибутика золотого света сопутствует, дружине и князю в периоды славы и побед, и, что для нас крайне немаловажно, сами князья именуются “ солнцами ”: младшие Ольговичи – четыре солнца, “ солнце светится на небесе — Игорь князь в Русской земли ”[98] также и в былинах князь Владимир именуется “ красным солнышком ”[99].

Рискнем предположить, что в указанных случаях, мы также имеем дело с символической атрибутикой отсылающей нас к определенным аспектам Царского (иначе Королевского) Исскуства, о которых следующим образом пишет Бутузов: “ По сути <…> l’art royal или blason – это умение манипулировать тайными общественными силами, и тот, кто добивается в этом адептства, становится обладателем так называемой “временной” или “мирской” власти. То, что не понимают многие современные “политики” по причине плебейства, это наличие в любом современном обществе безотказных рычагов такой манипуляции, которые не ржавеют уже более тысячи лет (и которые имели свои аналоги в других обществах испокон века). Знание этих рычагов и умение на них нажимать нужным образом и в нужной последовательности и составляет l’art royal ”.

Следует особо подчеркнуть, что в Царском Искусстве, как, впрочем, и в волшебной сказке, мы имеем дело отнюдь не с простым (“профанным”) золотом [100]. В волшебной сказке этот момент отчетливо зафиксирован в форме хорошо прослеживающейся символической связи золота и иного царства.

Здесь нам следует самым внимательным образом отнестись к следующим словам Проппа: “ Золото фигурирует (в волшебной сказке – АК) так часто, так ярко, в таких разнообразных формах, что можно с полным правом назвать это тридесятое царство золотым царством. Это – настолько типичная, прочная черта, что утверждение: “все, что связано с тридесятым царством, может иметь золотую окраску” может оказаться правильным и в обратном порядке: “все, что окрашено в золотой цвет, этим самым выдает свою принадлежность к иному царству”. Золотая окраска есть печать иного царства ”[101].

С указанным мотивом самым непосредственным образом связан и другой сказочный мотив образования золота из “останков” – пепла или мусора, который в свою очередь имеет прямое отношение к первой стадии Великого Делания – а именно разложению (nigredo), чей цвет “чернее черного” символизирует философское “умерщвление” и “гниение”, “ без которого нельзя продвинуться ни на шаг ”[102].

В этой связи весьма примечательно, что в русской фольклорной традиции “ помимо значения драгоценного металла, золотом назывался кал, прежде всего человеческий, “золотарить” – убирать отхожие места ”[103].

Указанный мотив хорошо прослеживается в норвежских волшебных сказках “Про Пепеленя и его добрых помощников” и “Королевна с Хрустальной горы”[104] объединенных общим героем – Пепеленем.

Пепелень (Askeladden, с норвежского буквально: aske – зола, пепел; ladden – парень), есть прямой аналог русского Иванушки-дурачка, а в смысле этимологии имени прямой родственник Золушки, или Замарашки (немецкое – Aschenputtel и Aschenbrödel, голландское – Asgat, датское и шведское – Askefis, шотландское – Ashpit, чешское и польское – Попелюшка, болгарское – Пепелешка, сербо-хорватское – Попелюха, украинское – Попелюх, литовское – Pelenus, финское – Tuhkimo, французское – Cendrillon, итальянское – Cenerentola, испанское – Ventafochs, английское – Cinderella), героини соответствующей широко распространенной среди европейских народов сказки[105].

Как мы видим, это имя и его многочисленные изводы (в т.ч. и тот, что связан с образом птицы Феникс, возрождающейся из пепла, или золы) самым чудесным образом перекликается с алхимическим nigredo (с латыни буквально – чернота).

В этой связи особенное значение представляют следующие слова Эволы: “ Ambula ab intra” (Исходи из внутреннего (лат.). – прим. перев.) – такова одна из максим в Commentatio de pharmaco catholico. И этот “внутренний путь”, эта via sacra, начинающаяся со “священного черного камня” (ίερατική λίθος μελαινα), – камня, “который не камень”, а “образ космоса” (κόσμσυ μίμητα), “наш черный свинец” (различные символы, которые, с этой точки зрения, представляют человеческое тело), и в ходе продвижения по которому возникают Боги и Герои, “небеса и планеты”, стихийные, металлические и астральные люди. Стоит отметить, что у римлян был ритуал, в ходе которого черный камень – lapis niger – клали в начале священного пути, via sacra. Герметическое делание в греческих текстах иногда называется “мистерией Митры”, поскольку Митра понимается как Бог или Герой, возникший из камня, который покорил Солнце. На этом “камне” – в евангелическом смысле – следует построить “церковь”. <…> Можно пойти достаточно далеко, опираясь на эти значимые соответствия ”[106].

Уместно припомнить и то, что означенную стадию Делания символизирует собой фигура ворона, и именно “ вороны черные, носы железные ” возносят, зашитого в шкуру “ ледащей клячи ”, главного героя волшебной сказки “Золотая гора”.

Аналогичную символику мы обнаруживаем и в украинской волшебной сказке “Бедняк и Вороний царь”[107], где суровому испытанию подвергается последовательно бедняк (отец героя), а затем и его сыновья. Дорога к “ серебряной поляне” (иному царству), где обитает Вороний царь, лежит через “ густой лес ”: “ Прошли и один, и другой густой лес. Вдруг сразу светло сделалось – очутились они на широкой поляне. А что то была за поляна! Трава, цветы, даже камни – все из чи­стого серебра. Посреди поляны – утес, тоже серебряный. На утесе – дворец диковинный ”. Следуя совету волшебного помощника (вороны), герой востребует главное сокровище Вороньего царя – а именно волшебную мельничку, которая не просто исторгает из себя изобилие, но и перемещает к нему всю его родню, в том числе и потерявшихся в лесу (не прошедших волшебное испытание) старших братьев.

Следует отметить, что превращение “продуктов распада” в “сокровище” происходит в сказке обычно не само по себе, но благодаря определенным обстоятельствам, связанным с конкретной ситуацией. Сказочные мотивы, восходящие к противопоставлению сор – золото (иначе драгоценности), разнообразны, но все же им свойственны некоторые вполне определенные закономерности.

Так, “ речная девка ” (sic!) просит парня доставить письмо брату (ср. “Садко”: гусляр передаст поклон Ильменю от сестры Волги), брат советует парню неводом выловить из реки мусор, сложить его на шесть недель в амбаре – выйдут золото и серебро. Интересно, что здесь требуется “поминальный” срок для превращения: шесть недель сопоставимы с сорока днями. Или другой сюжет: купец невзлюбил сына за то, что тот раздавал милостыню нищим, и отправил его “за моря”, сын берет с собой три мешка пепла, Николай Чудотворец[108] в ином царстве покупает пепел за три мешка золота.

Известен сказке и обратный процесс. Однако же примечательно, что “золото”, превращающееся в черепки, пепел и т.п., не обладает признаком сакральности. Такое “золото”, найденное под землей или полученное от водяного, всегда призрачно: падаль оборачивается кладом, а клад – “ дохлой свиньей ”.

В отличие от такого “золота”, сказочное золото иного (иначе золотого) царства – всегда “ золотое ”, хотя нередко оно наделяется точно также как, впрочем, и пепел даром “оборотничества”, что опять-таки указывает нам на имеющуюся здесь связь с соответствующими аспектами Царского Искусства: “ Золото в преданиях и сказках о кладах всегда связано с испытаниями героев, его получают только избранные, оно рассыпается в прах у тех, кто не соблюдает “правил игры” с сакральным миром, и убивает тех, кто лишен “доброй доли” или хочет получить сокровища в обход “воли” самого золота. Именно воли, поскольку в русской мифологической прозе золото – живое существо, клады могут обращаться в людей, растения, животных, путешествовать по земле и искать своего хозяина ”[109].

В этой связи приходит на память следующее замечание Р. Генона: “ когда сокровища ищут те, для кого они по каким-то причинам не предназначены, то золото и драгоценные камни для них превращаются в уголь и пошлый щебень; современные любители раскопок могли бы извлечь пользу и из этой “легенды” [110].

В качестве наглядного примера можно привести другую украинскую волшебную сказку “Яйцо-райцо”, в которой помимо прочих “непосильных” задач поставленных перед героем, фигурирует задача поймать “ золотого зайца ”, которого герой видит сначала в облике гадюки, а затем – старухи. Примечательно, что волшебным помощником и одновременно суженой героя здесь становится “ змеиная дочка ”, замурованная у матери в “каменном столбе”[111].

Согласно многочисленным народным поверьям, подземное золото открывается глазам человека лишь в дни календарных праздников, когда “ солнце играет ” (т. е. меняет место, описывает круги) – на Пасху, Троицу, Ивана Купалу клады “ сушатся ”[112].

“ Клады являлись в важнейшие (переломные) моменты календарного года, когда, по народным представлениям, открывался канал связи мира профанного с миром сакральным (помимо календарных праздников указывались и такие временные рубежи: полдень, “ночь при дожде”) ”[113].

В остальное же время: “ золото принадлежит змеям (выделено нами – АК), известно, что Добрыня “у лютого Змея Горынчища нашел он много злата-серебра”. По народному толкованию, золото и драгоценные камни нужны для освещения подземного царства, отсюда же поверье, что в головах змей можно найти самоцветные камни (ср. в былинах: самоцветные камни вплетены в каличью обувь для освещения ночного пути) ”[114].

И далее: “ Попав под землю, золото начинало жить особой жизнью, приобретая магические, оборотнические свойства и выходя на поверхность земли не только в образах разных существ и предметов [115], но и в виде огня, искр, свечения по ночам. Клад может достать тот, кто сам будет держать в руках огонь и читать соответствующие заклинания; [116] если клад лежит под сосной, то огненные свойства приобретает дерево: ударить но сосне топором — из ствола искры летят, срубить ее невозможно [117]. В той же связи – свечение “горящих”, осыпающихся искрами, растении: цветущего папоротника в Иванову ночь или разрыв-травы (ср. в сказке о Хасане басрийском: разрыв-трава растет па вершине горы, она разрывает облака, как бы прокладывая дорогу к солнцу, и потому необходима для “искусства алхимии”) ”[118].

Здесь уместно вспомнить о распространенном представлении, согласно которому, посредниками между землей и небом в передаче солнечной субстанции являются ящерицы, змеи или лягушки. Так, согласно владимирским поверьям, ящерицы, сидящие на солнце с открытым ртом, буквально: “ сосут солнечные лучи ”[119]. В этой связи примечательно, что ритуал проглатывания огромной, раздувшейся лягушки посвящаемым в колдуны являлся обязательным моментом приобщения к искусству магии[120].

Таким образом, мы имеем дело с мотивом, согласно которому, “ золото как трансформация солнечного света попадает на землю благодаря действиям живых существ, аккумулирующих солнечную энергию, буквально – пьющих, съедающих Солнце ”[121]. Отметим, что в данном случае под “ живыми существами ” подразумеваются именно рептилии!

У Эволы мы также находим указание на то, что: “ Змеи” символизируют силы, существующие в “лоне Земли ” <…> “ Лучи небесных тел концентрируются с такой силой и качеством в Земле, как ни в какой другой Стихии, потому что Земля является твердой и верной сетью, улавливающей небесные свойства, и центром их сфер (Braccesco, La Espositione di Geber Philosopho, Venezia, 1551, p. 79a) ”[122].

И здесь нам следует обратить самое пристальное внимание на следующее важное замечание, которое делает А.А. Потебня: “ мифические антагонисты (Змей, Кощей, Тугарин) часто соотносятся с сосудами: они либо сидят в них, либо сами представлены в виде сосудов (котел, бочка - брюхо, утроба, пещера) ”[123].

В этой связи следует вспомнить примечательный эпизод из норвежской волшебной сказки “Падчерица и хозяйкина дочь”[124], в котором незаслуженная (нелегитимная) претензия ложного героя (хозяйкина дочка) на волшебное вознаграждение (сокровище) наказывается следующим образом: “ Крышку у ларца поднимают – а оттуда жабы да всякие гады! Дочка хозяйкина рот разинула – ой изо рта их хлынуло! Черви, жабы, погань вонючая ”.

Непосредственный аналог этого образа мы встречаем в Откровении Святого Иоанна Богослова (Откр. 16, 13.), где описываются “ выходящие из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка ” три духа: “ нечистых, подобных жабам ”.

Указанный мотив представляется нам безусловным символическим признаком псевдоинициированности ложного героя (не сумевшего выделить чистую солнечную субстанцию, и соответственно изблевывающего ее в исходной “необработанной” форме) с образом которого в полной мере соотносятся как соответствующий персонаж волшебной сказки, так и означенные персонажи Священного Писания.

Такая интерпретация вполне подкрепляется следующим замечанием Эволы: “ Драконы становятся теми, с кем борются солнечные герои – Митра, Геракл, Ясон, Аполлон, Гор, и кого в герметической интерпретации мифа алхимики называют “зелеными” и “непереваренными”, поскольку они не прошли еще через “созревание”, то есть через влияние, которое бы трансмутировало их в силу более высокого уровня (выделено нами – АК)”[125].

Возвращаясь к связи “останков” (угли, мусор) и собственно золота, в определенных случаях являющихся как мы определили зеркальным отображением друг друга, мы должны особо выделить сказочный мотив возрождения из пепла, или“рождения из остатков”.

“ Из пепла, как из семени, вновь появляется то существо, которое было сожжено, в том или ином облике (вспомним птицу Феникс, о которой мы говорили выше – АК). Королева родила близнецов: во лбу по месяцу, на затылке – звезды. По навету злой сестры их хоронят в двух могилах, на которых вырастают два явора с золотыми и серебряными ветками. Злая соперница королевы приказывает из яворов сделать кровать, кровать сжигают, пепел съедает овца и приносит двух ягнят: во лбу по месяцу, на затылке звезды. Ягнят закалывают, а внутренности варит и съедает королева, после чего беременеет и вновь рождает чудесных близнецов (Народные русские сказки А.Н.Афанасьева в трех томах. М., 1986. Т. II. №287). Нетрудно заметить, что во всей цепочке пепел, съеденный овцой, явился основной причиной вторичного рождения близнецов, сначала ягнят, затем – детей. Для вторичного рождения пепел должен быть предан земле (как и кости, из которых обыкновенно вырастает волшебное дерево), здесь – дороге ”[126].

Точно так же пепел, развеянный по ветру, символизирует окончательную смерть, в частности именно так уничтожали колдунов, упырей [127].

В контексте нашего исследования особенно важно, что в ряде случаев кости или пепел, преданные земле – залог возрождения, но уже в ином, измененном, трансформированном качестве.

Соответствующее представление мы обнаруживаем и в герметической традиции: “ осадок представляет собой то, что остается после того, как выделен дух; таким образом, это тело, которому соответствует, кроме других возможных значений, символ “золы”, то есть аналогии сущности, в которой больше не осталось Огня. Но наиболее удивительно то, что “осадок”, “зола” и другие “остатки” в равной степени рассматриваются как нечто очень ценное, что “Сын Искусства” должен оберегать от презрения и отвержения, потому что именно из них – как утверждают – получается Золото, или же они и есть Золото, но не “вульгарное”, а истинное “Золото Философов”. “В золе, остающейся на дне могилы, – говорит, к примеру, Артефий, – лежит диадема нашего Царя”. <…> Остаткам сожженной материи, “шлаку”, Зосима приписывает “силу всего” – παντός ένεργεια – и добавляет: “Знайте, что зола составляет всю тайну; именно поэтому Древние говорят о черном Свинце, каковой является основой нашей субстанции”. Как мы знаем, такой свинец соответствует “священному черному Камню”, который, согласно Иоанну Алхимику, дарует “умение” делателям ”[128].

Указанный мотив присутствует и в обряде атаманского посвящения в донской казачьей традиции: “ Представления о необходимости отлучения атамана от мира живых людей и приобретении им черт лиминальности просматриваются в его временной “недееспособности” (“мы яво падвили пад руки”), в изменении облика (лицо обмазано сажей (выделено нами – АК), снята одежда). В ритуале символически воспроизводится вхождение посвящаемого в зону того света (смерти): “сыпали за ворот горсть земли (как преступнику перед утоплением)”. Выбранного атамана старики прикрывали своими шапками, в варианте – били плетью. После выборов его “качали”, то есть осуществляли магическое оживление ”[129].

Примечательно, что ритуал аналогичный последнему обнаруживается в египетской традиции в связи с символикой воскрешения Осириса в подземном мире (“ Дуат ”). В так называемой “Книге Пещер” (часть IV) присутствует сцена, изображающая Исиду и Нефтиду, “ возвышающих ” согнутое тело Осириса, что выглядит как его “раскачивание”. Между руками и ногами Осириса изображен солнечный диск[130].