Параграф написан А. Н. Славской. 3 страница

258 __ Время жизненного пути и развитие личности

разном пространстве, что может быть объяснено как расположение его в смысловом интерпретационном пространстве, т. е. интерпретация будущего как уходящего вверх или вниз по определившемуся смыслу жизни (или уже оставшемуся позади).

Обратная композиция времени имеет графически пространственный характер (в исследовании Т. Н. Березиной) и векторный (в исследовании В. Ф. Серенковой вектор обозначает направление движения личности).

Исходя из чего могут быть объяснены эти данные? Представляется, что нужно совершить коренное преобразование проблемы жизненной перспективы: традиционно предполагается, что она всегда существует и имеет в основном прогрессивное значение. Можно поставить вопрос так: какую роль играет наличие (отсутствие) жизненной перспективы для личности? И тогда можно предположить не только то, что это еще не осуществленная реально, но определенная проективная особенность личности, но и то, что у личности есть потребность иметь эту перспективу; социальная де-привация жизненных условий масс людей, кризисы, коренные или резкие изменения депривируют эту личностную потребность, время—пространство жизни ограничивается настоящим, сегодняшним («здесь и теперь») и тем самым сужается личностное смысловое пространство и время. С одной стороны, всегда акцентировалась ценность настоящего («Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня», «morgen-morgen, nur nicht heute, sagen so die faulen Leute» и т. д.), считалось, что в настоящем закладывается основа будущего. С другой стороны, наличие будущего имело не только смысл продлить жизнь, бытие, не только что-то сделать еще дополнительно, но и улучшить жизнь, изменить ее к лучшему. В проекции будущего для личности всегда был заключен смысл открытой возможности совершенствования. Это и означает, что будущее отвечает потребности личности в самоактуализации, в самосовершенствовании. И нельзя не согласиться с А. Маслоу, что в. таком понимании это ведущий жизненный мотив личности, по своему онтологическому значению он эквивалентен потребности жить, продолжать жить. Какой же механизм самой личности, кроме воздействия социума, депривирует эту потребность?

По-видимому, одно из самых обобщенных жизненных чувств, которое может быть приравнено к направленности личности — оптимизм. Для нас так важен был анализ интерпретационной сущности самого экзистенционального пласта жизни, затем своего бессознательного «Я», потому что именно он, будучи самым непосредственным образом связан с потребностью жить, составляет оптимистическую «тональность» (по С. Л. Рубинштейну), которая составляет «ресурс» личности. Личность может неосознанно «питаться», «держаться» этим ресурсом, даже при неблагополучной жизни

_ __ ____Глава пятая -.__..______-259

(природный оптимизм — как принято говорить), но, если она имеет силу воспользоваться свободой своего отношения к жизни и ее времени, она осуществляет интерпретацию всей жизни — ее прошлого соотносительно с настоящим и настоящее соотносительно с будущим, своей позиции и линии жизни, и ее... перспектив, то интерпретацию осуществляет обобщение, которое имеет оптимистическую или пессимистическую семантику, трактовку, мнение. Отвечая на поставленный выше вопрос о роли жизненной перспективы для личности, можно сказать, что пессимистическая перспектива ограничивает не только будущее жизни, его сужая, сокращая или закрывая (например, «мне остается только дом для престарелых», «мне остается только кухня», «мне остается только работа» и т. д.), но и ценностный темпоральный ресурс самой личности. Если, как говорят, «мне ничего не светит» в жизни», то у личности снижаются притязания, мотивация достижения, потребность в совершенствовании. Иногда такой интерпретационный вывод делается в критический момент жизни, в связи с определенным событием (ссорой, разрывом, разводом, смертью близкого человека, потерей работы), иногда личность приходит к нему в результате работы рефлексии, самосознания и осмысления всей жизни.

Оптимизм и оптимистическая интерпретация жизни, напротив, придают личности движущие силы, вопреки возможному неблагоприятно складывающемуся настоящему, трудностям, потерям. Перспектива выступает в функции повышения жизненного потенциала личности. Интерпретация жизни носит пролонгированный характер: в каждый период жизни что-то складывается неудачно, что-то достигается, что-то теряется, но интерпретация тем не менее у разных типов людей одних приводит к оптимистическому выводу («нельзя опускать руки», «нужно терпеть» или «нужно бороться»), других — к пессимистическому («все равно — старайся, не старайся», «всегда не везет», «все время все стараются подставить подножку» и т. д.). Есть люди, которые, живя ситуативно, флуктуируют в своих оценках: сегодня — плохо, завтра — хорошо, по принципу «черные и белые полосы». Однако даже эти микрообобщения имеют свое значение, приводя к умножению или вычитанию жизненных сил и времени.

Итак, время можно прибавлять и умножать, а также делить и... терять. Это своеобразная «математическая» величина жизни. Потеря времени — это не только молодые старики, сидящие за карточными столами, играющие, собственно говоря, не в преферанс, а в необратимые игры, и обиженные судьбой и властью старики — пенсионеры. Это не только сдвиг биографических жизненных стадий в силу несвоевременности их прохождения личностью (не успел вовремя жениться, сделать карьеру, вовремя умереть и т. д.) — это прежде всего потеря личностных ценностей — для себя, для

260____Время жизненного пути. и развитие личности___

общества, науки и культуры, политической деятельности или скрытого, но полезного дела.

Именно эти ценности дают не только сознание свободы, сознание перспективы, но и ее переживание. Когда отсутствуют эти ценности, происходит их компенсация другими переживаниями. Почему мужчины — эти наиболее «связанные радикалы» общества — так проворно гоняют взад и вперед шары по зеленому полю, время от времени загоняя их в лузу. Это своеобразная игра в жизнь — куда торопиться, если процесс игры интереснее победы или поражения. «Я — игрок», — говорит один из знаменитых персонажей Лермонтова. «Игрок» называет свой трагический роман Достоевский, рисуя в его зеркале свое изображение. Это прекрасно проанализировал С. В. Григорьев [44].

Другой способ компенсации — скептицизм, нигилизм, тонко отличающийся от пессимизма тем, что мы назвали «дистанциро-ванием» от жизни. Тип холодного, разочарованного человека — герой Пушкина и Лермонтова — холодностью своей ограничивает себя от участия в жизни, ее переживаниях — равно радостных, волнующих и трагических. Он не в силах вобрать в свою концепцию, интерпретацию жизни саму жизнь и собственную экзистенци-альность, поэтому он такой же игрок в жизнь и смерть — свою и чужую. Он убивает в самом себе потребность в будущем, в перспективе, вере и надежде.

К трем выделенным ранее перспективам — когнитивной, личностной и жизненной (связанной с дополнительным временем, придаваемым личности ее позицией), стоит добавить ту, которая характерна для российской ментальности в целом — чувство веры и надежды. Это не доминирующая оптимистическая тенденция, но выражающая глубокое противоречие российской натуры: вопреки тяготам и страданиям жизни человек сохраняет веру в лучшее. Стоит задуматься над тем, что это уже не личностно-индивиду-альная, а социально-психологическая особенность национального типа. По-видимому, эта вера не личностная уверенность в своем лучшем будущем или своем изменении к лучшему, а национально найденный компромисс душевного склада — компромисс оптимизма и пессимизма. В этом компромиссе осуществляется тот же «выход» душевных сил, о котором писал Юнг применительно к культуре или религии Запада и Востока.

Чувство веры не перекрывает и не компенсирует реального сознания, интерпретации своей жизни как несчастной (о том, как и почему русские несчастны, потрясающе написала И. А. Джидарьян [48]). Но оно либо, как говорят, «надличностно», либо архетипично, т. е., напротив, принадлежит к глубинному национальному коллективному бессознательному. И полярность этих чувств — отчаяния, несчастья и веры, надежды — не погашает смысл каждого,

________ Глава пятая _.__ ____ 261

а, напротив, дает такой «люфт», «зазор», такую психическую экзистенциальность, которая помогает человеку сохранить жизненное равновесие. Это одна из тех пропорциональностей, которая дает стабильность жизни и спокойную умеренность личности. Нельзя сказать, что это маятник, колеблющийся от отчаяния к надежде. Это особое жизненное состояние, более глобальное, чем частные состояния, описанные А. О. Прохоровым, дает личности нечто подобное ежедневному заводу часов — жизнь проходит без взлетов и падений, без резкой смены жизненных чувств, жизненные силы тратятся равномерно, но личность не имеет ни ускорения, ни опережения, ни замедления.

Наиболее сложная грань вопроса о жизненной перспективе, естественно, связана с возрастным периодом жизни. Раннему возрасту свойствен естественный здоровый оптимизм и то, что называют легкомыслием, поскольку будущее представляется неопределенно, в мечтах. Но в конце жизненного пути, в период старости (изучаемый геронтологией, практически отсутствующей в отечественной психологии, однако прекрасно проанализированный, обобщенный по мировым источникам Л. И. Анцыферовой), соотношение жизни и смерти не может не повлиять на жизненную перспективу. Л. И. Анцыферова прекрасно показала (мы бы назвали ее «гедонистической») стратегию проживания последних лет жизни, связанную с возможностью реализовать максимум свободы, получить максимум удовлетворения от полноты самореализации [14].

Другая стратегия вытекает из собственно этнокультурного или религиозного отношения к смерти, что также сохраняет человеку перспективу и питает, поддерживает его в последние трудные годы.

Таким образом, возможно разное возрастное, этнокультурное отношение к смерти, но в рамках каждого из них, в свою очередь, возникает личностное отношение. Именно это отношение глубочайшим образом раскрыл С. Л. Рубинштейн как обусловленное, с одной стороны, объективной диалектикой жизни, с другой — интерпретацией своей жизни личностью, ее субъективной концепцией. «Существует не более или менее трагическое отношение к смерти вообще, а отношение, возникающее при раскрытии и осознании разного при разных условиях соотношения жизни и смерти, которое делает (или не делает) смерть трагической при разных обстоятельствах. Таким образом, возникает необходимость создания концепции жизни субъекта, человека, из которой уже вытекало бы как естественное, закономерное такое или иное отношение к жизни и смерти» [101, с. 80].

Героическая интерпретация смерти поразила С. Л. Рубинштейна в пьесе В. Вишневского «Оптимистическая трагедия», название которой оказалось для него наиболее глубоким и точным обозначением смысла его собственной жизни. Героизм как глубоко кол-

262 _____ Время жизненного пути и развитие личности______

лективное чувство придает смерти смысл, ценность которого превосходит ценность собственной жизни, является ли она смертью «на миру» или в одиночестве.

Смерть интерпретируется как счастье, избавление от страданий вместе с жизнью, что стало огромной проблемой современной медицины, пытающейся выработать юридические и этические права для прекращения врачами жизни пациента, проблемой, ставшей сюжетом современного романа.

Но поразительную интерпретацию роли смерти как перспективы именно для оставшейся жизни дал С. Л. Рубинштейн. «Факт смерти, — писал он, — превращает жизнь человека не только в нечто конечное, но и окончательное... Смерть превращает жизнь в нечто внешне завершенное и ставит, таким образом, вопрос о ее внутренней содержательности. Она снимает жизнь как процесс и превращает ее в нечто, что на веки вечные должно остаться неизменным... отсюда и серьезное ответственное отношение к жизни в силу наличия смерти» [101, с. 81].

Здесь человек обращается к новой опоре, которая могла бы придать большую подлинность жизни, опоре, которую личность уже обретает не в себе, а в самой смерти. Какой парадокс! Казалось бы, смерть — уничтожение, прекращение жизни. Но мудрейший психолог радикально преобразует этот смысл — факт смерти должен усилить жизнь и человека. Каждый день его жизни должен быть прожит максимально полно и осмысленно не только потому, что его дни ограничены, но потому, что осознание смерти дает ему последнюю возможность обобщить свою жизнь, понять ее главный смысл и успеть его осуществить. Здесь сама идея перспективы как расширяющегося вперед пространства и времени выступает как ретроспектива — как направление от будущей смерти к настоящей жизни.

Чрезвычайно важен и другой аспект. В какой-то период своей жизни человек, обладающий рефлексией, зрелая личность, начинает абстрагировать себя как личность от объективного хода своей жизни и от своих объективных деяний, их плодов и результатов. Мысль о смертности человека как смертности его тела, но возможности продолжения его жизни «в другом», других — в его «детищах», его идеях, позволяет ему совершить эту абстракцию. Эта идея присуща не только религиозному сознанию как идея бессмертия души, продолжающей свой путь в другом мире, но и сознанию личности.

Любой человек, как говорит народная мудрость, должен в своей жизни посадить дерево, построить дом, вырастить ребенка. Идея непрерывности бытия человека как непрерывности поколений, продолжения рода человеческого является, по-видимому, одной из самых глубинных и мотивирующих. Но кроме нее и даже кроме потребности объективировать себя в формах, которые будут суще-

___ _______ Глава пятая ________.263

ствовать после его смерти («они продолжат мое дело», «мои идеи будут развиваться дальше» и т. д., что в принципе доступно не всем людям), появляется потребность оставить память о своей личности. Эта потребность связана с выходом сознания личности за пределы времени и пространства своей жизни во время и пространство человеческих идей и идеалов, среди которых ценность человеческой личности остается непреходящей.

Таким образом, связи жизненной позиции, жизненной линии, перспективы и смысла жизни явственнее всего прослеживаются через темпоральную характеристику жизненного пути в ее многообразных качествах и проявлениях. В свою очередь, анализ времени жизненного пути и темпоральных способностей личности позволяет сделать предварительный вывод о более глобальных типах личности, которые могут быть выявлены только в масштабах времени и пространства жизненного пути или, во всяком случае, об иных основаниях типологии, чем те, которые были выявлены В. И. Ковалевым.

Первый тип, обладающий способностями к актуализации и потенцированию времени, является опережающим объективный ход своей жизни. Именно эта глобальная временная особенность дает ему возможность предвидения, рефлексии, планирования. Его настоящее детерминировано и прошлым, и будущим и осуществляется с предвидением последствий, на основе целей и ценностей, имеющих личностный, мировоззренческий, духовный смысл. Желания, направленность этого типа являются проекциями, т. е. движущими силами будущего. Он, таким образом, может соединять и когнитивную, и мотивационно-личностную перспективу. Он опережает и создает ход своей жизни, потому что он одновременно живет в общечеловеческом, социальном, историческом времени— пространстве.

Второй тип является запаздывающим. Это не просто консерватизм, не просто привычка к прошлому, однолинейная цепь детерминации — роль уже сложившаяся. При плотном, однозначном способе связи одного акта жизни с другим по принципу следования одного из другого, поступательности нет дивергентного времени— пространства, даже сама личность должна следовать некоторой неизбежности, жесткости своего режима. Он не обязательно слишком поздно совершает основные жизненные шаги, но чуть изменившиеся обстоятельства жизни представляют для него неожиданность, к которой он не готов. При объективном прерывании ритма, цикла он испытывает состояние дискомфорта — он не приспособлен к неопределенности.

Третий тип, о котором много говорилось выше, является своевременным. У него нет такого временного ресурса, как у первого типа, но он обладает неким внутренним потенциалом благодаря своей соразмерности. И наконец, нами не был выявлен эмпири-

264 ______Время жизненного пути и развитие личности____

чески, но было сделано допущение, что существует тип, жизнь которого находится в остановившемся времени. Трагедию жизни этого типа во всех ее гранях передал Н. Гончаров в «Обломове».

3. ЛИЧНОСТЬ ВО ВРЕМЕНИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Хорошо известно, что культура исторична, т. е. она принадлежит своей эпохе, воплощает и питает ее. В этом смысле культура имеет исторический временной масштаб. Культура не развивается в смысле ее совершенствования во времени всей истории, но она конкретно исторична, т. е. привязана к конкретному времени, образу жизни, ее пространству и формам, но одновременно она вневременна, она принадлежит вечности. И вечно в ней наиболее совершенное.

Теоретикам культуры не удалась попытка представить историческую последовательность культуры как ее развитие по восходящей. Памятники Древнего Египта не уступают по своему совершенству произведениям постмодернизма. Но существует критерий, по которому возможно выделить наиболее совершенное произведение культуры, не опираясь на принцип последовательности. Самый главный парадокс проблемы заключается в том, что не сама по себе культура и ее сокровища обретают бессмертие, а именно человек — самое смертное из всего сущего в мире — наделяет ее даром вечности. Он оказывается тем судьей, который своим воображением, восприимчивостью, эстетическим и интеллектуальным переживанием дает умереть одному и наделяет бессмертием другое произведение. В этом главный парадокс связи человека и культуры.

Лишь на первый взгляд, объективируя себя в формах культуры, своим творчеством человек сразу отдает их вечности. Это иллюзия, связанная с длительностью существования памятников архитектуры, скульптуры, шедевров из долговечных металлов. На самом деле только способность живущих столетия спустя воспринять нечто как прекрасное, ценное придает ему жизнь в настоящем, определяемую как вечность и бессмертие.

А тем самым и человек, не только как творец произведений культуры, но как тот, кто своим восприятием возрождает их к жизни, одновременно прикасается к вечности. Это восприятие не только интеллектуальное или эстетическое переживание, придающее жизни смысл, а человеку — удовлетворенность, это «выход за пределы» своего времени, который дает переживание свободы. Жизнь человека имеет, как мы убедились, свою временную размерность (не размеренность!), свой масштаб, интегрирующий ее время и пространство. Одновременно человек принадлежит, вклю-

______ _ _______ _Глава пятая _____ _265

чаясь в социум, к его масштабу — его времени и пространству. Но как обладатель душевных и духовных способностей, своей реальной и чувственной жизнью он приобщается к масштабам времени и пространства жизни человечества. Время личной жизни более жестко регламентировано для тех, кто детерминирован внешним временем (и в личностном, и в социальном отношении). Время жизни более «просторно», «вольно» для типов, управляющих временем, и потому именно они способны «потратить» его на работу сознания и переживания, выводящих в вечное пространство культуры.

Но тайна соприкосновения человека и культуры, их взаимопроникновения не только в том, что удовлетворяется потребность смертного в бессмертии, бессознательная потребность продлить свою жизнь. Главная тайна состоит в удержании настоящего, в его продлении как настоящего, в расширении его пространства и ввысь, и вглубь. Не случайны старинная и совсем современная формулы, обе равно заклинающие «остановись, мгновение» и признающие его мимолетность — «есть только миг между прошлым и будущим». Настоящее при всей своей реальности и полноте преходяще. Оно преходяще, хотя имеет и временную, и пространственную модальности. Прошлое не имеет пространственной реальности, пространственно оно становится идеальным, оно воплощается в настоящем только благодаря работе памяти, воспоминаний. Будущее также не имеет реального пространства, а только время. Настоящее поэтому более «полноценно», время «заземлено» в пространстве конкретного действования. И потому человек стремится преодолеть не только конечность, ограниченность времени в своей жизни, он борется против необратимости времени, против конечности, ограниченности настоящего. Как же он может «удержать» мгновение, если все его психические способности динамичны, если его мысль в постоянном движении, если он сам постоянно устремлен в будущее? «Расширение» границ настоящего достигается только усилиями осознания и переживания, воссоздающими человеческую культуру, т. е. ценностным сознанием и переживанием. Такое переживание оказывается связано не только с реальным временем—пространством, но с идеальным временем—пространством культуры. Такое переживание продлевает настоящее, сообщая ему ту подлинность, которой не имеет сама по себе эмпирическая жизнь. «Жизнь тем более жизнь, чем более она-жизнь внутренняя», — писал Л. Н. Толстой. Как может жизнь быть жизнью в большей или меньшей степени — спросим мы. Придание ей ценностного характера расширяет и углубляет ее время, и Толстой имел в виду именно переживание и мысль, осуществленные по формуле духовности, культуры.

266 _____ Время жизненного пути и развитие личности______ ______

Этот принцип в его философски ограниченной форме, по мнению А. Ф. Лосева, был открыт еще стоиками в их понимании искусства. «Удержание настоящего они понимали как полноту, как „устойчиво пребывающее", как самодовление. Эта устойчивость придается личности и искусством, т. е. эстетическим переживанием, и в равной мере добродетелью, т. е. этическим отношением» [78, с. 161—162]. «Добродетель, считали стоики, абсолютно устойчива потому, что она есть результат внутренней школы человека, результат его внутренней закалки, созданной строгими методами педагогики и самовоспитания» [78]. Другое понимание, но той же идеи удержания настоящего, исповедовали эпикурейцы в свой трактовке наслаждения как «безмятежного, безмолвного покоя души» [78, с. 191]. Однако душевное удовольствие Эпикур связывал не только с настоящим, но и с прошлым, и с будущим, отрицая, однако, движущую силу страстей в будущее.

Различие стоицизма и эпикурейства в понимании устойчивости и< самодовления в том, что первый связывает его с внутренней работой, а второй — с наслаждением, которое обладает и привязанностью к настоящему, и вечностью. «Но это удовольствие, — пишет А. Ф. Лосев, — фиксирует неподвижный предмет своего стремления и тем самым получает для себя уже свою собственную устойчивость, сдержанность и структуру» [78, с. 201]. Повседневная же жизнь, считают эпикурейцы, лишенная эстетического удовольствия, есть «всегда куда-то стремящаяся без достаточного удовлетворения».

Удивительным образом к идее покоя как статики настоящего приходит и скептицизм, который «проявляет пассивистскую форму своей души.., такой анархизм, который является в то же время величайшим консерватизмом» [78, с. 387]. Однако, не имея теоретических средств для структурирования этого настоящего, они понимали его фактически как эстетическое мироощущение, которое выражает, скорее, печаль о прошлом, «тоскует о чем-то великом и погибшем, и в его едва заметной улыбке мы всегда ощущаем мысль о чем-то безвозвратном и невозвратном» [78, с. 388].

Эллинистическое искусствознание, выступая против пассивности скептицизма и его бессилия преодолеть текучесть, стремится «фиксировать в вечности конкретное художественное произведение и сделать его устойчивым на фоне преходящих ценностей жизни.., стремится увековечить эстетическое восприятие, и не его статическую протяженность, а именно мгновенность» [78, с. 404].

И проходя сложные этапы своего развития, философско-эстетическая мысль постепенно преодолевает синкретизм, присущий и стоицизму, и эпикурейскому мировоззрению, сами способы объяснения времени (его текучести или устойчивости), которые исходили из неразрывности человека и прекрасного в природе и

___ __ __ Глава пятая _ _ 267

человеке, бытия и сознания, красоты и добродетели.' Постепенно появляются собственно эстетические и этические категории, которые позволяют дифференцировать и эстетические, и этические способности субъекта и отделить устанавливаемую им упорядоченность (в форме красоты или добродетели) от возвышенного. И здесь-то у Цицерона, корнем учения которого является, по мнению Лосева, эллинизм, впервые появляется понятие идеального, отвечающее определенному смыслу. «Цицерон, следовательно, подчеркивает чисто идеальный, чисто смысловой характер „мысленного образа", и хотя он как-то образовывался в уме художника, по самому существу своему он и не рождается и не гибнет, а есть чистая идея, к которой совершенно неприменимы признаки времени» [78, с. 487].

Признаки времени не относятся, таким образом, к идеальному пространству и существующему в нем способу организации знаний, теорий, произведений искусства. Природу идеального блестяще раскрывает в своем анализе мифа О. М. Фрейденберг, определяя идеальность смысла, понятия и наррации. «Образ, — пишет она, — иначе сказывает то, что видит, и передает конкретность так, что она обращается в свое собственное иносказание, т. е. в такую конкретность, которая оказывается отвлеченным и обобщенным новым смыслом» [120, с. 18 7]. Иносказание образа связывается ею с его понятийным характером: «конкретность получает отвлеченные черты, единичность — черты многократности, бескачественность окрашивается в резко очерченные, сперва монолитные качества, пространство раздвигается, вводится момент движения от причины к ее результату» [120, с. 189].

В понятии, таким образом, происходит не только то обобщение, которое обычно в философии и психологии анализировалось с точки зрения содержания его сущности. Там, где понятие «рождается» из образа, удается высветить то, что сам образ своей реальной экзистенцией уже не несет ее непосредственность, а выражает, обозначает, осмысливает то, что в его экзистенции отсутствует, — идеальное. (По этому поводу прекрасные примеры приводил К. Маркс в «Капитале», говоря о том, что и в телесности холста не содержится ни грана его стоимости, а сама стоимость «отличается от вдовицы Квикли тем, что ее нельзя пощупать».) «Этос» (Сократа) уже стал двойным философским осуществлением обманчивого «вида» (реальности) и «скрытой сути» (идеального мира». Нам бесконечно важен этот анализ перехода от образа к смыслу ^

' «Этос» по-гречески часто значит «уклад», «норма» или «стиль». Поэтому когда древние говорили об «этическом» значении того или иного предмета, состояния или произведения, то «нрав», «характер», «уклад» понимался здесь также и эстетически [с. 540].

268 _ Время жизненного пути и развитие личности ____

и понятию, поскольку в работах Т..Н. Березиной и Н. Ю. Григо-ровской именно образы оказались «свидетелями» и смыслов, и событий жизни. Этот момент «превращенное™» образов, их «иносказательности» есть, по-видимому, архетипичная способность нашего индивидуального сознания, которая воспроизводит принципы, возникшие еще в мифическом сознании. Это первое, что вытекает из анализа его истории как истории культуры.

Второе, также существенное, состоит в том, что при этом выявляется движение, сущность которого мы как психологи пытаемся уловить в индивидуальном сознании и самой личности. Это движение, осуществляя превращение реального в идеальное, конкретное в абстрактное, по сути своей обладало той свободой, которая, по-видимому, присуща и индивидуальному бессознательному. Оно (иносказание) «открывало собой путь в будущее, в новое мышление, в многоплановость, в связь неожиданных явлений и в их взаимный переход в свободное и универсальное обобщение единичного, не связанное никакими условными зависимостями, в том числе, ни протяженностью, ни дискурсивностью» [120].

Третье, самое существенное, заключается в том, что при переходе возникают совершенно новые временно-пространственные соотношения, и здесь масштаб исследования О. М. Фрейденберг позволяет уточнить идеи А. Ф. Лосева об идеальном как вневременном. Оно вневременно по отношению к настоящему (реальному), но имеет свое время. Так появляется структура рассказа (наррации), «оставаясь образной, она делается понятийной. В ней появляется несколько времен, минимум два» [120, с. 223]. И далее, «рассказ возникает непроизвольно, как объективный результат раздвинутого времени и пространства. Он появляется там, где уже недостаточно плоскости, пространственной и временной. Время тут длительно, причинность порождает следствия, пространственно удлинено. В наррации отражено становление субъектного мира, отделенного от объектного и во времени, и в пространстве» [120, с. 227].

Таким образом, идеальное, будучи вневременно относительно конкретно-исторического времени, имеет свою временную организацию, включающую движение, связанное с превращением из одного качества в другое, раздвижение времени—пространства, удвоение времен и т. д. Здесь возникает субъектный мир идеального, имеющий свои законы, логику, временно-пространственную мерность. Можно предположить, что этот способ идеализации, поскольку он связан с мифом, т. е. исторически ранней формой сознания, представляет собой архетип индивидуального сознания. Но можно предположить и другое — что этот способ присваивается, усваивается каждой личностью. Но в последнем случае, на наш взгляд, должен существовать мотив, более широко — потребность, которая стре-