Он вышел из класса и сел на подоконник. В окне виднелись противоположная сторона Кривоарбатского переулка, два фонаря, уже зажженных, несмотря на ранний час, школьная площадка, занесенная снегом.
В коридоре тихо. Только слышно, как падают в ведро капли из бачка с кипяченой водой да сверху, из гимнастического зала, доносятся звуки рояля: трам-там, тара-тара, трам-та-та, трам-та-та, трам-та-та, и на потолке глухо отдается равномерный топот маршировки: трам-та-та, трам-та-та…
Нехорошо получилось! Являйся теперь к директору. Алексей Иваныч, конечно, спросит о книге… Зачем да почему…
И все из-за этого задавалы Юрки-скаута! Он все фасонит. Определенно буржуазный тип.
Раздался звонок. Тишина разорвалась хлопаньем многочисленных дверей, топотом, криком и визгом.
Из класса вышел Юра Стоцкий.
– Ты зачем тетю Брошу обругал? – остановил его Миша.
– Тебе какое дело? – Юра презрительно посмотрел на него.
– Ты на меня так не смотри, – сказал Миша, – а то быстро заработаешь!
Их окружили ребята.
– Какую привычку взял, – продолжал Миша, – оскорблять технический персонал! Это тебе не дома – на прислугу орать.
– Чего ты с ним, Мишка, разговариваешь! – Генка протолкался сквозь толпу ребят и стал против Юры. – С ним вот как надо!
Он полез драться, но Миша удержал его:
– Постой… Вот что, Стоцкий, – обратился он к Юре, – ты должен извиниться перед Брошей.
– Что? – Юра удивленно вскинул тонкие брови. – Я буду извиняться перед уборщицей?
– Обязательно.
– Сомневаюсь! – усмехнулся Юра.
– Заставим, – твердо сказал Миша. – А если не извинишься, поставлю вопрос на классном собрании.
– Мне плевать на ваше собрание!
– Не доплюнешь!
– Посмотрим.
– Посмотрим.
Перед последним уроком немецкого языка Генка вбежал в класс и закричал:
– Ура! Альма не пришла, собирай книжечки!
– Подожди, – остановил его Миша и крикнул: – Тише, ребята! Сейчас будет классное собрание.
– Ну вот еще!.. – недовольно протянул Генка. – Ушли бы домой на два часа раньше!
– Как будто нельзя в другой раз собрание устроить, обязательно сегодня! – сказала Леля Подволоцкая, высокая красивая девочка с белокурыми волосами.
– Не останусь я на собрание, – объявил Кит, – я есть хочу.
– Останешься. Ты всегда есть хочешь. Будет собрание, и всё. – Миша закрыл дверь.
Когда все сели по местам, он сказал:
– Обсуждается вопрос о Юре Стоцком. Слово для информации имеет Генка Петров.
Генка встал и, размахивая руками, начал говорить:
– Юра Стоцкий опозорил наш класс. Он назвал тетю Брошу старой дурой. Это безобразие! Теперь не царский режим. Небось Алексея Иваныча он так не назовет, побоится, а тетя Броша – простая уборщица, так ее можно оскорблять? Пора прекратить эти барские замашки. Вообще скауты за буржуев. Предлагаю исключить Стоцкого из школы.
Потом поднялся Слава. После некоторого размышления он сказал:
– Стоцкому пора подумать о своем мировоззрении. Он индивидуалист и отделяется от коллектива. Подражать Печорину нечего. Печорин – продукт разложения дворянского общества. Это все знают. Юра должен извиниться перед тетей Брошей, а исключить из школы – это слишком суровое наказание.
Слово попросила Леля Подволоцкая.
– Я не понимаю, за что пионеры нападают на Юру, – сказала она. – Генка в тысячу раз больше хулиганит, а еще пионер. Это несправедливо. Нужно прежде всего выслушать Юру. Может быть, ничего и не было.
Стоцкий, не поднимаясь с места, глядя в окно, сказал:
– Во-первых, я в скаутах больше не состою. Если Генка не знает, пусть не говорит. Кроме того, он еще не директор, чтобы исключать из школы. Нечего так много брать на себя. Во-вторых, я принципиально не согласен с тем, что закрывают вешалку, – это ограничивает нашу свободу. В-третьих, я вообще ни перед кем отчитываться не желаю. Извиняться я не буду, так как не намерен унижаться перед каждой уборщицей. Вы можете постановлять что вам угодно, мне это глубоко безразлично.
Потом выступил Шура Огуреев. Он вышел к учительскому столику, обернулся к классу и произнес такую речь:
– Товарищи! Инцидент с тетей Брошей нужно рассматривать гораздо глубже. Что мы имеем, товарищи? Мы имеем два факта. Первый – оскорбление женщины, что недопустимо. Второй – употребление слова «дура». Такие слова засоряют наш язык, наш великий, могучий, прекрасный язык, как сказал Некрасов…
– Не Некрасов, а Тургенев, – поправил его Миша.
– Нет, – авторитетно произнес Шура, – сначала сказал Некрасов, а потом уже повторил Тургенев. Нужно читать первоисточники, тогда будешь знать… Я предлагаю запретить употребление таких и подобных слов.
Весьма довольный своей речью, Шура направился к парте и с важным видом уселся на свое место.
– Кто еще хочет высказаться? – спросил Миша и, увидев, что Зина Круглова хочет, но не решается выступить, сказал ей: – Говори, Зина, чего боишься?
Зина поднялась и быстро затараторила:
– Девочки, это ужасно! Я сама видела, как тетя Броша плачет. И нечего Юру защищать. А если он нравится Леле, пусть она так и скажет. Потом Шура. Он очень красиво говорил о женщинах, а сам на уроках пишет письма девочкам. Это тоже неправильно… Потом, – продолжала Зина, – я хотела сказать о Генке Петрове. Он на уроках всегда меня расхохатывает. – Тут Зина рассмеялась и села на свое место.
После всех выступил Миша:
– Стоцкий обругал тетю Брошу потому, что считает себя выше ее. А чем он выше тети Броши? Я думаю, ничем. Она тридцать лет работает в школе, приносит пользу обществу, а Юра сидит на шее своего папеньки, в жизни еще пальцем о палец не ударил, а уже оскорбляет рабочего человека. Я предлагаю: Юра Стоцкий должен извиниться перед Брошей, а если он не захочет, передать вопрос в учком. Пусть вся школа обсуждает его поступок.
Классное собрание постановило: обязать Стоцкого извиниться перед тетей Брошей.
Глава 56 Литорея
После собрания Миша явился к директору школы.
Алексей Иваныч сидел в своем кабинете за столом и перелистывал книгу, ту самую, что отобрала у Миши Александра Сергеевна. Он глазами указал Мише на диван и сказал:
– Садись.
Миша сел.
– Что вы обсуждали на собрании? – спросил Алексей Иваныч.
Миша рассказал.
– Постановить – это полдела, – сказал Алексей Иваныч. – Нужно, чтобы Стоцкий осознал низость своего поступка.
Он помолчал, потом спросил:
– А твое поведение обсуждали?
– Какое поведение? – Миша покраснел.
– Посторонние книги читаешь на уроке, записки пишешь.
– Книгу я не читал, – сказал Миша, – она просто так лежала. Записку действительно писал…
– Скажи, Поляков, – Алексей Иваныч внимательно посмотрел на Мишу, – почему тебя интересует холодное оружие?
– Просто так, – ответил Миша, глядя на пол.
– Кроме того, – продолжал Алексей Иваныч, как бы не слыша Мишиного ответа, – ты и твои приятели интересуетесь шифрами. Хотелось бы узнать: зачем?
Миша молчал, и опять, как бы не замечая его молчания, Алексей Иваныч продолжал:
– Возможно, ваши занятия очень интересны, но дают ли они желаемый результат? Если все идет успешно, то продолжайте, а если нет, скажи: может быть, я помогу.
Миша напряженно думал. Может быть, показать пластинку? Вот уж два месяца, как они бьются и не могут прочесть надпись. На обеих пластинках совершенно одинаковые значки, а ключа к ним нет. Значит, Полевой думал, что ключ к шифру в ножнах, а Никитский предполагал, что он в кортике. На самом же деле ни там, ни здесь ключа нет… А пожалуй, надо показать… Уж если Алексей Иваныч не прочтет – значит, никто не разберет.
Миша вздохнул, вынул из кармана пластинку от рукоятки кортика и протянул ее Алексею Иванычу:
– Вот, Алексей Иваныч, мы никак не можем расшифровать эту надпись. Я слыхал, что это литорея, но мы не знаем, что такое литорея.
– Да, – сказал Алексей Иваныч, рассматривая пластинку, – похоже. Литорея – это тайнопись, употреблявшаяся в древнерусской литературе. Литорея была двух родов: простая и мудрая. Простая называлась также тарабарской грамотой, отсюда и «тарабарщина». Это простой шифр. Буквы алфавита пишут в два ряда: верхние буквы употребляют вместо нижних, нижние – вместо верхних. Мудрая литорея – более сложный шифр. Весь алфавит разбивался на три группы, по десяти букв в каждой. Первый десяток букв обозначался точками. Например, «а» – одна точка, «б» – две точки и так далее. Второй десяток обозначался черточками. Например: «л» – одна черточка, «м» – две черточки и так далее. И, наконец, третий десяток обозначался кружками. Например, «х» – один кружок, «ц» – два кружка… Значки эти писались столбиками. Понял теперь?
– Это же очень просто! – удивился Миша. – Теперь я понимаю, как прочесть пластинку!
– Это было бы просто в том случае, – возразил Алексей Иваныч, – если бы на этой пластинке в каждом столбике было от одного до десяти знаков, а здесь самое большее пять…
Алексей Иваныч сидел задумавшись, потом медленно проговорил:
– Если это литорея, то здесь только половина текста. Где-то должна быть и другая.
Глава 57 Странная надпись
Вот оно в чем дело! Миша пощупал в кармане ножны. Теперь понятно, почему старик не мог расшифровать текст.
– Где-то должна быть вторая половина текста, – повторил Алексей Иваныч и вопросительно посмотрел на Мишу.
Эх, была не была! Миша вынул ножны, снял ободок, развернул их веером и молча положил на стол.
Алексей Иваныч соединил обе пластинки. Миша только сейчас увидел, что на одной из них есть выпуклость, а на другой углубление, показывающее, где их нужно соединять. Как это он раньше не заметил?
Соединив обе пластинки, Алексей Иваныч положил их плашмя и придавил пресс-папье.
– Видишь, – сказал он Мише, – получилась десятизначная литорея. Теперь попробуем читать.
Он встал, подошел к шкафу, снял с полки какую-то книгу, положил ее перед собой и внимательно перелистал.
– Так, – сказал Алексей Иваныч, заложив страницы двумя пальцами. – Бери карандаш, бумагу и пиши… «с». Написал? «И», «м». Что получилось?
– «Сим», – прочел Миша.
– Хорошо. «Г», «а», «д», «о», «м». Что написал?
– «Гадом», – сказал Миша.
И так, слово за словом, Миша написал следующее:
«Сим гадом завести часы понеже проследует стрелка полудень башне самой повернутой быть».
– Странная надпись, – задумался Алексей Иваныч, – странная. – Он молча разглядывал ножны, потом посмотрел на Мишу и спросил: – Что ты скажешь по этому поводу?
Миша молча пожал плечами.
– Во всяком случае, ты больше меня знаешь, – сказал Алексей Иваныч. – Например: где кинжал?
Миша молча смотрел на пол.
– Раз есть ножны, то должен быть и кинжал, – сказал Алексей Иваныч.
Миша вынул кортик и показал, как закладывается туда стержень.
– Остроумно, – заметил Алексей Иваныч, – это подобие кортика.
– Это кортик и есть, – сказал Миша.
Алексей Иваныч поднял брови:
– Ты уверен в этом?
– Конечно.
– Хорошо, если ты уверен, – говорил Алексей Иваныч, рассматривая кортик. – Рукоятка с секретом – вещь распространенная в средние века. В рукоятки мечей вкладывались мощи святых, и рыцари перед боем «прикладывались к мощам». Отсюда и пошел обычай целовать оружие. Так… – Алексей Иваныч продолжал рассматривать кортик. – Так… Бронзовая змейка, по-видимому, и есть искомый гад. Следовательно, недостает только часов, которые надо завести. Ну, Поляков, теперь рассказывай все, что ты знаешь об этом кортике…
Выслушав Мишин рассказ, Алексей Иваныч некоторое время задумчиво барабанил пальцами по столу, потом сказал:
– Я отлично помню историю гибели линкора «Императрица Мария». Было много шуму в газетах, но этим и кончилось: виновников взрыва не нашли. Но то, что ты рассказал, проливает на все это новый свет. Никитский не мог безнаказанно убить офицера. Он рассчитывал, что все покроет взрыв. Значит, он знал о том, что готовится взрыв корабля…
Миша удивленно посмотрел на Алексея Иваныча. Действительно! Как это он раньше не сообразил? Значит, Никитский участвовал во взрыве корабля.
– Что ты теперь намерен делать? – спросил Алексей Иваныч.
– Право, не знаю, – сказал Миша. – Мы думали, что после расшифровки все будет ясно; оказывается – нет. – Он вопросительно посмотрел на Алексея Иваныча: – Нужно узнать, кто этот убитый офицер…
– Правильно, – сказал Алексей Иваныч. – Тебе ведь Полевой назвал его имя.
– Да, только имя: Владимир. Но фамилии он сам не знал. Правда… – Миша замялся.
– Что ты хотел сказать? – спросил Алексей Иваныч.
– Мы с ребятами кое-что выяснили о кортике…
– Исследовали?
– Да.
– Хорошо. – Алексей Иваныч встал. – На днях я вас вызову, и вы мне расскажете о своих исследованиях.
Глава 58 Стенная газета
Через несколько дней в коридоре, возле седьмого класса, висел первый номер стенгазеты «Боевой листок». Газета начиналась Мишиной статьей «Нездоровое увлечение».
НЕЗДОРОВОЕ УВЛЕЧЕНИЕ
В нашей седьмой группе «Б» наблюдается нездоровое увлечение некоторыми личностями, как, например, Печориным и Мери Пикфорд.
Начнем с Мери Пикфорд. Каждая ее картина кончается тем, что она выходит замуж за миллионера. Чего же ей подражать, когда всем известно, что в нашей стране миллионеров нет и вообще их скоро нигде не будет?
Теперь о Печорине.
Во-первых, он дворянин и белый офицер.
Во-вторых, он стопроцентный эгоист. Из-за своего эгоизма он доставляет всем страдания: губит Бэлу, обманывает Мери (правда, она княжна, но и Печорин сам дворянин), высокомерно относится к Максиму Максимычу.
Печорин даже не скрывает своего эгоизма, он говорит: «Какое мне дело до бедствий и радостей человеческих». Значит, он не уважает общество, его интересует только собственная персона. Отсюда вывод: человек, который не приносит обществу пользы, приносит ему вред, потому что он не хочет считаться с другими людьми. (Это мы видим на одном примере, который недавно обсуждал наш класс.) Из всего этого ясно, что если все будут подражать Печорину и думать только о себе, то все люди передерутся и будет чистейший капитализм.
Поляков
Вслед за этой статьей шли заметки:
ГДЕ СПРАВЕДЛИВОСТЬ?
Как известно, в нашей школе существует кружок по изучению театра и кино. Председателем кружка является выдающийся актер нашего времени Шура Огуреев. Кружок существует полгода, но ни разу не собирался. Зато сам Шура имеет мандат и бесплатно ходит в кино и театр. Сам ходит, а другим контрамарок не выдает. Где справедливость?
Зритель
О ПОРЧЕ МЕБЕЛИ
Некоторые учащиеся любят вырезать на партах ножиком. Этим усиленно занимается Китов, воображая, вероятно, что перед ним лежит колбаса. Пора прекратить эту недопустимую порчу школьной мебели. Тот, кто режет парты, увеличивает разруху.
Шило
О БОЛЬШОЙ ПЕРЕМЕНЕ
Некоторые учащиеся во время большой перемены стараются остаться в классе (мы не будем указывать на личности, но все знают, что этим занимается Геннадий Петров). Этим они мешают проветривать класс и преступно расходуют и без того ограниченный запас кислорода. Пора это прекратить. А кому надо сдувать, пусть сдувает в коридоре.
Зоркий
О КЛИЧКАХ
Учащиеся нашего класса любят наделять друг друга, а также преподавателей кличками. Пора оставить этот пережиток старой школы. Кличка унижает достоинство человека и низводит его до степени животного.
Эльдаров
Вся школа читала «Боевой листок». Все смеялись и говорили, что в заметке о Печорине и Мери Пикфорд написано про Юру Стоцкого и Лелю Подволоцкую.
Прочитав листок, Юра презрительно усмехнулся, а на другой день рядом со стенгазетой появился листок такого содержания:
КТО ЭГОИСТ?
(Послание с того света)
Господа!
Я – Григорий Александрович Печорин. Ученик седьмой группы «Б» Михаил Поляков потревожил мой мирный сон. Я встал из гроба, и две недели мой дух незримо присутствовал в седьмой группе «Б». Вот мой ответ.
Поляков утверждает, что я эгоист. Допустим. А как же сам Поляков? Он целые ночи зубрит, чтобы быть первым учеником. Зачем? Затем, чтобы показать, что он лучше и умнее всех. С этой же целью он нахватал себе всякие нагрузки: он вожатый звена, и староста, и член учкома, и член редколлегии.
Спрашивается, кто же из нас эгоист?
Печорин
Эта заметка возмутила Мишу. Все в ней неправда! Разве он зубрит и разве это эгоизм, если он хорошо учится? Ведь ясно, что надо хорошо учиться. Юра тоже неплохо учится, но ему отец за хорошие отметки всегда что-нибудь покупает. И потом, разве он, Миша, виноват, что его выбрали старостой группы и членом учкома?
– Вот видишь, – говорил ему Генка, – видишь, что Стоцкий вытворяет! Я тебе давно говорил: нужно его вздуть как следует, будет знать…
– Кулаками ничего не докажешь, – сказал Слава, – нужно в следующем номере «Боевого листка» ответить на это загробное послание.
– Дело не в том, что он про меня написал, – сказал Миша, – дело в принципе: что такое эгоизм. Юрка хочет запутать этот вопрос. А мы его должны распутать.
И мальчики начали готовить следующий номер стенной газеты, посвященный вопросу: «Что такое эгоизм?»
