Медленно возвращался Миша домой. Итак, он не увидел таинственного незнакомца. Однако все это очень подозрительно. И ушел этот человек через черный ход. И старик вел себя как-то настороженно. И Борька-Жила сюда ходит…
Уже подойдя к своему дому, Миша подумал о веере, и неожиданная мысль мелькнула вдруг в его мозгу. Когда старик свернул веер, он стал подобен ножнам… И кольцо как ободок. Неужели ножны?
Взволнованный этой догадкой, он побежал разыскивать друзей. Он нашел их на квартире у Генки.
Ребята сидели за столом. Слава линовал бумагу, а Генка что-то писал. Он с ногами забрался на стул и совсем почти лег на стол.
Против них сидела Агриппина Тихоновна. На кончике ее носа были водружены очки в железной оправе. Она посмотрела поверх них на вошедшего в комнату Мишу. Потом снова начала диктовать, отодвигая от себя листок, который она держала высоко над столом, на уровне глаз.
– «…Рубцова Анна Григорьевна», – медленно диктовала Агриппина Тихоновна. – Написал? Аккуратней, аккуратней пиши, не торопись. Так… «Семенова Евдокия Гавриловна».
– Гляди, Миша, – крикнул Генка, – у меня новая должность – секретарь женотдела!
– Не вертись, – прикрикнула Агриппина Тихоновна: – весь лист измараешь!
Миша заглянул через плечо Генки: «Список работниц сновального цеха, окончивших школу ликвидации неграмотности». Против каждой фамилии стоял возраст. Моложе сорока лет не было никого.
– Вертишься! – продолжала ворчать Агриппина Тихоновна. – Вон Слава как аккуратно рисует, а ты все вертишься… Ну? Написал Евдокию Гавриловну?
– Написал, написал… Давайте дальше. И чего вы вздумали старушек учить?
Агриппина Тихоновна пристально посмотрела на Генку:
– Как – чего? Ты это что, всерьез?
– Конечно, всерьез. Вот, – он ткнул пером в список, – пятьдесят четыре года. Для чего ей грамота?
– Вот ты какой, оказывается! – медленно проговорила Агриппина Тихоновна и сняла очки. – Вот какой!.. А я и не знала.
– Чего, чего вы? – смутился Генка.
– Вот оно что… – снова проговорила Агриппина Тихоновна, продолжаяа пристально смотреть на Генку. – Тебе, значит, одному грамота?
– Я не…
– Не перебивай! Так, значит, тебе одному грамота? А Семенова сорок лет на фабрике горбом ворочала, ей, значит, так темной бабой и помирать? И я, значит, тоже зря училась? Двух сыновей в гражданской схоронила, чтобы, значит, Генка учился, а я как была, так чтобы и осталась? И вот Асафьеву из подвала в квартиру переселили тоже, выходит, зря. Могла бы и в подвале помереть – шестьдесят ведь годов в нем прожила… Так, значит, по-твоему? А? Скажи.
– Тетя, – плачущим голосом закричал Генка, – вы меня не поняли! Я в шутку.
– Отлично поняла, – отрезала Агриппина Тихоновна, – отлично, сударь мой, поняла. И не думала, не гадала, Геннадий, что ты такой. Не думала, что ты такое представление имеешь о рабочем человеке.
– Тетя, – упавшим голосом прошептал Генка, не поднимая глаз от стола, – тетя! Я не подумавши сказал… Ну… Не подумал и сказал глупость…
– То-то, – наставительно проговорила Агриппина Тихоновна, – а нужно думать. Слово – не воробей: вылетит – не поймаешь… – Она тяжело поднялась со стула. – В другой раз думай…
Глава 35 Филин
Агриппина Тихоновна вышла на кухню. Генка сидел, понурив голову.
– Что, – насмешливо спросил его Миша, – попало? Еще мало она тебе всыпала. Тебе за твой язык еще не так надо.
– Ведь он признался, что был не прав, – примирительно сказал Слава.
– Ладно, – сказал Миша. – Ну что, Генка, видел ты того, высокого?
– Никого я не видел, – мрачно ответил Генка.
– Так вот… – Миша облокотился о край комода и безразличным голосом произнес: – Пока вы здесь сидели… я… видел ножны.
– Какие ножны? – не понял Слава.
– Обыкновенные, от кортика.
Генка поднял голову и недоверчиво смотрел на Мишу.
– Нет, правда? – спросил Слава.
– Правда. Только что своими глазами видел.
– Где? – Генка поднялся со стула.
– У старика филателиста, на Остоженке.
– Врешь?
– А вот и не вру.
– Здорово! – протянул Генка. – А где они там у него?
Миша торопливо, пока не вошла Агриппина Тихоновна, рассказал о филателисте, высоком незнакомце и черном веере…
– Я думал, ты ножны видел, а то веер какой-то, – разочарованно протянул Генка.
– В общем, – сказал Слава, – было уравнение с двумя неизвестными, а теперь с тремя: первое – Филин, второе – Никитский, третье – веер. И вообще: если это не тот Филин, то остальное – тоже фантазия.
Генка поддержал Славу:
– Верно, Мишка. Может быть, тебе все это показалось?
Миша не отвечал. Он облокотился о край комода, покрытого белой салфеткой с кружевной оборкой, свисающей по бокам.
На комоде стояло квадратное зеркало с круглыми гранями и зеленым лепестком в левом верхнем углу. Лежал моток ниток, проткнутых длинной иглой. Стояли старинные фотографии в овальных рамках, с тисненными золотом фамилиями фотографов. Фамилии были разные, но фон на всех фотографиях одинаковый – меж серых занавесей пруд с дальней, окутанной туманом беседкой.
«Конечно, Славка прав, – думал Миша. – А все же тут что-то есть». Он посмотрел на Генку и сказал:
– Если бы ты не ссорился с теткой, то мы бы всё узнали о Филине.
– Как так?
– А так. Ведь она знает Филина. Хоть бы сказала: из Ревска он или нет.
– Почему же она не скажет? Скажет.
– Ну да, она с тобой и разговаривать теперь не захочет.
– Она не захочет? Со мной? Плохо ты ее знаешь. Она все давным-давно забыла, тем более я извинился. К ней только особый подход нужен. Вот сейчас увидишь…
В комнату вернулась Агриппина Тихоновна, внимательно посмотрела на смолкнувших ребят и начала убирать со стола.
Генка сделал вид, что продолжает прерванный рассказ:
– Я ему говорю: «Твой отец спекулянт, и весь ваш род спекулянтский. Вас, я говорю, весь Ревск знает…»
– Ты это о ком? – спросила Агриппина Тихоновна.
– О Борьке Филине. – Генка поднял на Агриппину Тихоновну невинные, простодушные глаза. – Я ему говорю: «Вашу фамилию весь Ревск знает». А он мне: «Мы, говорит, в этом Ревске никогда и не были. И знать ничего не знаем»…
Мальчики вопросительно уставились на Агриппину Тихоновну. Она сердито тряхнула скатертью и сказала:
– И какие у тебя с ним дела? Ведь сколько раз говорила: не водись с этим Борькой, не доведет он тебя до добра.
– А зачем он врет? Раз из Ревска, так и скажи: из Ревска. Зачем врать?
– Он-то, может, и не был в Ревске, – сказала Агриппина Тихоновна.
– Я и не говорю, что был, но ведь папаша-то его из Ревска. Зачем же врать?
– А он, может, и не знает про отца-то.
– Да ведь сам Филин тут же сидел. Смеется и говорит: «Мы, говорит, коренные москвичи, пролетарии…»
– Это они-то пролетарии? – не выдержала наконец Агриппина Тихоновна. – Да его-то, Филина, отец стражником, жандармом в Ревске служил, а он, вишь, теперь как: под рабочего подделывается! Пролетарии…
– Это кто же, сам Филин жандармом был? – спросил Миша.
– Не сам он, а отец его. Ну, да яблоко от яблони недалеко падает.
Агриппина Тихоновна свернула скатерть и вышла из комнаты.
– Видали? – Генка подмигнул ей вслед. – А вы говорили. Все сказала! Я свою тетку знаю. Теперь все ясно. Филин тот самый. Значит, и Никитский здесь, и ножны. Чувствую, чувствую, что клад близко!
– Не совсем ясно, – возразил Слава. – Ведь ты сам говорил, что в Ревске полно Филиных. Может быть, это другой Филин.
– Ну да! – мотнул головой Генка. – Жандармское отродье. Факт, тот самый…
– Ладно, – весело сказал Миша, – может быть, не тот, а может быть, и тот. Во всяком случае, он из Ревска. Теперь узнаем, служил он на линкоре «Императрица Мария» или не служил.
– Как мы это узнаем? – спросил Генка.
– Проще простого. Неужели у Борьки-Жилы не выведаем?
