Уайатт Дж. На грани жизни и смерти. СПб, 2003.

 

ГЛАВА 9

Легкая смерть?

Эвтаназия и опосредованное самоубийство

 

«На смерть, как и на солнце, не стоит долго смотреть», — сказал французский философ, которого мы уже цитировали во вступитель­ной части. Однако медицинские достижения заставляют нас сде­лать обратное. Конечно, люди из поколения в поколение сталкива­лись с неизбежностью смерти, но для того, чтобы сформулировать христианский взгляд на эвтаназию и опосредованное самоубийство, придется взглянуть на смерть повнимательнее. Нам придется при­стально рассмотреть всю таинственность и ужасающую неотврати­мость смерти, связанные с ней вопросы и беспокойства, а также бренность собственной жизни. Как и в других случаях, приведен­ных в этой книге, смерть не просто теоретический вопрос, не имею­щий к нам прямого отношения. Смерть незримо присутствует сре­ди нас. Ты, читатель, несешь в своем теле смерть. Можно даже ска­зать, что эту книгу пишет умирающий человек умирающим людям.

Я вспоминаю чью-то весьма циничную фразу: «Жизнь — это бо­лезнь со стопроцентным летальным исходом, передающаяся поло­вым путем». Эта тема касается каждого из нас. В процессе подготов­ки к лондонским лекциям, рассуждая о смерти, я не смог избежать чувства волнения и даже некоторого беспокойства. Как бы я хотел умереть? Как это произойдет? Кто будет рядом со мной, кто поза­ботится обо мне? Как я умру — легко или в невыносимых страдани­ях и боли?

«Я не то чтобы боюсь смерти, я просто не хочу присутствовать при ее появлении». Эти слова принадлежат Вуди Аллену, который построил свою сценическую карьеру на причудливом высмеивании смерти. Почему слова Вуди Аллена вызывают у нас улыбку? Потому что в них есть доля правды. Мы действительно не хотели бы встре­чаться со своей собственной смертью. Но у нас нет другого выбо­ра. Далее в этой главе мы увидим, что за современной тенденцией к легализации эвтаназии стоит стремление сохранить за собой пра­во на выбор и автономию, научиться контролировать смерть.

Стремление к легализации эвтаназии

Во вступлении я приводил печальный случай с Лиллиан Бойз и ее врачом Найджелом Коксом. Больно читать отчет свидетелей того случая. Доктор Кокс — заботливый лечащий врач, который после тринадцати лет наблюдения за больной столкнулся с реальностью терминальной стадии ревматического артрита. Тело Лиллиан было в язвах, гнойных нарывах, позвонки переломаны, конечности де­формированы, суставы воспалены, плоть гнила от гангрены. Но са­мым ужасным было то, что она испытывала невыносимую боль. Бед­ная женщина «стонала и кричала, как собака», при любом движе­нии или прикосновении. Боль не утихла даже после большой дозы диаморфина. Неудивительно, что доктор Кокс почувствовал отча­янное желание прервать ее страдания. Разве доктор поступил не за­ботливо, не милосердно, разве он не преследовал в тот момент ин­тересы пациента?

Арест и последующий суд над доктором Коксом обратил внима­ние британского и мирового сообщества на вопрос легализации медицинской эвтаназии и «права на смерть». Многие философы и специалисты по вопросам биоэтики писали в поддержку измене­ния закона. Например, весьма уважаемый философ Джанет Радклифф Ричарде писала²⁴⁷:

Добровольная эвтаназия и право врачей решать, жить пациенту или не жить, — проблемы разного порядка. Вопрос, однако, не в этом, а в том, будет ли у людей, ставших пленниками своих тел (или учрежде­ний), которыми они не могут управлять, право распоряжаться своей жизнью, как это могут делать остальные люди. Большинство из нас могут решить покончить с собой, если придут к выводу, что продол­жать жизнь бессмысленно. Но большинство людей, связанных болез­нью или последствиями несчастного случая, у которых, казалось бы, есть больше причин желать смерти, умереть не могут. В настоящий момент закон не оставляет им даже малейшего шанса избежать стра­даний. Меня удивляет такое положение вещей. Считается, что мы должны испытывать сострадание к людям, которые не могут самосто­ятельно принимать решения... Но, когда они желают покончить жизнь самоубийством и не могут этого сделать, мы видим все в ином свете...

Хотим мы того или нет, но на свете немало желающих умереть. У од­них есть силы лишить себя жизни, а у других — нет, а закон запреща­ет им в этом помогать. Это возмутительно, и если мы не собираемся ничего менять, то лучше привести причины поубедительнее... Доктор Кокс поступил так, как поступил бы любой приличный врач. Он ис­пользовал свои профессиональные навыки, чтобы помочь пациентке сделать то, что она сама сделать не может. Для этого и существуют спе­циалисты. Единственный положительный момент во всей этой ужас­ной ситуации с доктором Коксом заключается в том, что данный слу­чай вынудит нас искать изменений. Будем надеяться, что они произой­дут до того, как мы сами окажемся узниками боли и учреждений с устаревшими законами, лишающими нас единственного способа из­бежать страданий.

Ричард Смит, редактор «British Medical Journal», вскоре после заключения суда написал следующее: «Суд над доктором Коксом стал переходным моментом. Вопрос эвтаназии поднимается во мно­гих странах, и их число продолжает расти. В общественном созна­нии происходят медленные, но неуклонные изменения, что силь­но напоминает ситуацию с абортами. За последние тридцать лет многие страны перешли от абсолютного запрета на аборты к весьма либеральным законам, и, возможно, в ближайшие тридцать лет то же самое произойдет и с эвтаназией»²⁴⁸.

В поддержку эвтаназии часто ссылаются на голландский опыт. В июле 1997 г. «British Medical Journal» опубликовал статью, которая называлась «Самый необыкновенный день». В ней голландский док­тор Фридрих Цварт, работающий в Великобритании, рассказал о смерти своей бабушки в Голландии при помощи эвтаназии:

Недавно умерла моя бабушка. Она сама приняла решение и вы­брала для этого дату и место. Наступил момент, когда она решила, что продолжать жизнь уже не имеет смысла, и, по достижении врачебно­го согласия, ей позволили умереть быстро и безболезненно... Я много раз видел, как умирают люди, но никто не умирал так мирно, как моя бабушка... Как только было принято решение, она успокоилась и по­прощалась с нами... Пришел врач, снова поговорил с ней и объяснил нам всю процедуру. Желающие прошли с ним в ее комнату. Другой врач разговаривал с ней несколькими неделями раньше, и все необ­ходимые документы... были подготовлены... Она приняла решение в 8 часов утра, и к 2 часам дня процедура была завершена. У моей ба­бушки была карцинома прямой кишки с метастазами в печень и лег­кие. Она жаловалась на крайнюю усталость, но больше всего ее вол новала потеря достоинства. Она не испытывала невыносимой физи­ческой боли и была в ясном рассудке до последнего момента... Все те, кто видел ее страдания — долгие бессонные ночи, усталость и безна­дежность, — успокоились. Мы видели, как она погружалась в де­прессию. Я горжусь своей бабушкой. Не многие люди в Голландии вы­бирают себе такую смерть. Ее консультант потом признавался, что од­ной из главных причин, побудивших его стать врачом, было желание приносить людям облегчение, как и в этом случае. Что препятствует мне таким же образом выполнять свой профессиональный долг в Анг­лии? Не так ли мы должны относиться к пациентам, открыто умоляю­щим нас об облегчении их страданий?²⁴⁹

Определимся в терминах

Слова требуют осторожного обращения, и если мы не дадим точ­ное определение таким фразам, как «право на смерть», «милосерд­ная смерть» и «облегчение страданий», то бесконтрольное их ис­пользование породит неправильное понимание и приведет к еще большей путанице. Древняя китайская поговорка гласит: «Начало мудрости — называть вещи своими именами». Фраза «право на смерть» звучит вполне конкретно, но для разных людей может означать разное. У нее может быть, как минимум, пять значений: 1) право отказаться от искусственного поддержания жизни, если это обременительно или бесполезно; 2) право отказаться от искусствен­ного поддержания жизни по любой причине; 3) право на самоубий­ство из «прагматических» соображений; 4) право на помощь при са­моубийстве; 5) право быть убитым врачом по собственному требо­ванию.

Практически во всех законодательных системах мира из пяти принципов, приведенных выше, первый считается законным и остается обязательным в ежедневной медицинской практике. Вто­рой и третий не противоречат закону, а четвертый и пятый счита­ются противозаконными. Обсуждая проблему эвтаназии, нам необ­ходимо призвать участников дискуссии правильно и осторожно пользоваться терминами. Слово «эвтаназия» буквально означает «добрая смерть», но определение, которого буду придерживаться я и с которым согласится большинство докторов и специалистов по биоэтике, гласит: «Эвтаназия — это преднамеренное убийство че­ловека, жизнь которого признается недостойной продолжения, посредством совершения или отказа совершить определенное действие».

Во-первых, это определение подчеркивает, что речь идет о пред­намеренном убийстве, и является умышленным действием с целью лишения жизни или ускорения смерти. Во-вторых, оно указывает на то, что эвтаназия может быть совершена в результате намеренно­го действия (активно) или отказа от действия (пассивно). Но клю­чевым понятием в этом определении является намерение убить. В прошлом эвтаназию было принято подразделять на «активную» и «пассивную», но сегодня большинство специалистов по биоэтике соглашаются, что такая классификация двусмысленна, устарела, и от нее следует отказаться.

Эвтаназия подразделяется на добровольную, т. е. убийство по просьбе самого пациента, и недобровольную, когда больной не выска­зывал в настоящий момент однозначной просьбы, независимо от того, выражал ли он подобное желание в прошлом, или нет. Некото­рые добавляют третью категорию — безвольную эвтаназию, когда пациент не способен выразить свое желание. В Голландии слово «эвтаназия» почти всегда подразумевает наличие ясно выраженной просьбы, поэтому нидерландские доктора считают, что «недобро­вольная эвтаназия» — противоречие в терминах. Но, в принципе, ученые признают необходимость существования такой категории. В каких случаях врач может прибегнуть к недобровольной эвта­назии? Предлагаю несколько возможных вариантов, хотя этот спи­сок нельзя считать исчерпывающим. В первом случае речь может идти о новорожденном с пороками развития и тяжелой травмой головного мозга, чья жизнь либо считается недостойной продолже­ния, либо становится настолько невыносимой для пациента, что смерть представляется лучшей альтернативой. Представим себе дру­гую ситуацию. Ребенок с терминальной стадией заболевания изъяв­ляет желание умереть, но по закону, из-за возрастных ограничений, не имеет права требовать эвтаназии. В третьем случае речь может идти о больном, находящемся в коме с диагнозом «хроническое ве­гетативное состояние». Четвертый вариант: больной с диагнозом «старческое слабоумие», в состоянии полной дезориентации, ранее выражавший желание умереть, но в настоящее время не способный адекватно оценивать реальность. И, наконец, пятый вариант. Пред­ставим себе человека, страдающего серьезным психическим забо­леванием и считающего свою жизнь потерявшей всякий смысл, со гласие которого на эвтаназию, впрочем, в силу специфики заболе­вания, не имеет юридической силы. Во всех этих случаях защитни­ки эвтаназии не только выступают за прерывание жизни, но и пре­рывают ее на практике, утверждая, что проявляют тем самым ис­тинное сострадание к больному.

Важно отличать эвтаназию от других внешне похожих на нее кли­нических ситуаций: прекращения бессмысленного лечения, на­правленного на поддержание жизни при отсутствии шансов на выжи­вание, и симптоматического паллиативного лечения препаратами, вы­зывающими непреднамеренное сокращение жизни. И то, и другое — примеры законной медицинской практики. В следующей главе я постараюсь доказать, что они соответствуют христианскому мировоз­зрению, тогда как эвтаназия, т. е. преднамеренное убийство, — нет.

Самоубийство при содействии врача

В начале главы мы определили эвтаназию как преднамеренное убийство. Ближайшее родственное эвтаназии понятие — опосре­дованное самоубийство, т. е. преднамеренное содействие доктора самоубийству больного. Его также нужно рассматривать как пред­намеренное убийство, но с одним отличием. Доктор предоставляет необходимые средства — медикаменты, аппаратуру и техническую информацию, объясняя, что и как нужно сделать, но сам не уча­ствует в финальном действии. Пациент должен сам проглотить таб­летки, или надеть маску дыхательного аппарата, или щелкнуть вы­ключателем. Не стоит удивляться тому, что современная техноло­гия уже проникла и в эту сферу медицины. Сегодня выполнить врачебно-опосредованное самоубийство можно чисто и без боли.

Доктор Филипп Нитшке, врач из Австралии, сконструировал подключаемое к компьютеру устройство, которое может использо­ваться для введения смертельных доз лекарственных препаратов. Доктор устанавливает пациенту внутривенный катетер и подклю­чает его к устройству, которое затем автоматически вводит три пре­парата в строгой последовательности. Сначала вводятся фенобар­битал и тиопентал, что вызывает потерю сознания, а через несколь­ко секунд начинается подача атракуриума*, который парализует

* Атракуриум (Atracurium) относится к группе недеполяризующих мио-релаксантов. — Примеч. ред.

дыхательные мышцы, что приводит к быстрой смерти в результате гипоксии. Как только пациент подключается к аппарату, ему необ­ходимо ответить натри простых вопроса, выводимых на экран ком­пьютера. Последний вопрос алгоритма гласит: «Через пятнадцать секунд вы получите смертельную инъекцию и умрете. Продолжить?» И два варианта ответа: «да» или «нет».

Опосредованное самоубийство, будь оно новой технологией или его устарелой разновидностью (когда, например, оставляют смер­тельную дозу препарата у постели больного), похоже на эвтаназию, так как в нем присутствует намерение убить. В ноябре 1996 г. доктор Нитшке воспользовался своим аппаратом для убийства Боба Ден-та, который страдал карциномой предстательной железы. Доктор Нитшке намеренно пошел на этот шаг, зная, что Дент умрет. В этом и заключалась цель введения трех препаратов. Но сам врач удалил­ся с финальной сцены. Хотя доктор Нитшке и утверждает, что в тех­ническом смысле его нельзя назвать убийцей и его руки чисты, в моральном и этическом смысле его действия мало чем отличаются от добровольной эвтаназии. Тем не менее и эвтаназия, и опосредо­ванное самоубийство запрещены почти во всех известных медицин­ских законодательствах мира. Все известные морально-этические правила медицины запрещают их, несмотря на то что оба способа убийства были известны еще издревле.

Клятва Гиппократа, написанная за несколько столетий до рож­дества Христова, осуждает как эвтаназию, так и опосредованное са­моубийство. «Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замыс-

ла...»²⁵⁰

Несмотря на более чем двухтысячелетнюю традицию медици­ны, в настоящее время во всем мире усиливается давление на зако­нодателей с целью изменить официальные кодексы медицинской практики. Судя по всему, общественное мнение охотнее соглаша­ется на опосредованное самоубийство, чем эвтаназию, а некоторые страны уже приступили к созданию новых законов в этой области. В мае 1995 г. северная территория Австралии издала Закон о правах терминальных больных, который разрешал опосредованное само­убийство. Четыре человека покончили жизнь самоубийством, вклю чая Боба Дента, прежде чем властями страны на закон было нало­жено вето. В марте 1998 г. пожилая женщина из штата Орегон стала первым официально известным пациентом в Соединенных Шта­тах, умершим в результате разрешенного законом опосредованного самоубийства. В отличие от четырех случаев в Австралии, на этот раз обошлись без вмешательства технологий. Доктор прописал жен­щине с прогрессирующим раком груди лекарство, которое необ­ходимо было выпить со стаканом бренди²⁵¹. По новому закону, утверж­денному штатом Орегон, смертельно больным разрешалось убивать себя, прибегая к помощи докторов, при условии, что пациент на момент просьбы находился в здравом уме и прогнозируемая продол­жительность его жизни не превышала шести месяцев. Согласно ста­тье в газете «Гардиан», власти штата издали руководство объемом в девяносто одну страницу, в котором строго прописывался каждый шаг врача. Диагноз должен быть независимо подтвержден двумя разными докторами. Можно прописывать смертельную дозу пре­парата, но врач не имеет права вводить препарат сам или даже пере­давать его пациенту. В США дебаты о легализации опосредованного самоубийства дошли до высшей судебной инстанции. Верховный суд США должен был решить, дает ли Конституция страны своим граж­данам «право на выбор способа и времени своей смерти», или нет.

В Великобритании Общество добровольной эвтаназии продол­жает вести общественную кампанию в поддержку легализации эв­таназии. Они заявляют, что большое количество британских вра­чей все равно тайно практикуют на дому больных убийство из ми­лосердия. Британская медицинская ассоциация продолжает отвергать призыв к легализации эвтаназии, но, судя по всему, число врачей, поддерживающих эвтаназию, увеличивается. В 1994 г. опрос докторов, работающих в государственной системе здравоохранения, показал, что 32% согласились бы с просьбой больного ускорить его смерть и 46% предприняли бы необходимые действия для ускоре­ния смерти пациента, если бы это было признанно законным²⁵². В другом опросе, опубликованном в том же журнале в марте 1995 г., 34% британских врачей выразили согласие с изменением закона и легализацией опосредованного самоубийства смертельно больных пациентов.

В июле 1997 г. Майкл Ирвин, председатель Общества добро­вольной эвтаназии, в интервью газете «Санди Тайме» признался, что за время всей своей карьеры помог умереть почти пятидесяти пациентам. По мнению доктора Ирвина, разрешать врачам пропи­сывать огромные дозы морфина для якобы «облегчения физичес­кой боли», запрещая при этом прописывать лекарство для убийства, является лицемерием. В одном из публичных выступлений Ирвин выразил сожаление, что защитники эвтаназии пользуются словом «убивать». «„Убивать" — неподходящее слово в ситуации, когда че­ловек просит облегчения. Мы облегчаем страдания. Для этого и су­ществуют врачи, способные сострадать больному. Мы предоставля­ем обществу услуги по приведению сострадания в действие».

Доктор Луис Уэйнштейн из Аризонского университета предло­жил врачам, поддерживающим эвтаназию, новый, «улучшенный» вариант клятвы Гиппократа, которая в его интерпретации гласит: «Клянусь высоко ценить человеческую жизнь, памятуя о том, что прерывать ее в одних случаях недопустимо, в других — позволитель­но, и в третьих, во имя любви и сострадания, — необходимо»²⁵³.

Смерть по принципу «помоги себе сам»

Отказ большинства врачей оказывать содействие в самоубийстве породил большое количество книг из серии «помоги себе сам». В июле 1991 г. Дерек Хамфри, исполнительный директор общества «Hemlock» и Общества добровольной эвтаназии, находящегося в штате Орегон, написал книгу под названием «Последний выход: практические шаги самопомощи и содействия в самоубийстве для умирающих больных». На обложке было написано: «Книга предназ­начается для чтения человеком зрелого возраста, находящимся в тер­минальной стадии заболевания и рассматривающим возможность обдуманного самоубийства, если страдания и боль стали невыноси­мыми. Она также может стать руководством для тех, кто поддержи­вает этот шаг». Книга заняла первое место среди бестселлеров в ка­тегории «Практические советы и прочее», обойдя по популярности издания о сексе и книги о том, как сделать деньги. Текст книги был напечатан крупным шрифтом, чтобы престарелым было легче ее читать и следовать инструкциям. Здесь также была дана таблица смертельных доз препаратов, инструкции по их применению и хра­нению и способы избежать уголовной ответственности. В интервью лондонской газете «Санди Эскпресс» Хамфри прямо заявил: «Книга рассказывает вам, как, где и когда убить себя или кого-то другого. Она срывает последнее табу. Следуйте моим советам для легкой и чистой смерти, без вскрытия»²⁵⁴.

Книга разошлась тиражом в несколько сотен тысяч экземпляров и занимала первое место в списке бестселлеров в течение несколь­ких недель. В нескольких предложениях Хамфри призвал людей не убивать себя просто потому, что они «несчастны» или «больше не могут справиться с жизнью», но вскоре в прессе стали появляться сообщения о самоубийствах по методу Хамфри. Многие из тех, кто свел счеты с жизнью, не страдал смертельной болезнью, а некото­рые из погибших были людьми среднего возраста²⁵⁵.

Быстрое распространение эпидемии СПИДа повысило интерес общественности к самоубийствам. Это породило новый феномен — значительная группа хорошо образованных, независимых в финан­совом отношении молодых людей неожиданно для себя столкну­лась с реальностью разрушительной и смертельной болезни. Брай­ан Смит, директор программы консультирования ВИЧ-инфициро­ванных в Сан-Франциско, утверждает, что большинство жертв этой болезни рано или поздно начинают поговаривать о самоубийстве. Многие запасаются потенциально смертельными препаратами сразу после того, как узнают о своем диагнозе²⁵⁶.

Разговор по существу

Что, все-таки, стоит за всеми выступлениями, демонстрациями и шумихой в защиту легализации эвтаназии? Я бы сказал, что за всем этим стоит не столько сострадание, сколько страх. Несколько лет назад мне довелось участвовать в дебатах с известным и высоко­уважаемым защитником эвтаназии. Меня поразили его слова: «Я просто боюсь. Я боюсь не столько факта смерти, сколько самого процесса». На мой взгляд, сущность полемики сводится ктрем при­чинам страха.

Страх перед болью

Под «страхом перед болью» я подразумеваю не только физичес­кую боль. Я говорю о том, что специалисты по паллиативной меди­цине называют тотальной болью. В это понятие входит не только физическая, но и эмоциональная, духовная боль и боль родствен­ников. Трудно дать четкое определение понятию тотальной боли. Это боль, обладающая разносторонними аспектами. Возьмем по­жилого человека, умирающего от рака. Он испытывает физическую боль, потому что опухоль дала метастазы в кости, и он не может из­бавиться от тягостных ощущений. Он испытывает психологический стресс от того, что не знает, что его ждет впереди. Как поведет себя боль? Будет ли она усиливаться и в конце концов станет невыноси­мой? Должен ли он лечь в больницу? К этому добавляется напряже­ние в отношениях с родственниками, которые надевают маску му­жества, отказываясь признавать реальность происходящего. Он на­ходится в духовном смятении, потому что вынужден столкнуться лицом к лицу со смертью, в которой не видит ни смысла, ни цели. Зачем он жил? На что надеяться в будущем? Он испытывает тоталь­ную, всепроникающую боль.

Современное общество полностью утратило понятие о том, что страдания могут нести какую-то позитивную ценность. Боль не име­ет смысла, никчемна. Она разрушительна, непонятна и ужасна. Для многих смысл жизни заключается в стремлении к максимальному счастью, ну а если не удается его достичь, то можно, по крайней мере, притупить боль. Если представить себе агонию Лиллиан Бойз, то сердце кровью обливается. И поступок Найджела Кокса кажется глубоко милосердным, хотя бы потому, что он остановил боль.

Страх потерять достоинство

Большинство людей в момент смерти не испытывают сильной физической боли. Нас пугает не это, а страх умереть с катетером в каждом отверстии, лежа на клеенке от недержания мочи и кала, бу­дучи не в силах даже самостоятельно расчесаться или побриться. Такая смерть ниже нашего достоинства. Мы не можем оставаться равнодушными при виде таких больных, как Тони Бланд с диагно­зом «хроническое вегетативное состояние». Современная наука утверждает, что такой человек не может ощущать сильной боли. Он не страдает в полном смысле этого слова. Тем не менее мы убежде­ны, что его жизнь потеряла всякое достоинство.

Людовик Кеннеди, смело отстаивавший право на эвтаназию во время судебного процесса над Найджелом Коксом, писал: «У многих людей на смену страху смерти пришел еще больший страх: Они боятся того, что перед смертью им придется познать боль и мед­ленное угасание, когда все надежды на лучшее уже исчезли и они вынуждены, еще живыми, продолжать разлагаться. Люди боятся не смерти, а недостойной смерти»²⁵⁷.

Общество добровольной эвтаназии разработало свой вариант завещания о жизни. Меня поразила одна фраза в этом широко раз­рекламированном документе: «Я желаю, чтобы все поняли, что я боюсь деградации и потери достоинства больше, чем смерти. Я про­шу назначенных мною законных представителей при решении о моих возможных намерениях в любой неопределенной ситуации руководствоваться этими принципами». Сегодня, когда проблема старения и физического угасания стоит особенно остро, людей боль­ше всего волнует страх «деградации и потери достоинства».

И, наконец, в нас сидит самый большой страх: мы боимся стать зависимыми в основных физиологических нуждах от других людей или бездушных аппаратов.

Страх зависимости

Фридриху Ницше принадлежат слова, которые оказали огром­ное влияние на общество постмодернистского периода: «В опреде­ленном возрасте жить дальше уже неприлично. Прозябание в жал­кой зависимости от врачей и аппаратов, после того как смысл и право на жизнь были утрачены, должно вызывать у общества презрение... Если гордо жить уже невозможно, я хочу гордо умереть»²⁵⁸.

Роналд Дворкин, философ права, считает, что смерть человека должна соответствовать тому, как он прожил жизнь. В противном слу­чае, плохая смерть может испортить всю жизнь человека так же, как плохой финал может испортить хороший роман. Если я прожил жизнь, самостоятельно принимая решения, осознавая всю ответ­ственность своего существования, собственной рукой составляя сце­нарий своей жизни, то я должен быть вправе и закончить свою жизнь так, как задумано сценаристом. «Смерть имеет особую власть пото­му, что она не только начало ничего, но и конец всего, и наши мыс­ли и разговоры о ней, внимание, которое мы уделяем „достойной" смерти, показывает, насколько нам важно умереть подобающим об­разом — так, чтобы смерть соответствовала нашим представлениям о жизни»²⁵⁹. Он считает, что мы не хотим умирать в унижении, по­тому что завершающий этап существования подводит черту под всей жизнью в целом. «Нам важно, чтобы впечатление от финальной сце­ны пьесы или заключительного стиха поэмы соответствовало всему ходу творческого процесса». «Взгляды людей на жизнь задают тон их представлениям о смерти... Не нужно объяснять, что большин­ство людей видят в своем финале нечто символическое и особен­ное. Они хотели бы, чтобы их смерть, по возможности, выражала... и подтверждала те ценности, которые были для них важны... Никто не хочет, чтобы его жизнь завершилась в противоречии с его убеж­дениями»²⁶⁰.

Люди, которые смотрят на жизнь как на способ самоутвержде­ния и самоопределения, приходят в ужас при мысли, что их смерть станет свидетельством обратного — полной зависимости от других. Они хотят умереть так, как пожелают сами, даже если такая форма смерти будет расходиться с желаниями других.

«Люди, желающие быстрой и мирной смерти для себя или своих близких, не посягают на неприкосновенность человеческой жизни. Наоборот, они верят в то, что быстрая смерть будет проявлением большего уважения к жизни, чем ее продление». Дворкин утверж­дает, что даже если нам грезится угроза человеческому достоинству в том, что кто-либо почитает свою жизнь бессмысленной, «истин­ное уважение к чувству собственного достоинства требует обратно­го — права на индивидуальную свободу, а не принуждение, и под­держки самостоятельных решений о смерти как со стороны закона, так и со стороны общественного мнения. Свобода — это главное и абсолютное условие для самоуважения: никто не может считать, будто его жизнь имеет внутреннее объективное значение, пока он не отвоюет право жить самостоятельно, а не быть ведомым другими »²⁶¹.

Джон Харрис пришел к такому же выводу: «Смысл автономии и свободы выбора между многочисленными „как жить" и „для чего" заключается в том, что только тогда наша жизнь становится дейст­вительно нашей. Ценность жизни определяется тем, какую ценность мы сами в ней видим»²⁶².

Подобное убеждение укоренилось во многих членах нашего об­щества, особенно в молодежи, выросшей на постмодернистских понятиях радикального индивидуализма. «Я хозяин своей судьбы, я капитан корабля. Другим может не нравиться то, что я делаю, но мне все равно. Я сделаю все по-своему». Трудно идти против жела­ния быть сценаристом своей судьбы. На мой взгляд, нет ничего уди­вительного, что одно из обществ, выступающих за эвтаназию, стало называться «Выход». Это название происходит из театральной лек­сики. Когда пьеса заканчивается, мы прощаемся со зрителями, го­воря: «Спасибо, дорогие друзья, и до свидания. Выход направо».

Экзистенциональное понятие о самоопределении постоянно подтачивается реальностью человеческого существования в этом мире. Претензии на самоопределение оказываются пустыми в све­те того, что наступает потом. Мне вспоминаются два изречения, ко­торые были написаны кем-то краской на стене здания:

Бог умер: но, принимая во внимание состояние, в котором нахо­дится человеческий род, Его тень в наших пещерах будет видна еще столетия.

Фридрих Ницше — 1882 г.

«Ницше умер». Бог — 1900 г.

Как современные люди справляются с глубочайшим страхом пе­ред смертью? Они надеются умереть внезапно и быстро. Интерес­но, что если для предыдущих поколений неожиданная смерть была наихудшим исходом, то сейчас она считается самым лучшим. Мысль, что можно оказаться в плену у вечности без всякой подго­товки, без возможности покаяться и попрощаться, казалась нашим предкам просто ужасной. Некоторые считали скоропостижную смерть знаком Божьего суда над нечестивой жизнью. Но для наших современников это стало идеалом. В случае катастрофы, взрыва или внезапного сердечного приступа люди говорят: «Во всяком случае, он умер быстро, не зная, что с ним произошло. Счастливчик! Я бы тоже хотел так умереть».

Но если процесс наступления смерти медленный, и нам прихо­дится сталкиваться лицом к лицу с ужасом долгой и тягостной кон­чины, то лучшим выходом будет эвтаназия. И бояться уже нечего. Теперь можно расслабиться. Можно хладнокровно и невозмутимо встретить смерть, зная, что эвтаназия, или врачебно-опосредован-ное самоубийство, всегда под рукой. Рядом всегда будет кто-то, кто готов помочь. Эвтаназия служит ответом на самую главную причи­ну страха. Во всяком случае, мы так думаем.

Если за эвтаназией стоит, прежде всего, страх, то существуют еще более зловещие силы, о которых общественность очень редко упо­минает.

Социальные факторы, подталкивающие к эвтаназии

Во-первых, в настоящее время происходит процесс развала тра­диционных понятий о семье и рост средней продолжительности жизни. Это означает, что в современном обществе увеличивается число пожилых людей, многие из которых живут одни, без поддерж­ки родственников и детей. Как поступать при виде насущных про­блем социальной изоляции и отчуждения? Некоторые государствен­ные деятели пророчат ужасное будущее, в котором большое число никому не нужных престарелых людей смогут жить только благода­ря достижениям медицины, влача бессмысленное и постепенно уга­сающее существование. Разве легализация эвтаназии и врачебно-опосредованного самоубийства не поможет нам решить грядущую проблему? Говоря о тех, кто продолжал существовать на этом свете только благодаря достижениям медицины, один доктор сказал сле­дующее: «Продлевавшие себе жизнь неестественным образом долж­ны быть готовы принять неестественную смерть».

Во-вторых, общество все глубже и глубже залезает в карман и без того почти пустого бюджета здравоохранения. Все развитые страны стали свидетелями стремительного взлета расходов на здравоохра­нение, которые давно уже вышли из-под контроля. Каждое новое медицинское открытие в результате порождает новые дорогостоя­щие виды лечения. Сможет ли государство найти способ залатать дыры в пустеющем бюджете? Нужно признать факт, что высокока­чественное комплексное лечение терминальных или хронических больных стоит огромных денег, тогда как эвтаназия будет обходить­ся государству в копейки.

В-третьих, наблюдается рост эпидемии болезни Альцгеймера. Исследования, проведенные в 1990 г. Обществом по борьбе с болез­нью Альцгеймера, показали, что полмиллиона населения Велико­британии страдают этим заболеванием. К 2030 г. эта цифра возрас­тет до 750 тыс. Среди таких больных 16% находятся в возрастной категории от семидесяти пяти до восьмидесяти пяти лет, больные старше восьмидесяти пяти лет составляют 47%²⁶³. Поиск соответ­ствующей формы ухода за ними остается одной из главных нере­шенных медицинских задач. Возможно, эвтаназия поможет нам найти выход из этой ситуации?

В-четвертых, наблюдается крайняя нехватка органов для транс­плантации. Развитие трансплантологии открывает перед нами все больше и больше возможностей для лечения многих заболеваний. В то же самое время, к большому сожалению врачей и самих паци­ентов, количество органов, в основном получаемых от жертв несчаст­ных случаев, постепенно снижается. Большинство естественных смертей, какправило, затягиваются во времени, и после смерти орга­ны таких пациентов становятся уже не пригодными для пересадки. А смерть от инъекции соответствующего препарата открывает пе­ред нами почти неограниченные возможности получать в нужном количестве ценные органы. Сколько добра мы могли бы принести другим людям!

В 1997г. известная действующая партия под названием «Интер­национальный форум по трансплантационной этике» предложила убивать пациентов, находящихся в хроническом вегетативном со­стоянии, путем введения смертельного препарата, чтобы использо­вать их органы для пересадки другим пациентам. Несмотря на то что некоторых отпугнуло такое предложение, по сообщениям газе­ты «Гардиан», семья Тони Бланда выступила в его поддержку. Све­жие сообщения из США говорят, что законодатели заменяют элек­трический стул введением смертельной дозы препарата для того, чтобы использовать органы заключенных для операций по пересадке.

Гилберт Майландер дал свой комментарий происходящему: «Есть обстоятельства, при которых мы можем сохранить жизнь толь­ко уничтожив тот мир, в котором хотели бы жить. И нас должно бросить в дрожь при одной мысли о том, что наши благородные устремления заставляют нас выбирать столь неблагородные сред­ства»²⁶⁴.

Эвтаназия в Нидерландах

С точки зрения сторонников эвтаназии, Голландия — это просто-таки Земля обетованная. Это единственное место на земле, где эвта­назия практикуется на законных основаниях врачами, прошедшими специальное обучение в строгом соответствии с требованиями за­конодательства. Эвтаназия нашла в Голландии широкую обществен­ную поддержку. Голландское Общество добровольной эвтаназии выпустило рекламу, в которой престарелый мужчина в пижаме удоб­но устроился в открытом гробу, на котором написано: «Каждый име­ет право умереть как джентльмен».

В рамках голландской законодательной системы врачи могут за­щитить себя от обвинения в преднамеренном убийстве, если удаст­ся доказать, что эвтаназия была абсолютно необходима, потому что долг облегчить страдания пациента превыше долга не убивать. Для того чтобы успешно доказать, что смерть была «необходима», гол­ландские суды утвердили список требований²⁶⁵:

1. Просьба об эвтаназии должна исходить только от самого па­циента и быть полностью добровольной.

2. Просьба пациента должна быть обдуманной, продолжительной и настойчивой.

3. Пациент должен испытывать нестерпимые (не обязательно фи­зические) страдания без надежд на улучшение.

4. Эвтаназия должна быть последним средством спасения. Перед этим необходимо попытаться применить другие средства для облегчения страданий больного.

5. Эвтаназия может быть выполнена только врачом.

6. Этот врач должен проконсультироваться с другим независи­мым специалистом, имеющим опыт в данной области.

7. Необходимо вести подробную документацию о всех проделан­ных манипуляциях.

8. Власти должны быть подробно оповещены о причине смерти.

В 1990 г. правительство Нидерландов создало официальную ко­миссию для изучения в масштабах страны вопросов эвтаназии и медицинских проблем конца человеческой жизни. В результате был издан отчет Реммелинка, опубликованный в прессе, в том числе и в журнале «Ланцет»²⁶⁶. По следам этой публикации доктор Джон Кео-ун с юридического факультета Кембриджского университета выпус­тил книгу с подробным анализом проблемы эвтаназии под назва­нием «Изучение эвтаназии»²⁶⁷. Приведу вкратце его выводы. В 1990 г. в Голландии было зарегестрировано 130 тыс. смертей, из которых около 2300 стали результатом добровольной эвтаназии. Кроме этого, около 1000 смертей наступили в результате назначения врачами препаратов, преследовавших цель сокращения жизни пациента при отсутствии четкой просьбы с его стороны. В 400 случаях смерть ста­ла результатом врачебно-опосредованного самоубийства, и более чем в 1350 случаях врачи назначали паллиативные препараты с це­лью сокращения жизни пациента по его собственной просьбе. Та­ким образом, около 4% всех смертей в Голландии, или каждая двад­цать пятая смерть, наступили в результате вмешательства врачей с целью прерывания жизни пациента, и еще в большем числе случаев определить истинное намерение врача было невозможно.

Данные о том, что около 1000 смертей произошли без необхо­димой на то просьбы со стороны пациентов, вызвали в Голландии немало споров, потому что все они шли вразрез с установленными правилами выполнения эвтаназии. Однако официальная комиссия признала все эти случаи «заботой об умирающих», заявив, что все эти убийства оправдываются нестерпимыми страданиями пациен­тов. Однако причины, приведенные самими врачами, крайне отли­чаются от этого довода: 60% в качестве причины указали отсутствие всяких признаков улучшения состояния больного, 39% — бесполез­ность лечения, 33% — бессмысленность продления жизни, 32% — неспособность родственников справиться с ситуацией и 32% указа­ли в качестве причины низкое качество жизни. Боль и страдания больного были упомянуты только в 30% всех случаев. Затем эти дан­ные сопоставили с опросами самих больных, требовавших эвтана­зии. Оказалось, что 57% пациентов обращаются с просьбой об эв­таназии из-за страха «утратить достоинство», 46% — из страха «уме­реть недостойно», 46% — из-за «боли», 33% — из-за нежелания «зависеть» от других, а 23% утверждали, что просто «устали жить».

Исследования показали, что «более половины врачей, занима­ющихся паллиативной медициной, имеют опыт выполнения эвта­назии и больше половины опрошенных заявили, что убивали па­циентов без их просьбы либо готовы это сделать. Только 12% врачей заявили, что ни под каким предлогом не согласятся на выполнение эвтаназии»²⁶⁸.

Отчет Реммелинка оправдывал действия врачей, совершивших убийство без просьбы пациента:

Главным оправданием врачебного вмешательства в обоих случаях (добровольного и недобровольного убийства) являются невыносимые страдания пациента. Поэтому, с медицинской точки зрения, между ними нет существенной разницы, так как в обоих случаях пациенты переживают сильнейшие страдания. Отсутствие ясной просьбы о ли­шении жизни отчасти вызвано неспособностью пациента выразить свою волю при опросе... или невозможностью высказать просьбу на­прямую из-за высоких доз анальгетиков и обострения заболевания. Ухудшение состояния пациента рассматривается нами в качестве форс-мажорного обстоятельства. В соответствии с выводами комиссии, все указанные случаи врачебного вмешательства были продиктованы су­ровой необходимостью, как и сама эвтаназия²⁶⁹.

Позже в Голландии в центре внимания оказалась еще одна фор­ма убийства из милосердия. В декабре 1992 г. в одном американ­ском журнале, посвященном вопросам педиатрии, была опублико­вана статья о детской эвтаназии в Голландии²⁷⁰. Пять из восьми крупнейших неонатальных центров страны признали, что активно прерывали жизни новорожденных с заведомо низким качеством жизни, а три из восьми — что при обнаружении тяжелой врожден­ной патологии прерывали жизни младенцев и более старшего воз­раста. По некоторым официальным данным, в стране ежегодно уми­рает в среднем триста новорожденных-инвалидов, вследствие умыш­ленного бездействия врачей, и еще десять активно умерщвляются медперсоналом. В результате одного расследования было обнару­жено, что из тридцати пяти новорожденных, умерших на первой неделе своего существования, двое получили препараты с целью пре­рывания жизни и четверо — с целью ее сокращения. Врач некоего детского онкологического отделения, не назвавший своего имени, признал, что приблизительно шесть детей в год, зачастую без ведо­ма родителей, получали от него лекарства для совершения самоубий­ства, стоило им выразить такое желание.

В 1995 г. голландский суд постановил, что педиатр, обвинявший­ся в убийстве больного новорожденного по просьбе родителей, «при­нял решение, которое, в свете особых обстоятельств, можно считать вполне оправданным»²⁷¹. Недавно был также зарегистрирован слу­чай, когда женщина пятидесяти пяти лет, страдающая депрессией после смерти двух своих сыновей, настойчиво просила врача ока­зать ей содействие в самоубийстве. Психиатр, в конце концов, удов­летворил ее просьбу. Против него было возбуждено уголовное дело, но вскоре он был оправдан²⁷². Официальная комиссия при Коро­левской голландской медицинской ассоциации и Голландская ко миссия по вопросу о допустимости прерывания жизни рекомендо­вали признать активное прерывание жизни при тяжелых формах слабоумия законным лишь в том случае, если наблюдаются ухуд­шающиеся симптомы физического характера и предварительно было оформлено и подписано завещание о жизни. Комиссия также вынесла на обсуждение широкой общественности вопрос о допус­тимости прерывания жизни больного, страдающего слабоумием, при наличии соответствующей просьбы в его завещании о жизни²⁷³. Автор другого официального отчета об эвтаназии задает такой во­прос: «Не получится ли так, что с момента легализации эвтаназии и врачебно-опосредованного самоубийства принцип универсализа­ции заставит нас хотя бы иногда лишать жизни больного в отсут­ствие четкой просьбы? На наш взгляд, ответ на этот вопрос будет утвердительным»²⁷⁴.

Эти примеры демонстрируют явную логическую непоследова­тельность в аргументах за добровольную эвтаназию. С одной сторо­ны, если личная автономия может служить основанием для убий­ства людей, то нелогично ограничивать убийство из милосердия только теми, кто умирает в страданиях и боли. Если люди хотят умереть, почему мы должны помогать только тем, кто смертельно болен или тяжко страдает? По логике вещей, мы должны быть гото­вы оказать содействие в смерти независимо оттого, больны они или нет. С другой стороны, если тяжелые страдания оправдывают чело­векоубийство, то было бы нелогичным убивать только тех, кто сам принимает решение умереть. Мы должны быть готовы убивать всех, кто страдает и не способен выразить просьбу о смерти.

Эти два аргумента — первый шаг к пропасти. Как только эвта­назия будет узаконена, нетрудно себе представить, что доброволь­ная эвтаназия сначала начнет применяться по отношению к жела­ющим умереть без медицинских показаний, а затем плавно перей­дет в недобровольную эвтаназию по отношению к тем, чья жизнь со стороны выглядит бессмысленной и полной страданий. Следя за происходящим в Голландии, нетрудно отметить, что общество уже начало медленно скатываться в эту пропасть. Неудивительно, что в Голландии практически не знакомы с понятием «хоспис», а отчет по организации паллиативной помощи в этой стране показал, что большинство больных раком страдают от боли только из-за неопыт­ности и низкой компетентности медработников²⁷⁵.

Каковы психологические последствия участия голландских вра­чей в эвтаназии? На четвертом канале британского телевидения был показан документальный фильм, в котором один врач рассказывал о своем первом опыте выполнения эвтаназии. «Я очень сильно нерв­ничала и буквально вся тряслась... Я находилась в каком-то шоке. Все произошло очень быстро. Как врачу, мне нужно было действо­вать, но, как человек, я была в шоке». Мне доводилось слышать, что голландским врачам, отправляющимся для выполнения эвтаназии на дом к пациенту, не рекомендуется самостоятельно вести маши­ну. Статистика дорожных происшествий показывает, что число ав­томобильных катастроф среди врачей выросло, так как они были чрезмерно поглощены мыслями о своем участии в эвтаназии во вре­мя вождения.

В 1992 г. правительство Великобритании создало специальный комитет при палате лордов для исследования вопроса о возможно­сти легализации эвтаназии. Члены комитета прибыли в Голландию, чтобы увидеть все своими глазами. Судя по всему, увиденное ими не оставило у них положительных впечатлений. Глава комитета лорд Уолтон дал следующий отчет: «Члены комитета вернулись из поезд­ки с чувством неудовлетворенности, особенно в связи с фактом ак­тивного использования недобровольной эвтаназии». Другой член комитета, лорд Местон, также высказал свои опасения: «Голланд­ский опыт не производит положительного впечатления. В Нидер­ландах, где, судя по всему, отсутствует сеть хосписов, заметен боль­шой разрыв между теорией и практикой добровольной эвтаназии. Я не могу избавиться от страха, что нечто подобное может произой­ти здесь...»²⁷⁶ Наблюдатели считают, что выезд этого комитета в Гол­ландию стал важнейшим фактором в отказе от легализации добро­вольной эвтаназии в Великобритании²⁷⁷.

Практический риск, вызванный легализацией эвтаназии

Каковы практические последствия легализации эвтаназии?

Во-первых, всегда существует вероятность неправильной диаг­ностики. К сожалению, серьезные ошибки в распознавании болез­ней не так уж редки, даже в специализированных центрах. В послед­ние десять лет общество несколько раз было повергнуто в шок от серьезных ошибок, допущенных в диагностических лабораториях.

Большинство опытных врачей могли бы привести свои примеры серьезных диагностических ошибок. Что если эвтаназия будет вы­полнена вследствие ошибочного диагноза, предполагающего у боль­ного смертельное заболевание, тогда как на самом деле ничто жиз­ни не угрожало?

Во-вторых, врачам бывает трудно дать точный прогноз заболева­ния. Даже если врач сможет поставить правильный диагноз, он час­то затрудняется определить срок наступления смерти. В большин­стве случаев медицинский прогноз — это скорее предположение, чем результат точных научных подсчетов. Тем не менее предлагае­мый закон об эвтаназии предполагает, что доктор может не только уверенно сказать, что пациент неизлечимо болен, но и назвать дату смерти с точностью до месяца или недели.

В-третьих, существует возможность злоупотребления эвтанази­ей врачами и другими медработниками, у которых, совсем не из аль-труистских соображений, может возникнуть искушение прервать жизнь человека, например, за денежное вознаграждение или из-за стремления скрыть случай медицинской халатности. Как отмеча­лось выше, эвтаназия, по сравнению с лечением и заботой о хрони­ческих и терминальных больных, обходится очень дешево. Ограни­ченные финансовые ресурсы могут способствовать злоупотреблению эвтаназией руководителями медицинских учреждений.

В-четвертых, существует возможность злоупотребления со сто­роны родственников, которые могут увидеть в эвтаназии способ из­бавиться от ненужного бремени ухода и заботы о больном или от нежелательных затрат на медицинские нужды. Это, конечно, не значит, что все родственники вынашивают зловещие мысли против своих смертельно больных. Но их собственный эмоциональный стресс может послужить дополнительным источником давления на врачей: «Я не могу больше смотреть на нее в этом состоянии. Поче­му вы не хотите сделать что-нибудь, чтобы прекратить мучения?» Также и пожилые родители, видя, какие финансовые затраты несут их родственники, могут посчитать своим долгом обратиться с просьбой об эвтаназии. Если эвтаназия будет узаконена, сколько понадобится времени, чтобы из «права на смерть» она превратилась в «обязанность умереть»?

В-пятых, существует большая доля вероятности, что легализация эвтаназии усилит страх за свою жизнь у пожилых и инвалидов — страх, который будет подтачивать их доверие к действиям и намерениям врачей и медсестер. Отношения между доктором и больным будут нарушены. Вместо атмосферы доверия и заботы, беззащитные люди будут постоянно испытывать подозрение, отчего их чувство неза­щищенности еще более усугубится.

Ко всему прочему, врачи будут испытывать на себе психологи­ческое давление из-за того, что идут вразрез с подсознательным и культурным табу на преднамеренное уничтожение человеческой жизни. Способна ли эвтаназия превратить врачей в бесчувственных монстров? Будет ли врач, который совершил эвтаназию один раз, прилагать все усилия для того, чтобы спасти жизнь пациента в дру­гой раз? Каковы будут психологические последствия для самих вра­чей, для которых долг заботиться превратится в долг убивать?

И, наконец, легализация убийства приведет к появлению осо­бой группы людей, уполномоченных при определенных обстоятель­ствах убивать, что, в конечном итоге, не может не трансформиро­вать общество. Не приведет ли все это к обесцениванию жизни?

Разве мы, как общество, хотим идти по такому пути? Книга «Смертоносное сострадание», написанная Ритой Маркер²⁷⁸ полна тревожных мыслей о современном движении в поддержку эвтана­зии. Она рассказывает о Дереке Хамфри, авторе книги «Последний выход», со слов его второй жены Энн²⁷⁹. Хамфри приобрел огром­ную славу и восторг публики после выхода своей книги «Путь Джейн», в которой рассказывается о том, как из любви к своей жене Джейн, страдающей онкологическим заболеванием, он помогает ей умереть. Впоследствии его вторая жена Энн, которая помогла ему создать общество «Hemlock», тоже заболела раком. По рассказу Энн, Хамфри бросил ее, потому что она не хотела убивать себя, как он предлагал ей, а заботиться о ней он не хотел. Эта ужасная история приобрела неожиданный оборот, когда Энн совершила самоубий­ство и в своей предсмертной записке написала, что Хамфри убил Джейн, потому что хотел избавиться от нее.

Нацистская программа по эвтаназии

Прежде чем перейти к рассмотрению частных случаев, я вкратце хочу рассказать о немецком опыте эвтаназии при нацистском ре­жиме. Понятно, что группы, выступающие в поддержку эвтаназии, всячески отрицают любые сравнения с нацистскими преступлениями. Слишком легко использовать опыт нацистов, чтобы приводить дешевые аргументы, и я постараюсь этого не делать. Несомненно, не стоит сравнивать действия доктора Кокса, вызванные сострада­нием к пациенту, с преступлениями эсэсовских палачей.

Тем не менее врачам чрезвычайно важно знать эту страницу ис­тории. История показывает, насколько легко самая благородная профессия может быть извращена под давлением общества и поли­тики. Эти события описаны в нескольких источниках, включая важ­ную работу Роберта Проктора под названием «Расовая гигиена: ме­дицина при нацистском режиме»²⁸⁰. Проктор и другие историки упоминают, что ужасные преступления против человечества стали совершаться высокопоставленными немецкими докторами задол­го до начала войны. В 1920 г. Альфред Хок, профессор медицины, и Рудольф Биндинг, профессор правоведения, выпустили книгу «Устранение и уничтожение бессмысленных жизней». В ней они приводили доводы, что принцип «допустимости убийства» должен применяться к больным с неизлечимыми болезнями. Они заявля­ли, что право на жизнь должно быть заработано и оправдано, а не просто утверждаться из догматических соображений. Те, кто не спо­собен на человеческие чувства, — это «человеческий балласт» и «пу­стая человеческая шелуха», заполнившие наши психиатрические за­ведения и не способные познать ценность жизни. Их жизнь бес­смысленна, а их уничтожение не только приемлемо, но и гуманно²⁸¹.

К 1935 г. популярные журналы по медицине и расовой гигиене стали печатать графики, в которых отражались расходы на содержа­ние больных за счет здоровых. На одном плакате изображался один здоровый человек, несущий двух калек. Подпись под ним гласила: «Ты тащишь на себе бремя. Больные с генетическими заболеваниями к шестидесяти годам жизни обойдутся тебе примерно в 50 тыс. не­мецких марок». Учебники по математике, выпущенные в 1935 г., со­держали задачи, в которых ученик должен был подсчитать средние расходы государства на содержание домов для умственно больных и эпилептиков. Эти подсчеты составляли обоснование программы эвтаназии, которая была утверждена многими немецкими врачами того времени. После войны были найдены подробные подсчеты сэкономленных средств только одним центром по эвтаназии — Хартхеймом. Истребление, или, как это тогда называлось, «дезин­фекция», за период работы этого центра 70 273 человек позволяло правительству Германии экономить 245 955 немецких марок в день²⁸².

В 1949 г. американский психиатр Лео Александр, присутствовав­ший на заседаниях Нюрнбергского военного суда, написал важный доклад под названием «Медицинская наука при диктатуре», затем опубликованный в США²⁸³. В нем он проследил корни происхож­дения нацистского движения в поддержку эвтаназии. Почему столь уважаемые немецкие врачи принимали участие в таких ужасных де­яниях? «Все началось с того, что они согласись с идеей, легшей в основу движения за эвтаназию, что существует такое понятие, как „бессмысленная жизнь". В начале под этим подразумевались боль­ные с тяжелыми и хроническими заболеваниями. Постепенно в эту категорию стали входить социально непродуктивные, идеологичес­кие враги и расово непригодные... Но важно отметить, что началом такого образа мыслей стало отношение к неизлечимым больным».

«Бессмысленная жизнь» — это понятие, легшее в основу совре­менного движения в поддержку эвтаназии и отстаиваемое специа­листами по этике, философами и руководителями здравоохранения. Утех, кто знаком с историей, эта фраза будит в памяти тревожные воспоминания.

Хроническое вегетативное состояние

Трагический случай Тони Бланда — наглядный пример хрони­ческого вегетативного состояния (ХВС), крайне тяжелой формы поражения головного мозга, приводящей к потере контакта с боль­ным. Многим философам, таким, как Питер Сингер, больные ХВС представляются типичным воплощением концепции о «бессмыс­ленной жизни». Отсутствие нормальной деятельности коры голов­ного мозга у больных ХВС ставит их в разряд «неличностей» по причине отсутствия у них «морально значимых характеристик». Пациент переводится в разряд неодушевленных существ, чья жизнь не имеет ни ценности, ни значимости и не может быть предметом особой заботы или защиты. Качество жизни такого существа на­столько низко, что опускается ниже нуля и переходит в отрица­тельную плоскость. Поэтому для таких, как Тони Бланд, и для нас самих будет лучше, если их жизнь будет попросту уничтожена. Единственная наша обязанность перед такими людьми заключается в том, чтобы помочь им «уйти» чисто и безболезненно. Оставить им жизнь будет оскорблением их памяти и огромным убытком для здравоохранения. Чем не идеальный повод для недобровольной эв­таназии?

Сингер, хотя и не говорит открыто, что все больные ХВС долж­ны быть убиты, все же плавно подводит читателя к этой мысли:

Решение о том, как относиться к таким пациентам, должно опи­раться не на высокопарные речи о равенстве и ценности человечес­кой жизни, а на мнение членов семьи или супругов, которым никак нельзя пренебречь в такой трагичный момент. Если пациент, находя­щийся в хроническом вегетативном состоянии, ранее говорил, как следует поступить, окажись он в подобных обстоятельствах, это тоже необходимо учитывать. (Это нужно сделать из уважения к умирающе­му или хотя бы для того, чтобы вселить надежду в сердца живых, что их желания в свое время не будут проигнорированы.) В то же время, мы не можем пренебрегать фактом ограниченности ресурсов в систе­ме здравоохранения или нуждами тех, чья жизнь могла бы быть спа­сена благодаря пересадке органов²⁸⁴.

Сингер считает, что решение палаты лордов о том, что Тони Блан-ду нужно прекратить искусственное питание, — знаковое событие в жизни страны, так как впервые отступает от традиционного взгля­да британского законодательства на вопрос о неприкосновеннос­ти человеческой жизни. Тем не менее он считает, что преднаме­ренные действия, вызывающие голодание или обезвоживание боль­ных, противоречат разуму и непростительны, так как нарушают принцип гуманного убийства при помощи смертельной инъекции.

Для определения нашей позиции и действий по отношению к больным с глубокими повреждениями мозга необходимо ответить натри вопроса.

Насколько верен диагноз?

ХВС — это типичный пример состояния, при котором теряется личный контакт с больным. Необходимо сразу оговориться, что ХВС полностью отличается от повреждения ствола головного мозга как концептуально, так и клинически. При смерти ствола отсутствуют любые признаки деятельности головного мозга. Он полностью пре­кращает осуществление каких-либо интеграционных функций. В таких случаях жизнь организма поддерживается исключительно с помощью жизнеобеспечивающей аппаратуры. Практически все христианские мыслители признают, что повреждение ствола голов­ного мозга может приравниваться к смерти и искусственное под­держание жизни может быть приостановлено.

Однако в случае ХВС мозг продолжает работать. При этом от­четливо регистрируется активность корковых структур. Периоды сна сменяются бодрствованием. Взаимосвязь между мозговыми струк­турами нарушена, но дать точный прогноз невозможно, и потому врачи не могут сказать, как долго продлится такое состояние. Судя по всему, человек продолжает жить, но мы не можем связаться с ним, чтобы узнать, что он испытывает, находясь в таком состоянии.

Хроническое вегетативное состояние нужно отличать от другой ситуации, при которой сохраняется связь с пациентом. Приведу пример. Восьмого декабря 1995 г. Жан-Доминик Боби, сорокадвух­летний редактор французского журнала «ЕПе», возвращаясь домой, перенес обширный инфаркт и впал в кому. Через три недели, когда к нему вернулось сознание, он обнаружил, что полностью парали­зован и утратил способность говорить. Единственное, что он мог делать, — это поднимать веко левого глаза. Несмотря на то что его состояние внешне и было похоже на ХВС, в данной ситуации пра­вильным был бы другой диагноз — редкое состояние, известное как «синдром окружения». К счастью, в этом случае обошлось без ошибок.

При помощи простого кода, пользуясь движением верхнего века, Боби, преодолевая огромные трудности, букву за буквой продикто­вал историю о том, что с ним произошло. В 1997 г. во Франции вы­шла его книга, которая быстро стала бестселлером. «Водолазный ко­локол и бабочка» рассказывает о том, каково сознанию быть зако­ванным в парализованное тело. Он считал свое неподвижное тело водолазным колоколом, к которому была прикована «бабочка» — его парящий разум и воображение. Наблюдатель, рассматривая со стороны парализованное тело, мог бы посчитать, что этот случай вполне подходит для эвтаназии. Но Боби не просил о смерти, он жаждал жить, помнить, поддерживать связь с внешним миром, лю­бить свою семью и детей.

В основе диагноза ХВС лежит вывод, что глубокое коматозное состояние и отсутствие реакции на внешние стимулы является постоянным^т. Однако многие невропатологи указывают на ряд труд ностей при постановке правильного диагноза и определения сро­ков выздоровления. Диагноз ХВС отличается от большинства дру­гих. Скорость восстановления функции головного мозга после се­рьезных травм у разных людей отличается и зависит от характера и сложности повреждений. Если работа мозга восстанавливается бы­стро, то мы выставляем диагноз «сотрясение головного мозга». Если выздоровление затягивается на недели или месяцы, то это состоя­ние считается «продолжительной комой». Диагноз ХВС ставится только в том случае, если состояние не меняется в течение произ­вольно установленного срока в двенадцать месяцев. Однако доку­ментально зафиксированы случаи выздоровления и позже указан­ного срока, завершавшиеся практически полным восстановлением функций даже после четырех лет нахождения в этом состоянии. Но с каждым месяцем шансов на выздоровление становится все мень­ше и меньше. Доктор Кит Эндрюс, консультант Королевского ин­ститута невропатологии, пожалуй, обладает самым богатым в Вели­кобритании опытом по лечению взрослых с подобной патологией. Он отмечает, что диагностика ХВС трудна, требует соответствую­щих навыков, длительного изучения больного, которое иногда мо­жет длиться месяцами, и учета тяжести состояния (здесь нужно сде­лать оговорку, что случай Тони Бланда был одним из самых слож­ных примеров ХВС). В «British Medical Journal» был опубликован отчет доктора Эндрюса²⁸⁶, в котором говорилось, что среди боль­ных, которые поступили к нему в клинику с ХВС, в 42% случаев диагноз был выставлен неверно. Одиннадцать из сорока трех паци­ентов с диагнозом ХВС пришли в сознание и десять из одиннадца­ти смогли общаться со своими родственниками. Четверо смогли научиться самостоятельно есть и двое вернулись к самостоятельной жизни, справляясь с повседневными занятиями без посторонней помощи. Доктор Эндрюс считает, что всем пациентам с тяжелыми мозговыми травмами необходимо дать шанс пройти специальную реабилитационную программу.