Гобсон Дж.А.— Английский институционалист.

Будучи подданным Великобритании и питомцем английских университетов, Джон А. Гобсон (1858 —1940) тем не менее по своим взглядам весьма близок к американскому институционализму. Придавая большое значение этическим аспектам экономического поведения, он, подобно Марксу и Веблену, выступил с резкой критикой традиционной теории. Гобсон написал ни много ни мало пятьдесят три книги, и практически для всех его книг характерен особый интерес к внеэкономическим факторам. Но, разумеется, этого едва ли было бы достаточно, чтобы он удостоился почетного места в пантеоне великих экономистов. Гобсон приобрел известность благодаря своей теории недопотребления и чрезмерного сбережения (oversaving), а также благодаря идее о необходимости обеспечения правильной пропорции между производством и потреблением. Эти теории были столь неожиданны, что он всю свою долгую жизнь пользовался репутацией еретика. Теория недопотребления вызвала немало споров, особенно среди членов либеральной партии, к которой принадлежал Гобсон. Рецензируя в 1913 г. одну из его книг, Джон Мейнард Кейнс заметил: «Новую книгу мистера Гобсона открываешь со смешанным чувством: с надеждой обнаружить новые смелые идеи и плодотворную критику ортодоксии с независимых и оригинальных позиций и с опасением найти в ней немало софистики, недоразумений и ошибочных идей». Однако через два десятилетия, публикуя свою «Общую теорию занятости, процента и денег», Кейнс отозвался о новаторских исследованиях Гобсона с величайшей похвалой. Первую работу Гобсона «Физиология промышленности» он характеризовал как книгу, открывшую новую эпоху в экономической мысли. Гобсона можно с полным основанием назвать предшественником «новой» политической экономии.

Человек скромный и склонный к уединению, Гобсон мало участвовал в общественной жизни. После первой мировой войны он вступил в лейбористскую партию и стал в известном смысле ее ведущим экономическим теоретиком. Несомненно, он имеет не меньшее право на звание пророка государства благосостояния, чем фабианцы. Его экономические идеи теперь широко используются, хотя нынешнюю форму им придали другие ученые.

Гобсон однажды заметил, что происхождение и воспитание предрасполагали его к безоговорочному принятию существующего социального порядка. Он родился в небольшом городе в средней, промышленной части Англии, где превыше всего ставили стремление к прогрессу и порядку, классовые различия, респектабельность и право собственности. Нищета приписывалась беспомощности самих бедняков. Но, видя, как широко распространена бедность, Гобсон почувствовал, что не все устроено хорошо в этом мире. В семье царила атмосфера унаследованного от дедов либерализма laissez faire; посещение церкви считалось обязательным. Гобсон учился в обычной средней школе. Вскоре он порвал с ортодоксальным христианством, а прочтя «О свободе» Милля и социологические работы Спенсера, увлекся социальными проблемами. Популярные лекции, которые Гобсон слушал в Кембриджском университете, расширили его кругозор. Вскоре он поступил в Оксфордский университет, где студенты получали, прежде всего, классическое образование: он говорил, что это в значительной мере способствовало выработке у него принципов рационализма и гуманизма, которые он впоследствии применил к экономической науке. Глубокое влияние на него оказал захвативший в то время английские университеты дух реформ, который подогревался выступлениями Джона Рескина. Молодое поколение не могло не замечать отрицательных последствии большого промышленного подъема 1870 и 1880 гг. Его не удовлетворяло больше объяснение вопиющего противоречия между экономическим прогрессом и ростом нужды принципами laissez faire.

Успехи Гобсона в учебе были довольно скромными. В 1880 г. он оставил университет, после чего семь лет работал школьным учителем, а затем десять лет читал общедоступные лекции для рабочих, главным образом на экономические темы. Помимо состояния общества, которое Гобсон считал плачевным, на его интерес к экономическим вопросам повлияли нападки Генри Джорджа на земельную собственность. Но Гобсон никогда не был сторонником единого налога на землю и, в сущности, не был социалистом, хотя в последний период жизни он почувствовал влечение к леводемократическим взглядам.

Учительствуя в Эксетере, Гобсон познакомился с А.Ф. Маммери, бизнесменом, который «был наделен... от природы стремлением пролагать свой собственный путь и презирал интеллектуальные авторитеты». Обсуждая с Маммери причины экономической депрессии, Гобсон приводил все стандартные аргументы, но скоро убедился, что тезис Маммери о чрезмерном сбережении имеет серьезные достоинства. В 1889 г. они совместно написали «Физиологию промышленности», где экономическому ученому миру была преподнесена еретическая идея, что бережливость вовсе не представляет собой большую социальную добродетель. Авторы говорили, что чрезмерное сбережение нежелательно, ибо оно неизбежно ведет к недостатку спроса. В книге рассматривается роль запасов в экономических кризисах и содержится анализ движения спроса, инвестиций и производства по промышленным секторам, который звучит весьма современно. Этот первый еретический поступок имел для Гобсона серьезные последствия. В это время он взялся за чтение общедоступных лекций по политической экономии и литературе, но вскоре совет Лондонского университета запретил ему преподавать политическую экономию. Причиной этой меры послужило, очевидно, вмешательство Фрэнсиса И. Эджворта, профессора Королевского колледжа в Лондоне, который опубликовал крайне враждебную рецензию на «Физиологию промышленности». Много лет спустя Гобсон писал, что почтенному профессору идеи этой книги «показались по своему смыслу чем-то вроде попытки доказать, что земля плоская». Любопытно, что значительно позже преемники Эджворта на посту редактора научного органа Королевского экономического общества Кейнс и Харрод пришли к выводу, что идеи Гобсона «умеренны, разумны и глубоки».

К счастью, материальная независимость позволила Гобсону продолжать долгую карьеру еретика. И теперь многие его идеи стали такой неотъемлемой частью общепринятой теории, что, по словам Т.У. Хатчисона, представляется невероятным, чтобы когда-либо появился другой Гобсон. С 1897 г. Гобсон выступал как журналист, он опубликовал ряд книг и много брошюр, статей и газетных корреспонденции по различным вопросам. Он обращался к гораздо более широкой аудитории, нежели научный мир. Подобно Коммонсу, он затрагивал в своих работах самые различные области, от абстрактной теории до текущих событий. Таким образом он ввел в научный оборот огромную массу фактов, к тому же весьма необычных. Из 50 с лишним книг, которые он написал почти за такое же число лет, многие были состряпаны наспех и, едва выйдя из типографии, попадали на полки, где хранятся непроданные остатки тиражей. Но он написал достаточное число серьезных и глубоких работ, чтобы заслуженно удостоиться почетного места и признания в истории экономической мысли.. Среди них, помимо «Физиологии промышленности», заслуживают упоминания «Эволюция современного капитализм а» (1894), «Экономика распределения» (1900), «Империализм» (1902), «Промышленная система» (1904), «Наука о богатстве» (1911), «Труд и богатство» (1914), «Налогообложение в новом государстве» (1919), «Экономика безработицы» (1922), «Свободная мысль в общественных науках» (1926), «Экономика и этика» (1929) и его интереснейшая автобиография «Исповедь еретика от экономической науки» (1938).

Идеи Гобсона вдохновляли фабианцев, социалистов, деятелей «Нового курса» и кейнсианцев. Его мало заботило то, что профессорам он порой казался недостаточно академичным: он обращался не к ним. Во всяком случае, Гобсон был достаточно смел, чтобы бросить вызов идеям, настолько освященным временем, что они казались неоспоримыми. Еретическая идея Гобсона о чрезмерном сбережении угрожала основам, т.к. она подрывала постулат, позволявший ортодоксии претендовать на почетное место в науке. Таким оправданием эгоцентрической концепции экономического человека было утверждение, что он способствует прогрессу общего благосостояния. Именно эту основополагающую идею Гобсон поставил под вопрос. Затем последовала книга «Эволюция современного капитализма», в которой содержится суровый анализ капитализма; чтение ее считали для себя обязательным все исследователи экономической истории. Ее основная тема — роль современной техники в росте производительности и в расширении функций капиталиста. По Гобсону, общество уделяет слишком мало внимания тому, что происходит с рабочим, хотя оно примирилось с отделением его от орудий производства.

В 1899 г. Гобсон отправился в Южную Африку, чтобы писать об англо-бурской войне. Здесь возник замысел одного из его лучших произведений, книги «Империализм». И здесь у него центральную роль играет недопотребление, поскольку именно потребность метрополий в рынках сбыта излишних товаров порождает империалистическую экспансию. Англо-бурская война стала поворотным пунктом в духовном развитии Гобсона. Она была для него самым ярким примером взаимодействия политических и экономических сил империализма. Он интервьюировал всех видных деятелей - Крюгера, Смэтса, Герцога, Хофмайера и Сесиля Родса — и понял, что особенно грубая форма капитализма [действует] в смешанной политической области». Постепенно он стал применять к проблемам экономики и политики собственные этические взгляды и все более убеждался в глубокой аморальности экономического строя, когда сделки заключаются между сторонами, позиции которых на рынке столь неравны.

По возвращении в Англию Гобсон продолжал заниматься журналистикой и лекционной деятельностью. Он много писал для журнала «Нейшн», причем для всех его выступлений характерно стремление осветить этическую сторону политических и экономических проблем.

Во время неоднократных посещений Канады и Соединенных Штатов он вплотную столкнулся с новой картиной переплетения безжалостной конкуренции с безжалостной монополией. Он познакомился с Линкольном Стеффенсом и Генри Демарестом Ллойдом, знаменитыми «разгребателями грязи», а также с Э.А. Россом, известным социологом. Он читал труды Веблена, едкие и горькие слова которого о демонстративном расточительстве и завистливом сравнении явно пришлись по душе Гобсону. Но самое сильное влияние на него оказал Джон Рескин (1819—1900), известный критик, чья защита английского художника начала XIX в. Уильяма Тернера стала вехой в истории искусства. Затем Рескин обратился к экономической теории и в течение более чем двух десятилетий вел страстную полемику против классической доктрины. Хотя профессора отвергали Рескина как явного дилетанта, его работы оказали значительное влияние благодаря содержавшемуся в них требованию достоинства и простоты в организации общественной и экономической жизни. Сам Рескин испытал влияние Томаса Карлейля и Уильяма Морриса, романтизм которых был хорошей основой для критики несправедливости и бедности, порождаемых современным промышленным обществом.

В 1890 гг. Гобсон тщательно изучал труды Рескина и в 1898 г. опубликовал о нем книгу. Кредо Рескина —«нет другого богатства, кроме жизни»—нашло отклик в душе молодого еретика от экономической науки. Это привело Гобсона к мысли, что любое богатство и любой доход «...должны оцениваться в связи с человеческими (vital) издержками их производства и с полезность их потребления». Это представлялось ему единственной удовлетворительной основой для оценки производства с точки зрения интересов человека. Религиозное красноречие Рескина мало трогало Гобсона. Для него было лишь важно следующее. Рескин показал, что современная экономическая мысль исказила истинное значение таких понятий, как богатство, стоимость и прибыль. Это, очевидно, означает, что этический элемент заключен во всех экономических категориях. Экономист не может ограничиться описанием того, «что есть», его функция состоит также в том, чтобы указать, «что должно быть». Гобсон хотел развить идею Рескина о понятии ценности с точки зрения целей жизни. Он думал, что можно поднять уровень потребления, повысив способность потребителя рационально использовать товары. Самая высшая «действительная» («effectual») ценность состоит в способности оценивать красоту мира — Гобсон неоднократно возвращался к этой мысли. Рескин внушил ему потребность выйти «...за пределы обычных денежных оценок богатства, издержек и полезности, проникнуть в сферу подлинной человеческой выгоды и удовлетворения, что только и может сообщить этим оценкам действительный смысл» Для Гобсона все это не было метафизикой: хотя такие проблемы выходят за пределы экономической науки, они были важны для него как отправные точки идей благосостояния вообще.

На Гобсона оказал также влияние известный английский социолог Л.Т. Хобхауз. У Хобхауза центральное место занимает идея изучения общества как развивающейся единой системы. Это требует научного исследования религии, мифологии, права и морали общества. Лишь на этой основе можно понять человека в обществе. Социология Хобхауза охватывает этические нормы и содержит мысль, что индивидуальные и социальные мотивы представляют собой ключ к гармоничному развитию личности. Этот упор на развитие личности произвел на Гобсона глубокое впечатление. Отсюда его положение, что ученый в области общественных наук сам испытывает влияние со стороны условий развития его собственной личности. Эту идею Гобсон позже развил в работе «Свободная мысль в общественных науках»

Третьим человеком, оказавшим заметное влияние на мировоззрение Гобсона, был Грэм Уоллас, который занимался в основном психологией политики. Последнего особенно интересовало сложное соотношение рациональных и иррациональных элементов в политических решениях. Уоллас вышел из Фабианского общества, потому что оно отказалось выступить против британского империализма во время войны с бурами. Работая в Лондонской школе экономики, он стремился сохранить широкую перспективу для ученых в области общественных наук, которым угрожала тенденция к узкой специализации. Как у Хобхауза, так и у Уолласа Гобсона привлек именно упор на человеческие ценности

Первая книга, написанная Гобсоном совместно с Маммери,— поистине выдающееся произведение. Вполне возможно, что в лице последнего экономическая наука потеряла светило. Маммери погиб в 1895 г. во время несчастного случая при альпинистском восхождении. Он был старшим из авторов «Физиологии промышленности», и ему, вероятно, принадлежали ключевые идеи. Предмет исследования ясно виден из предисловия: «Наша цель состоит в том, чтобы показать, что возможно чрезмерное развитие навыка к сбережению и что такое чрезмерное развитие подрывает богатство общества, лишает трудящихся работы, ведет к понижению заработной платы и распространяет в деловом мире то уныние и отчаяние, которые известны как торговая депрессия; показать, короче, что действенная любовь к деньгам есть корень всех экономических зол». Сбережение, говорят авторы, увеличивает совокупный капитал, но одновременно оно сокращает количество потребительских товаров, что ведет к избыточному предложению капитальных благ или общему перепроизводству. Конечно, подобные идеи выдвигались и ранее. Сисмонди, Лодердель, Мальтус, Родбертус и Маркс — все они высказывали мнение, что недостаток покупательной способности у потребителей приводит к тому, что капитализм периодически спотыкается. Но мало у кого эта мысль столь органически вошла в экономическую теорию, как у Гобсона. В этой теории отсутствовал лишь свойственный современным экономистам упор на инвестиции, поскольку у Гобсона имелось невысказанное допущёние, отождествлявшее сбережения и инвестиции без обычных лагов. Кейнс заметил позже, что изложена была лишь половина проблемы. Не хватало не только понятия кумулятивного действия, но также идеи о том, что слабая склонность к потреблению может быть основной причиной отставания прироста инвестиций. В остальном теория была очень убедительна.

Производство рассматривается в этой работе как поток, движущийся из одного сектора экономики в другой; через него осуществляют свое действие законы распределения. Этот механизм очень точно уравновешен, поскольку количество капитала, необходимое на каждой стадии, находится в точном и фиксированном соотношении с количеством потребительских товаров: избыток или недостаток способны расстроить всю деловую жизнь. Хотя идея «правильного соотношения» время от времени вновь появлялась в сочинениях Гобсона, он уделил ей, к сожалению, мало внимания. Между тем она поразительно схожа с идеями, которые в недавнее время наметились в работах Харрода и Домара. Эта концепция далее развита в «Промышленной системе», безусловно, лучшей аналитической работе Гобсона. В ней он утверждает, то если темп поступления сырья в промышленный ноток замедляется, то возникает серьезный риск соответствующего сокращения производства и занятости. Падение потребления может тоже затормозить производство; эта мысль напоминает принцип акселерации. Падение розничных цен передается по всей промышленной цепи; падение продаж ведет к уменьшению поступления заказов и сокращению производства. В этих рассуждениях сквозит забота о долговременном приспособлении экономики к постоянно растущему фонду капитала и беспокойство по поводу того факта, что совокупные производственные мощности могут обгонять совокупное потребление. Это означает, что речь идет о динамической экономике, в которой важными элементами являются накопление капитала и рост. Хотя понятие мультипликатора не было развито в модели Гобсона, он вполне уяснил себе на основе анализа фондов возмещения и резервов природу того, что теперь называется автономными инвестициями.

Все это изложено, быть может, не так уж изящно и таким языком, который не одобрили бы теперешние авторы, но в этих взглядах заключался такой глубокий подход к экономическим проблемам, который во времена Гобсона лишь очень немногие способны были понять. Гобсон даже затрагивал проблему избыточных производственных мощностей, когда он проводил различие между реальным и номинальным капиталом, причем под последним понималось неиспользуемое оборудование. В книге отмечено, что накопление капитала имеет смысл лишь до тех пор, пока оно обеспечивает поток потребительских товаров, которые поглощаются имеющейся в обществе покупательной способностью. Таково ограничение, накладываемое на рост производства. Если увеличивается сбережение, то впоследствии должно возрасти и потребление. Если этого не происходит, то все накопление, следовательно, свелось к созданию номинального капитала, или избыточных мощностей. Такое чрезмерное сбережение может охватить всю экономику. Вывод очевиден: «Только увеличив предварительно спрос на товары, можно увеличить количество реального капитала в обществе».

Этот анализ означает полный разрыв с традиционной теорией, включая закон Сэя. Не удивительно, что Эджворт был крайне раздражен. Сбережение, говорил Гобсон, может рассматриваться как фактор спроса лишь в той мере, в какой оно ведет к новым формам капитала. Это побуждает к анализу межсекторного движения, наподобие кругового потока Шумпетера. Основа теории капитала была заложена; капитальные блага, писал Гобсон, не только специфичны по своей природе, но и постоянны в силу непрерывного возобновления. Идея циркулярных потоков использовалась для критики теории фонда заработной платы. Гобсон утверждал, что оплата рабочих отнюдь не авансируется из капитала, а рабочая сила скорее покупается в основном таким же способом, как земля или оборудование. Рабочие, следовательно, оплачиваются за счет совокупного продукта промышленной системы, а не из какого-то особого фонда.

Степень использования средств производства, в конечном счете, зависит от потребления. Совокупный спрос есть совокупный доход, так что падение цен означает уменьшение спроса по отношению к количеству товаров, предлагаемых для продажи, и вероятным исходом является депрессия. Корень зла лежит в осуществлении чрезмерных сбережений. Эта мысль Гобсона относится к поведению всего общества, а не к поведению личности. Классики, допуская ошибку перенесения свойств частного на целое, не делали этого важного различия, и у них выходило, что если что-либо хорошо для отдельной личности, то ipso facto это хорошо для общества. Гобсон решительно отверг этот тезис. Причиной сбережения, избыточного с точки зрения общества, может быть прогресс техники, который уменьшает массу капитала, необходимого для прежнего объема производства. Оно может быть обусловлено конкуренцией между индивидуумами, поскольку навыки к сбережению укоренились в психологии людей.

Гобсон отверг довод, что снижение цен стимулирует реальный спрос. Нет основания ожидать такого воздействия, т.к. совокупный доход уменьшается при снижении цен. Подобная реакция со стороны спроса, известная под названием эффекта Пигу, мало относится к экономике, в которой равновесие восстанавливается скорее путем изменений в объеме производства, чем в ценах. Иначе говоря, Гобсон учитывал значительную степень монопольной силы, которую классики игнорировали. Далее, само потребление неэластично, ибо в результате снижения цен лишь понижается расход денег на данный набор товаров и тем самым усиливается склонность к сбережению. Поэтому падение цен лишь усиливает перенасыщение рынка, а уменьшение сбережений может быть тогда лишь результатом уменьшения национального дохода. Равновесие восстанавливается лишь в процессе экономического кровопускания. Ликвидация запасов и дезинвестирование сопровождаются большими лишениями для людей. Как ни груб этот анализ, надо помнить, что он был сделан до I мировой войны, за многие годы до того, как другие экономисты признали его в принципе правильным.

Ссудный процент не оказывает большого влияния на ход событий, утверждал Гобсон, поскольку он не связан со сбережениями. Его воздействие довольно медленно, и оно затрагивает лишь часть предложения капитала^. Суть дела в том, говорил Гобсон, что процесс сбережения идет в основном автоматически и не связан с уровнем процента. А где такая связь есть, там падение процентных ставок может даже стимулировать сбережение: например, если цель сбережения состоит в обеспечении определенного твердого дохода в будущем. Кроме того, изменения процента рассматриваются у Гобсона скорее как результат, чем как причина экономических действий.

В качестве иллюстрации своей концепции Гобсон дал мастерский анализ влияния франко-прусской войны. Он показал, что рост потребления на военные нужды форсировал сбережение, а послевоенный дефицит капитальных благ обеспечил спрос, необходимый для расширения производства. Это не значит, что Маммери и Гобсон одобряли войну как путь к процветанию. Но в век ракетной техники любопытно отметить, что они думали по этому вопросу: «... когда имеется тенденция к излишнему умножению форм капитала благодаря чрезмерному желанию сберегать... война выполняет полезную функцию для экономики, давая временное занятие некоторым формам капитала, которые в противном случае оказались бы бесполезными и излишними».

Эта ранняя формулировка теории недопотребления страдает очевидными недостатками. В ней не уделяется внимания воздействию, которое могут оказать на инвестиционный процесс изменения процентных ставок. Необоснованным выглядит также предположение о том, что сбережения почти немедленно претворяются в капитальные блага. В этом анализе нет места расчетам на будущее. В «Физиологии промышленности» нет упоминания о несправедливости в распределении дохода, тогда как позже это стало существенным элементом в системе взглядов Гобсона. Проблема распределения дохода вошла важной частью в его концепцию экономического излишка; впервые она намечена в работе «Проблема безработицы», а позже более полно развита в «Промышленной системе». В ней Гобсон добавил понятие отставания заработной платы, что объясняет рост доли дохода, которая идет капиталисту. Это отставание все более затрудняет для рабочих покупку такого количества товаров, какое необходимо для поддержания экономики в равновесии. Склонность к потреблению (если использовать термин Кейнса) должна понижаться. Покупатели рабочей силы обладают большой рыночной силой и имеют возможность снижать цену труда до самого низкого уровня в шкале заработной платы, применимой к каждой категории рабочей силы.

Гобсон использовал также тезис о недопотреблении для объяснения империалистической политики, проводимой современными национальными государствами. Идея о том, что избыток товаров вызывает экспансию капитализма за пределы метрополий, выдвигалась также марксистами. Однако «Империализм» Гобсона остается классическим произведением по этому вопросу. В нем он осуждал капиталистическую экспансию за национальные границы как извращение духа национализма. Колониализм, говорил он,— совсем другое дело. Здесь, по крайней мере, действительная миграция в незаселенные районы сопровождается трансплантацией сложной культуры.

Это в лучшем смысле слова естественный перелив нации за пределы своих границ. Но при империализме метрополии создают островки поселенцев, занимающих положение правящих групп среди народов с совершенно отличными культурой и обычаями. В последние десятилетия XIX в. развивалась, особенно в Азии и Африке, именно экспансия такого рода — хищническая форма экспансии, при которой экономически мощные группы метрополии объединяются с привилегированной частью местного населения в целях извлечения дополнительных прибылей. В борьбе за сферы влияния используются гонка вооружений и военные угрозы. Далее, сама агрессивность империализма порождает среди угнетенных народов дух национализма.

Этот тезис Гобсон развивал в нескольких других книгах, особенно в работах «Международная торговля: приложение экономической теории» и «Экономическая интерпретация инвестиций». Однако основные аргументы изложены в более ранней работе. Суть позиции Гобсона заключается в том, что избыток товаров на внутреннем рынке создает стимул к внешней экспансии. Все дело в недопотреблении внутри страны. Оно требует «...поиска заграничных рынков и сфер для прибыльного инвестирования капитала». Отсталые районы важны также как источники сырья и продовольствия, которые оплачиваются за счет экспорта готовых изделий или доходов от заграничных инвестиций. Но главным побудительным мотивом является постоянная тенденция к внутреннему перепроизводству, которое заставляет искать новые рынки. Самое это явление, говорил Гобсон, обусловлено несправедливым распределением дохода, при котором рабочий класс получает недостаточную долю, В этой обстановке возникли тарифные барьеры, системы квот, субсидий и прочих средств ограничения торговли; все они направлены на то, чтобы обеспечить метрополии закрытый колониальный рынок.

Гобсон был поистине силен в своей критике. Он говорил, что выгоды из этой сомнительной политики извлекают лишь некоторые группы капиталистов, особенно те, кто производит орудия войны. Но строй политической демократии, утверждал он «...при котором превыше всего стоят интересы и воля народа, будет активно противодействовать всей системе империализма. Демократические силы еще не усвоили ту истину, что для функционирования этого строя необходимо значительное экономическое равенство в доходах и владении собственностью». Следовательно, существует постоянная угроза, что капиталисты будут стремиться воспрепятствовать развитию демократии, чтобы защитить свои интересы. В обстановке 1930 гг. это утверждение, взятое из предисловия Гобсона к новому изданию «Империализма», звучало отнюдь не дико. Мнение, что капитализм стремится к укреплению своих позиций прежде всего на путях больших военных расходов, представляется вполне обоснованным; уже это важно, если даже признать, что остальная часть аргументации устарела.

Английский социалист Джон Стрэчи недавно утверждал, что Гобсон и особенно Ленин недооценили способность современного капитализма использовать излишние ресурсы для экономического роста самих метрополий. Если уровень жизни их населения повышается и внутренний рынок расширяется, то, очевидно, нет никаких причин, почему бы инвестиции не могли направляться на благо собственного народа. Следовательно, говорит Стрэчи, империализм можно рассматривать как преходящую историческую фазу развития капитализма, когда сочетание избытка товаров и капиталов, несправедливое распределение доходов в метрополиях и большой объем заграничных инвестиций заставляли считать неизбежными внешнеполитические авантюры. Но теперь, говорит Стрэчи, хватка империалистов ослабевает. Почему? Причины этого он видит в росте национализма в зависимых странах и в их стремлении к самостоятельному развитию, а также в том очевидном факте, что империалистическая политика вытесняется более прибыльными и безопасными способами ведения дел в самих метрополиях, Следовательно, эти новейшие явления требуют пересмотра взглядов, высказанных в свое время Гобсоном.

Несмотря на многие пробелы и изменение ракурсов, теория недопотребления Гобсона отличается значительной последовательностью. Пол Хоман признает, что она весьма логична. Но Гобсон стремился сделать нечто большее, чем создать теорию: он был реформатором-практиком, который хотел раскрыть причины неравенства и эксплуатации, а затем разработать программу реформ. Он был твердо убежден, что существующая экономическая система не привела к всеобщему благосостоянию и что коренную причину этого надо искать в сфере распределения дохода. Первая попытка разработать эту проблему содержится в «Экономике распределения» (1900), но эта книга ничем не примечательна, так как Гобсон стоял в ней на традиционных позициях и исходил в основном из теории Маршалла. Гораздо глубже его работа «Промышленная система» (1910). Основной тезис Гобсон выдвигает уже в самом ее начале. Он отвергает утверждение классиков о том, что весь продукт автоматически поглощается оплатой факторов производства. Довод о том, что распределение происходит на основе минимальной оплаты, потребной для вовлечения необходимых количеств капитала и труда (причем остаток идет на оплату ренты), он считал уходом от проблемы.

В основе подхода самого Гобсона лежит различение издержек и излишка Издержки — это выплаты, необходимые для создания и поддержания существующих производственных возможностей, а также для «постоянной гармонии между капиталом, трудом и талантом». Если производится продукт сверх этих издержек, то излишек распределяется между факторами производства в соответствии с рыночной силой каждого фактора, или, как говорил Гобсон, в соответствии с экономическим преимуществом (pull), которым он способен воспользоваться. При монополии возможно присвоение всего излишка одним фактором производства. Когда излишек делится на несколько частей в соответствии с относительной рыночной силой, никакого остатка не образуется. Часть экономического излишка используется для развития хозяйства, то есть для расширения и улучшения капитала и повышения квалификации рабочих. Эту часть Гобсон называл «производительным излишком». При его использовании нет расточения общественного продукта. Но излишек, остающийся после удовлетворения этих двух потребностей, является «непроизводительным». В последнюю категорию входит вся рента, а также излишний доход от процента, прибыли и заработной платы. Непроизводительный излишек, говорил Гобсон, поглощает часть общественного фонда, которая могла бы быть использована на общественно полезные цели. И в той мере, в какой он представляет собой незаработанный доход (unearned income), это подлинно разумная основа налогового обложения для развития сферы общественных услуг.

Хотя этим категориям не хватает количественной определенности, они лежат в основе всего учения Гобсона. Начинает он с анализа сложной структуры хозяйства и показывает, как отрасли соединяются в полностью взаимозависимую систему. Поток товаров от стадии сырья к стадии готовых изделий опосредствуется денежным потоком, идущим в обратном направлении. На каждом этапе этого процесса происходит распределение доходов между его участниками. В центре находится капиталист, который организует производство и сбыт продукции и производит оплату остальных факторов, участвующих в процессе. Потоки товаров и денег идут как в горизонтальном, так и вертикальном направлении; например, сталелитейная промышленность работает на многие другие отрасли и в то же время использует продукцию и услуги ряда отраслей. Для современного читателя, знакомого с таблицей затраты — выпуск Леонтьева, ощутимо разительное сходство ее с построениями Гобсона. В систему поступают как конкурирующие, так и взаимодополняемые товары, и вней действует принцип взаимозаменяемости товаров. «Атмосфера современной промышленности непрерывно вибрирует от волн, которые идут непосредственно от одной отрасли к другой весьма отдаленной отрасли или распространяются от какого-то центра по всей промышленно-торговой сфере, постепенно ослабевая и, в конечном счете, исчезая».

В статическом состоянии потоки шли бы автоматически, и в сбережениях не было бы необходимости. Но в действительности экономика динамична, так как необходимо обеспечивать ее расширение и рост. Здесь-то и вступают в действие сбережения и излишек. Гобсон снова отождествляет сбережения и инвестиции, считая, что они осуществляются одновременно, а источником тех и других является экономический излишек. Доходы в виде процента, прибыли и заработной платы включают необходимые выплаты на поддержание факторов производства, «производительный» излишек, идущий на расширение и совершенствование производства, а также «непроизводительный» излишек. Обычный способ измерения долей, приходящихся при распределении на каждый фактор производства, неудовлетворителен, говорил Гобсон, так как при этом не принимается во внимание тот факт, что капиталисты стремятся получать «единицы производительной силы». Они покупают землю и оборудование не как таковые, а ради их способности производить. Конечно, это в высшей степени абстрактное понятие, в некоторых отношениях схожее с понятием, которое употребляет Фрэнк Найт. но Гобсону представлялось, что общее свойство производительной способности оправдывает использование такого «метода единиц» на основе которого можно более удовлетворительно объяснить дифференциальную ренту и процент. С его помощью можно показать, писал Гобсон, почему один вид земли или труда следует предпочесть другому. Гобсон считал, что понятие минимальной заработной платы (subsistence wage) все же существует. Это тот уровень, который необходим для сохранения работоспособности рабочего и содержания его семьи. Конечно, этот уровень меняется с изменением общественных условий. Но растущая экономика должна давать рабочему нечто большее.^. Надлежащая заработная плата должна поэтому включать по крайней мере два элемента: часть, гарантирующую существование и сохранение рабочей силы, и часть, которую Гобсон называл заработной платой «прогрессирующей производительности» и которая должна обеспечивать рост предложения на рынке более производительной рабочей силы. Подобный анализ он применил и к капиталу: его доля тоже состоит по меньшей мере из двух частей.

Этот анализ отчасти напоминает классическую концепцию дифференциальной ренты. Но у Гобсона он приобрел совершенно иные черты. Если рассматривать группу рабочих, то наименее производительный рабочий в каждой категории должен получать минимальную заработную плату; но, по Гобсону, этим отнюдь не определяется уровень заработной платы всей группы. Слабость рыночных позиций рабочих иногда может довести заработную плату до уровня, достаточного для удовлетворения лишь минимальных потребностей. Но часто наниматели вынуждены вследствие различий в производительности покупать рабочую силу «оптом» по более высокой цене. Источником таких выплат является, разумеется, производительный излишек. Для ренты возникают другие осложнения, поскольку доходы от мелиорации представляют форму дохода на капитал. Но вопреки классическим представлениям у Гобсона и предельные участки земли приносят ренту в силу ограниченности общих ее ресурсов. Наихудшие из обрабатываемых участков не определяют размеры ренты, потому что она представляет собой просто плату за использование известных производительных сил. Это — единственная особенность ренты, аналогичная оплате других факторов производства. В сущности, говорил Гобсон, предел использования данного фактора определяется ценой единицы производительной силы, так что движение этой цены влияет на то, до какого предела фактор вовлекается в производство. Таким образом, Гобсон перевернул классическую доктрину вверх ногами, объявив, что не предельные единицы фактора определяют его цену, а наоборот.

Характеризуя природу производительности, Гобсон утверждал, что нельзя разделять участвующие в производстве факторы; все они необходимы для производства товаров, и ни одному из факторов нельзя приписывать специфической производительности. Следовательно, он отверг теорию предельной производительности. Более важным для него было понятие средней производительности группы единиц данного фактора.

«При определении заработной платы бесполезен тот метод, при котором добавляются порции труда и отмечается прирост совокупного продукта. Так называемая предельная порция с ее особым продуктом имеет смысл лишь в том случае, если рассматривать ее как среднюю порцию, прилагаемую на полностью оборудованной ферме, фабрике, в магазине или другом предприятии. Никакая особая доза не производит свой особый продукт, и, чтобы увязать ее с какой-то частью продукта, надо разделить последний поровну между факторами, т.е. так, словно он представляет собой итог простого сложения индивидуальной производительности каждого фактора, а не результат их совместной производительности». Гораздо важнее средняя производительность, которая зависит от эффективности соответствующей группы единиц фактора и должна быть в одинаковой пропорции отнесена к каждой единице. В применении к рабочей силе такой метод позволяет установить максимальную оплату, а альтернативные возможности получения работы — минимальную плату.

Гобсон пошел дальше и атаковал сами исходные позиции предельной полезности — ее допущения о мобильности капитала и труда, полном знании рынка и так далее. Применительно к обществу, где господствует несовершенная конкуренция, говорил он, маржинализм предоставляет собой ложную теорию. Цены меняются в результате изменений средних издержек на весь комплекс факторов. Именно средние издержки определяют цены предложения. Гобсон продолжил критику маржиналистских концепций в книге «Свободная мысль в общественных науках». Метод «порций», писал он, исходит из того, что предельные порции капитала вообще не приносят прибыли и что, следовательно, прибыль не оказывает влияния на цену. Такая ошибка, говорил Гобсон, проистекает из того, что без всякого основания один фактор рассматривается как постоянный, а остальные — как переменные; это означает ошибочное толкование закона убывающей доходности. Последний просто устанавливает соотношение между факторами, технологи-чески оправданное с точки зрения максимальной эффективности и производительности. Если удалить из производственного процесса одну единицу данного фактора, это ничего не скажет нам о ее производительности, поскольку производительность есть результат работы всей группы. Так и представляешь себе, что Гобсон задает вопрос: а что случится, если убрать основного рабочего с современного заводского конвейера? Ясно, работа конвейера приостановится, а следовательно, производство основано на совместных усилиях группы.

Маржинализм исходит из изолированной трактовки затрат отдельных факторов, игнорирующей целостный характер современного производства. Гобсон резко отверг как «грандиозное надувательство» тезис маржиналистов о том, что изменения в экономике надо рассматривать как бесконечно малые и непрерывные. В действительности экономика состоит скорее из дискретных производственных единиц; этот аргумент довольно трудно опровергнуть. Далее, говорил Гобсон, изменения рыночных цен отражаются на спросе лишь тогда, когда они достигают «существенных размеров», поскольку для потребления в общем характерны инерция и медленные изменения. Настаивая на плавных изменениях, экономисты попросту обнаруживают свои недостаточные познания в области навыков потребителей. Изменения происходят вовсе не в предельных элементах, а в самом центре сфер производства и потребления и застрагивают эти сферы целиком. Возможно, маржинализм и полезен в какой-то мере для анализа проблем аграрного общества, и действительно, из такого анализа проистекают многие из его идей. Но для понимания промышленной системы, заявил Гобсон, он едва ли может дать что-нибудь полезное.

От чего же в таком случае зависят доли продукта, достающиеся факторам производства? В основном — от процесса рыночного торга в пределах, которые ставят, с одной стороны, минимальный размер выплат, а с другой — весь объем доходов. Прибыль предпринимателя определяется в ходе заключения сделок с другими факторами, а также под влиянием конкуренции с другими предпринимателями. Подлинная сила предпринимателя связана с тем, что Гобсон называл «сферой прогрессирующей промышленности, то есть с его способностью изыскивать новые рынки, производить новые товары и открывать новые способы изготовления товаров. Иными словами, такой предприниматель Гобсона — это Новатор Шумпетера, фигура, которой Гобсон приписывал важные социальные функции. Но большое разнообразие и бюрократизация предпринимательских функций требуют, чтобы прибыль включала выплаты финансистам, отчисления держателям патентов, оклады служащих и дивиденды акционеров. Поэтому из совокупного дохода общества должна извлекаться более высокая прибыль, намного превышающая производственные затраты.

Это представляет собой рыночную (bargaining) теорию распределения, в которой доля каждого определяется его силой экономического «притяжения» (pull). Гобсон отметил, что значительная часть излишнего продукта общества (surplus product) уходит на ненужные переплаты, что затрудняет рост эффективности производства и общественный прогресс. Подобно Веблену, он думал, что собственники извлекают необоснованно высокий доход и поэтому могут предаваться бесполезным занятиям вроде спорта и праздности. Этот непроизводительный излишек и способ его присвоения имеют тенденцию нарушать необходимое равновесие между расходами и сбережением и в конечном счете порождают депрессии. Сбережения из непроизводительного излишка редко используются для удовлетворения основных потребностей людей; а для указанных целей они используются лишь в той мере, утверждал Гобсон, в какой богатые не могут потребить столько, сколько намереваются. Самый верный способ стимулировать промышленное развитие заключается в изменении распределения дохода. Попросту говоря, в основе как неравенства, так и экономических циклов лежит система распределения, порождаемая современной промышленной системой. Никакие средства не будут эффективны, если сначала не будет устранена тенденция производства опережать потребление. Общественный излишек должен быть превращен в потребительский доход путем повышения заработной платы, либо путем изъятия его государством с целью повышения уровня общественных услуг.

Несмотря на проповеднический тон и оттенок догматизма, которые часто встречаются в работах Гобсона, последние содержат, несомненно, и позитивные элементы. Идея, что между расходами и сбережением должна поддерживаться строгая пропорция, предвосхищает некоторые современные теории роста; хотя она не была сформулирована достаточно определенно, эта мысль близка к истине. Гобсон подчеркивал необходимость пропорциональности между расходами и сбережением, а не настаивал на каких-либо абсолютных размерах, и в этом он тоже приближался к идее функции. Можно привести немало примеров того, как Гобсон с редкой для его времени проницательностью подходил к проблемам экономической динамики капитализма. Как и Веблен, он был наделен даром предвидения, и их мысли заслуживали гораздо большего внимания, чем им вначале уделялось.

Очевидно, что Гобсон не верил в «вечные» истины экономической науки. Он отлично знал, что экономическая теория, даже в ее самой нейтральной форме, исполнена пристрастности и апологетики. Официальная доктрина казалась ему набором слабо связанных между собой идей и пристрастных мнений, взывающих к распространенным предрассудкам. Согласно Гобсону, ее выводы зыбки и на них влияют представления самого наблюдателя. Если в ней и можно обнаружить какую-то логику, говорил он, то хорошо известно, насколько эта последняя подвержена ложным методам мышления и вторжению мотивов, имеющих мало общего с целями науки. Экономисты и другие представители общественных наук, к сожалению, склонны давать ложное направление интеллектуальным процессам, прикрывая глубокомысленной фразеологией свои подчас неосознанные личные интересы и стремясь навязать общественности удобную им науку.

Экономическая теория и практика редко подвергались столь резкой критике. Но если принять во внимание то, что происходило в экономической науке, многие из обвинений Гобсона были обоснованы. Собственность была настолько освящена законом и моралью, что требования обложить ее налогом считались в высшей степени злонамеренными. Ученые защищали существующие институты и стремились, прежде всего, сохранить хорошую репутацию в глазах представителей делового мира. Гобсон признавал, что такой образ мыслей встречался во всех ученых кругах: у реформ были свои защитники, часто выступавшие столь же рьяно, как и консерваторы. Вторжение идеологии в экономику неизбежно, говорил Гобсон, и ярко иллюстрировал это положение путем проницательного анализа классической школы. Сторонники классической школы утверждали, что их теория научна. Это неверно, заявлял Гобсон, ибо политическая экономия,— если она вообще что-то представляет собой,— это искусство направлять материальные интересы людей к достижению максимального благосостояния. Экономическое богатство надо рассматривать в категориях «человеческой полезности» («vital utility»), а это обрекает на крах веру в точное измерение. Само понятие точности представляет собой идеологическое оружие классической школы, представители которой, развивая свою «науку», просто давали в распоряжение капиталистов внешне авторитетную доктрину, которая оправдывала бы действия последних. Кривые предложения и спроса, идентичные единицы капитала и труда, бесконечно малые приращения, требующие приспособления в предельных элементах,— все это тоже несет определенную идеологическую нагрузку, потому что присущий этой теории «...внутренний консерватизм позволяет приспособить ее не только для робких академических умов, но и для собственнических классов в целом...». Логическая система, построенная на том, что все совершается по воле провидения, дает удобные теоретические рамки для финансовой и промышленной политики. А точность «фелицифического исчисления» («felicific calculus»)[1] служит оправданием дешевизны труда и капитала и эксплуатации других стран. Когда читаешь высказывания Гобсона по этим вопросам, то вспоминаешь стиль библейских пороков. «Теория, согласно которой капитал приводит в движение производство и содержит рабочих, была интеллектуальной средой, питавшей самолюбование новых промышленных магнатов. Вместе со своими суровыми пуританскими традициями они усвоили веру в возможность примирения — нет, партнерства — Бога и Маммоны, веру, в которой британский капитализм почерпнул столько духовной энергии для успешного делания денег».

В то время как политическая экономия много говорит о производстве, по проблемам распределения и потребления она может предложить мало такого, что имело бы смысл с точки зрения интересов человека. В этом главное обвинение, выдвинутое Гобсоном против традиционной доктрины. По Гобсону, она не смогла найти метода, который позволил бы дать с указанной точки зрения выражение конкретным товарам и экономическим процессам. Он признавал, что сравнение удовлетворения, получаемого разными людьми, невозможно, но, тем не менее, считал важным сравнивать полезность товаров с тягостью (disutilities) их изготовления. Неспособность производить такое сравнение объясняет, говорил Гобсон, почему экономисты избегают в своих расчетах вопросов здравоохранения, образования, искусства и развлечений.

Его упорная и язвительная критика сыграла немалую роль в том, что позже этим областям стало уделяться больше внимания. Исследование этих проблем требует, чтобы человеческие издержки (human cost) измерялись качеством и характером трудовых усилий, способностями лиц, делающих эти усилия, и с точки зрения распределения труда в обществе. С другой стороны, полезность должна измеряться качеством и характером удовлетворения, способностью потребителя испытывать это удовлетворение и распределением полезности среди людей. Производительный труд, следовательно, подлежит определенной градации. Согласно Гобсону, высшую форму трудовых усилий представляет творческая деятельность художника, который делает работу ради нее самой и не несет поэтому никаких человеческих издержек. Труд обогащает, а не обедняет его жизнь. На следующей ступеньке лестницы, которая изображает виды деятельности, создающей полезности, находится труд ученого и изобретателя, дающий высокую человеческую полезность, почти на уровне художественного творчества. Необходимыми условиями для этих занятий являются образование и досуг. Немного ниже расположен квалифицированный умственный труд инженеров, руководителей производства и т. п. Предполагается, что эта работа тоже приносит удовольствие, и это обеспечивает ее высокую чистую человеческую полезность (net human utility). У руководителей предприятий, однако, уже появляются несколько более высокие издержки (субъективно психологическом смысле) за счет однообразной работы и непомерной роли погони за прибылью в их деятельности. Но все эти виды труда высоко оплачиваются потому, что в общем они дают высокую полезность, говорил Гобсон.

Но если взять наемных рабочих, то в их труде все эти качества отсутствуют. Высокие человеческие издержки проявляются в однообразии и непривлекательности труда, физическом и нервном напряжении и подверженности производственным травмам и профессиональным заболеваниям. К этому надо еще добавить ложащееся на общество бремя детского и женского труда..

Как можно уменьшить это бремя, спрашивал Гобсон? Ответ заключается в развитии личности людей как потребителей и в открытии для рабочего возможности проявить себя в труде, производящем блага. Гораздо большая доля спроса должна быть направлена в сферу интеллектуальных и эстетических ценностей и личных услуг. Люди должны научиться лучше понимать истинные ценности и смысл труда и на этой основе развивать в себе понимание той пользы, которую человек приносит обществу, что поможет облегчить бремя утомления и скуки, налагаемое на человека современным индустриализмом. Издержки несут и те, кто предоставляет капитал: они сберегают и принимают на себя риск; но издержки, связанные со сбережением, мало что значат, если речь идет о богатых. Человеческие издержки возрастают по мере того, как мы переходим к группам с более низкими доходами. Доход от процентов едва ли компенсирует человеческие издержки, порождаемые снижением потребления предметов первой необходимости. Когда Гобсон переходит к человеческим издержкам, связанным с характером потребления, его стиль становится достойным Веблена. Умение разумно потреблять не развивается, а навыки потребителей определяются существующим способом производства и распределения. Производители, стремясь контролировать способы, какими потребители используют их товары, нередко навязывают вредные, а не полезные товары (в подлиннике непереводимая игра слов: articles of «illth» rather than wealth).

Фальсифицированные товары и трущобы становятся источником прибыли. Потребление диктуется подражанием и модой. Характер потребления определяется не рациональностью, а престижем, традицией и мнимыми нормами респектабельности. Занятиям праздного класса придается первостепенное значение. Фатовство и дилетантство становятся «...характерными продуктами порочного распределения, при котором излишек дохода, являющийся экономической нищей для социального прогресса, обращается на создание условий для пустых развлечений запутавшегося в жизни праздного класса. Эти люди своим нездоровым примером подрывают нравственные устои трудящихся слоев общества, в котором они господствуют». В итоге в общественном производстве увеличивается доля бесполезных товаров, а для общества в целом теряется полезность. Это явно означает неправильное применение производительной энергии, а, в конечном счете, потерю реального дохода для общества. Таким образом, Гобсон стремился к созданию гуманистической политической экономии. Он говорил, что справедлива та экономическая система, в которой продукты воплощают самые низкие совокупные издержки и наивысшую совокупную полезность. Такая система обеспечила бы всем участникам равную выгоду от рыночных сделок. Но это невозможно при чистом капитализме, потому что на рынке силы торгующихся сторон неравны. Он не был против планирования, но, несмотря на резкую критику в адрес коллег экономистов, он был в политике достаточно умеренным человеком, чтобы признавать личность тем мерилом, с помощью которого надо судить обо всех действиях.

Так Гобсон представлял себе основы экономического благосостояния. Но у него нелегко найти четкое определение благосостояния. Он часто характеризовал его как условия, обеспечивающие самое полное выражение созидательных склонностей человека. Но это понятие слишком зыбко для академической науки. Иногда он говорил так: благосостояние — это коллективные усилия, направленные на максимальное удовлетворение и исполнение желаний при данной экономической системе. Но на пути этого стремления, говорил он, очень часто стоят высокая смертность и болезни, плохая постановка образования, чрезмерно длинный рабочий день, дрянные товары и неинтересная, скучная работа, которая подавляет у человека врожденное чувство мастерства и изящества.

Главные идеи Гобсона по поводу благосостояния изложены в книгах «Труд и богатство» и «Экономика и этика». В этих книгах он заявляет, что в оценке системы производства должны найти ясное выражение издержки и полезность, понимаемые в смысле человеческих усилий и удовлетворения. Он говорит о некоем «органическом благосостоянии», признавая, что в сущности это просто синоним хорошей жизни. При этом, естественно, в сферу экономической науки Гобсон вводит этические элементы; Гобсон полагал, что они способствуют исследованию. Здесь ему пригодилось даже понятие экономического излишка, так как благосостояние можно создавать лишь после того, как четко определен общественный излишек, необходимый для поддержания и обогащения общества. Следовательно, благосостояние предполагает упорядоченную систему ценностей, которую следует искать не в высших сферах философии, а скорее в инстинктах и будничных интересах людей. Вытекающие из этих ценностей критерии должны определяться с точки зрения индивидуального и общественного здоровья. Это предполагает гармоничное сочетание взаимосвязанных видов физической и умственной деятельности.

Хотя человеческие ценности и благосостояние личности не могут рассматриваться вне социальной среды, необходимо, говорил Гобсон, чтобы эти ценности основывались на принципе добровольного участия, гарантирующего самый широкий простор для раскрытия личных способностей. Общество, подчеркивал он, не должно вторгаться в те сферы, в которых возможно полное самостоятельное развитие личности. Такая сдержанность необходима, чтобы поощрить дух исследования, критики и реформ. Все это может показаться экономисту сферой, относящейся скорее к социологии или философии. Но в этом случае экономист отказывается признать, что положения, с которыми он имеет дело, даже если это констатация фактов, отражают определенную философскую систему. Гобсон просто более открыто признавал, что его экономические идеи покоятся на социологическом фундаменте.

Все это привело Гобсона к признанию острой необходимости реформ в обществе. Но прежде чем взяться за реформы, надо постичь внутренний механизм промышленного общества. Кроме того, «...для любых схем перестройки общества необходима замена мотива частной прибыли прямым общественным контролем хода процессов производства... Существующая структура хозяйственной жизни опирается на противоречивые и обособленные интересы, что препятствует проявлению ее социального смысла». Поэтому он считал необходимым установление общественного контроля над бизнесом. Надо открыть простор художественному творчеству, ввести законы о минимуме заработной платы, установить высокие налоги на прибыли, поощрять развитие экономики, характеризующейся высоким уровнем заработной платы, жестко контролировать — а может быть, и обобществить — монополии. Короче говоря, хорошей жизни можно добиться только при посредстве государства благосостояния. Не удивительно, что Гобсон стал идейным крестным отцом английской лейбористской партии. Многое в ее программе явно вдохновлено его многочисленными сочинениями. Но прежде всего важно то, что он вскрыл два главных порока традиционной экономической теории: нежелание признать, что благосостояние есть нечто органически целое, а не простое добавление удовлетворения в предельных элементах, и неспособность объяснить периодический недостаток покупательной способности. Уже благодаря этим идеям работу Гобсона можно расценить как один из самых важных вкладов в экономическую мысль XX в.

[1] То есть мысленного сравнения возможных потерь и выгод, страдания и наслаждения от каждого поступка. Так объясняет поведение людей философия утилитаризма и тесно с ней связанная «классическая»политическая экономия XIX в.