Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС», 1997 Все права защищены 3 страница

Нет, не после Хайдеггера, а после Сартра (а также и А. Камю с принципиальным абсурдом его отнюдь не абсурдного бунта самоубийцы) свобода стала осмысленной и выстроенной: это Сартр показал на основе знакомого уже «метафизического пессимизма», что «человеческая жизнь начинается по ту сторону от безнадежности». Именно этот принцип активной надежды по сей день привлекает внимание к спору о свободе, который происходил в экзистенциалистской атмосфере 40—70-х годов, когда экзистенциализм был низложен ударами со стороны структурализма. Но еще до того, как можно будет обозначить смысл структуралистской позиции в этом споре, необходимо проследить за истоками этой позиции. Один такой исток — конечно, неорационализм Г.Башляра —- неординарное явление, пополняющее список философских «нео-» нашего века. Другой исток

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

связан с аналитической, лингвистической, и — шире — с неопозитивистской и постпозитивистской философской традицией.

пути и судьбы новейшего позитивизма:

ВЗЛЕТ И КАТАСТРОФА

Прежде, чем совершить короткое турне по основным ветвям и течениям, связанным с этой традицией европейской мысли, очень важно иметь в виду следующее. Если вспомнить снова и воспользоваться вполне респектабельными — особенно уместными в данном случае — приемами социологии науки и науковедческого анализа, — то есть учитывать списочные составы, общие объемы, тиражи, индексы цитирования изданной литературы, окажется, что по крайней мере три четверти философских трудов, написанных и изданных в нашем столетии в Западной Европе, Америке и Австралии, относятся к философии науки, философским проблемам науки или, наконец, находятся в связи с ней (в том числе «за» науку и против нее). А это означает, что, рисуя общую панораму философского развития века, в принципе нельзя тогда избежать перекосов: остальные течения мысли по этим количественным показателям окажутся исчезающе малы. Не связанные со сциентизмом (так от латинского scientia — знание, наука — стала называться социальная позиция, убеждение в том, что наука и только она в состоянии разрешить все проблемы, стоящие перед человечеством) философские произведения и огромная масса сциентистски ориентированных работ — несопоставимые по численности величины. И, надо сказать, такое положение дел точно отражает реальность, а именно, место, принадлежащее науке в жизни современного общества и каждого отдельного человека. Поэтому и в данном вступительном тексте, и в корпусе текстов «Хрестоматии...» неизбежен и неустраним дисбаланс, который тоже следует иметь в виду: условно говоря, «антропологизм» представлен здесь гораздо шире, чем сциентизм. При знакомстве с современной западной философской литературой эти пропорции необходимо по возможности сохранять ради научной объективности. Наконец, еще одно серьезное основание для того, чтобы, имея в виду реальные пропорции, не пытаться точно отразить их здесь — это наличие большого количества реально доступной учащимся литературы по соответствующей проблематике: случилось так, что идеологические инстанции раньше всего открыли отечествен-

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

ным исследователям доступ именно к этим пластам философской мысли Запада.

Противостояние традиционного и новаторского в культуре йен чает, бесспорно, главное событие философской жизни в XX веке — блистательный взлет неопозитивизма, или, как его часто называли в первой половине века, «третьего позитивизма» для отличения как от первого, так и от второго — позитивизма Э.Маха, Р.Авенариуса и др. Первоначально неопозитивизм строил опоры на методологическом фундаменте физико-математического естествознания, а в дальнейшем осуществил экспансию в гуманитаристику — лингвистику, историю, этнологию. Принцип «наука сама себе философия», который исповедовали все позитивисты, поставил перед ними заново дилемму, если вся философия — это «некритическая метафизика», то философия либо не нужна, либо должна заново переопределить свой предмет и обосновать метод овладения этим предметом. Вокруг этого проблемного поля в первой половине века пелись нескончаемые споры, в ходе которых философы неопозитивистской ориентации все больше отдалялись от «гуманитариев», способствуя образованию тех самых «двух культур»...

Постепенно, однако, через множество посредствующих звеньев, каждое из которых могло бы стать интереснейшей главой в романизированной истории науки (и которые можно представить здесь только грубо, схематично и не без потерь), в русле неопозитивизма сложилось общепринятое представление о предмете и методах философского исследования. Это представление многократно корректировалось, но оставалось позитивистским по основной интенции и взгляду на предмет познания и аналитическим — по общим представлениям о методах познания предмета.

Началось все с продуктивных попыток (Г.Фреге и Б.Рассела) сведения математики к логике. Положение осложнилось, когда в связи с этим были выявлены логические парадоксы теории множеств, а к началу 30-х годов КТедель, исследуя основания математики, доказал знаменитую теорему о неполноте любой непротиворечивой арифметической системы. Тем не менее уже в деятельности знаменитого Венского кружка (М.Шлик, Р.Карнап, О.Нейрат, Г.Фейгл и др.) определилась как конкретная задача обеспечения единства научного знания программа построения единого унифицированного на основе физико-математического аппарата языка науки. Эта программа раскрыла свою колоссальную эвристическую ценность в особенности тогда, когда был

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

сформулирован и последовательно применен принцип верификации, согласно которому истинность любого не бессмысленного высказывания может быть надежно установлена сведением его к «протокольным предложениям», описывающим эмпирические данные. Первыми на этот путь стали Б.Рассел и «ранний» Л.Витгенштейн с их идеей выявления «атомарных фактов» как эмпирического фундамента здания науки, методов анализа границ языка науки и попыток редукции всей философии к философии языка. Здесь-то и берет начало то мощное интеллектуальное движение, которое позже у К.-О.Апеля получило название «лингвистического поворота» в философии.

Среди действительных и мнимых проблем, которые, как снежный ком, вырастают на этой основе, наибольшее реальное значение получила и сохранила до сего дня проблема синтеза логического и лингвистического анализа — разделяет их принципиально разное понимание предмета анализа. Есть, однако, и общая почва: принципиальное неприятие иррационализма и субъективизма. Но тогда возникает задача отделить в знании научное от ненаучного.

Эта проблема в качестве проблемы демаркации была сформулирована еще одной универсальной головой века К.Р.Поппером. Его критический рационализм первоначально вырос из противопоставления неопозитивистскому логическому эмпиризму с его принципом верификации — метода фальсификации, который приближенно можно сформулировать в виде максимы: нефальсифицирумые (то есть те, для которых нельзя указать метод опровержения) утверждения ненаучны. Конечно, столь явное продвижение по пути рационального осмысления действительности сопровождалось огромным исследовательским энтузиазмом, когда казалось, что вот-вот здание единого языка науки будет окончательно достроено.

Эйфория кончилась в начале 50-х годов, когда была осознана утопичность подобного пути обоснования научного познания. Серьезную роль в трансформации общей картины познания, — то, что позже будут называть кризисом или даже крахом логического позитивизма, — сыграло установление шаткости эмпирического фундамента у построенного неопозитивизмом здания — из-за так называемой теоретической нагруженности факта. Крах был столь же внушителен, сколь и предшествующий взлет. Одним из первых удар нанес бывший американский член Венского кружка У.Куайн своей ныне уже ставшей классической статьей «Две догмы эмпиризма». Первая «догма» — иллюзия принципи-

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

альной разницы аналитических (логических и математических) и синтетических (опытных, эмпирических) суждений; вторая — иллиния того, что осмысленность высказывания проистекает из непосредственного чувственного опыта субъекта. Опровергая эти догмы, У.Куайн не только показал, что, во-первых, нет различия между аналитическими и синтетическими суждениями и что, во-вторых, нельзя свести все осмысленные высказывания к непосредственному чувственному опыту — после него, грубо говоря, нельзя было уже усомниться в том, что любой факт «отягощен» теорией с самого начала. То и другое — следствие изолированного рассмотрения предложений вне контекста языковой системы.

Позиция У.Куайна предельно ясна, но выявить ее теоретические истоки довольно трудно. Сам себя он часто называет научным реалистом и натуралистом (в математике он крайний номиналист), тогда как при необходимости однозначно определить его позиции гораздо правдоподобнее было бы счесть его одним из первых постпозитивистов; для него, как и для Б.Рассела, «существовать — значит быть значением связанной переменной», а между тем У.Куайну всецело присущ релятивизм, характеризующий постпозитивистов. У него предпочтение онтологии — всецело прагматично и конвенционально (тезис онтологической относительности: знание об объектах можно описывать на основе разных языков, и тогда не разрешить вопрос о взаимной переводимости языков — каждый язык несоизмерим с другим, поскольку имеет в качестве референта другой мир объектов).

Задним числом легко проследить выразительную, хотя и не прямую логику концептуального развития представлений о механизмах познавательного процесса. В первой половине XX века усилиями представителей аналитической философии осуществлялось движение от обыденного языка к формализованному, причем обнаруживались поначалу все более мелкие значимые детали этого процесса, вычленялись все более дробные единицы анализа, пока процесс не дошел до уровня фактичности и логической выводимости. Тогда и обнаружилась зависимость фактов от теории, высказывания — от контекста. С этого момента движение изменило направление, и постепенно возобладала тенденция к укрупнению единицы анализа. И теперь эта тематика в рамках общего философского поля сделалась предметом особой философской дисциплины — философии науки.

Рубежное явление здесь, однако, — философия Л.Витгенштейна эпохи «Философских исследований»: от анализа искусственных языков он перешел здесь к естественным языкам, вклю-

Хрестоматия, ч. 2

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

чив в язык через «языковые игры» практически всю культурную реальность, поскольку, согласно этой гипотезе, все социальные болезни происходят от бессознательного смешения в поведении индивидов «правил» различных игр. Во многом именно благодаря универсальности этой гипотезы второе дыхание обрела аналитическая философия, отныне существующая наряду с противоположно направленными устремлениями философов науки, с новейшими тенденциями в понимании ее социокультурной обусловленности.

Такая зеркальная теоретическая перспектива, однако, как и всякая абстракция, сильно огрубляет действительность. Реальная смена предпочтений в философском анализе науки — историческая картина — связана с изменчивой иерархией приоритетов. Поначалу, по логике вещей, должна была получить принципиальное решение уже знакомая проблема демаркации, после чего открывался путь к объяснению механизмов приращения научного знания и была осознана недостаточность картины познания как поступательного роста знания путем количественного накопления моментов истинного знания, что ярче всего выразила следующая ступень эволюции взглядов К.Поппера — автора «Логики научного открытия».

ИСТОРИЧЕСКИЙ ПОВОРОТ... ОТ ПОЗИТИВИЗМА

Переход к новому — постпозитивистскому — этапу современного философского развития, начатый статьями У.Куайна, завершился десятилетие спустя ярким событием — вышедшей в 1963 году и произведшей впечатление разорвавшейся бомбы книгой Т.Куна «Структура научных революций», открывшей самую острую философскую полемику второй половины века. Главным предметом полемики сделалось введенное Т. Куном уже знакомое понятие познавательной парадигмы, у автора трактуемое нечетко — то как совокупность неосознаваемых предпосылок исследования, создающих научную традицию, то как образец решения проблем-головоломок, принимаемого научным сообществом. Между этими крайними значениями понятия располагается, по подсчетам специалистов, еще несколько. Так или иначе, в итоге историческая картина научного познания предстала в совершенно новом свете — как конкуренция различных познавательных парадигм, признаваемых, разделяемых «научным сообществом». В истории сменяются периоды «нормальной нау-

ФИЛОСОФИЯ — ВЕК XX

ки», когда ученые заняты решением своих головоломок, и периоды революций — рождения новых парадигм, которые не опровергают старые, а просто вытесняют их. Научную теорию — подоснову старой парадигмы не оспаривают, не «разоблачают», а просто... забывают, поскольку парадигмы несоизмеримы, а переход от одной к другой обусловлен не эпистемологически, а социально — изменившимися социальными условиями, предпочтениями, вкусами исследователей и проч. Так утверждался антикумулятивистский взгляд на процесс познания, оформлялся «социологический поворот» в философии науки, а вместе с тем торжествовал победу над интернализмом, настаивавшем на примате внутренней логики научного познания в развитии науки, — экстернализм — представление о решающей роли внешних — в первую очередь социокультурных — факторов в научном развитии. Однако неопределенность постановки, непроработанность решения вопроса о переходе от одной парадигмы к другой породили законные упреки со стороны приверженцев этой новой философско-научной «парадигматики» — упреки в измене Т. Куна научному подходу, его уступках иррационализму.

Отсюда проистекали сомнения в адекватности вообще всей новой картины познания реальному положению дел и попытки сохранить моменты кумулятивности в развитии познания, без которых — с этим доводом приходилось считаться всем — оно попросту обессмысливается. И.Лакатос попытался избавиться от этих несообразностей, выдвинув идею логики «исследовательских программ». Согласно этой логике, не парадигмы, а исследовательские программы как некоторые направленные к прояснению предметной области совокупности теорий — конкурируют друг с другом в истории науки. Они имеют сложное внутреннее строение: основу структуры составляет «жесткое ядро» — не поддающееся изменению основное идейное содержание программы, ассоциированное с самим ее бытием; жесткое ядро окружает «защитный пояс» теорий, чувствительных к воздействию извне — здесь, в теориях «защитного пояса» происходит согласование формальных процедур с эмпирическим материалом и выдвижение для согласования с жестким ядром гипотез аd hос. Критическая масса последних, достигнутая в этом процессе, заставляет отказаться от исследовательской программы в пользу новой — способной и учесть новый эмпирический материал, и освободиться от противоречий в формальном аппарате. Нетрудно видеть, что процесс укрупнения единицы анализа И.Лакатосом продолжен.

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

Но не закончен. Дж.Холтон делает предметом своего «тематического анализа» науки еще более общие образования — темы, восходящие к этико-эстетическим и мифологическим прообразам познавательных процессов, которые неявно — имплицитно представлены, по мысли Холтона, в любом, даже самом строгом теоретическом продукте. А Ст.Тулмин усматривает главный смысл научного развития в формировании «стандартов рациональности и понимания», которые образуют «матрицы» понимания, эволюционирующие наподобие гигантского биологического суперорганизма. У каждой из охарактеризованных точек зрения всякий раз оказывалось немало сторонников, которые не только выдвигали доводы в защиту предпочитаемого ими подхода, но и создавали собственные, подчас весьма оригинальные варианты решения проблем познавательной динамики.

Спор оказывается целиком перенесенным на территорию методологии научного познания, где заново проблематизируется задача демаркации научного и ненаучного, поскольку П.Фейерабенд, зачинатель «эпистемологического анархизма», фактически стер грань между разными духовными продуктами человеческой культуры — мифом, религией, наукой, искусством и проч. Но тем самым гипертрофированная методология науки как бы самоуничтожается. В самом деле, ведь преобладающей методологической процедурой, развивающей познавательный процесс, считается у Фейерабенда «пролиферация» — бесконтрольный рост, лавинообразное выдвижение идей, из которых затем как бы естественно вырастает здание науки. Работа «Против метода» возрождает, заставляет принять всерьез химеры, казалось, навсегда рассеянные светом научного разума. Но — странное дело! — то, что прежде было синонимом ретроградства и отсталости, выявляет свою позитивную сторону. И напротив — Наука (а с нею и истина) в глазах Фейерабенда оказывается инструментом господства элиты над массами, способом «угнетения трудящихся»; идеал единого Разума уступает место плюрализму деятельностей — бездумных, но ценных разнообразием и т.д. М.Полани на тех же рубежах провозглашает примат не общезначимого, а «личностного» знания, не отделенного от верований, внутренних переживаний, ценностных установок, своим «посткритическим рационализмом» вызвав резкое обвинение как раз в иррационализме со стороны критического рационалиста К.Поппера.

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

Рационализм самой науки был подвергнут, таким образом, новому радикальному сомнению: переход от одной парадигмы — и вообще «единицы анализа» — к другой рациональными критериями, как правило, не обусловлен. И с этой стороны философию науки подстерегает интуитивизм, иррациональность и... мистика.

ПОСЛЕ ПОСЛЕДНЕГО...

Так, похоже, замыкается Большой Цикл философского развития 1890—1990 года, когда многое возвращается «на круги своя» — и снова приходится решать проблемы Бытия, Вечности, Времени, Блага. Объективное, обезличенное, «бездушное» знание, казалось, заново обнаружило свою глубокую внутреннюю интимную связь с «гуманитарными измерениями» вселенной — так в глазах многих западных мыслителей выглядел итог сциентистских исканий в горизонтах «философии науки». Уже отмеченная логика интеллектуального маятника в отношении к экзистенциализму демонстрирует это с большой убедительностью.

Налицо, таким образом, новый — на этот раз уже постпозитивистский — познавательный кризис, качественно отличный от неопозитивистского. Именно потому особенно важен анализ его генезиса. Заранее ясно, что при этом не удастся ограничиться имманентной познавательной логикой: выход за ее пределы предполагается уже включенностью постпозитивистских сюжетов в ткань социологического поворота в эпистемологии. Однако предыстория этого этапа философской эволюции века уводит еще глубже — в уже рассмотренную эпоху господства экзистенциалистских циклонов на климатической карте философской Европы.

Уже тогда ясно обозначился новый этап в процессе размывания строгости философского поля, одушевляемого идеалом научности. Зыбкость научной почвы, казавшейся вчера столь прочной, ныне порождает субъективное стремление отыскать какую бы то ни было опору — пусть иллюзорную. Оно проявилось уже в том, что частнонаучные дисциплины взяли на себя задачу решения многих дотоле чисто философских проблем — процесс, начавшийся, пожалуй, еще в XVII—XVIII веках, в прошлом веке четко зафиксированный Ф.Энгельсом и протекающий до наших дней: из философии выделяются в качестве самостоятельных отдельные «частные» дисциплины, которые,

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

будучи весьма проблематичны в смысле научного статуса, тем не менее, очевидно, не частно-, а общенаучны.

Традиционная онтология, «метафизическая» проблематика, казалось, радикально разрушенная кантовским критицизмом, растворяясь в конкретике естествознания, время от времени мощно воздействовала на логико-гносеологические и методологические пласты философского познания, способствуя действию важных, хотя и по-прежнему антиномичных процессов специализации философского — то есть «предельного», принципиально неспециализируемого — знания. Если «философия механики» Ньютона или какая-нибудь «философия зоологии» Ламарка теперь вряд ли могут быть кем-либо относимы к философии, то философские проблемы физики со времен кризиса конца XIX — первой пол звины XX века, философские проблемы биологии со времен по крайней мере эпохальных открытий генетического кода, нейрофизиологических процессов мозга, полушарной асимметрии и многих других — обеспечили всей этой проблематике прочное место на ближних границах философского познания.

Еще одно знамение времени, ставшее явственным во второй половине века: философское значение приобретают собственно не философские в строгом смысле слова явления — философско-идеологические течения, методологические установки, ориентации. Можно отметить три такие явления: психоанализ, структурализм, культурная антропология. Их появление отвечает потребности в социально-научной ориентировке без непосредственной политической ангажированности в условиях, когда религиозная идеология в массе перестала влиять на умы и лишь в рафинированных формах продолжает бытие, претендуя лишь на маргинальное место в философском менталитете. Вряд ли, однако, можно считать структурализм, например, как это нередко бывает, «сциентизмом для бедных» — способом идеологического приобщения масс интеллектуалов, не способных постигнуть язык физико-математического естествознания, к «строгой науке». Дело, по-видимому, сложнее. А именно, провозвестники структуралистского движения в гуманитаристике (М.Фуко, КЛеви-Строс, ЖЛакан, Р.Барт, «ранний» Ж.Деррида) не удовлетворились специфическим «гуманитарным неопозитивизмом», но попытались на базе структурной лингвистики (в первую очередь на основе работ Ф.де-Соссюра) избавиться от скандальной ненаучности, субъективистской аметодологич-ности в пользу «теоретического антигуманизма» (Л.Альтюссер).

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

СНОВА ЧЕЛОВЕК: ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

С еще большим правом и очевидностью к области философии принято относить многие проблемы, сформировавшиеся в лоне поведенческих наук. Среди них первое место принадлежи) проблематике, инициированной психоанализом. В самом дело, попытка открыть объективные неосознаваемые мотивы сугубо индивидуальной человеческой деятельности с самого начала выглядела очень заманчиво, составляя важное дополнение е неожиданной стороны попыткам освобождения от психологического субъективизма, предпринятым почти в то же самое время Гуссерлем. А собственная блестящая научная деятельность основоположника психоанализа З.Фрейда, ставшая первоосновой психоаналитического движения, окончательно закрепила проблематику бессознательного в философском исследовательском поле наших дней.

Идеям «венского шамана» суждена была долгая жизнь как в науке, так и в философии. Если не касаться специфических проблем терапии психических патологий, психоанализ не только изменил все наши представления о человеке, но и открыл шлюзы для целой серии радикальных переосмыслений человеческого существования и деятельности. При этом главным было даже не то, что самим Фрейдом было здесь открыто, — не гот несомненный позитив в наших знаниях о природе и действиях человека, который навсегда будет связан в науке с его именем (достаточно упомянуть из числа его концептуальных нововведений и признанных открытий хотя бы понятия и соответствующие феномены «психологической защиты», «рационализации», «сублимации» и др.). Главное — принципиальная методологическая новизна взгляда, которая повлекла за собой самую возможность новых творческих истолкований человека не на почве мифотворчества, что нередко наблюдалось и доселе, а с попытками — отнюдь не бесспорными! — строить интегральную концепцию человека на основе его рационалистичного, трезвого, здравого научного истолкования.

Даже его непосредственные ученики, поначалу с величайшим энтузиазмом принимавшие как основы учения, так и методико-методологические установки учителя, почувствовали вкус — методологическую отраву — психоанализа. А.Адлер и К.-Г.Юнг — первые схизматики психоанализа — разработали тем не менее собственные системы взглядов на природу сознания: первому

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

из них принадлежит концепция «индивидуальной психологии», основанной на комплексе неполноценности; второй прославился учением об архетипах коллективного бессознательного, что открывало широкий простор неорационалистическому истолкованию истории культуры и роли в ней магии и мифа.

Следующее поколение психоаналитиков создавало нечто вроде социального психоанализа — поначалу как соединение у В.Ранка марксистской социальной теории с учением Фрейда (так называемый фрейдомарксизм), а затем в лоне американского неофрейдизма — с тем, чтобы в итоге влиться в качестве мощной струи в самые разнородные философские системы современности.

Одним из первых на широкое распространение «философствующего» психоанализа прореагировал — отнюдь не всегда позитивно — французский экзистенциализм. Ведь выходом за пределы имманентной логики была, конечно, и собственная судьба экзистенциализма, в послевоенной истории резко актуализировавшая марксистскую социальную философию. Несмотря на то, что марксистская теоретическая мысль на протяжении столетия всегда так или иначе была представлена в западной философской жизни, реальное присутствие марксизма на гребне общественного внимания пережило два пика — после разгрома фашизма, когда даже и экзистенциалистская мысль (в первую очередь во Франции и Италии — ведущих странах европейского Сопротивления) чутко позитивно реагировала на материалистическую диалектику, и к концу 60-х годов, когда марксистская социальная философия в модификации Франкфуртской школы стала чем-то вроде знамени студенческих бунтов.

Марксизм и психоанализ — особая линия философской рефлексии, выводившей подчас философию на передний край общественного внимания на Западе. Этому в особой мере способствовал фрейдомарксизм В.Райха и «франкфуртский фрейдист» Э.Фромм. На протяжении почти всего столетия психоанализ вербует адептов из других школ, выступая как своего рода методологическая ориентация, вливающая свежую кровь в замшелый набор научно-аналитических и генетико-диалектических методов.

В НАЧАЛЕ БЫЛО ДЕЛО...

Какая бы то ни было биологизация, натуралистический подход к человеку не мог удовлетворить философов из-за особого рода трудностей: во всех таких случаях пассивность человека

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

прямо вытекала из доктрины, вступая в противоречие с несомненным фактом человеческой активности, свободы.

Безусловный приоритет в современном истолковании человеческой свободы — отрицать этот факт невозможно — принадлежит К.Марксу с его понятием практики. Однако истолкование практики в последующем марксизме приобрело весьма спорный характер, стало источником многочисленных дискуссий, поскольку всюду в марксизме практическая деятельность выступает как основа исторического процесса, в форме ргахis — всемирно-исторической практики. Если не принимать всерьез идеологизированную марксистскую мегаломанию, когда все на свете философские учения только и делают, что подготавливают будущее торжество пролетарского марксизма, то и без того драматичная историческая судьба марксизма окрасится в еще более трагичные тона. В самом деле, нечто фатальное видится в том, что, провоцируя массу плодотворнейших философских дискуссий, не оставляя критическим вниманием ни одно выморочное философское явление двадцатого века, неомарксизм усваивал достижения других философских школ, в результате чего появились феноменологический, экзистенциалистский, антропологический, аналитический и еще много маленьких «марксизмов». Огромный монолит рассыпался на множество метеоров, которые то матово-тускло, то молниеносно ярко время от времени озаряют философский небосклон XX века. Тем не менее многие методологические обретения аутентичного марксизма все еще остаются невостребованными, и, значит, драматические события, связанные с ним, нельзя считать пришедшими к финалу. Поэтому и прямая теоретическая интерпретация любимой марксистами поэтической формулы Гете — все еще во многом задача будущего.

Что же до практики как непосредственно индивидуальной активности, то она стала предметом забот влиятельнейшего — именно из-за связи с непосредственно полагающим себя «делом» индивида — направления современной философии — прагматизма. Как раз эта популярная философия, отождествляемая обычно с житейской философией американизированного делового человека XX века, получила широкое — хотя, справедливость требует отметить, нередко примитивизированное — освещение в нашей литературе. На самом деле проблематика прагматизма в современном аналитическом прочтении у Дж.Дьюи и Р.Рорти заслуживает пристального теоретического анализа, что и доказывают попытки соединения «рациональ-

ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX

ных зерен» прагматизма с современной лингвистической философской традицией. Одна из таких попыток — впечатляющие работы К.-О.Апеля.

ФИЛОСОФИЯ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

На пороге XXI века в западной философии отчетливо проявляется рад противоречивых тенденций, которые и будут, несомненно, определять собой лицо философии будущего, по крайней мере, на первых порах: интерес к истории философских идей соединяется с попытками заполнения идейных лакун между различными школами и течениями. Только у крайне наивного читателя может при этом возникнуть впечатление, будто все эти идейные и философские течения возникали и уничтожались спонтанно и росли просто как грибы после дождя. В действительности здесь была налицо подлинная идейная эволюция, всегда основанная на учете доводов рго еt сопtrа каждого значимого мыслительного хода.