Неситесь шибче, огненные кони!

Кирилла отличала смелость во взаимоотношениях с людьми. Он недоумевал: чего стесняться, если дело хорошее?
Кирилл постоянно интересовался, как идет работа у режиссера с художником. Галанова рассказала, что Арефьев склеил черновой макет, расписал его так, как будет расписана декорация, по просьбе режиссера кое-что изменил в нем и наконец приступил к работе над чистовым макетом. Художник работает один, без макетчика, и очень торопится.
Может, помочь ему?
Спроси.
На следующий день вечером Кирилл пошел в театр, отыскал макетную, постучался:
Владимир Платонович, вам рабочая сила не требуется?
Еще как требуется-то! Если, конечно, вы что-то умеете и не лень.
— Не лень. А не умею, так научусь.
И Кирилл включился в работу.
Постепенно стали рваться в макетную и другие. Посоветовавшись с Арефьевым, Кирилл принял заявки троих: Ильи, Дениса и Нины. Заходить в макетную он разрешил еще Вадиму, остальным не позволил даже заглядывать.
Вадим, когда был свободен, тоже с удовольствием включался в работу. Ребята с увлечением выпиливали, вырезали, клеили, красили. Но это не было похоже на кружок «Умелые руки»: они уже знали, что «игрушка», которую они мастерят, вскоре превратится в приказ — сначала бухгалтерии, госбанку и администрации театра на закупки материалов на несколько тысяч рублей, затем — производственным цехам; и всякая недодуманность, неточность в макете обернется выброшенными деньгами и напрасно затраченным трудом людей.
Студийцы наблюдали, как Кирилл день за днем завоевывает авторитет у маститого художника. Когда они совещались между собой, другие не вмешивались, пенимая, что идет профессиональная работа и напутать здесь гораздо легче, чем помочь.
Кирилл, скажи, не темновата у нас первая сцена?
Пожалуй. Она ведь веселая.
Неситесь шибче, огненные кони,— повторил про себя художник строчку из пьесы, словно из модного шлягера. Пока были заняты только руки, а голова свободна, художник понемногу посвящал ребят в тайны своей профессии:
Когда на сцене тьма, зрителю не до смеха. Он ждет из темноты человека с ножом...
Владимир Платонович, может и мраморную скамью нам мхом покрыть?
Верно! Надо, чтобы она тоже старая была, с трещинками... Кирилл-то у нас растет не по дням, а по часам!.. Вот глядите, братцы, арка. Как считаете, велика она или мала? Не знаете? Я тоже. Теперь поместим в нее человека,— Арефьев поставил в арку вырезанного в масштабе картонного человечка,— и сразу нет вопроса: велика! На сцене все меряйте по человеку! Помните это, когда станете сценографами.
Арефьев говорил так, как будто можно было не сомневаться, что присутствующие здесь наверняка станут театральными художниками. Ребята понимали, что взрослые тоже бывают наивны (и большей частью это хорошие люди), во всяком случае, такой стиль общения был им по душе.
Наиболее сложные, ювелирные работы Владимир Платонович выполнял сам, а иногда поручал Нине. У этой молчаливой девочки — никто раньше и не догадывался — были удивитель-ные руки. Если она что-то предлагала, то не словом, а делом. Например, взяла и сделала еще один вариант занавески в спальню Джульетты: протравила узор и обработала его серебром.
— Видали! — поражался Арефьев.— В тихом-то омуте... И
тебе смекалка, и вкус...
Тем временем художник уже что-то мастерил из дерева.
Так люблю на сцене жалюзи!
А что это за штука?
Жалюзи? Ставень такой французский — из поперечных реек. На просвет хорошо работает, человек за ним — чистая графика. Александр Федорович примет — тогда и на сцене увидите.
А как быть, когда художник не согласен с режиссером? — интересовался Кирилл.
Режиссер с художником должны договариваться «на берегу». Не поняли друг друга — разошлись. А взялся — помогай, а не мешай. Помнишь басню «Лебедь, Рак да Щука»? В общем замысле надо работать, в едином ключе. И все время следить, куда ведет мысль режиссера. Себя тоже, конечно, терять не стоит. Бывает, кое от чего и удержишь постановщика, если ясно, что он сам себе вредит в чем-то. Но деликатно, под руку не говорить... Неситесь шибче, огненные кони!..
Арефьев прилаживал жалюзи к оконным проемам макета.— Так надо работать, чтобы у режиссера душа раскрылась! Чтобы крылья вырастали! Такое наше призвание — художников на театре. Дело, скажу вам, ребятки, хорошее. Только сцену надо знать как свои пять пальцев. А это со временем дается, братцы, не сразу...
Художник замолкал, ребята тоже. Работали руки. И только время от времени кто-нибудь повторял: Неситесь шибче, огненные кони!
Зотов заходил в макетную каждый вечер. Репетицию он всегда начинал и заканчивал минута в минуту, так что по его появлению можно было проверять часы — дверь открывалась в 21.03. Такая «вежливость королей» настолько интриговала Дениса, что он придумал трюк. Принес из дому будильник и стал ставить его на 9.03. Звонок неизменно раздавался через несколько секунд после появления Александра Федоровича.
В первый раз Зотов, услышав звонок, проговорил, не сосредоточившись:
— Будильник откуда-то взялся...
Во второй недоуменно посмотрел на будильник и ничего не сказал. В третий — рассеянно обронил:
— Будильники звонят...
Зато в макете он сразу отмечал каждое изменение. И режиссер с художником начинали «мараковать». Эти минуты Кирилл особенно любил. Доволен ли был Александр Федорович тем, как шла работа над макетом? Об этом он не говорил. Но, уходя, каждый раз бросал всем таинственную фразу:
Ну-ну, созидатели! Или:
Ну-ну, ювелиры!
И почему-то у всех после этого на душе становилось весело....До звонка будильника оставалось около часу...
— Неситесь шибче, огненные кони!
А тем временем репетировались сцены Джульетты с кормилицей. Моносцена с собиранием цветов наконец-то мало-мальски удовлетворила режиссера. Очевидно, актриса работала над нею дома, не жалея сил.
Гутя, после прихода няни что вы делаете?
Пытаюсь узнать, что сказал Ромео.
А вы, Елена Константиновна?
Мучу Джульетту. Только вот — сознательно ли?
А сами как полагаете?
Чаще решают, что нарочно. Но ведь в следующей сцене, где я сообщаю Джульетте о несчастье, я веду себя точно так же. Безбожно было бы так издеваться над ней.
Согласен. Мы не омолаживаем кормилицу — если молодой Шекспир выписал действительно старуху, то по старости она искренне не понимает: зачем такая спешка? Ей важнее узнать, не пропустила ли она обед, перевести дух, сбросить лишние предметы верхней одежды.
А для меня все это пытка каленым железом! — добавила Инаева.
Прогнав сцену до половины, Зотов остановил:
Гутя, так вы ничего не достигнете.
Почему?
Надо добиваться, а не добивать кормилицу. Если по стене долго бить кувалдой в одном месте, она в конце концов треснет. Но человек устроен по-другому. Он требует подхода. Зачем вы мешаете няне делать то, что ей хочется? Поищите более тонких приспособлений!
Режиссер то и дело останавливал репетицию и сгонял с исполнительниц те самые «сто потов». Впрочем, Елене Константиновне, втрое старшей, чем Инаева, было проще: она как сле-дует подготовилась к репетиции, много прочла по истории быта и костюма эпохи и так оделась, что все время у нее было «хлопот полон рот».
Отправляясь с поручением к Ромео, кормилица, изображавшая из себя важную даму, оснастила себя в соответствии с принятыми обычаями многочисленными деталями: на голове — сетка, украшенная камнями, берет; кружевная мантилья приколота к волосам перламутровым гребешком, сверх всего надет плащ с капюшоном — для особой важности и чтобы никто не узнал. Во всем этом актрисе было на самом деле жарко, и теперь хотелось сбросить лишнее, обмахнуться веером, напиться воды из фонтана. Зотов добивался, чтобы Джульетта подластивалась к кормилице, услуживала ей, а та все как-то уходила от ответа. Благовидова и Инаева постоянно меняли приспособления, а ребята с интересом следили за поединком юности и старости. И вот домученная до предела Джульетта услышала добрую весть о скором тайном венчании.
Мне кажется, у вас не та оцени а,— сказал Зотов.— Так можно прыгать, получив в подарок дорогие духи. Много ли бессонных ночей вы провели, размышляя, что будет с вами, если Ромео передумает, откажется от вас?
А разве такое возможно?
В жизни все бывает. А уж в любви!.. Самые фантастические предположения кажутся нам иногда почти свершившимися.
Александр Федорович одобрил сцену лишь после того, когда, получив долгожданное известие, Джульетта — Инаева едва не падала без чувств.
После перерыва прочли за столом другую сцену. В ней кормилица сообщает Джульетте о том, что Тибальт погиб, а Ромео изгнан.
И эта сцена начиналась с монолога Джульетты:
— Неситесь шибче, огненные кони, К вечерней цели...
Прослушав монолог, Зотов спросил:
Откуда такая обреченность?
Но ведь эта сцена другая, мрачная.
Слышали, в живописи есть закон светотени?
Да.
На чем он строится?
На контрасте.
Именно! Невозможно получить на холсте ослепительно светлое пятно иначе, как окружив его гаммой темных тонов. И это не только закон искусства. В жизни, в нашем сознании тоже, так сказать, существует светотень. Недаром мы иногда говорим, что судьба смеется над нами. Мы суеверно опасаемся несчастья, а все обходится — как для Джульетты в вашей первой сцене. И напротив, иногда нам свойственно уводить себя от дурных предчувствий, и мы усиленно внушаем себе, что все будет благополучно, ан... Таково во второй вашей сцене ожидание счастливой встречи с любимым, которое потом оборачивается бедой. Скажите, сколько у вас здесь оценок?
Одна: убит Тибальт, а Ромео изгнан.
Только ли? Давайте-ка посчитаем!
Инаева уткнулась в текст роли и начала считать:
Сперва я так поняла, что погиб Ромео, но ведь это оценка ошибочная!
Что значит — ошибочная? Пока мы верим, что факт свершился, правда это или нет — какая разница? Считайте!
Погиб Ромео — раз. И Тибальт тоже — два, Ромео жив, но пролил кровь Тибальта, за что изгнан — три...
Минутку! По вашему, можно в одно мгновение оценить три жизненно важных события? Проверим по тексту с третьей оценки, когда кормилица говорит: Убит один Тибальт, Ромео — жив. Что прежде всего оценивает Джульетта?
Ромео — убийца Тибальта!
Конечно. Значит, прежде всего — не изгнание, даже не то, что Ромео жив, а то, что он оказался негодяем — убил вашего брата. Это оценка номер четыре. Затем?
Я обрушиваю на голову Ромео проклятия, пока не понимаю, что Ромео заколол Тибальта вынужденно, обороняясь.
Верно — пятая!
Вслед за этим я осознаю, что страшнее всего для меня даже не гибель брата, а изгнание Ромео.
Точно! Шестая оценка. Дальше?
А есть еще?
А разве нет?
Сейчас!.. А! Я узнаю от няни, что, несмотря ни на что, ночью я все-таки увижусь с Ромео.
Что это такое?
Солнечный луч сквозь тучи.
Хорошо. Имейте в виду: мы не будем переходить к мизансценам, пока вы дома не осмыслите для себя все эти семь жизненно важных событий.
Взглянув на часы, Зотов поблагодарил артистов (а они — его) и отправился в макетную.
Когда режиссер и актеры вышли, Галанова сказала ребятам:
Вы познакомились с еще двумя важнейшими понятиями Системы Станиславского." Назовите их для памяти!
Приспособление и оценка факта.
Будем овладевать тем и другим в наших этюдах.
Зотов вошел в макетную немного раньше обычного. За его спиной тихо проскользнул Виктор: уж очень любопытно ему было посмотреть, как работают режиссер и художник.
Так-так!.. — произнес Александр Федорович, замечая в макете происшедшие за сутки изменения. И замолк, фантазируя. Денис, видя, что шутка его будет сейчас некстати, успел отключить будильник.
Неситесь шибче, огненные кони... — проговорил Зотов едва слышно. И это прозвучало как нетерпеливое желание подтолкнуть время вперед, к премьере.— Балкон Джульеттин очень длинный...
Плохо? — обеспокоился Арефьев.
Наоборот, хорошо. А как Ромео будет взбираться?
По уступам.
Понятно. Всё-таки у нас разросся плющ... Не сахарно получится?

Как вы скажете.
Лучше бы посуровее. Люди вскормлены средневековьем, как Древний Рим молоком волчицы. Мне, помнится, приглянулись ваши кактусы. Где они?
Не вписывались, но можно вернуть. А как вам жалюзи, Александр Федорович?
Неплохая находка... Да, Владимир Платонович, никак нельзя второй план еще немного поднять?
Очень важно?
Да, хоть на ступеньку. Мне нужны рельефные группы, а то будет «забор» — все головы на одном уровне.
Понятно. Поднимем второй план.
Похоже, на сей раз Зотов был особенно доволен движением дел в макетной, потому что, когда уходил, глянув на ребят, сказал:
—Ну-ну, колдуны!
Виктор хотел исчезнуть так же, как возник, но Денис с встревоженным видом догнал его на лестнице:
Слушай, Витька, Инаева уже ушла?
Не знаю. Да вон она, внизу, расписание смотрит!
Задержи, а то уйдет!
Что сказать?
Пусть подождет, пока ты под сцену в трюм слазаешь, достанешь ей штук десять приспособлений. Скажи, режиссер велел!
Виктор от души расхохотался. Он был не обидчив; к тому же читал «Ходжу Насреддина» и знал, что когда над тобой подшутят, лучше всего самому смеяться, веселее всех.
Ребята удивлялись, как Денис узнал, что происходило на репетиции. Впрочем, все уже понимали: это — театр! Не иначе как ему успел шепнуть об этом его приятель Кулиска!..

Я тебе, конечно, верю...

Между тем огненные кони, набирая скорость, несли всех вперед, к заветной цели. Запахло весной.
Александр Федорович все так же репетировал два раза в день.
В этот вечер была назначена сцена, где Парис приходит к монаху Лоренцо и требует, чтобы его обвенчали с Джульеттой. Затем является Джульетта, не отвечает на знаки внимания Париса, просит, чтобы он оставил ее наедине с монахом. И признается старику, что готова умереть. Тогда Лоренцо дает ей склянку с ложным ядом. Просмотрев сцену, Зотов сказал:
Не понимаю, отчего вы оба, Лоренцо и Джульетта, так нервозны.— И обратился к Корицыну: — Андрей, как вы полагаете, почему в эскизе я отверг для вас такой прекрасный парчовый костюм?
Очевидно, вы видите Париса не так.
Именно! Обычно Париса трактуют как завитого барана, куклу. Между тем после мнимой смерти/Джульетты он остаётся ей верен. Вдумайтесь! И ведь заканчивает свою жизнь как жених и воин. Джульетта не может не понимать, что он на самом деле любит ее. Отчего же она не заметила его, когда еще сердце ее было свободно?
Как-то не задумывалась,— призналась Августа.
Что вы! Такая партия!
Скорее всего, он не соответствует моему идеалу. Одной мужественности мне мало. Нет в нем душевной тонкости Ромео.
Вот это другое дело. А вы, Андрей?
Я мыслю как воин. Завоевал крепость — она моя. Женюсь — полюбит.
Как думаете, Игорь Васильевич,— обратился Зотов к Гузакову.— Монах Лоренцо допускает, что Джульетта не решится пить его зелье?
Очень даже! Она же девчонка!
И что будет?
Беда! Не могу же я венчать ее дважды!
А для вас, Джульетта?
Это для меня выход. Страшный. Но все остальное хуже.
О чем думали по дороге сюда?
Если Лоренцо не предложит спасения, остаётся смерть.
Кого-нибудь встретили по пути?
Париса. Он шел впереди меня, но я нарочно отстала.
А почему не дождались его ухода?
Нельзя медлить. Если Парис принудит монаха венчать нас... Застану ли я еще Лоренцо в живых?
Хм!.. Какое опасение... А вы, Лоренцо?
Пока живы Ромео и Джульетта, я буду жить. К тому же' благочестивый человек и самоубийство — несовместимы. Для меня это значило бы убить не только тело, но и душу.
После такого уточнения Зотов попросил пройти сцену полностью, и она зазвучала иначе.
Всем существом своей грубоватой натуры Парис любил Джульетту. Она же была спокойна. Ее интересовало одно: предложит ли Лоренцо что-то конкретное, радикальное? И диалог с Парисом она проводила предельно выдержанно, с одной целью: чтобы он поскорей ушел. После чего монах, проникая в сердце Джульетты, пытал, действительно ли любовь закалила ее до высшего мужества или она только храбрится.
В конце репетиции Зотов сказал:
— Ищите всему и вся оправдания. Что делает ваша героиня каждую минуту, не описанную автором, о чем помышляет, как протекает жизнь Лоренцо и Париса на протяжении
отрезка времени пьесы, до того и после? Пишите об этом целые «романы». Продолжайте напитываться картинами, музыкой, ищите ключ к стройности роли в архитектуре, черпайте
материал в книгах. А главное — ничего не пропускайте в жизни!
Когда Вадим рассказал Галановой об этой репетиции, на которой ее не было, Вера Евгеньевна заметила:
Да. И нам надо больше упражнять свое воображение! Кстати, Илья! Как тебя угораздило поцарапать классную доску?
Это не я!
Надя, ты вчера прыгала через скакалку на детской площадке?
Что вы, Вера Евгеньевна!
Значит, ты, Денис?
Конечно! — откликнулся Денис, догадываясь, чего от него хотят.
Ты же взрослый человек!
А я детям показывал, как надо прыгать.
А почему ты был в костюме клоуна?
А тут рядом как раз съемки шли, а я в массовках снимался. Был перерыв, я решил молодость вспомнить, с малышами попрыгать! Вы же видели, как они радовались!
Боба, что ты делал сегодня в пять утра на крыше школы?
Преступника ловил! — ляпнул Боба и вместе со всеми «грохнул». Но Галанова даже не улыбнулась.
Какого преступника, что ты говоришь! Антон, ты ведь был вместе с Бобой?
Да, мы этюд делали. По вашему заданию — «Поимка преступника», не моргнув глазом заявил Антон.
А-а! — сказала обезоруженная Галанова, сама немного растерявшись.— И поймали?
Конечно! — Антон указал на Стаса.— Вот он!
Зачем ты выдаешь? — укорил его Стас.— Меня же под честное слово отпустили!
А что такого ты совершил? — включился в игру Вадим.
К занятию не подготовился, фантазия и иссякла. Разве не преступление? — без запинки и уверенно ответил Стас.
Вы, конечно, знаете историю этой монетки,— сказала Вера Евгеньевна, доставая пятак и передавая его сидящей с краю Лиде.— Расскажите!
И студийцы, один за другим, передавая из рук в руки монетку, нафантазировали ее историю, начиная с выхода ее с монетного двора вплоть до того, как попала она к их руководительнице.
Вторую половину занятия Галанова предложила провести в городском парке.
Они присели на скамейку. День был солнечный. Народу вокруг гуляло много.
Попробуем понаблюдать за людьми, так чтобы они этого не замечали,— предложила Галанова— Вот, например, девушка против нас, как вы думаете, кто она
У нее футляр для чертежей — тубус,— заметила Ксана,— она что-то пишет... Достала логарифмическую линейку.
Наверно, студентка технического вуза,— решил Илья.
А парень, который к нам приближается?
Спортсмен. Может быть, футболист,— предположила Люба.
Что ты! — не согласился Кирилл.— Разве у футболистов такая походка? Это тяжелоатлет — штангист, наверно.
А девушка прошла? Вон, удаляется по аллее?
Тоже спортсменка,— сказала Инга.— Прямая, сильная.
Колени и ступни вывернуты наружу. Так ставят ноги только балерины! — возразила Даша.
Тем временем к девушке — будущему инженеру — подсел мужчина с маленьким мальчиком.
По-вашему, кто это? — спросила Галанова.
Похоже, отец девушки с братишкой,— опять предположила Ксана.— Видите, передают ключи. А отец, скорее всего, токарь.
Почему?
Руки — сильные, грубоватые. И кажется, в них въелась металлическая пыль.
А мальчик?
Юный скрипач! — сказала Лида.
Почему ты так уверена?
А видите, на шее темное пятнышко? От скрипки!
Точно! Только у скрипачей бывает такое пятно,— согласилась Геля.
Тем временем против них на двух скамейках устроились мальчик и девочка. Оба рисовали. Вера Евгеньевна обратила внимание ребят, как по-разному тот и другая делают одно и то же. И действительно: девочка держала карандаш, как в школе, и рисовала что-то, не поднимая глаз. Мальчик же сначала внимательно вглядывался в натуру перед собой, потом зарисовывал. Карандаш он держал множеством способов: то как кисточку, то как перочинный нож, то прижимая пальцем графит к бумаге. И тем же карандашом, вытянув руку и прищуриваясь, измерял дерево, соотнося его с длиной скамейки напротив.
Художник! — сказала Нина.— Наверно, в студию ходит.
В какую?
Дома пионеров.
А как выглядит помещение, в котором он занимается?
Большая комната с зелеными степами. Мольберты стоят. А на стенах рисунки,— подхватил Кирилл.
А что на рисунках?
Этюды. Гипсовые лепестки, голова Аполлона, геометрические барельефы. И акварели — натюрморты,— принялась фантазировать Геля.
А руководительница как выглядит?
Похожа на Веру Евгеньевну,— простодушно предположила Люба.
Почему? — удивился Вадим.
А разве не может быть так?
Вряд ли.
Нет, может!
А вы как считаете, Вера Евгеньевна?
Случайности бывают всякие. Но есть теория вероятности и в жизни. На ней строятся законы типического в искусстве. Вы уже достаточно видели актрис: и Благовидова, и Бояркова, и Инаева, и я — все мы друг на друга не похожи, не так ли? И однако каждая из нас принадлежит к типу актрисы. А тип художника несколько другой. И фокус в том, чтобы представить себе не что-то усредненное, штампованное, безликое. А очень конкретный образ, который бы, однако, относился к определенному типу. Итак?
Может быть, в Доме пионеров руководит не художница, а художник! — сказала Инга.
Очень может быть. А какой он из себя?
Растрепанный, весь в краске,— вообразил Виктор.
Есть такой тип художника. Но, во-первых, это все-таки несколько вообще, во-вторых, сообразна ли такая внешность с преподавателем Дома пионеров?
Его туда и не пустят в таком виде! — воскликнула Инга.
По-моему, это скромный человек, очень застенчивый,— снова включилась Геля.— Студент третьего курса института. Одет в синий костюм, чистый, но не очень новый, который сидит на нем неважно. И свитер коричневый под ним. В наружном кармане простой карандаш. Улыбка приветливая, хотя зубы редкие.
А дома у него что за обстановка?
Он живет вдвоем с матерью,— с легкостью продолжала Геля.
А мать кто у него? Пенсионерка?
Нет. Работает на заводе бухгалтером. Уверена, что сын станет знаменитым художником. Живут в общей квартире, в центре, на втором этаже.
В комнате что?
Диван, телевизор с маленьким экраном, картинки сына на стенах, обои кот ободрал.
А кот какой?
Серо-голубой!
Глаза?
Карие. Редкий кот. Но злой.
Ну что? — спросила Галанова.— Вообразили себе и мать, и сына, и комнату, и кота? Вообразили!
Она подставила то, что видела,— возмутилась Лера.— Сама занималась в изо в Доме пионеров...
Не она, а?..
Геля.
Занималась?
Занималась.
Подставила?
Нет. У нас вела старушка горбатая.
А обстановка студии откуда?
Наша, но не совсем. Мы занимались в шикарных условиях — во дворце.
А образ руководителя?
В первом классе у нас был учитель рисования такой. А улыбку я взяла от одного вожатого в лагере.
А обстановку дома?
Соседи у нас были такие — мама и сын, только он археолог. А вот кот — у одной девочки...
Между тем мальчик на скамейке все рисовал.
Подойдем, спросим? — провокационно предложил Боба.— На что хотите спорю, что все окажется по-другому.
И спорить не надо,— уверенно сказала Вера Евгеньевна.— В данном частном случае наверняка окажется не так. Но нас интересует не документальная правда, а художественная. Если мы не поверили, что в Доме пионеров есть такой заросший, неопрятный художник-руководитель (хотя в каком-то отдельном случае и это может быть), то поверили вымыслу Гели о застенчивом молодом человеке с приветливой улыбкой, мамой, котом и ободранными обоями. Так рождается фантазия.
Почему Геле легко было вообразить типичную обстановку изостудии, даже более типичную, чем та, в которой она сама занималась? Потому что она знает, какая в такой студии может быть обстановка. Воображение наше отбирает, компонует, суммирует элементы, пользуясь лишь тем, что видел человек.
Подумайте, как страшно и таинственно для малыша: избушка на курьих ножках поворачивается к нему передом и к лесу задом! Из нее вылетает с огромной скоростью Баба Яга — костяная нога в ступе с метлой — и уносится в облака. А ведь в этом вымысле нет ничего незнакомого даже ребенку: и ступу, и метлу он видел, так или иначе, и куриные лапы, и лес, и избушку.
Для того чтобы работала фантазия, надо знать хорошо то, о чем фантазируешь, и уметь оторваться от натуры, как сейчас удалось Геле. От натуры, но не от жизни.
Во всем есть своя логика, и за всем стоит жизнь.
По вашему виду внимательному человеку нетрудно заключить, что вы — школьники и проводите воскресенье в обычных заботах и развлечениях выходного дня.
На сцене же все с начала до конца надо воссоздавать и оправдывать вымыслом воображения. И чтобы вымысел и о скромном преподавателе изостудии, и о Бабе Яге в ступе, и о любви Ромео и Джульетты не оказался грубым враньем, надо очень хорошо видеть жизнь, примечать то, что пропускают другие. Как заметила Лида пятнышко от скрипки на шее у мальчика.
3 апреля, в воскресенье, Вадим записал в своем дневнике:
«Вот уже неделя, как у меня вошло в привычку вглядываться во все и фантазировать.
Все лучше я различаю характеры и занятия людей и их настроения, удачи и неудачи, которые написаны на их лицах. Воображаю, как они живут, что у них за комнаты, каковы их близ-кие, куда направляется этот человек сейчас, на что надеется, чего опасается.
И больше всего хочется увидеть в прохожем что-то от близорукой уверенности в себе Париса, важной чванливости синьора Капулетти, мудрости старика Лоренцо. Ищу во встречных девушках и парнях отдельные черты Джульетты и Ромео, будь то пары или одиночки... И (что я могу с собой поделать!) то и дело наряжаю Дашу во все наряды Джульетты...»
Тем временем работа над макетом уже была близка к завершению.
Да-а, осветить бы его еще! — мечтательно заметил Арефьев.
А что нужно для этого? — спросил Илья.
— Смекалка.
А аппаратура?
Ох! Нет в театрах ничего для этого. Макет-то в масштабе — один к двадцати! Светят огромными прожекторами, будто кувалдой бьют.
Нет, так будет! — решительно заявил Илья.
И вправду, в течение двух дней Илья и Кирилл чего только не натащили: старых фотокамер, подзорных труб, рефлекторов синего света, проекторов, эпидиаскопов. Поначалу Арефьев с сомнением взирал, как ребята деловито прилаживали все это разнообразное оснащение. Затем и сам, заразившись их энтузиазмом, стал предлагать разные варианты освещения той или иной сцены на макете и по-детски радовался, видя, как его декорация в миниатюре оживает при разном свете.
Зотову эта затея пришлась весьма по душе. Он внимательно просмотрел весь калейдоскоп световых состояний и, уходя, произнес таинственно:
— Ну-ну, заговорщики!
Сдача макета была назначена в воскресенье днем, в перерыве между двумя «Коньками-Горбунками». За два часа трое студийцев завесили в репетиционном зале окна и вместе с Владимиром Платоновичем установили макет.
Один за другим начали появляться члены художественного совета, занятые и не занятые в спектакле. Каждый рассматривал макет с разных точек обозрения — сверху, снизу, с боков издали. Вошел франтоватый человек со смеющимися глазами. Это был Алексей Леонидович Савченко — директор театра. Он тоже принялся внимательно изучать будущую декорацию.
В этот момент разыгралась пантомима, очень напоминающая этюд на органическое молчание. Илья, Денис и Кирилл хлопотали возле макета и осветительной аппаратуры, когда вдруг почувствовали на себе чей-то суровый взгляд. В репетиционном зале было уже полно народу и потому диалог произошел одними глазами:
Галанова. «Немедленно уходите! Не ставьте меня в неловкое положение перед товарищами!»
Илья. «Сейчас!»
Кирилл (Арефьеву). «Все готово, мы пошли!»
Арефьев. «Даже не помышляйте!»
Кирилл (Галановой). «Что мы можем сделать!»
Галанова (с ложным возмущением). «Ну, я вам скажу!..»
Савченко открыл заседание художественного совета. Незнакомым с театральной повседневностью могло бы показаться весьма забавным, что люди в сказочных костюмах говорят серьезные речи; «хитрый спальник» спорит с царем, а Жар-птица ведет протокол. Но для ребят подобные картинки были уже не в диковинку. Внимание занимало другое. В целом высказывания были одобрительными, так что директор развел руками:
Вот это оформление! И у меня воображение заработало... Даже вызывает некоторое недоверие.
Почему же недоверие? — удовлетворенно спросил Зотов.
Будто не знаете! Макет — это еще не декорация, а только обещание, аванс. Каков будет товар?!
Хорош! — прозвучало сразу несколько голосов.
Когда худсовет кончился, Зотов пожал руку сначала Арефьеву, затем ребятам — Нине, Кириллу, Илье, Денису:
— Ну-ну, коллеги!

Это мы не проходили...

Планы театра на лето определились наилучшим для ребят образом: с 10 июня основная часть труппы уезжает на гастроли, «Ромео» же остаётся в городе. Репетиции выходят на сцену, и к концу июля спектакль выпускается и коллектив отправляется в отпуск. Разделение театра на две группы создаст дефицит рабочих рук. На полтора месяца театр может принять на работу дополнительно несколько студийцев в разные цеха. Галанова предупредила, что нагрузка, особенно в сочетании с участием в массовых сценах, ожидается серьезная, и просила не просто согласовать, а посоветоваться с родителями, не смягчая красок.
Студийцы провели небольшое собрание, на котором приняли решение, что трудиться будут все, независимо от ставок, в тех цехах, где они нужнее, а деньги потом разделят поровну на всех работавших.
Галанова передала в дирекцию заявления ребят (с приписками родителей) о зачислении их на временную работу. Вадим, Антон, Тима определились в монтировочный цех, Боба и Стас в мебельный, Кирилл — в декорационный, Денис — в поделочный, Илья и Лера в электроцех, Нина, конечно, в бутафорский, Геля и Надя в пошивочный, Инга и Ксана — в костюмерный, Лида и Даша — в реквизиторский.
Благополучно миновало 10 июня, и, не успев осознать, что восьмилетка уже позади, ребята оказались в театре и не без волнения прочли на доске расписания заветную строчку:
«Ромео и Джульетта» сцена. Все, всё. Кроме гримов. 11.00— занавес!»
Студийцы знали, что спектакль будет играться без занавеса, а это слово в расписании означало полную готовность к одиннадцати, когда помощник режиссера спокойно скажет: «Алек-сандр Федорович, у нас все готово». Это значило, что каждый цех пришел за несколько часов, чтобы тщательно подготовить репетицию; сцена вымыта, декорация установлена, временный репетиционный свет направлен, фонограмма в порядке, актеры одеты и только не загримированы: на первых сценических репетициях грим не требуется.
Перед репетицией ассистент Глеб Аркадьевич собрал ребят в верхнем фойе. И сказал:
— Все вы — ученики Веры Евгеньевны Галановой. Не подведите своего учителя! Призываю вас быть взрослыми людьми каждое мгновение в театре — сегодня вы выходите на сцену, а в ближайшие дни включитесь в работу наших цехов. Классных дам здесь нет. Если вы сделаете что-то не так, возможно, никто ничего не скажет, но серьезного отношения к вам как
коллегам уже не будет. Повторяю: каждый делает свое дело и отвечает сам за себя. Желаю успеха! Идите, одевайтесь!
В это время один из монтировщиков у входа в зрительный зал устанавливал столик с табличкой «Тихо! На сцене — репетиция!!», за которым расположилась капельдинер в униформе.
— А для чего человека занимать? — спросил Илья.—
Разве нельзя мигалку повесить?
— А мигалок у нас завались — сам видишь! — ответил ему монтировщик.— Привыкают люди. Придет посторонний, попробует пошуметь, а наш человек его тут же «психологически задавит»: начнет говорить шепотом, тот сразу и стихнет.
Студийцы расположились в двух больших гримуборных. Одевшись в репетиционные костюмы, они стали подбирать сапоги, перчатки, оружие. Было еще без десяти одиннадцать, а по трансляции уже послышался голос помощника режиссера Лушниковой: «Добрый день. Практиканты, пожалуйста, спуститесь на. сцену!»
Все, суетясь, стали завершать свое облачение и побежали вниз. У Вадима никак не хотела прилаживаться портупея, и он спускался на сцену последним, с ужасом думая: «Кажется, опоздал!»
Однако ребята еще толпились за кулисами, на выходе. На сцене хлопотали завпост Иванов, машинист, монтировщики, Арефьев ловко прыгал со своей палочкой по уступам декорации.
Скоро из зала послышался голос Глеба Аркадьевича:
— Массовка готова?
Студийцы вслед за актерами вышли на сцену.
В первую минуту их ослепил свет, в котором, казалось, можно было утонуть. Будто на лодке в тумане они заплыли невесть куда и не могли понять, где же берег. Скорее бы последовали какие-то команды — ребята уже знали этот фокус: сразу можно будет ухватиться за спасательный круг какого-то конкретного дела. В зале едва различались фигуры людей, включая и Веру Евгеньевну. Она как будто ничем не хотела помочь. Студийцы ощущали себя полураздетыми и от стыда им хотелось убежать подальше. Сквозь туман они увидели, что раскрылась дальняя дверь партера, кто-то вошел и присел в последнем ряду. Казалось, никто не обратил на это внимание, но словно электрический ток прошел по сцене и залу. Вадим понял — пришел режиссер.
Однако ни на сцене, ни в зале так ничего и не происходило. Ассистент что-то обсуждал с завпостом. Зотов сиротливо сидел в конце зала. Ребят никто не замечал. Каждая новая минута бездействия становилась для них все невыносимее.
Но вот главный режиссер быстро прошел вперед по проходу, легко взбежал на сцену и в честь первой сценической репетиции пожал всем руки. Затем начал проверять игровые точки станков. Как только он выражал по какому-то поводу сомнение, те, кого это касалось, с готовностью кидались выполнять все, что нужно.
Этот станочек не связан с остальными? Я бы все-таки подвинул его вперед на метр. Мизансцены первого плана лучше бы приблизить.
Это момент,— ответил Евсюков.— Но я рабочих отпустил перекусить. Они с шести. Не пособите, орлы? — обратился он к ребятам. «Орлы» вздохнули свободно. Игровой станок был достаточно тяжел, но насколько легче было двигать его, чем стоять без дела!
Александр Федорович с завпостом и машинистом еще уточняли декорацию, Глеб Аркадьевич между тем стал обходить ребят, проверяя их одежду и оружие. Теперь они чувствовали себя на сцене гораздо уютнее: игра шла не через «сетку» рампы, а здесь же, по просьбе рядом стоящего человека выполнялась простая жизненная задача — проверить костюм.
Зотов спустился в зал, глянул на часы, затем — вопросительно — в сторону пульта помрежа.
Александр Федорович, все готово!
Прошу! Бал у Капулетти!
Кавалеры отстегнули шпаги, отдали их реквизиторам.
Послышалась музыка, и снова все расплылось как в тумане. Ребята двигались, будто замороженные, путая хорошо выученную на уроках гальярду — танец с высокими прыжками. Слуги, в том числе Кирилл и Стас, подавали гостям прохладительное. Боба, Антон и еще два актера сопровождали с канделябрами синьора Капулетти. Ребят отвлекало все — и костюмы, и собственная неловкость, а более всего — зрительный зал, эта черная яма, и ощущение на себе глаз. Вадим чувствовал, что идет не туда: откуда-то выплывали стены, люди, кулисы — вот-вот он окончательно заблудится или стукнется обо что-нибудь лбом.
Стоп! Все, как деревянные. Попробуем-ка в масках,— сказал Зотов.
Реквизиторский цех, маски! — послышалось на сцене и по трансляции.
Борис Владимирович,— обратился режиссер к заведующему электроцехом,— сотворите нам таинственный полумрак! Маски! Попробуем-ка поиграть в какие-нибудь игры, пока нет хозяина! Кавалеры, выбирайте себе дам и заводите игру! Когда появится синьор Капулетти и свита с канделябрами — полный свет, все начинают чинно танцевать, слева и справа — слуги с прохладительным. Работайте не для публики, а для хозяина дома — знатнейшего веронского вельможи.
По сцене задвигались живописные тени. Все разделились по парам. Ипаева осталась одна и не знала, чем заняться. Вадим почувствовал, что в маске ему все нипочем,— ведь никто не узнает, он это или кто-то другой. А не попробовать ли подойти к самой Джульетте, пока она еще не влюбилась в Ромео? Откуда только взялась дерзость! Он подбежал и спросил озорно:
Джульетта, давай в салочки!
Давай! — обрадовалась Инаева, и старшеклассник с исполнительницей заглавной роли, как малолетки, начали резвиться, считая салочки. Так что, когда в глубине сцены показалось шествие синьора Капулетти со слугами, жаль было прекращать игру. Но, как и остальные, они подчинились установленному ритуалу и быстро заняли свои места. Яркий свет залил всю сцену, но это никого не смутило, наоборот, в нем весело было купаться, как в теплых морских волнах.
— Привет мой вам! Играйте, музыканты! Эй, места, места! Ну же, в пляс, девицы!
потеряет. Фантазия при необходимости может перенести актера куда угодно, ну хотя бы в Венецию времен Шекспира; он вообразит и поверит, что платок этот достался ему после гибели Яго... И если он почувствует, что на него смотрит множество глаз, мышцы его не скует зажим, воображение так же свободно будет вести его дальше, в неизведанные миры.
Тренируйте свое внимание постоянно. Это вам поможет не только на сцене...
Студийцы увлеклись игрой во внимание, то и дело задавая друг другу всевозможные задачи.
Вадим вычитал в «Работе актера над собой» Станиславского, что, кроме объектов-точек, таких, как поплавок в воде или жаворонок в небе, есть еще малый, средний и большой круги внимания, в которых существует человек в жизни. Такие же круги внимания актер должен уметь создавать для себя на сцене.
Ребята выходили на работу за два часа до репетиции, каждый в свой цех. Вадим, Антон, Тима учились монтировать декорации, Денис весело орудовал инструментами, делая со столярами заготовки для бутафоров, Нина помогала бутафорам превращать эти болванки в самые неожиданные вещи, Геля училась искусству шитья театрального костюма, Илья включился в работу по ремонту световой аппаратуры, Лида и Даша раскладывали по установленным местам реквизит для артистов, Инга и Ксана развешивали по гримуборным костюмы.
Но каждый день без десяти одиннадцать они были уже готовы к сценической репетиции.
Отдадим должное галановцам: за время выпуска спектакля не было ни одного момента, когда в чьих-либо глазах в театре можно было прочесть: кого, мол, взяли в серьезное дело! Ребя-тами руководил азарт опережения своих лет: им хотелось, чтобы все забыли, что они еще не сотрудники театра. Коллективный авторитет студийцев быстро рос. Никто больше не пытался сбить их с толку или подшутить; наоборот, все стремились объяснить, помочь. Ребята уже поняли, что всякая работа в театре требует предельной точности, умения быстро и четко ориентироваться.