Третья точка
Дон Хуан часто брал с собой меня и других учеников в небольшие путешествия по местности, расположенной западнее его дома. В этот раз мы вышли на рассвете и только под вечер решили возвращаться. Я старался держаться поближе к дону Хуану. Это всегда успокаивало меня, давало возможность немного расслабиться, чего нельзя было сказать о соседстве его взбалмошных учеников, которые производили на меня прямо противоположное действие: я очень уставал от них.
Спустившись с гор, мы с доном Хуаном сделали привал перед тем, как выйти на равнину. Чувство глубокой печали было таким сильным и охватило меня так внезапно, что я не смог идти дальше. Я сел, затем, следуя совету дона Хуана, лег на живот на вершине большого круглого валуна.
Другие его ученики подняли меня на смех и пошли дальше своей дорогой. Я слышал их смех и выкрики, пока они не затихли вдали. Дон Хуан велел мне расслабиться и позволить своей точке сборки, которая так внезапно сдвинулась, перейти в новое положение.
- Не волнуйся, - посоветовал он. - Сейчас ты ощутишь нечто похожее на рывок или хлопок по спине, как если бы кто-нибудь коснулся тебя. После этого тебе сразу же станет лучше.
Неподвижно лежа на валуне и ожидая хлопка по спине, я так и не почувствовал его, поскольку мною внезапно овладело вспоминание такой глубины и силы, какой я никогда не испытывал прежде. Однако я был уверен, что ожидаемое ощущение пришло, поскольку от моей печали не осталось и следа.
Я быстро описал дону Хуану то, что вспомнил.
Он посоветовал полежать теперь на спине и сместить свою точку сборки назад точно в то место, где она была во время вспоминаемого мною события.
- Постарайся вспомнить каждую деталь, - предупредил он меня.
Это случилось много лет назад. Мы с доном Хуаном в то время находились в штате Чиуауа на севере Мексики, в высокогорной пустыне. Я часто отправлялся с ним туда, поскольку в этом районе росло много лекарственных трав, которые он собирал. С антропологической точки зрения местность тоже представляла для меня огромный интерес. Не так давно археологи нашли здесь, как они предполагали, следы большого доисторического поселения. Предположительно это было торговое поселение, возникшее рядом с крупным трактом и ставшее центром торговли, связавшим американский Юго-Запад с югом Мексики и Центральной Америкой.
Я несколько раз побывал в этой высокогорной пустыне, все больше убеждаясь, что археолог правы в том, что это действительно был настоящий тракт. Конечно же, я прочитал дону Хуану лекцию о влиянии тракта на распределение зон цивилизации на Североамериканском континенте. Тогда я был очень заинтересован в том, чтобы объяснить магию, распространенную среди индейцев американского Юго-Запада, Мексики и Центральной Америки, как систему верований, распространявшуюся по торговым путям и служившую основой для создания на некоем абстрактном уровне своего рода доколумбова пан-индеанизма.
Дон Хуан, естественно, неудержимо смеялся всякий раз, когда я излагал ему свои теории.
Событие, которое я вспомнил, началось примерно в полдень. Собрав два мешочка каких-то очень редких лекарственных трав, мы присели отдохнуть на вершине огромных валунов. Затем, прежде чем отправиться назад к моей машине, мы, по настоянию дона Хуана, заговорили об искусстве сталкинга. По его словам, это место великолепно подходило для объяснения тайн сталкинга, но понять их можно было лишь в состоянии повышенного осознания.
Я попросил, чтобы он, прежде чем что-то делать со мной, объяснил мне, что такое повышенное осознание.
Дон Хуан с невероятным терпением стал рассказывать о состоянии повышенного осознания в терминах движения точки сборки. По мере того как он говорил, я начал понимать ненужность своей просьбы. Я и сам знал все то, о чем он мог мне сообщить. Я заметил, что на самом деле не нуждаюсь ни в каких объяснениях. Он сказал, что объяснения не пропадают, поскольку они запечатлеваются в сознании и рано или поздно могут быть использованы на нашем пути к достижению безмолвного знания.
Когда я попросил его рассказать о безмолвном знании более подробно, он тут же ответил, что безмолвное знание является генеральным положением точки сборки, и что много веков назад такое положение было нормальным для человека, но по причинам, не поддающимся выяснению, точка сборки человека сместилась из этого положения и перешла в новое, называемое "разум".
Дон Хуан отметил, что не всякое человеческое существо является представителем этой новой позиции. Точка сборки большинства из нас не находится в точности на месте локализации разума, но в непосредственной близости от него.
То же самое можно сказать и о месте безмолвного знания: точка сборки не всякого человеческого существа находилась в этом положении.
Еще он добавил, что "место без жалости", еще одно из положений точки сборки, является непосредственным предшественником безмолвного знания, а положение точки сборки, называемое "местом озабоченности" - предшественником разума.
Эти загадочные замечания не показались мне трудными для понимания. Для меня они были само собой разумеющимися. Я понимал все сказанное, ожидая при этом, когда же он наконец ударит меня между лопатками, чтобы ввести в состояние повышенного осознания. Но удара так и не последовало, а я продолжал понимать сказанное им, даже не осознавая факта своего понимания. Ощущение легкости, того, что это само собой разумеется, присущее моему нормальному осознанию, не исчезло, поэтому у меня не возникало никакого недоумения по поводу такой способности к пониманию.
Дон Хуан внимательно посмотрел на меня и затем порекомендовал мне лечь лицом вниз на круглом валуне, по-лягушачьи растопырив руки и ноги.
Я лежал так около десяти минут, полностью расслабившись, почти засыпая, пока не был выведен из этого состояния мягким, продолжительным, шипящим рычанием. Я вскинул голову, посмотрел, и волосы у меня встали дыбом. Гигантский темный ягуар сидел на валуне едва ли не в десяти футах от меня, как раз над тем местом, где расположился дон Хуан. Ягуар, обнажив клыки, свирепо смотрел на меня. Казалось, он сейчас прыгнет.
- Не двигайся! - негромко приказал дон Хуан. - И не смотри ему в глаза. Уставься на его нос и не моргай. От этого взгляда зависит твоя жизнь.
Я сделал то, что он велел. Так мы с ягуаром некоторое время смотрели друг на друга, пока дон Хуан не нарушил этого противостояния, набросив, как фрисби, свою шляпу на голову ягуару. Ягуар отпрыгнул, пытаясь от нее освободиться, и тут дон Хуан свистнул громко, протяжно и пронзительно. После этого он издал оглушительный визг и хлопнул пару раз в ладоши. Это прозвучало как приглушенные выстрелы.
Знаком дон Хуан велел мне спуститься с валуна и присоединиться к нему. Вдвоем мы вопили и хлопали в ладоши до тех пор, пока не решили, что прогнали ягуара прочь.
Мое тело тряслось, но это был не испуг. Я сказал дону Хуану, что самым страшным теперь мне кажется не рычание огромной кошки и не ее взгляд, но ощущение, что ягуар наблюдал за мной задолго до того, как я услышал его и поднял голову.
Дон Хуан ни слова не сказал о происшедшем. Он глубоко погрузился в свои мысли. Когда я попытался спросить его, не почувствовал ли он приближение ягуара раньше меня, он властным жестом велел мне молчать. Он производил впечатление человека, который не совсем здоров или даже растерян.
Помолчав еще немного, дон Хуан знаком показал, что необходимо продолжить путь. Он шел впереди. Мы очень быстро пробирались сквозь кустарник в направлении, ведущем от скал.
Через полчаса такого продвижения мы вышли на поляну посреди зарослей чаппараля и остановились, чтобы передохнуть. Мы не проронили ни слова, хотя мне очень хотелось узнать, мнение дона Хуана обо всем этом.
- Почему мы идем в этом направлении? - спросил я. - Не лучше ли выбраться отсюда, и поскорее?
- Нет! - сказал он с ударением. - Не лучше. Этот зверь - самец. Он голоден и идет за нами.
- Но в таком случае тем более важно поскорее выбраться отсюда, - настаивал я.
- Это не так легко сделать, - сказал он, - Ягуар не обременяет себя разумностью. Он будет точно знать, что делать, чтобы заполучить нас. И с такой же уверенностью, с какой я сейчас говорю с тобой, он прочтет наши мысли.
- Ты хочешь сказать, что ягуар может читать мысли? - спросил я.
- Это не метафора, - ответил он. - Я имею в виду то, что говорю. Большие животные, вроде этого ягуара, обладают способностью читать мысли. Я не имею в виду догадки. Я хочу сказать, что они знают все напрямую.
- Что же нам делать? - спросил я, не на шутку встревожившись.
- Мы должны стать менее рациональными и попытаться выиграть битву, не позволяя ягуару читать наши мысли.
- Как же нам поможет уменьшение рациональности? - спросил я.
- Разум выбирает то, что выглядит наиболее здравым для ума, - сказал он. - Например, только что твой разум подсказал тебе, что нужно бежать изо всех сил по прямой линии. Но твой разум не учел одного обстоятельства. Нам придется пробежать около шести миль, прежде чем мы окажемся в безопасности в твоей машине. Ягуар обгонит нас с легкостью. Он спрячется впереди на пути нашего бегства и будет ждать в наиболее подходящем для прыжка месте.
Гораздо лучшим, хотя и менее рациональным выбором является зигзаг. - Откуда ты знаешь, что это лучше, дон Хуан? - спросил я.
- Я знаю это, потому что у меня очень четкая связь с духом, - ответил он. - Другими словами, моя точка сборки расположена в месте безмолвного знания. Оттуда я могу ясно видеть, что ягуар голоден, но он не из тех, кто обычно нападает на людей. К тому же он сбит с толку нашими действиями. Если мы начнем двигаться зигзагом, ягуар должен будет попытаться предусмотреть наши дальнейшие действия.
- Есть ли еще какой-либо выбор, кроме зигзага? - спросил я.
- Есть только рациональные варианты, - ответил он. - Но у нас нет необходимых средств для рациональных вариантов. Например, мы можем вернуться в горы, но тогда нам нужны ружья.
Мы должны следовать вариантам ягуара. Эти варианты диктуются безмолвным знанием. Мы должны делать то, что говорит нам безмолвное знание, какими бы неразумными не показались нам его советы.
Он начал зигзагообразное движение. Я старался держаться поближе, однако был не слишком уверен, что такой бег спасет нас. Моей запоздалой реакцией была паника. Меня преследовала мысль о темном, неясно маячившем силуэте огромной кошки.
Пустынный чаппараль состоял из высоких и густых кустов, росших на расстоянии четырех-пяти футов друг от друга. Редкие дожди в высокогорной пустыне не позволяли расти широколиственным растениям. По этой же причине отсутствовал густой подлесок. И все-таки зрительно чаппараль воспринимался как буйные и непроходимые заросли.
Дон Хуан двигался с необычайной легкостью, и поспевать за ним мне было совсем не просто. Он посоветовал, чтобы я следил за тем, чтобы ступать бесшумно, поскольку звук ломающихся веток невольно выдает нас и потому смертельно опасен.
Я попытался идти след в след за доном Хуаном, чтобы не ломать сухие ветки. Петляя, мы прошли около сотни ярдов, прежде чем я заметил огромный темный силуэт ягуара не более чем в тридцати футах позади себя.
Я закричал во весь голос. Не останавливаясь, дон Хуан быстро обернулся и успел заметить огромную кошку. Он опять пронзительно засвистел и захлопал в ладоши, имитируя звук приглушенного выстрела.
Очень тихим голосом он сказал мне, что кошки не любят карабкаться вверх, поэтому сейчас мы как можно быстрее пересечем глубокий овраг в нескольких ярдах справа от меня.
Он подал мне знак и мы рванулись через кусты так быстро, как могли. Мы спустились по склону на дно оврага и стали поспешно карабкаться вверх по противоположной стороне. Оттуда нам очень ясно было видно дно и склон оврага, а также местность вокруг нас. Дон Хуан прошептал, что ягуар идет по нашему запаху, поэтому, если повезет, мы увидим, как он бежит вниз на дно оврага по нашим следам.
Пристально глядя вниз, мы ожидали появления зверя. Но его не было видно. Я начал думать, что ягуар ушел, когда услышал леденящее душу рычание огромной кошки в чаппарале позади нас. Я похолодел при мысли о том, что дон Хуан оказался прав. Чтобы попасть туда, где он сейчас находился, ягуар должен был знать наши мысли и, опередив нас, пересечь овраг.
Не проронив ни звука, дон Хуан с невероятной скоростью побежал вперед. Я устремился за ним, и мы зигзагом бежали еще некоторое время. Я задыхался, когда мы наконец остановились, чтобы передохнуть.
Страх перед идущим по пятам ягуаром не мешал мне восхищаться великолепной физической сноровкой дона Хуана. Он бежал, как юноша. Я стал было рассказывать ему, что он напомнил мне одного человека, запомнившегося мне с детства из-за глубокого впечатления, которое он произвел на меня своим бегом. Дон Хуан подал мне знак замолчать. Он внимательно прислушивался, и я последовал его примеру.
Я услышал мягкий хруст в кустарнике прямо перед нами. Затем на мгновение темный силуэт ягуара показался на фоне чаппараля примерно в пятидесяти ярдах от нас.
Дон Хуан пожал плечами и указал в сторону зверя.
- Похоже, мы не сможем отделаться от него, - сказал он тоном человека, смирившегося со своей судьбой, - Давай пойдем не спеша, как если бы мы совершали приятную прогулку по парку и ты рассказывал бы мне историю о своем детстве. Сейчас для этого самое подходящее время и место. Нас преследует голодный ягуар, а ты делишься со мной своими воспоминаниями о прошлом; великолепное неделание, когда за тобой по пятам идет ягуар.
Он громко рассмеялся, когда я сообщил ему, что потерял всякий интерес к рассказыванию историй.
- Ты хочешь наказать меня сейчас за то, что я не захотел слушать тебя раньше, да? - спросил он.
Я, конечно же, тут же стал защищаться. Я сказал, что его обвинения совершенно абсурдны, что я вообще не помню, о чем говорил.
- Если маг свободен от чувства собственной важности, то он не придает значения тому, что потерял нить своего рассказа, - сказал дон Хуан с коварным блеском в глазах, - Поскольку у тебя не осталось чувства собственной важности, ты должен сейчас рассказывать свою историю. Поведай ее духу, ягуару и мне, как если бы ты вовсе не забывал, о чем идет речь.
Мне хотелось сказать ему, что я не расположен выполнять его просьбу, поскольку мой рассказ слишком глуп, а окружающая нас обстановка слишком необычна. О таких вещах следует рассказывать в более подходящем месте и в другое время, как он сам это делал обычно. Но прежде чем я собрался открыть рот, дон Хуан ответил мне.
- Мы оба, ягуар и я, умеем читать мысли, - сказал он с улыбкой, - Если я выбираю подходящее время и место для своих магических историй, то лишь потому, что использую их в целях обучения и хочу извлечь из них максимальную пользу.
Он подал мне знак идти дальше. Мы спокойно двинулись вперед, идя рядом. Я сказал, что восхищен его бегом и выносливостью и что в моем восхищении есть небольшая доля чувства собственной важности, поскольку я считал себя самого хорошим бегуном. Затем я рассказал ему один эпизод из своего детства, который припомнился мне, когда я увидел, как хорошо он бегает.
Я рассказал ему о том, как мальчишкой играл в футбол и как замечательно хорошо бегал в то время. Будучи проворным и быстрым, я чувствовал свою безнаказанность в любых проделках, поскольку мог убежать от любой погони, особенно от старых полицейских, патрулировавших улицы моего города. Если я разбивал уличный фонарь или совершал еще что-нибудь в том же роде, мне достаточно было лишь вовремя сбежать, и я был в безопасности.
Но однажды случилось нечто для меня совершенно неожиданное. Старых полицейских заменили новыми, имевшими военную выучку. Расплата наступила в тот момент, когда я разбил витрину аптеки и побежал прочь, совершенно уверенный в своей безнаказанности. Молодой полицейский бросился за мной в погоню. Я бежал как никогда прежде, но это меня не спасло. Молодой офицер был первоклассным форвардом полицейской футбольной команды и оказался более выносливым и быстрым, чем десятилетний мальчишка. Он поймал меня и на протяжении всего обратного пути к разбитой витрине подгонял ногой, как футбольный мяч. Он очень артистично перечислял названия всех видов ударов, которые производил, как если бы это была тренировка на футбольном поле, где я выступал в роли мяча. Бил он совсем не больно, лишь беззлобно припугнул; при этом мое сильное унижение было ослаблено восхищением десятилетнего мальчишки его удалью и способностями футболиста.
Я сказал дону Хуану, что нередко испытывал то же самое и по отношению к нему. Вот и сейчас он смог обогнать меня, несмотря на разницу в возрасте и мои давние способности к бегу.
Еще я сказал, что многие годы видел себя первоклассным бегуном во снах, где молодой полицейский не мог догнать меня.
- Твоя история куда важнее, чем я ожидал, - прокомментировал дон Хуан, - Я-то думал, что это будет рассказ о том, как тебя нашлепала твоя мама.
То, с каким видом он говорил все это, делало его слова очень смешными. В них была явная издевка. Он добавил, что в некоторых случаях, дух, а не наш разум, решает, какие истории нам следует рассказывать. И сейчас все было именно так. Дух вызвал в моем уме эту историю, поскольку история эта, несомненно, поддерживала во мне стойкое чувство собственной важности. Он сказал, что уголек гнева и унижения тлел в моей душе годами, и что ощущение подавленности и поражения все еще очень сильно.
- Эта твоя история и ее нынешний контекст могли бы стать настоящим праздником для какого-нибудь психолога, - продолжал он. - В твоем сознании я, должно быть, ассоциируюсь с тем молодым полицейским, который подорвал в тебе чувство своей непобедимости.
Теперь, когда он отметил это, я согласился, что он точно сформулировал мое ощущение, хотя я не осознавал его, а тем более не пытался выразить в словах.
Дальше мы пошли молча. Меня настолько потрясла его аналогия, что я совершенно забыл о выслеживавшем нас ягуаре, как вдруг грозное рычание вернуло меня к нашей ситуации.
Дон Хуан велел мне раскачать одну из длинных низко растущих веток кустарника и надломить ее. Нескольких веток было достаточно, чтобы получилась длинная метла. Он сделал то же самое. Убегая, мы использовали их, чтобы поднять облако пыли, поддевая и разбрасывая сухой песок.
- Это должно обеспокоить ягуара, - сказал он, когда мы остановились, чтобы перевести дыхание. - У нас осталось всего несколько часов дневного времени. Ночью ягуар непобедим, поэтому нам лучше бежать в сторону тех скал.
Он указал на скальные выступы примерно в полумиле к югу от нас.
- Нам следует двигаться на восток, - возразил я. - Те горы от нас слишком далеко на юг. Если мы направимся к ним, то никогда не доберемся до моей машины.
- Нет способа добраться сегодня до твоей машины, - сказал он спокойно. - Возможно, и завтра тоже. Кто сказал, что мы вообще когда-нибудь вернемся к ней?
Вначале я ощутил приступ страха, но затем мною вдруг овладело удивительное чувство покоя. Я сказал дону Хуану, что если смерть собирается захватить меня в этом пустынном чаппарале, то, надеюсь, это будет не слишком больно.
- Не беспокойся, - ответил он, - Смерть причиняет боль лишь тогда, когда это случается в постели, из-за болезни. Борясь за свою жизнь, ты не чувствуешь боли. Если ты что-нибудь и почувствуешь, - так это ликование.
Он сказал, что одним из самых драматических отличий магов от обычных людей является то, каким образом к ним приходит смерть. Только по отношению к магам-воинам она добра и нежна. Они могут быть смертельно ранены и все же не чувствовать боли. И еще невероятнее то, что смерть ждет мага так долго, сколько ему это нужно.
- Самое большое отличие обычного человека от мага состоит в том, что маг управляет своей смертью собственной скоростью, - продолжал дон Хуан. - Что касается данного случая, то сейчас ягуар меня не съест. Скорее он съест тебя, потому что ты не обладаешь необходимой скоростью, чтобы удержать свою смерть.
Он начал разъяснять тонкости идеи о скорости и смерти. Он сказал, что в повседневном мире наше слово иди наши решения можно очень легко изменить. Неизменна в нашем мире лишь смерть. С другой стороны, в мире магов обычную смерть можно отменить, но не слово магов. В мире магов нельзя изменить или пересмотреть решения. Однажды принятые, они остаются в силе навсегда.
Я сказал ему, что его утверждения, какими бы впечатляющими они ни были, не могут убедить меня в том, что можно отсрочить смерть. И он еще раз объяснил мне все то, о чем говорил до сих пор. Он сказал, что для видящего человеческие существа представляют собой продолговатое или сферическое скопление бесчисленных неподвижных, но вибрирующих полей энергии, и что только маги в состоянии вызывать в этих сферах неподвижной светимости особое движение. В долю секунды они могут сместить свою точку сборки в любое место этого светящегося скопления. Это смещение и скорость, с которой оно происходит, приводят к моментальному сдвигу в область восприятия совершенно иного мира. Кроме того, они могут перемещать свою точку сборки без остановки вдоль всех полей светящейся энергии. Сила, порождаемая таким движением, столь велика, что мгновенно уничтожает всю их светящуюся массу.
Он сказал, что если бы в данный момент на нас обрушился камнепад, то он сумел бы предотвратить обычный эффект смерти от несчастного случая. Используя скорость движения своей точки сборки, он заставил бы себя переместиться в другие миры или сгореть изнутри в доли секунды. Я же, с другой стороны, умер бы обычной смертью, раздавленный обломками скал, поскольку моей точке сборки не хватит скорости, чтобы вытащить меня.
Я заметил, что мне кажется, что маги просто изобрели иной способ умирания, и это не значит, что они могут отменить смерть. Он ответил, что все, о чем он до сих пор говорил, можно назвать управлением магами своей смертью. Они умирают лишь тогда, когда должны умереть.
Хотя я не сомневался в том, что он говорит правду, я продолжал задавать вопросы, как в какой-то игре. Но когда он говорил, в моем уме как на экране формировались смутные воспоминания и мысли о других воспринимаемых мирах.
Я сказал Дону Хуану о своих странных мыслях. Он рассмеялся и посоветовал не забывать о ягуаре, который был настолько реален, насколько реальным может быть только подлинное проявление духа.
От мысли о том, как реален зверь, меня бросило в дрожь.
- Не лучше ли нам сменить направление вместо того, чтобы идти прямо к тем холмам? - спросил я.
Я подумал, что мы можем опять сбить ягуара с толку таким внезапным поворотом.
- Слишком поздно менять направление, - сказал дон Хуан, - Ягуар уже знает, что у нас нет другого пути, как только идти к холмам.
- Не может быть, дон Хуан! - воскликнул я.
- Почему? - спросил он.
Я сказал, что хотя и допускаю способность дикого зверя быть на прыжок впереди нас, но все же не могу согласиться с тем, что ягуар настолько умен, что предвидит все, что мы захотим предпринять.
- Твое заблуждение состоит в том, что о способностях ягуара ты думаешь как о понимании или предвидении, - сказал он, - Ягуар не думает. Он просто знает.
Дон Хуан сказал, что трюк с метлами и пылью направлен на то, чтобы создать у ягуара впечатление чего-то такого, что мы не можем использовать. Поднимая пыль, мы не обнаруживали при этом никакого определенного чувства, хотя от этого и зависела наша жизнь.
- Я и в самом деле не понимаю, что ты имеешь в виду, - пожаловался я. Начало сказываться постоянное напряжение. Концентрация всех моих сил была слишком длительной.
Дон Хуан пояснил, что чувства людей чем-то похожи на горячие или холодные потоки воздуха и легко воспринимаются зверем. Мы были отправителями, а ягуар - получателем. Какие бы чувства ни владели нами, они найдут свой путь к ягуару. Или, иначе говоря, ягуар узнает обо всех чувствах, которые для нас имеют свою историю использования. Но вот когда мы поднимаем пыль, мы делаем свое ощущение настолько необычным, что в восприятии зверя это порождает вакуум.
- Безмолвное знание подсказывает мне еще один прием: подбрасывание вверх комьев земли, - сказал дон Хуан.
Некоторое время он смотрел на меня, как бы ожидая моей реакции.
- Сейчас мы пойдем очень спокойно, - сказал он, - Приготовься подбрасывать землю ногами, как великан десяти футов ростом.
Очевидно, на моем лице появилось довольно глупое выражение. Дон Хуан затрясся от смеха.
- Поднимай ногами облака пыли, - приказал он мне, - Чувствуй себя огромным и тяжелым.
Я попытался - и немедленно ощутил свою громадность. Шутливым тоном я заметил, что сила его внушения невероятна. Я действительно почувствовал, что стал гигантским и свирепым. Он заверил меня, что ощущение размера ни в коем случае не является следствием его внушения, но результатом смещения моей точки сборки.
Он сказал, что люди древности стали легендарными благодаря безмолвному знанию о той силе, которую можно получить, сдвигая точку сборки. Маги возродили эту древнюю силу, хотя и в более умеренном масштабе. При помощи сдвига точки сборки они могли манипулировать, своими чувствами и изменять вещи. Я изменяю вещи, почувствовав себя большим и страшным. Чувства, направленные таким образом, называются намерением.
- Твоя точка сборки уже немного сдвинулась, - продолжал он. - Сейчас ты находишься в таком положении, что можешь или утратить свое достижение, или же заставить свою точку сборки сдвинуться еще дальше.
Он сказал, что, вероятно, любой человек, живущий в обычных условиях, однажды или несколько раз получает возможность вырваться из оков обусловленности. При этом он подчеркнул, что имел в виду не социальные условия, но те условности, которые сковывают наше восприятие. Мгновенного чувства приподнятости было бы достаточно, чтобы сместить точку сборки и разбить наши цепи. То же касается и мгновения страха, гнева, плохого самочувствия или горя. Но чаще всего, получая шанс сместить нашу точку сборки, мы пугаемся. Обычно вступают в игру наши академические, религиозные, социальные устои. Они подсказывают, что безопаснее вернуться в толпу, в привычное стадо, вернуть нашу точку сборки в обычное положение "нормальной" жизни.
Еще он сказал, что все известные мне мистики и духовные учителя действовали по тому же принципу: их точка сборки смещалась благодаря дисциплине, аскетизму - или даже случайно - в определенное место, после чего они возвращались в нормальное состояние, сохраняя полученный опыт на всю жизнь.
- Ты можешь быть весьма благочестивым, хорошим парнем, - продолжал он, - и забыть при этом о начальном движении твоей точки сборки. Или сумеешь вытолкнуть себя за пределы своего разума. Ты, кстати, все еще находишься в этих пределах.
Я знал все, о чем он говорил, но при этом ощущал странные колебания, делавшие меня нерешительным.
Дон Хуан развивал свою мысль далее. Он сказал, что средний человек, не в силах накопить энергию, превышающую ту, что находится за пределами повседневной жизни, называет область восприятия необычной реальности магией, волшебством или происками дьявола, отшатывается от нее и не утруждает себя дальнейшими исследованиями.
- Но ты уже не можешь так поступать, - продолжал дон Хуан. - Ты не религиозен и при этом слишком любопытен, чтобы так просто отказаться от приобретенного опыта. Единственное, что могло бы остановить тебя - это трусость. Воспринимай все тем, чем оно является на самом деле: абстрактным, духом, Нагвалем. Не существует ни колдовства, ни зла, ни дьявола. Все это только восприятие.
Я понимал его. Но я не мог точно сказать, каких действий он от меня ждал.
Я взглянул на дона Хуана, стараясь отыскать нужные слова. Казалось, я вошел в состояние, необыкновенно обострившее мои умственные способности, и я старался не пропустить ни единого слова.
- Стань огромным! - приказал он мне с улыбкой. - Выйди из разума! И тут я точно понял, что он имеет в виду. Я действительно знал, что могу сделать ощущение своей величины и свирепости настолько интенсивным, что и в самом деле стану гигантом, возвышающимся над кустарником и обозревающим все вокруг нас.
Я попытался высказать свои мысли, но быстро прекратил это. Я понял, что дон Хуан знает все, что я думаю, и очевидно гораздо, гораздо больше.
Вдруг со мной произошло нечто необычное. Всякие размышления прекратились. Я буквально ощутил, как темное покрывало опустилось на меня и поглотило все мысли. И я позволил уйти моей разумности с отрешенностью человека, которого ничто в мире не тревожит. Я был убежден, что если захочу сбросить темное покрывало, то все, что нужно будет для этого сделать - просто представить, что разрываешь его.
Войдя в такое состояние, я почувствовал, что меня что-то гонит вперед, и я начал двигаться. Нечто заставляло мое тело перемещаться с одного места на другое. Я больше не чувствовал никакой усталости. Скорость и легкость, с которой я мог двигаться, приводили меня в восторг.
Мое состояние нельзя было назвать ни ходьбой, ни полетом. Скорее меня как бы переносили с невероятной скоростью. Движения тела только тогда становились резкими и неуклюжими, когда я питался их осмыслить. Наслаждаясь ими и не размышляя, я погрузился в уникальное состояние такого физического счастья, какое до сих пор было мне совершенно незнакомо. Если у меня в жизни и были такие моменты, то они были столь кратковременны, что не оставили следа в моей памяти. Однако испытав этот экстаз, я как бы начал смутно припоминать, что однажды когда-то уже пережил его, но затем все забыл.
Восторг от движения сквозь чаппараль был таким огромным, что все остальное просто не имело значения. Реальной была лишь эта огромная радость и последовавшее за ней прекращение движения, когда я вдруг обнаружил, что смотрю на чаппараль.
Но еще более невероятным было телесное ощущение что я возвышаюсь над кустарником, возникшее у меня с того момента, как я начал двигаться.
Но вот я отчетливо увидел прямо перед собой ягуара. Он изо всех сил убегал прочь. Я почувствовал, как он старается не наступать на колючки кактусов. Несмотря на скорость, он ступал на землю очень осторожно.
Мне вдруг ужасно захотелось погнаться за ягуаром и напугать его до такой степени, чтобы он, забыв осторожность, покалечился колючками. Но тут мысль о том, как опасен может быть ягуар если поранится, пронзила мой затихший ум. Эта мысль подействовала так, как если бы кто-то разбудил меня.
Когда я наконец понял, что мой мыслительный процесс восстановился, то обнаружил, что нахожусь у подножия невысоких скал. Оглядевшись, я в нескольких футах от себя увидел дона Хуана. Он выглядел измученным, был бледен и тяжело дышал.
- Что случилось, дон Хуан? - спросил я, прочистив свое пересохшее горло.
- Это ты расскажи мне, что случилось, - сказал он задыхаясь. Я рассказал ему о своих ощущениях. Вдруг я понял, что прекрасно вижу вершину горы, находившуюся непосредственно в поле моего зрения. Это были последние минуты дня, и это означало, что я бежал или шел более двух часов.
Я попросил дона Хуана объяснить такое несоответствие во времени. Он сказал, что моя точка сборки сместилась дальше места без жалости и достигла места безмолвного знания, однако мне все еще не хватает энергии, чтобы смещать ее самостоятельно. Сделать это самостоятельно я смог бы только имея достаточно энергии для ее перемещения между безмолвным знанием и разумом по своей воле.
Еще он добавил, что если маг обладает необходимой энергией - или даже если ее не совсем достаточно, но речь идет о жизни и смерти - то он может перемещаться туда и обратно между разумом и безмолвным знанием.
Его заключение относительно меня сводилось к следующему: поскольку наше с ним положение было весьма серьезным, я дал возможность духу сместить свою точку сборки, в результате чего вошел в безмолвное знание. Диапазон моего восприятия естественно расширился, что вызвало ощущение высоты, парения над кустарником.
В то время в силу своего академического образования я был весьма озабочен подтверждением путем консенсуса. Я задал ему один из обычных для меня вопросов.
- Если бы кто-нибудь с факультета антропологии UCLA наблюдал за мной, увидел бы он меня в облике гиганта, несущегося сквозь чаппараль?
- Понятия не имею, - ответил дон Хуан. - Выяснить это можно, если сместить точку сборки во время твоего пребывания на факультете антропологии.
- Я пытался, - сказал я, - но ничего не вышло. Мне нужно, чтобы ты был поблизости, - только тогда может происходить что-то в этом роде.
- Значит, это не было для тебя вопросом жизни и смерти, - ответил он. - Если бы это было именно так, ты смог бы сместить свою точку сборки самостоятельно.
- Но другие люди смогли бы увидеть то, что вижу я при смещении моей точки сборки? - настаивал я.
- Нет, поскольку их точка сборки не находилась бы в том же положении, что и твоя, - ответил он.
- Но тогда, дон Хуан, может быть, и ягуар мне только привиделся? - спросил я. - Все это происходило только в моем сознании?
- Это не совсем так, - сказал он. - Эта огромная кошка реальна. Ты преодолел расстояние во много миль, и даже не устал. Если ты не веришь, посмотри на свои туфли; они сплошь в колючках кактусов. Так что ты действительно двигался, возвышаясь над кустарником. Но в то же время ничего такого не происходило. Все зависит от положения точки сборки наблюдателя: находится ли она в месте разума или в месте безмолвного знания.
Во время его объяснений я понимал все, что он говорит, но по собственной воле не смог бы повторить ни одной фразы. Я даже не смог определить, что именно я знаю, и почему это так важно для меня.
Рычание ягуара вернуло меня к реальности непосредственной угрозы. Я заметил темный силуэт ягуара, когда он взбирался на скальный выступ в тридцати ярдах справа от нас.
- Что будем делать, дон Хуан? - спросил я, зная, что он тоже заметил зверя.
- Продолжим взбираться на самый верх и будем искать там укрытие, - сказал он спокойно.
Затем он с таким видом, как будто ничто в мире его не беспокоило, добавил, что я потерял драгоценное время, индульгируя в своем удовольствии от парения над кустарником. При этом вместо того, чтобы направиться к тем скалам, на которые он указывал, я двигался в восточном направлении к гораздо более отдаленной и высокой горной гряде.
- Мы должны добраться до того откоса раньше ягуара, иначе нам не спастись, - сказал он, указывая на почти отвесный склон у самой вершины горы.
Я посмотрел вправо и увидел, что ягуар перепрыгивает с уступа на уступ. Он уже почти преодолел расстояние, необходимое ему, чтобы отрезать нас от цели.
- Идем же, дон Хуан! - завопил я, сильно нервничая. Дон Хуан улыбнулся. Казалось, ему доставляют удовольствие мой страх и нетерпение. Мы старались двигаться как можно быстрее и карабкались, не останавливаясь. Я старался не обращать внимания на темную гибкую тень, видневшуюся время от времени чуть впереди нас и всегда справа.
Мы все трое одновременно достигли основания крутого откоса. Ягуар находился примерно в двадцати ярдах справа. Он подпрыгнул и попытался взобраться по склону скалы, но не смог. Склон был слишком крут.
Дон Хуан закричал, что я не должен терять времени, разглядывая ягуара, ведь отказавшись от подъема, он сейчас же нападет на нас. Не успел дон Хуан договорить, как зверь прыгнул.
Времени для дальнейших предупреждений не оставалось. Я мгновенно вскарабкался по почти отвесной скале следом за доном Хуаном. Душераздирающий вой разочарованного зверя раздался как раз под моей правой пяткой. Страх оказался замечательной движущей силой: я взобрался по скользкому склону так, словно умел летать.
Я достиг вершины раньше дона Хуана, который еле сдерживал смех. Оказавшись в безопасности на вершине скалы, я смог подумать над происшедшим. Дон Хуан не хотел ничего обсуждать. Он заявил, что на этом этапе моего развития любое смещение точки сборки все еще остается для меня загадкой. Все, чего я, по его словам, хотел в начале своего ученичества - это, скорее, желание сохранить свои достижения, чем по-настоящему разобраться в них, и что начиная с какого-то момента все это обретет для меня определенный смысл.
Я возразил, что и теперь для меня все это имеет смысл, но он настаивал, что перед тем как говорить, что знание обрело для меня смысл, я должен научиться объяснять его самому себе. Он подчеркнул, что для того, чтобы движение точки сборки имело смысл для меня, мне понадобится энергия для флуктуаций от места разума до места безмолвного знания. Он на минуту остановился, окидывая взглядом все мое тело, улыбнулся и заговорил снова.
- Сегодня ты достиг места безмолвного знания, - заключил он. Он объяснил, что сегодня моя точка сборки сместилась сама по себе, без его вмешательства. Я вызвал этот сдвиг с помощью намерения, манипулируя чувством своей огромности, в результате чего моя точка сборки достигла места безмолвного знания.
Мне было очень любопытно слушать, как дон Хуан объясняет мой опыт. Он сказал, что говорить о впечатлении, вынесенном из места безмолвного знания, можно лишь в терминах "здесь и здесь". Он пояснил, что когда я говорил ему о своих ощущениях парения над пустынным чаппаралем, я должен был добавить об одновременном видении поверхности пустыни и верхушек кустарника. Другими словами, одновременно я находился там, где я был сам, и там, где был ягуар. Таким образом я и мог видеть, как осторожно он ступает, стараясь не поранить лапы колючками кактусов. Иными словами, вместо того, чтобы воспринимать все как обычно, - здесь и там, - я воспринимал "здесь и здесь".
Его объяснения испугали меня. Он был прав. Я не признался ни ему, ни даже самому себе в том, что находился в двух местах одновременно. Я не осмелился бы даже думать в таких терминах, если бы не его разъяснения.
Он повторил, что мне требуется больше опыта и энергии, чтобы все обрело смысл. Я был слишком неопытен и все еще нуждался в постоянном присмотре. К примеру, пока я парил над кустарником, ему пришлось быстро смещать свою точку сборки из места разума в место безмолвного знания и обратно, чтобы держать меня под контролем. Это очень его истощило.
- Скажи мне одну вещь, - обратился я к дону Хуану, желая проверить его рассудительность. - Этот ягуар кажется более странным, чем ты хочешь признать, не так ли? Ягуары ведь не являются частью фауны этих мест. Пумы, но не ягуары. Как бы ты мог объяснить это?
Перед тем, как ответить, он наморщил лоб. Вдруг он стал очень серьезным.
- Я думаю, что именно этот ягуар подтверждает твои антропологические теории, - провозгласил он торжественно. - Очевидно, ягуар следовал по тому самому знаменитому торговому пути, соединяющему Чиуауа с Центральной Америкой.
Дон Хуан так захохотал, что его смех эхом прокатился в горах. Это эхо встревожило меня не меньше, чем ягуар. Даже не само эхо, но факт, что я никогда не слышал эхо ночью. Оно всегда ассоциировалось у меня со светом дня.
Мне потребовалось несколько часов, чтобы вспомнить все обстоятельства своей встречи с ягуаром. Все это время дон Хуан не разговаривал со мной. Он прислонился к скале и дремал, сидя в таком положении. Спустя некоторое время я перестал обращать на него внимание и наконец уснул сам.
Проснулся я от боли в скуле. Я спал, прислонившись одной щекой к скале. Открыв глаза, я попытался соскользнуть с валуна, на котором лежал, но потерял равновесие и с шумом плюхнулся на ягодицы. Дон Хуан появился из-за кустов как раз вовремя, чтобы успеть посмеяться надо мной.
Начинало темнеть, и я вслух высказал свои опасения насчет того, успеем ли мы добраться до долины, прежде чем наступит ночь. Дон Хуан пожал плечами. Казалось, это его не заботило. Он сел рядом со мной.
Я спросил, хочет ли он услышать более подробный рассказ о том, что я вспомнил. Он жестом показал мне, что все в порядке, однако вопросов задавать не стал. Я подумал, что он предоставляет мне возможность самому начать говорить, поэтому стал рассказывать ему о трех вещах из моего вспоминания, которые показались мне наиболее важными. Во-первых, то, что он говорил о безмолвном знании; во-вторых: я сместил свою точку сборки с помощью намерения, и еще - то, что я вошел в состояние повышенного осознания, не получив удар между лопаток.
- Сдвиг тобой собственной точки сборки с помощью намерения - твое самое большое достижение, - сказал дон Хуан, - но достижение - это нечто личное. Оно необходимо, но не является чем-то важным. Оно не является той целью, к которой стремятся маги.
Я полагал, что знаю, чего он хочет. Я сказал ему, что не совсем забыл происходившее со мной. В нормальном состоянии моего осознания остался горный лев - понятие о ягуаре не укладывалось в моей голове, - который преследовал нас в горах, да еще слова дона Хуана о том, что нападение гигантской кошки, возможно, каким-то образом обидело меня. Я стал уверять, что абсурдно говорить о чувстве обиды. На это он ответил, что я, должно быть, испытывал то же самое, когда меня донимали мои товарищи. В этом случае мне следует либо защищаться, либо уйти прочь, но только не чувствовать себя морально уязвленным.
- Это не та цель, о которой я сейчас говорю, - продолжал он с улыбкой. - Понятие об абстрактном, о духе - вот единственная цель, которая важна. Представление о личном "я" не имеет ни малейшей ценности. Ты все еще ставишь на первое место твои собственные чувства. Всякий раз, когда появлялась такая возможность, я заставлял тебя осознавать необходимость абстрагирования Ты всегда полагал, что я имею в виду абстрактное мышление. Нет. Абстрагироваться - значит сделать себя доступным духу путем его осознания.
Он сказал, что одной из самых драматических черт человеческой природы является ужасная связь между глупостью и саморефлексией.
Именно глупость заставляет нас отвергать все, что не согласуется с нашими рефлексивными ожиданиями. Например, являясь обычными людьми, мы не в состоянии оценить наиболее важный аспект знания, доступного человеческим существам: наличие точки сборки и ее способность сдвигаться.
- Человеку рациональному кажется немыслимым, что должна существовать невидимая точка, в которой собирается восприятие, - продолжал он. - Еще более немыслимым кажется то, что эта точка находится не в мозге, - это он еще мог бы смутно себе представить, если бы принял идею ее существования.
Дон Хуан добавил, что непоколебимое стремление рационального человека твердо придерживался образа себя - это способ надежно застраховать свое дремучее невежество. Он, например, игнорирует тот факт, что магия - это не заклинания, не магические формулы, не фокус-покус, но свобода восприятия не только повседневного мира, но и любого другого, доступного человеческому существу.
- Вот где глупость обычного человека наиболее опасна, - продолжал он, - Он боится магии. Он дрожит при мысли о необходимости свободы. А ведь она рядом, можно коснуться пальцем. Она называется третьей точкой. И до нее можно дотянуться так же просто, как сместить точку сборки.
- Но ведь ты сам говорил мне, что сдвиг точки сборки настолько сложен, что является настоящим подвигом, - возразил я.
- Так оно и есть, - заверил он. - Вот еще одно магическое противоречие; это невероятно трудно, но все же является самой простой вещью в мире. Я уже говорил тебе, что сильное нервное возбуждение может сместить точку сборки. Голод или страх, любовь или ненависть сделают то же самое, что и мистицизм или несгибаемое намерение, которое и является для магов наиболее предпочтительным методом.
Я снова попросил его объяснить значение термина несгибаемое намерение. Он сказал, что это своего рода непоколебимая направленность ума; абсолютно четко очерченная цель, не нарушаемая никакими противоречивыми интересами или желаниями. Несгибаемое намерение также является силой, возникающей, когда точка сборки удерживается в необычном положении.
Затем дон Хуан указал на очень важное различие, которое ускользало от меня все эти годы, - между движением и смещением точки сборки. Движение, по его словам, является глубоким изменением ее положения, настолько глубоким, что точка сборки может достичь даже других пучков энергии, находящихся в пределах светящейся массы наших энергетических полей. Каждая полоса энергии представляет собой совершенно иной для восприятия мир. С другой стороны, смещение - это незначительный сдвиг в пределах той полосы энергетических полей, которая воспринимается нами как мир повседневной жизни.
Он продолжал, что маги рассматривают несгибаемое намерение как катализатор принятия решений, не подлежащих изменению, и, с другой стороны, - их неизменные решения являются катализатором, приводящим точку сборки в движение к новым положениям. Эти новые положения в свою очередь порождают несгибаемое намерение.
Должно быть, я выглядел ошарашенным. Дон Хуан рассмеялся и сказал, что попытка понять до конца метафорические описания магов разумом так же бессмысленна, как попытка понять разумом безмолвное знание. Еще, добавил он, проблема со словами заключается в том, что любая попытка прояснить с их помощью объяснение магов только запутывает суть дела.
И все же я настаивал на том, чтобы он попытался объяснить это любым доступным ему образом. Я утверждал, что все, что он может сказать, например, о третьей точке, лишь прояснит суть дела, так как мое нынешнее представление о ней все еще очень меня смущает.
- Мир повседневной жизни состоит из двух точек отсчета, - сказал он. - У нас, например, есть "здесь и там", "внутри и снаружи", "добро и зло", "верх и низ" и т.д. Итак, наше восприятие жизни по существу является двумерным. Ничто из того, что мы воспринимаем или делаем, не имеет глубины.
Я запротестовал, говоря, что он смешивает уровни. Я сказал ему, что могу принять его определение восприятия как способности живых существ постигать своими органами чувств энергетические поля, выбираемые их точкой сборки - весьма необычное с точки зрения моего академического образования определение, но в данный момент оно казалось мне достаточно убедительным. Однако я не мог представить себе, что может означать "глубина" применительно к нашим действиям. Я считал, что он, вероятно, говорит об интерпретациях - обработке наших основных восприятий.
- Маги воспринимают свои действия с глубиной, - сказал он. - Их действия являются для них трехмерными. Они обладают третьей точкой отсчета.
- Как может существовать третья точка отсчета? - спросил я удивленно.
- Наши точки отсчета основаны преимущественно на нашем чувственном восприятии, - сказал он. - Наши органы чувств воспринимают и различают, что находится рядом с нами, а что нет. Используя это основное различие, мы и выводим остальное.
Для того, чтобы достичь третьей точки, мы должны воспринимать два места одновременно.
Мое вспоминание привело меня в странное настроение - как если бы то, что я пережил тогда, произошло несколько минут назад. И я вдруг осознал кое-что из полностью упущенного раньше. Под руководством дона Хуана я уже дважды пережил это двойственное восприятие, но теперь впервые мог сформулировать это таким образом.
Размышляя над тем, что я вспомнил, я понял к тому же, что мой чувственный опыт был более сложным, чем мне вначале показалось. В то время, когда я парил над кустарником, я осознал - без слов или даже мыслей - что пребывание в двух Местах одновременно, или пребывание "здесь и здесь", как называл это дон Хуан, - переключило мое восприятие непосредственно и полностью на оба места сразу. Но я также осознал и то, что моему двойному восприятию недоставало полной ясности обычного восприятия.
Дон Хуан пояснил, что обычное восприятие имеет ось, "Здесь и там" являются периметрами этой оси, и мы пристрастны к ясности "здесь". Он сказал, что в обычном восприятии только "здесь" воспринимается полностью, мгновенно и непосредственно. Его двойственный аспект, "там", не обладает непосредственностью. Он может быть объектом предположений, умозаключений, ожиданий, но не может восприниматься непосредственно всеми чувствами. Когда же мы воспринимаем два места одновременно, исчезает полная ясность, но зато достигается непосредственное восприятие "там".
- Но тогда, дон Хуан, я был прав, описывая свое восприятие как важную составляющую часть моего опыта, - сказал я.
- Нет, не был, - ответил он. - То, что ты пережил, было живым для тебя, потому что открыло путь к безмолвному знанию, но действительно важной вещью был только ягуар. Этот ягуар был настоящим проявлением духа.
Эта большая кошка появилась незамеченной из ниоткуда, и она могла прикончить нас обоих. Это так же верно, как то, что я с тобой говорю. Ягуар был выражением магии. Без него ты не получил бы ни душевного подъема, ни урока, ни понимания.
- Но это был реальный ягуар? - спросил я.
- Можешь не сомневаться - он был абсолютно реален! Дон Хуан заметил, что для обычного человека эта большая кошка могла бы показаться просто ужасающей неожиданностью. Обычный человек вряд ли мог бы объяснить разумно, что делал ягуар в Чиуауа, так далеко от тропических джунглей. Но маг, обладающий связующим звеном с намерением, рассматривает этого ягуара как средство для восприятия - не как странный случай, но как источник благоговейного страха.
Мне хотелось задать еще несколько вопросов, но прежде чем я смог их сформулировать, как уже знал ответы. Я стал прослеживать направление моих вопросов и ответов до тех пор, пока в конце концов не понял, что мне мало "безмолвно знать" ответы: чтобы обрести какую-либо ценность для меня, ответы должны быть вербализованы.
Я задал первый же пришедший мне в голову вопрос. Я попросил дона Хуана объяснить то, что казалось мне очередным противоречием. Он утверждал, что только дух мог сдвинуть точку сборки. Но затем он сказал, что мою точку сборки сдвинули чувства, превратившиеся в намерение.
- Только маги могут превращать свои чувства в намерение, - сказал он. - А намерение - это дух, вот и получается, что именно дух сдвигает точку сборки магов.
Могут ввести в заблуждение мои слова, - продолжал он, - что только маги знают о духе, и что намерение является исключительным достоянием магов. Это не совсем верно, но практически дело обстоит именно так. Суть на самом деле в том, что маги лучше сознают свою связь с духом, чем обычный человек, и стремятся управлять им. Вот и все. Я уже говорил тебе, что связующее звено с намерением - это универсальная особенность, свойственная всему сущему.
Затем два или три раза дон Хуан, казалось, порывался что-то добавить. Он колебался, как бы подбирая слова. Наконец он сказал, что пребывание в двух местах сразу было для магов признаком, отмечающим тот момент, когда точка сборки достигает места безмолвного знания. Расщепленное восприятие, достигнутое собственными усилиями, называется свободным движением точки сборки.
Он заверил меня, что каждый Нагваль последовательно делает все что в его силах, чтобы стимулировать, свободное движение точки сборки своего ученика. Это решительное усилие загадочно называется "достижением третьей точки".
- Наиболее трудным аспектом знания Нагваля, - продолжал дон Хуан, - и, конечно, наиболее важной частью его задачи является достижение этой третьей точки. Нагваль вырабатывает намерение такого свободного движения, а дух доставляет ему средства для осуществления этого. Я никогда не имел намерения ни к чему такому, пока не появился ты. Поэтому я никогда в полной мере не был способен оценить гигантские усилия моего бенефактора, когда он намеревался ради меня.
Сложности, которые возникают у Нагваля, который намерен осуществить это свободное движение точки сборки своих учеников, не сравнить с трудностями, с которыми сталкиваются ученики, пытаясь понять, что делает Нагваль. Посмотри на путь твоей собственной борьбы! То же самое происходило и со мной. В большинстве случаев я считал, что уловки духа были просто уловками Нагваля Хулиана.
Позднее я понял, что обязан ему своей жизнью и благополучием, - продолжал дон Хуан. - Теперь я знаю, что обязан ему бесконечно большим. Поскольку я не имею возможности выразить это, я предпочитаю говорить, что он прибегнул к хитрости, чтобы привести меня к обладанию третьей точкой отсчета.
Третья точка отсчета - это свобода восприятия, это намерение; это акт выхода за наши ограничения и прикосновение к непостижимому.
Два односторонних моста
Мы с доном Хуаном сидели за столом на его кухне. Было раннее утро. Мы только что вернулись с гор, где провели ночь после моего вспоминания об опыте с ягуаром. Вспоминание о моем расщепленном восприятии привело меня в состояние эйфории, чем, как обычно, воспользовался дон Хуан, чтобы погрузить меня в более чувственные переживания, которые сейчас я был совершенно неспособен вспомнить. Тем не менее, моя эйфория не исчезла.
- Открытие возможности находиться в двух местах одновременно поражает наш ум, - сказал он. - Поскольку наш разум рационален, а рациональность - это наша саморефлексия, - все, что находится за пределами саморефлексии, - или привлекает, или пугает нас, в зависимости от того, какими людьми мы являемся.
Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся, как будто только что открыл во мне что-то новое для себя.
- Или это и пугает, и привлекает нас в равной степени, что, кажется, и происходит в случае с нами обоими.
Я сказал ему, что дело не в том, что меня пугало или привлекало мое переживание, но в том, что я был поражен непостижимой возможностью раздвоенною восприятия.
- Я не хочу сказать, что не верю в то, что был в двух местах одновременно, - сказал я. - Я не отрицаю свой опыт, и все же думаю, что я был настолько напуган этим, что мой разум отказался воспринять это как факт.
- Мы с тобой - люди такого типа, которые оказываются захваченными вещами, подобными этой, а затем забывают обо всем, что было, - заметил он и улыбнулся. - Мы с тобой очень похожи.
Я сказал ему, что среди его учеников я был единственным, кто научился не принимать всерьез его заявления о равенстве между нами. Я заметил, что наблюдал за его действиями и слышал, как он каждому из учеников говорил самым искренним тоном; "Мы с тобой такие дураки. Мы так похожи!" И я снова и снова ужасался, когда видел, что они верят ему.
- Ты не похож ни на кого из нас, дон Хуан, - сказал я. - Ты зеркало, которое не отражает наших образов. Ты уже за пределами нашей досягаемости.
- То, что ты замечаешь - это результат борьбы длиной в жизнь. Тот, кого ты видишь - маг, который в конце концов научился следовать предначертаниям духа, вот и все.
Я множеством способов описывал тебе различные ступени, через которые проходит воин на своем пути к знанию, - продолжал он. - С точки зрения своей связи с намерением воин проходит через четыре ступени. Первая - это когда его связующее звено с намерением является ненадежным и ржавым. Вторая - это когда он преуспевает в его очищении. Третья - когда он учится манипулировать им. И наконец четвертая - когда он учится следовать предначертаниям абстрактного.
Дон Хуан настаивал, что его достижение не сделало его внутренне другим. Это только дало ему большие возможности. Так что он не был неискренен, когда говорил мне и другим ученикам, что мы похожи.
- Я прекрасно понимаю, через что ты вынужден проходить сейчас, - продолжал он, - Когда я смеюсь над тобой, - на самом деле я смеюсь над воспоминаниями о себе в твоем положении. Я слишком держался за мир повседневной жизни. Я держался за него зубами и ногтями. Все говорило о том, что я должен оставить его, но я не мог. И, подобно тебе, я безоговорочно доверял разуму, хотя не было никакого смысла поступать так, - я больше не являлся обычным человеком.
Моя проблема тогда - это твоя проблема сегодня. Инерция повседневного мира затягивала меня, и я продолжал действовать как обычный человек. Я отчаянно держался за свои непрочные рациональные структуры. Разве ты не делаешь то же самое?
- Я не держусь ни за какие структуры - это они держат меня, - сказал я, заставив его рассмеяться.
Я сказал, что прекрасно его понимаю, но дело не в этом, потому что я все равно не способен вести себя как маг, как бы я ни пытался.
Он объяснил, что мои неудобства в мире магов происходят от недостаточного знакомства с ним. В этом мире я должен ко всему относиться по-новому, что бесконечно трудно, потому что он имеет мало общего с непрерывностью моей повседневной жизни.
Он описал специфическую проблему магов как раздвоенность. Во-первых, невозможно восстановить разрушенную однажды непрерывность. Во-вторых, невозможно использовать непрерывность, продиктованную новым положением их точки сборки. Эта новая непрерывность всегда слишком туманна, слишком зыбка и не придает магам той уверенности, которая позволила бы им действовать так, как если бы они были в мире повседневной жизни.
- И как маги решают эту проблему? - спросил я.
- Никто ничего не решает, - ответил он, - дух или решает это за нас, или нет. Если да, то маг обнаруживает себя действующим в магическом мире, сам не зная как. Вот почему я всегда настаивал, что безупречность - это единственное, что идет в счет. Маг живет безупречной жизнью - и это, кажется, привлекает решение. Почему? Никто не знает.
Дон Хуан минуту помолчал. И потом, как если бы я попросил его, вдруг прокомментировал мысль, которая как раз пришла мне в голову. Я в этот момент подумал, что безупречность всегда ассоциировалась у меня с религиозной моралью.
- Безупречность, как я уже говорил тебе много раз, это не мораль, - сказал он. - Она только напоминает мораль. Безупречность - это только наилучшее использование нашего уровня энергии. Естественно, это требует и бережливости, и благоразумия, и простоты, и моральной чистоты; но прежде всего это подразумевает отсутствие саморефлексии. И хотя это напоминает выдержку из монастырского устава, но это не так.
Маги говорят, что для того, чтобы управлять духом, - а под этим они подразумевают управление движением точки сборки, - необходима энергия. Единственная вещь, которая сберегает для нас энергию - это наша безупречность.
Дон Хуан заметил, что вовсе не обязательно изучать магию, чтобы сдвигать точку сборки. Иногда вследствие драматических обстоятельств, таких как война, лишения, стрессы, усталость, горе, беспомощность - точка сборки человека подвергается глубоким сдвигам.
- Если бы человек, который находится в подобных обстоятельствах, был способен воспринять идеологию магов, - сказал дон Хуан, - то он был бы способен без проблем довести до предела этот естественный сдвиг. И люди могли бы искать и находить необыкновенные вещи, вместо того, чтобы делать то, что люди обычно делают в подобных обстоятельствах - жаждать поскорее вернуться в обычное состояние.
Когда движение точки сборки доведено до предела, - продолжал он, - как обычный человек, так и ученик магии становятся магами, потому что благодаря предельному усилению этого движения непрерывность разрушается так, что восстановить ее уже нельзя.
- Как можно до предела усилить это движение? - спросил я.
- Благодаря устранению саморефлексии, - ответил он. - Движение точки сборки или разрушение непрерывности не является реальной трудностью. Реальной трудностью является накопление энергии. Если у кого-то есть энергия, и если его точка сборки сдвинулась, он открывает для себя поистине непостижимые вещи.
Дон Хуан объяснил, что все трудности для человека состоят в том, что интуитивно он осознает свои скрытые ресурсы, но не отваживается воспользоваться ими. Вот почему маги говорят, что человек находится в положении, среднем между глупостью и невежеством. Он сказал, что люди сейчас более чем когда бы то ни было нуждаются в обучении новым идеям, которые касались бы их внутреннего мира, - идеям магов, - а не в социальных идеях, ставящих человека перед лицом неизвестного, перед лицом его личной смерти. Сейчас более чем когда бы то ни было мы нуждаемся в том, чтобы обучиться тайнам точки сборки.
Затем, без всякого вступления или перехода, дон Хуан начал рассказывать мне очередную магическую историю. Он сказал, что в течение целого года он был единственным молодым человеком в доме Нагваля Хулиана. Он был полностью поглощен собой и не обратил внимания, что в начале следующего года его бенефактор привел трех юношей и четырех молодых женщин, которые поселились в его доме. Насколько дону Хуану было известно, эти семеро прибывали по одному в течение двух или трех месяцев и были просто слугами и не более того. Один из молодых людей был даже приставлен к нему помощником.
Дон Хуан был убежден, что Нагваль завлекал их и льстил им, чтобы заставить их работать на него бесплатно. И он мог бы пожалеть их, если бы не их слепое доверие к Нагвалю Хулиану и не их болезненная привязанность ко всем и вся в доме.
Он чувствовал, что они были рождены рабами и что ему нечего было им сказать. Хотя он и был вынужден поддерживать с ними хорошие отношения и давать им советы, но делал это не потому, что хотел, а потому, что Нагваль требовал этого как части его работы. Когда они искали его советов, то его приводила в ужас острота и драматичность их жизненных сюжетов.
Он втайне поздравил себя с лучшей участью, чем у них. Он искренне считал, что был более ловким, чем все они, вместе взятые. Он гордился тем, что в отличие от них, он мог насквозь видеть маневры Нагваля, хотя и не претендовал на то, чтобы понимать их. И он смеялся над их неуклюжими попытками быть полезными. Он считал их раболепными и говорил им в лицо, что их безжалостно эксплуатирует профессиональный тиран.
Но больше всего его бесило, что четыре молодые женщины до такой степени находились под влиянием Нагваля Хулиана, что готовы были делать все, чтобы понравиться ему. Дон Хуан находил утешение в работе, или часами напролет читал книги, которые были в доме Нагваля Хулиана. Чтение стало его страстью. Когда он читал, все знали, что его нельзя беспокоить никому кроме Нагваля, который явно получал удовольствие, донимая его. Он всегда хотел, чтобы дон Хуан подружился с молодыми людьми и женщинами. Он постоянно говорил, что все они, включая дона Хуана, были его учениками магии. Дон Хуан был убежден, что Нагваль Хулиан ничего не знал о магии, и посмеивался над ним, слушая его без всякой веры.
Нагваля Хулиана не волновало неверие дона Хуана. Он просто действовал так, как если бы дон Хуан верил ему, и собирал всех учеников вместе, чтобы давать им инструкции. Периодически он брал их с собой на продолжавшиеся всю ночь экскурсии в близлежащие горы. В большинстве случаев он оставлял их одних странствовать в этих суровых горах с доном Хуаном во главе.
Логическим обоснованием таких путешествий служило то, что в уединении, в дикой местности они смогут найти дух. Но этого никогда не случалось. По крайней мере до дона Хуана это совершенно не доходило. Однако Нагваль Хулиан так упорно настаивал на важности духа, что дон Хуан загорелся желанием узнать, что же это такое.
Во время одной из таких ночных экскурсий Нагваль Хулиан потребовал, чтобы дон Хуан искал дух, даже если он и не понимает, что это такое.
- Конечно же, он подразумевал единственную вещь, которую только и может иметь в виду Нагваль: движение точки сборки, - сказал дон Хуан, - Но он выразил это в такой форме, которая, как он полагал, будет иметь для меня смысл: искать дух.
Я подумал, что он говорит чепуху. К тому времени у меня уже сформировались свои собственные взгляды и убеждения, и я был уверен, что дух является тем, что было известно как характер, воля, мужество, решительность. И я считал, что мне ничего не нужно искать. Все это у меня уже было.
Нагваль Хулиан настаивал, что дух невыразим, что его невозможно чувствовать, а тем более говорить о нем. Можно только вызвать его с помощью признания его существования, говорил он. Моя реакция была такой же, как твоя: никто не может вызвать то, чего не существует.
Дон Хуан сказал мне, что он был так рассержен на Нагваля Хулиана, что Нагваль в конце концов пообещал ему в присутствии всех домочадце
