- Нет, это из больничной библиотеки. Он просил, я приносила.
- По какому же принципу он выбирал?
- Не знаю. Просил эти семь томов.
Луганов позвал Миронова:
- Иди-ка сюда.
Они договаривались открывать тома там, где они легко открываются. Это случается на тех страницах, на которых книга была долго открыта. Проверили все семь томов.
У Луганова вышло: “Свердлов” - окончание статьи, начало - “Свердловск”, затем “Иркутск” и “Владивосток”. У Миронова - “Челябинск”, “Омск”, “Хабаров”, “Находка”.
- Понял? - поднял голову от книг Миронов. - На восток ушел. Хабаров - это так, для исторического обзора. Хабаровск ему был нужен наверняка.
Затем Луганов обнаружил карту Министерства путей сообщений.
- Часто он ее рассматривал? - спросил он, показывая карту Юреневой.
- Часто, - ответила она.
- А вам он ничего об отъезде не говорил? - спросил Миронов.
- Нет. Он вообще мало говорил. Больше смотрел. И ехать, кажется, никуда не собирался.
- У вас карта не вызывала подозрений?
- У меня ничего не вызывало подозрений.
- И вы никогда о ней не спрашивали?
- Спросила раз… Он сказал, что в его профессию входит знать все туристические маршруты страны.
- Ясно, - сказал Миронов. - Татьяна Николаевна, вы напрасно расстраиваетесь. Лучше будет, если вы сейчас проверите, все ли ваши вещи целы.
Послушно, как автомат, Юренева стала копаться в старом комоде, в шкафу, потом сказала:
- Нет, все цело.
- А золотые вещи у вас есть?
Юренева опять открыла шкаф, что-то там долго переворачивала, потом повернулась к ним и растерянно сказала:
- Пропали…
- Что? - в один голос спросили Миронов и Луганов.
- Кольца и монисто. Бабушка мне подарила лет пять назад…
- Золотые? -Да.
- Ну что я вам говорил? - Миронов подвел женщину к столу: - Пишите подробное описание вещей. Самое подробное. Очень важно, чтобы там были приметы. Есть они?
- На одном кольце выбито: “Елене”. Это отец когда-то матери подарил.
- Отлично.
- Татьяна Николаевна, - сказал Луганов, - мы понимаем, что вам сейчас нелегко. У нас к вам последняя просьба: если Дорохов возникнет, оповестите нас, хорошо?
Юренева кивнула.
Миронов встал, последним взглядом окинул комнату, простился с Юреневой и вышел. Скоро вышел и Луганов.
- Какова, а? - рассерженно буркнул Миронов.
Луганов взял его под руку.
- Андрей, она здесь ни при чем. Дело в другом. Надо немедленно все проанализировать.
Миронов молча кивнул головой. Он и сам понимал, что не прав, сердясь на женщину. Не ее вина, что опять ушел ловкий и изощренный враг, опять обвел их вокруг пальца.
На следующий день в Москве состоялся разговор с генералом Васильевым.
- К вам лично у меня претензий нет. Работали быстро и четко, - говорил генерал, - и все-таки задание не выполнено. Оборотень ушел. Причем ушел так, что у нас пока нет никаких ориентиров, где его искать. Поэтому продолжайте работу по спецлагерю. Где-то у него есть дружки, на которых он может опереться.
- Товарищ генерал, - обратился Миронов, - а Спиридонов… Может быть, мы из него еще не все вытянули?
- Спиридонов будет допрошен еще, - обещал генерал, - но вы, товарищи, помните: главное сейчас - это спецлагерь. Все узелки там. По нашим данным ясно, что кадры у него старые, новых завербовать не удалось. Впрочем, об этом пока говорить рано. Есть у нас в запасе один козырь. - Генерал улыбнулся. - Ярцев вот-вот начнет давать показания. Доктора сделали чудо.
Из кабинета Васильева офицеры вышли в хорошем настроении. За последнее время это было первое известие, которое их порадовало.
На следующий день приступили к просмотру архивов. Работали с утра до вечера. Иногда Миронов приглашал Луганова к себе, иногда ходили в театр. Но и в театре и дома они возвращались к мысли об Оборотне. Нервы у обоих были натянуты. Миронов понимал, что предстоит долгий и трудный поиск и силы надо беречь, отдыхать.
Через четыре дня их опять вызвали к генералу.
- Вот какое дело, товарищи, - сказал Васильев. - Спиридонов сообщил, что точно знает о переводе одного заключенного, имевшего дела с Соколовым, из их спецлагеря в обычный лагерь военнопленных. Фамилию его он не помнит, но внешность может припомнить, если найдут фотографии. С этим человеком он общался. Сообщить о нем может только следующее: родом он из Ленинграда и имел какое-то отношение к музыке. Не то служил в армии в музыкальной роте, не то в мирное время играл в оркестре. Вам предстоит отыскать его среди пленных, освобожденных под Львовом.
Миронов и Луганов приступили к розыскам.
Сопоставить все документы по концлагерям и этим путем выявить тех, кто был переведен в лагеря летом сорок четвертого года, оказалось делом невозможным. Часть документации была уничтожена гитлеровцами, а часть утеряна в первые дни наступления. Однако и Миронов и Луганов работали день за днем. Так же напряженно трудились и другие сотрудники их группы. Через их руки проходили горы личных дел пленных, фотографий, архивных справок… Было установлено несколько десятков лиц, которые до того, как попали в плен, числились в музыкальных командах или были музыкантами до военной службы. Однако Спиридонов, которому показывали их фотографии, сначала опознавал кого-нибудь, потом начинал сомневаться. И этот путь поиска уже начинал казаться бесперспективным.
Тем не менее работа продолжалась. Как-то утром один из сотрудников положил перед Мироновым несколько личных дел.
- Что это? - спросил Миронов.
- Это, товарищ майор, лица, переведенные в лагерь сто восемьдесят восемь из других концлагерей.
- Но не из спецлагеря?
- Документов, откуда они переведены, не сохранилось. В графах стоит, что переведены, и только.
Миронов попросил передать материалы генералу Васильеву. На следующий день Миронов и Луганов слушали сообщение генерала.
- Спиридонов опознал человека, о котором он говорил, - докладывал генерал. - Это некий Нахабин. Но среди сотен Нахабиных мы не нашли этого. Следовательно, он или сменил фамилию, или Спиридонов что-то напутал. Так или иначе, вашу работу надо продолжать. Посмотрим, не обнаружит ли Спиридонов кого-либо еще. Это я сообщил в качестве информации. Могу добавить следующее: здоровье Ярцева заметно улучшается. Доктора считают, что через неделю ему уже можно будет давать показания.
…В этот день Луганов и Миронов бродили по Москве. Разговор не вязался.
- Оборотистый этот Оборотень, - говорил Миронов, - ишь как затаился.
- Да. Противник опасный, - подтвердил Луганов. - А как ты думаешь, не начать ли проверку Нахабина с другой стороны, с его музыкального прошлого?
- Мало в Советском Союзе музыкантов?
- Но не все побывали на войне. Круг суживается. Не все сидели в лагерях военнопленных…
- А ты думаешь, он сменил фамилию, но не сменил специальность?
- Да, это возможно… Но все-таки…
Через два дня их опять вызвали к генералу.
- Товарищи, как будто найден след Оборотня, - сообщил генерал. - В Челябинске в комиссионном магазине появились вещи Озеровой, которые взял у нее Оборотень. Конечно, это, может быть, уже перепродажа. И трудно найти того, кто первым пустил их в оборот. Но так или иначе, а наши товарищи там работают. Милиция и другие органы приступили к поискам Нахабина. Думаю, под какой бы фамилией он ни скрывался, данные о нем скоро поступят. О том, что происходит в Челябинске, буду вас информировать. Будьте готовы к отъезду.
После этого сообщения Миронов позвонил домой и попросил, чтобы ему приготовили вещи для дороги. Луганов охладил его:
- Не спеши, Андрей, пока ничего не известно.
Прошло двое суток. Они снова в кабинете генерала Васильева читали отчет о происшествии в Челябинске. Генерал ходил по кабинету и комментировал:
- Итак, нашли след. Ясно одно - Оборотень идет все дальше на восток. Сначала Калуга, потом Владимир, теперь Челябинск. Однако в любую минуту он может сменить свой маршрут. Конечно, в поездах и на самолетах ему будет неуютно, но пока Оборотень мог пробираться в нужные ему пункты, не оставляя следов. Только вот челябинский случай спутал ему карты.
***
В Челябинске, не переставая, шел дождь. Под его мерный шум в течение двух дней допрашивали одного азербайджанца. Когда его уличали, он легко отказывался от своих слов.
- Так вы говорите, что вам продали эти вещи на толкучке? - спрашивал следователь.
- На толкучке, дорогой, на толкучке. Подходит один, говорит: хочешь золотой вещи? Я посмотрел - купил.
- Но вчера вы говорили, что вам их продал знакомый.
- Знакомий? Какой знакомий? Совсем не знакомий. Перьвий раз вижу. Такой високий.
- Во вчерашних ваших показаниях записано: “Подошел знакомый земляк и сказал, чтобы я купил эти вещи, потому что вещи стоящие”.
- Нет, нет! Так не было. Не подходил.
- Кто же подходил?
- Земляк не подходил. Другой подходил.
- Вы же говорили вчера, земляк подходил.
- Не знаю, кто говорил. Я не говорил.
- Ну вот ваша подпись.
- Не знаю. Не говорил.
- За ложные показания суд карает по всей строгости закона. Вы понимаете, чем это вам грозит? - спросил следователь.
Азербайджанец испугался и рассказал следующее. По его словам, он приехал в Челябинск в начале июня “для продажи вина”. Здесь познакомился с несколькими земляками, один из них, Ибрагим Момедов, скупал и продавал золото. За день до этого Ибрагим явился к нему с предложением выгодной сделки. Он должен был перекупить, и довольно дешево, у Ибрагима золотые вещи. Он это и сделал, а потом сдал золото в магазин. Эта операция приносила ему крупный куш. Но во время перепродажи его задержали.
Немедленно разыскали Ибрагима. Он оказался низеньким, толстым и очень спокойным человеком. Быстро сообразив, что здесь с ним шутить не собираются, он рассказал историю появления у него золотых вещей.
Три дня назад, когда Ибрагим уже закрывал свою лавочку на базарной площади, где продавал колхозное вино, к нему подошел гражданин и попросил налить стакан вина. Ибрагим отказал покупателю. Потоптавшись вокруг хлопотавшего Ибрагима, гражданин попросил его уделить несколько минут для разговора. Ибрагим оглядел незнакомца. Одет он был прилично: серое пальто, шляпа, вид культурный. И Ибрагим пригласил незнакомца в лавку. Там посетитель, ни слова не говоря, выложил перед ним кучу золотых вещиц. Ибрагим рассмотрел их и понял, что вещи ценные и будут иметь хороший сбыт. После долгих споров и торгов, Ибрагим приобрел все вещи за пятьсот рублей. Это было раз в пять меньше их настоящей цены. Но Ибрагим сказал, что если гражданин хочет получить больше, то пусть идет в другое место. И гражданин не стал возражать. Так золотые вещи оказались у Ибрагима. После ухода покупателя Ибрагим задумался. При покупке он хотя и намекнул посетителю о нечистом способе появления у него этих вещей, но не придал этому серьезного значения. Однако позже эта мысль стала его тревожить. Поразмыслив, он вспомнил, что один из его земляков сказал, что, хорошо поторговав на Урале, хотел бы привезти домой что-нибудь ценное. Не откладывая дела в долгий ящик, он пошел к земляку и предложил ему купить золото. Однако он не предполагал, что приятель понесет его в комиссионный магазин.
Следователь, выслушав рассказ, разложил перед Ибрагимом несколько фотографий.
- Кто-нибудь из них похож на вашего посетителя?
Ибрагим вздыхал, сопел, лениво вертел фотокарточки в руках, с печальным унынием рассматривая их.
- Нэт, - сказал он, просмотрев все. - Тот был седой. Усы такой короткий… Нэ похож. Никто нэ похож.
Однако через некоторое время он опять потребовал фотографии. Долго рассматривал их.
- А этот похож, - сказал он, показывая на фотографию Дорохова. - Только он без бороды.
Ибрагима отпустили, попросив челябинских товарищей связаться с Баку и навести о нем справки.
Ибрагим не вызывал подозрения, поверили и его рассказу. Было похоже, что Дорохов воспользовался виноторговцем для продажи краденого. Ясно, что Оборотень отлично знает, что его разыскивают, и действует расчетливо и осторожно, обходя все официальные инстанции.
***
Миронов и Луганов внимательно слушали генерала. Генерал ходил по кабинету, говорил негромко:
- У бывшего военнопленного Нахабина в Ленинграде сохранились родственники. Как ни странно, они пережили блокаду, хотя уже в то время обе его тетки были весьма не молоды, а, как известно, в те дни первыми умирали пожилые люди. Недавно с ними беседовали; их племянник пропал без вести в зимних боях сорок второго года. С тех пор они считают его погибшим. По фотографии, где он изображен в дни пребывания в лагере, они узнали его. Но главное, очень похожим на Нахабина им показался гражданин Козлов Сергей Филиппович, проживающий по адресу: Москва, Сущевский вал, дом одиннадцать. Козлов - музыкант; правда, сейчас работает не по специальности: администратором в Доме культуры одного из московских заводов. Женат. Имеет двоих детей, ничем дурным себя не проявил. Администратор деятельный, руководство клуба им довольно. Отыскать его нам удалось с помощью милиции, она нашла некоторое несоответствие в его послевоенных справках. Как видите, товарищами из Министерства внутренних дел проделана огромная работа. Теперь вам нужно заставить Козлова-Нахабина рассказать всю правду. Сейчас он под наблюдением, но ни о чем не догадывается. Я не буду навязывать вам решений, действуйте по обстановке, но советую поторопиться. От сведений Нахабина сейчас многое зависит. След Оборотня утерян. Надо выяснить, не поможет ли Нахабин в наших поисках. Все ясно?
- Ясно, - ответили оба майора.
- Приступайте.
- Есть, товарищ генерал.
Они обсудили возможные варианты действий. Миронов предложил встретиться с Козловым неожиданно. Луганов склонялся к тому, чтобы для беседы вызвать Козлова в КГБ.
Миронов отстоял свое мнение. Он считал, что самое главное - не спугнуть Козлова-Нахабина.
В два часа они отправились в клуб, где находился Нахабин.
В клубе было малолюдно. Сверху слышалась музыка, там занимался хореографический кружок. У телефона за маленьким столиком сидела вахтерша.
- Козлов у себя? - спросил Миронов.
- Кажись, у себя. Видела, проходил, а не ушел ли, не знаю.
- Где его кабинет?
- На втором этаже, аккурат по правой руке третья дверь.
Они поднялись наверх, постучали в дверь кабинета.
- Входите, - раздался голос.
Они вошли. За столом, откинувшись в кресле, сидел небольшой человек с пышной темной шевелюрой. Он разговаривал с посетительницей.
- Вы ко мне, товарищи?
- Вы Сергей Филиппович Козлов?
- Я. А по какому делу?
- Нам бы поговорить наедине.
- Ага, - пристально разглядывая вошедших, сказал Козлов. - Сейчас мы с Ангелиной Тимофеевной закончим… Так вот, - заторопился он, искоса посматривая на посетителей, - зал мы вам сдадим и оркестр будет, ну а порядок обеспечить - это ваше дело.
- Спасибо вам, Сергей Филиппович, - встала женщина, - вы с меня такой груз сняли, такой груз…
- Прошу вас, товарищи, - сказал Козлов, едва она вышла, - чем могу служить?
- У нас к вам такого рода дело, - начал Луганов, - хотелось бы удостовериться в некоторых деталях…
- Да вы откуда будете? - спросил Козлов.
Миронов секунду жестко смотрел в лицо администратора, потом вынул свое удостоверение:
- Мы к вам, гражданин Нахабин, по очень важному делу.
У человека за столом резко взлетели вверх брови, потом он прикрыл ладонью глаза и так сидел с минуту, если не больше.
- Ладно, - он отвел руку от лица. - Виноват - сам и отвечу. Спрашивайте, товарищи.
…Нахабин ничего не утаил. Говорил откровенно и подробно.
- Я был взят на фронт в декабре сорок первого. До этого держали в запасе. Немцы уже подошли к трамвайным путям Ленинграда, когда я надел серую шинель. Я трижды просил направить меня добровольцем на фронт. Конечно, вы можете не поверить мне, но остались бумаги. И вот подошло мое время. С декабря я участвовал в боях. Потери у нас были большие, и полк наш все время менял свое обозначение, я оказывался то в одной, то в другой части - шли постоянные переформировки. В январе сорок второго года на нашем фронте начались большие бои. Мы пытались перейти в контрнаступление, как наши части под Москвой. Но не удалось. Двадцать второго января мы пошли в атаку. Немцы, видно, ждали этого удара. Нашу пехоту встретили у проволоки сильным огнем. Я полз рядом со старшиной. Когда он упал раненый, то позвал меня и отдал свои кусачки. “Режь проволоку”, - говорит.
Я хотел было оттащить старшину, а он кричит: “Режь проволоку, тебе говорят!” Я пополз, начал резать проволоку. Вокруг все гремит, человеческого голоса не слышно. Проволока плохо режется, а когда разрежешь, визжит и лопается. Я занялся этим делом, и даже на душе легко стало. В бою вообще важно заниматься делом. Но меня это и подвело. Режу проволоку и вдруг чувствую - что-то неладное. Поднял голову: наших нет, немцы прекратили огонь. Атака отбита. Я пополз к воронке, где был старшина, а он убит. Я высунул голову: куда мне теперь? А рядом немцы. Я вскинул винтовку, но они спрыгнули в воронку, выбили винтовку, смяли меня и потом прикладами погнали к своим окопам. Наши стреляют. Да немцам пройти всего ничего, они у своих окопов. Так взяли меня в плен. Допросили. Я, конечно, врал, путал. Правду им не говорил, но и молчать, как герои молчали, сил не хватило. Били они здорово… Вот после этого и попал я под Белосток в лагерь для военнопленных. Издевались над нами страшно, кормить почти не кормили. Одна брюква гнилая и вода. Хлеб наполовину из опилок. Сговорился я с товарищами, и бежали мы. Бродили по лесам, но скоро попали в руки полицаев. Опять били. Снова были посланы в лагеря. Теперь уже в Польшу. Опять бежал. На этот раз попал к полякам. Приветливые, хорошие люди. Хотели меня переправить к партизанам, но кто-то выдал. Деревня - в ней нового человека от чужих глаз не скроешь. Утром сижу в амбаре, думаю о том, что дальше будет. Слышу, во дворе голоса. Прислушался: немцы. Кинулся в угол, зарылся под рухлядь. Но нашли. Избили… Вывезли в Штутгоф, но там я сидел не больше недели. Взяли меня и одного из наших пленных и куда-то повезли. Шла осень сорок третьего. На фронтах немцам уже не сладко приходилось, но в тылу они еще сильны были. Везут нас. Присоединили к какой-то команде. Разговаривать не дают, следят, чуть что - бьют. Стали мы друг к другу приглядываться. Выяснилось, что команда наша вся из бежавших, а некоторые уже не один раз бежали. Сначала решили, что везут кончать. Но какой смысл им время тянуть, могли бы расстрелять и раньше. Вскоре оказались на Львовщине, в так называемом спецлагере.
Я человек опытный, в немецком плену многое повидал, но такого издевательства, как в этом лагере, не встречал… Надзиратели были украинские националисты. Они пощады не знали. Но самое главное началось через несколько месяцев. Прибыл в лагерь некий полковник Русской освободительной армии - это так власовцы себя именовали - Соколов.
Внешне спокойный, даже любезный, разбирался в музыке, искусстве, со мной, например, сразу начал беседовать о музыке. Знал, чем взять. Но, конечно, никого обмануть он не мог. Всем было известно, что он занят вербовкой в гитлеровскую разведку. Поэтому разговоры эти были цветочки, ягодки появились позже. Как-то раз повел меня Соколов в подвал, где пленных пытали. Насмотрелся я там… И тогда, не скрою, дрогнул… Еще недели две работал надо мной Соколов, но я был уже не человек. На все был согласен. Перевели меня в обычный лагерь для военнопленных. Приставили ко мне одну личность, чтобы следил. Получил я задание от Соколова, как мне вести себя, когда придут советские войска, что говорить при проверке - Соколов знал, что пленных проверяют, - и как вести себя дальше. Видно, Соколов уже не о войне думал, а о делах послевоенных. Пришли наши, допрошен был я, направлен в части. Воевал честно, окончил войну. Все кошмары остались позади. Главное, я избавился от Соколова.
Это произошло еще в лагере. Дружил я там с одним парнем. Был он москвич, как и я, неженатый, имел в Марьиной роще домик. Мать там у него жила, но тогда он уже не знал, жива ли она. Умер этот парень от туберкулеза. Фамилия его была Козлов.
Во время проверки я назвался Козловым. Козлов попал в лагерь недавно, проверить было трудно, пленные в этом лагере плохо знали друг друга. Так я стал Козловым. Вы можете думать что угодно, но я сменил фамилию только для того, чтобы избавиться от Соколова и всего, что с ним связано. После демобилизации приехал в Москву. Ведь Козлов-то москвичом был. Пришел к тому домишке в Марьиной роще, где жил Козлов. Мать его умерла. А я продолжал носить фамилию Козлова. Так и жил. Сначала воспоминания о спецлагере, Соколове мучили, терзали… Но время шло, никто меня не тревожил. Я и сам стал забывать о прошлом - как-никак почти двадцать лет… - Нахабин опустил голову.
- Скажите, - Миронов пристально всмотрелся в полное лицо Нахабина, - вы помните тех людей, которых вербовал Соколов?
Нахабин задумался.
- Кое-кого помню, - сказал он. - Фамилию-то нет, конечно, а вот лица некоторых помню. Встретил бы - узнал.
- Никого никогда не встречали?
- Нет, - ответил Нахабин. - Никого.
- А в последнее время вас никто не навещал по этим спецлагерным делам?
- Нет, - покачал головой Нахабин, - никто не навещал. Да и как меня найдешь?
- Скажите, а в том лагере, где содержались вы перед приходом нашей армии, никого, кроме вас, не было из спецлагеря?
Нахабин оживился:
- Был! Был один. Я его сразу узнал. Он и в спецлагере был, и потом в лагере оказался. Я вначале думал: не следить ли он за мной приставлен? Но потом понял: нет. Сторонится меня, спешит уйти, если где встретит. Я и счел, что он по тому же делу.
- Фамилия? - спросил Миронов.
Нахабин долго смотрел перед собой, тер рукой лоб.
- Нет, - наконец сказал он, - не вспомню. Да, вероятнее всего, я и не знал его фамилии.
- А какие-либо подробности о нем? Где служил до плена? Где попал в плен?
- Кажется… - медленно припоминал Нахабин, - кажется, кавалерист, казак… Не могу вспомнить, был ли он офицером или сержантом, такой белесый, лихой, белые глаза… Его так и звали: “Белоглазый”.
- Постарайтесь вспомнить фамилию и имя этого человека, кроме того, его внешность.
- Я сделаю все, а что со мной будет?
- Все проверим, разберемся, передадим дело судебным органам. Вы работайте. Пока никто не собирается предъявлять вам какие-либо обвинения. Советую обо всем написать и оставить это признание у нас.
- Позвольте сделать это сейчас, - попросил Нахабин.
- Пожалуйста, делайте.
Луганов явился в кабинет следователя в тот момент, когда несуразно длинный, исхудалый Ярцев начал давать показания.
- При немцах? - отвечал он на вопрос следователя, когда вошел Луганов. - При немцах я работал. Так мало ли нас таких было!
- Давайте-ка, Ярцев, с самого начала, - попросил следователь.
- Вот говорят: служил, мол, немцам, - начал свой рассказ Ярцев. - А как все было? Я до войны срок имел. Отбыл его день в день. Вышел. Уехал из Львова. Тут война, мобилизовали меня, а немцы как трахнут! Я и смотался. У меня во Львове подружка была, я - к ней. Сижу жду. Пришли немцы. Требуют, чтоб военнослужащие прошли регистрацию. Я зарегистрировался, а они про меня все вызнали. Документы-то у них в руках. Вот я и стал служить немцам как пострадавший при Советах. Работал шофером в комендатуре.
- Расскажите о своей работе с полковником Соколовым, - бесстрастно сказал следователь.
Луганов следил, как меняется выражение лица Ярцева. Сначала на нем отразился ужас, потом раздумье.
- Лады, - согласился он наконец. - Раз вы его за уши прихватили, я не против. Познакомился с Соколовым в Львовском спецлагере в сорок четвертом. Приехал он, когда немцам уже хана приходила. Но мужик он был с головой. Я это знал. Вербовал он русских пленных в разведку. Я при нем шофером был.
- Только ли шофером?
Ярцев подавил вздох и сознался:
- Подручным стал. Но если кто и наплел вам о моих пытках, то это враки. У него для этого другой был. Кущенко. Из ОУНа. Тот умелец… А я что! Помогал - и все.
- Пытать помогал?
Ярцев поморгал ресницами.
- Заставляли, - ответил он нехотя.
- Кто заставлял?
- Соколов. И другие.
- Расскажите о своих обязанностях.
- Да какие обязанности! Вызовет Соколов, скажет: ну-ка вот поработайте над этим. Кущенко пытает, а я так… Навроде помощника. Струмент ему подношу…
- Какие инструменты?
- Ну, там бич, иголки… Всякое бывало.
- Вы лично принимали участие в пытках?
- Я?… Да чего я! Просто присутствовал… И без меня искусников хватало.
- Почему вы не ушли с немцами?
- А чего мне было уходить? Я ничего такого не делал. Против своих не воевал.
- Каким образом вы встретились с Соколовым после войны?
- А в Крайске. Я уж и думать о нем забыл. Раз сижу на набережной, у речного вокзала, гляжу - подходит. Я поначалу чуть сознания не лишился. Он ведь мне в лагере каждую ночь снился. Я ж его, как Сатану, без того, чтоб не перекреститься, видеть не мог. А тут он…
- Что же вы не сообщили о его появлении?
- Да он насквозь человека видит!… Побоялся.
- Как строилась ваша работа с Соколовым?
- Как строилась?… Вызовет, даст валюту, скажет: поезжай, мол, на автобусе туда-то, посмотри и зарисуй, что там строят. Ну и еду…
- Кроме этих поручений другие были?
- Да только такие, он меня очень-то не использовал.
- А убийство мальчика?
Ярцев взглянул на следователя и тут же опустил голову.
- У нас так было поставлено, что я любое его приказание должен был выполнять. На таком крючке я у него сидел.
- Что это за крючок?
- Денег ему должен был много и на немцев служил. Он мог сообщить.
- А разве Соколов не служил у немцев?
- Так он всегда выверяется. У него на все бумага есть.
- Как же он вывернется? - спросил следователь; его поражало это почти суеверное отношение Ярцева к его бывшему хозяину. - Свидетели есть, документы.
- Вывернется, - уверенно повторил Ярцев, - он из таких вылезал дел, что и тут вывернется.
- Расскажите об убийстве мальчика.
- Ну… - Ярцев мотнул головой, как от удара, но рассказал. - У меня как бы тоже был рабочий день. Я должен был на той квартире, что он снимал, сидеть у телефона. Я и сидел. Звонит он мне. Говорит: немедленно приезжай ко мне. Я поехал. Заглядываю в кабинет, там мальчишка с ним о чем-то объясняется. Я погодил. Вышел пацан, я - туда. Михаил Александрович говорит: “Видал этого?” Я спрашиваю: “Пацана?” Он говорит: “Ликвидируй, и чтоб следов не осталось”. Я было говорю: мальчишка, мол… А он: “Два раза повторять?” Я и пошел.
- И когда убивали, никаких человеческих чувств не испытали?
- Так что ж… - криво улыбнулся Ярцев, - тут своя судьба глаза застит. Не убей я его, мне полковник бы такое придумал…
- Продолжим, - сказал следователь, с трудом подавляя чувство неприязни к этому человеку. - Расскажите, как был убит Рогачев.
- Это все полковник, - заспешил Ярцев. - Я тут только так… Сбоку припека.
- Поподробнее.
- Приехал раз на энту квартиру Михаил Александрович. “Готовься, говорит, Ефим, ночью поедем, кончать будем”. Я, конечно, сразу у него не спросил - боязно. А потом, как он немного поспокойнее стал, спрашиваю: “Чего, значит, кончать будем?” Он говорит: “Одного типа встретил. Боюсь, тебя помнит”. Я сразу и затосковал. “Кто же такой-то?” - спрашиваю. А он говорит: “Помнишь, бухгалтер был такой? Заядлый мужик. В партизанах еще все действовал, потом к нам попал, и сколько мы над ним ни бились, а завербовать не вышло. Теперь обнаружился на нашу голову”.
Поехали мы. Вечер. Подъезжаем к совхозу, проверили, что и как. У бухгалтера окошко горит. Я вошел в коридор, дверь вроде не заперта. Бухгалтер с мальчишками о чем-то говорит. Потом ушли они, огольцы эти, а он сидит, окно открытое. Полковник говорит: “Иди, Ефим, еще раз дверь проверь”. Я пошел. Открытая дверь - еще не запирал он ее, - а часам уже к двенадцати время. В поселке спят. Полковник мне говорит: “Заговори с ним через окно, попроси напиться, а я войду”.
Он - в дверь, а я подхожу к окну, говорю: товарищ, не дадите, мол, водицы испить? Старик-то сразу на меня и уставился. Подходит к окну и смотрит. Я тоже гляжу: не помню я его по лагерю. И так на душе, значит, как-то совестно стало: за что его, мол, старикашку, жизни лишать… А сзади уже полковник. Я говорю: “Так дай напиться-то, товарищ”. А он на меня молча так смотрит: вроде узнал и все понял. Вдруг повернуться решил, а полковник схватил его, рот заткнул. Я в окно влез. Мы его на кровать положили, в рот кляп забит. Соколов свет выключил и подает мне ремень… Я не стал. Старика он сам придушил. И потом письмо выложил. Письмо он раньше изготовил. Подвесили мы его потом уже, так, для театру.
- Значит, душил Дорохов-Соколов?
- Он.
- А вы только присутствовали?
- Стоял.
- Проверим.
- Ну, помогал, помогал слегка… было дело.
- Почему вы сбежали от агента, которого вели на встречу с Соколовым?
- Так ведь как… Сначала я его два раза проверял. Нет ли хвоста. Доложил Михал Александровичу, что нет. Тогда он говорит: веди, мол. Повел я. Иду, глядь, а в окне, где у нас сигнал был, - тревога!
