Виктор Пелевин. Жизнь насекомых 10 страница

в бане, и о движении можно было судить только по медленно уплывающим назад

насечкам на бетоне. Через каждые три метра из белого небытия появлялись

забитые грязью щели между плитами - в некоторых росла трава. На краях плит

были неглубокие выемки с ржавыми железными скобами, предназначенными для

крюка подъемного крана. Больше об окружающем мире ничего нельзя было

сказать.

- А Йа есть только у навозников? - спросил мальчик.

- Почему? Йа есть у всех насекомых. Собственно говоря, насекомые и

есть их Йа. Но только скарабеи в состоянии его видеть. И еще скарабеи

знают, что весь мир - это тоже часть их Йа, поэтому они и говорят, что

толкают весь мир перед собой.

- Так что, выходит, все вокруг тоже навозники? Раз у них есть Йа?

- Конечно. Но те навозники, которые про это знают, называются

скарабеями. Скарабеи - это те, кто несет древнее знание о сущности жизни,

- сказал отец и похлопал лапкой по шару.

- А ты скарабей, папа?

- Да.

- А я?

- Еще не совсем, - сказал отец. - Над тобой должно совершиться

главное таинство.

- А что это за главное таинство?

- Понимаешь, сынок, - сказал отец, - его природа настолько

непостижима, что лучше о ней даже не говорить. Просто подожди, пока это

произойдет.

- А долго ждать?

- Не знаю, - сказал отец. - Может, минуту. А может, три года.

Он с выдохом толкнул свой шар дальше и побежал за ним.

Глядя на отца, мальчик старательно копировал все его движения.

Отцовские руки при каждом толчке глубоко погружались в навоз, и было

непонятно, как это он успевает их вытаскивать.

Мальчик попытался так же глубоко погрузить руки в шар, и с третьей

попытки это удалось - для этого просто надо было сложить пальцы щепоткой.

Поворачиваясь, шар утаскивал за собой руки, и выскочить они успевали

только тогда, когда казалось, что ноги вот-вот оторвутся от земли. "А что,

если еще глубже?" - подумал мальчик и изо всех сил воткнул руки в навоз.

Шар покатился вперед, ноги мальчика оторвались от земли, и сердце екнуло,

словно он первый раз в жизни делал "солнышко" на качелях. Он взлетел

вверх, замер на миг в полуденной точке и понесся вниз вместе с

накатывающейся на бетон навозной сферой. Падая, он понял, что шар сейчас

проедет по нему, но даже не успел испугаться. Наступила тьма, а когда

мальчик пришел в себя, его уже поднимала вверх та самая навозная

полусфера, которая только что придавила его к бетону.

- Доброе утро, - послышался папин голос. - Как спалось?

- Что же это такое, папа? - спросил мальчик, пытаясь перебороть

головокружение.

- Это жизнь, сынок, - ответил отец.

Поглядев в его сторону, мальчик увидел серо-коричневый шар, катящийся

вперед сквозь белую мглу. Папы нигде не было - но, приглядевшись, мальчик

заметил на поверхности навоза размазанный нечеткий силуэт, который

крутился вместе с шаром. В этом силуэте можно было выделить туловище,

руки, ноги и даже два глаза, их взгляд был устремлен одновременно и внутрь

шара, и наружу. Эти глаза печально смотрели на мальчика.

- Молчи, сынок, молчи. Йа знаю, что ты спросишь. Да. Со всеми

происходит именно это. Мы, скарабеи, просто единственные, кто это видит.

- Папа, - спросил маленький шар, - а почему же йа раньше думал, что

ты идешь за своим шаром и толкаешь его вперед?

- А это потому, сынок, что ты был еще маленький.

- И всю жизнь так, башкой о бетон...

- Но все-таки жизнь прекрасна, - с легкой угрозой сказал отец. -

Спокойной ночи.

Мальчик глянул вперед и увидел наезжающую на глаза бетонную плиту.

- Доброе утро, - сказал большой шар, когда тьма рассеялась, - как

настроение?

- Никак, - ответил маленький.

- А ты старайся, чтобы оно у тебя было хорошее. Ты молодой, здоровый

- о чем тебе грустить? То ли де...

Большой шар вздрогнул и замолчал.

- Ты ничего не слышишь? - спросил он у маленького.

- Ничего, - ответил тот. - А что йа должен слышать?

- Да вроде... Нет, показалось, - сказал большой шар. - О чем йа

говорил?

- О настроении.

- Да. Ведь мы сами создаем себе настроение и все остальное. И надо

стремиться, чтобы... Опять.

- Что? - спросил маленький.

- Шаги. Не слышишь?

- Нет, не слышу. Где?

- Впереди, - ответил большой шар, - как будто слон бежит.

- Это тебе кажется, - сказал маленький. - Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

- Доброе утро.

- Доброе утро, - вздохнул большой. - Может, и кажется. Ты знаешь, йа

ведь старый уже. Здоровье шалит. Иногда утром проснусь и думаю - вот так

буду где-нибудь катиться и...

- Почему, - сказал маленький, - вовсе ты не старый.

- Старый, старый, - с грустью отозвался большой. - Скоро тебе уже

придется обо мне заботиться. А ты, небось, не захочешь...

- Как не захочу? Захочу.

- Это ты сейчас так думаешь. А потом у тебя своя жизнь начнется, и...

Вот опять.

- Что опять? - нетерпеливо спросил маленький шар.

- Шаги. Ой... А теперь колокол бьет. Не слышишь?

Большой шар остановился.

- Покатили вперед, - сказал маленький шар.

- Нет, - сказал большой, - ты катись, а йа тебя догоню.

- Ладно, - согласился маленький и исчез в тумане.

Большой шар оставался на месте. Никаких шагов больше слышно не было,

и он медленно тронулся вперед.

- Сынок! - крикнул он. - Эй! Ты где?

- Йа здесь, - ответил голос из тумана. - Спокойной ночи!

- Спокойной ночи!

- Доброе утро!

- Доброе утро! - крикнул большой шар, покатился в сторону, откуда

долетел ответ, и двигался довольно долго, пока не стало ясно, что они с

сыном разминулись.

- Эй! - крикнул он снова. - Ты где?

- Йа здесь.

На этот раз голос долетел издалека и слева. Большой шар двинулся было

туда, но сразу же испуганно замер. Впереди раздался громоподобный удар,

такой сильный, что даже бетон под ногами мелко задрожал. Следующий удар

раздался ближе, и навозный шар увидел огромную красную туфлю с острым

каблуком, врезавшимся в бетон в нескольких метрах впереди.

- Папа! Я теперь тоже слышу шаги! Что это? - долетел далекий голос

сына.

- Сынок! - отчаянно прокричал отец.

- Папа!

 

 

Мальчик закричал от страха и поднял взгляд. Над его головой мелькнула

тень, и на миг ему показалось, что он видит красную туфлю с темным пятном

на подошве, уносящуюся в небо, и еще показалось, что в неимоверной высоте,

куда взмыла туфля, возник силуэт огромной расправившей крылья птицы.

Мальчик с трудом отлепил руки от навозного шара и кинулся к месту, откуда

последний раз долетел отцовский голос. Через несколько шагов он наткнулся

на большое темное пятно на асфальте, поскользнулся и чуть не упал.

- Папа, - тихо сказал он.

Видеть то, что осталось от папы, было слишком тяжело, и он,

постепенно понимая, что произошло, побрел назад к своему шару. Перед его

глазами встала добрая папина морда со страшными только на вид хитиновыми

рогами и полными любви бусинками глаз, и он заплакал. Потом он вспомнил,

как папа, протягивая ему кусок навоза, говорил, что слезами горю не

поможешь, и перестал плакать.

"Папина душа полетела на небо, - подумал он, вспомнив быстро

уносящееся вверх пятно на огромной подошве, - и я уже ничем не смогу ему

помочь".

Он поднял взгляд на шар, удивился, каким тот стал большим за

последнее время, потом посмотрел на свои руки и со вздохом положил их на

теплую податливую поверхность навоза. Поглядев последний раз туда, где

оборвалась папина жизнь (ничего, кроме тумана, видно уже не было), он

толкнул Йа вперед.

Шар был таким массивным, что требовал всего внимания и всей силы, и

мальчик полностью погрузился в свой нелегкий труд. В его голове мелькали

смутные мысли - сначала о судьбе, потом о папе, потом о себе самом - и

скоро он приноровился, и уже не надо было толкать шар, достаточно было

просто бежать вслед за ним на тонких черных лапках, чуть приподняв морду,

чтобы длинный хитиновый вырост на нижней челюсти не цеплял за шар. А еще

через несколько шагов лапки достаточно глубоко увязли в навозе, шар поднял

мальчика, обрушил на бетон, и жизнь вошла в свое русло, по которому шар и

покатился вперед.

Бетонная плита наезжала на глаза, и наступала тьма, а когда появлялся

свет, оставалась только слабая память о том, что минуту назад снилось

что-то очень хорошее.

"Йа вырасту большой, женюсь, у меня будут дети, и йа научу их всему,

чему меня научил папа. И йа буду с ними таким же добрым, каким он был со

мной, а когда йа стану старым, они будут обо мне заботиться, и все мы

проживем долгую счастливую жизнь", - думал он, просыпаясь и поднимаясь по

плавной окружности навстречу новому дню движения сквозь холодный туман по

направлению к пляжу.

 

ЖИТЬ ЧТОБЫ ЖИТЬ

 

 

Вверху было только небо и облако в его центре, похожее на чуть

улыбающееся плоское лицо с закрытыми глазами. А внизу долгое время не было

ничего, кроме тумана, и когда он наконец рассеялся, Марина так устала, что

еле держалась в воздухе. С высоты было заметно не так уж много следов

цивилизации: несколько бетонных молов, дощатые навесы над пляжем, корпуса

пансионата и домики на далеких склонах. Еще была видна глядящая ввысь чаша

антенны на вершине холма и стоящий рядом вагончик из тех, что называют

наваристым словом "бытовка". Вагончик и антенна были ближе всего к небу, с

которого медленно спускалась Марина, и она разглядела, что антенна ржавая

и старая, дверь вагончика крест-накрест заколочена досками, а стекла в его

окне выбиты. От всего этого веяло печалью, но ветер пронес Марину мимо, и

она сразу же забыла об увиденном. Расправив полупрозрачные крылья, она

сделала в воздухе прощальный круг, взглянула напоследок в бесконечную

синеву над головой и стала выбирать место для посадки.

Выбирать было особенно не из чего - достаточно пустого пространства

было только на набережной, и Марина понеслась над бетонными плитами, еще в

воздухе начав перебирать ногами. Посадка чуть не кончилась катастрофой,

потому что в плитах попадались металлические решетки для стока воды, и

Марина чудом не угодила в одну из них тонким каблуком. Коснувшись ногами

земли, она быстро побежала вперед, стуча красными каблучками по бетону,

метров через тридцать погасила инерцию, остановилась и огляделась.

Первым объектом, с которым она встретилась в новом для нее мире,

оказался большой фанерный щит, где было нарисовано несбывшееся советское

будущее и его прекрасные обитатели - Марина на минуту впилась глазами в их

выцветшие нордические лица, над которыми висели похожие на ватрушки из

"Книги о вкусной и здоровой пище" космические станции, а потом перевела

взгляд на закрывавшую полстенда афишу, написанную от руки на ватмане

широким плакатным пером:

ПРИШЕЛЬЦЫ СРЕДИ НАС

Лекция о летающих тарелках и их пилотах

Новые факты. Демонстрация фотографий

Для желающих после лекции проводится

СЕАНС ЛЕЧЕБНОГО ГИПНОЗА

Лекцию и сеанс проводит лауреат

Воронежского слета экстрасенсов

кандидат технических наук

А. У. Пауков

В кустах за афишей подрагивали последние сгустки тумана, но небо над

головой было уже ясным и с него вовсю светило солнце. В конце набережной

был мост над впадающим в море сточным ручьем, а за ним стоял ларек, от

которого доносилась музыка - именно такая, какая и должна играть летним

утром над пляжем. Справа от Марины, на лавке перед душевым павильоном,

дремал старик с гривой желтовато-седых волос, а в нескольких метрах слева,

возле похожих на маленькую белую виселицу весов, ждала клиентов женщина в

медицинском халате.

Марина услыхала шуршание крыльев, подняла голову и увидела еще двух

снижающихся муравьиных самок, повторяющих маневры, которые несколько минут

назад проделала она. С их плеч свисали точно такие же сумки, как у Марины,

и одеты они были так же - в джинсовые юбки, кооперативные блузки и красные

туфельки на острых каблуках. Та, что летела впереди и ниже, пронеслась над

ограждением набережной и, набирая высоту, помчалась над морем. Вторая

пошла было на посадку, потом, видно, передумала и быстро замахала

крыльями, пытаясь подняться, но было уже поздно, и она на всей скорости

врезалась в витрину палатки. Раздались звон стекол и крики; Марина сразу

же отвела глаза, успев только заметить, что к месту происшествия кинулось

несколько прохожих.

Рядом по набережной, задрав крылья и балансируя сумкой, пробежала еще

одна только что приземлившаяся перепончатокрылая самка. Марина поправила

на плече сумочку, развернулась и неспешно пошла вдоль длинного ряда

скамеек.

На душе у нее стало легко и покойно, и если бы еще не жали туфельки,

было бы совсем хорошо. Навстречу попадались загорелые мужчины в плавках -

они оценивающе обводили стройную маринину фигуру глазами, и от каждого

такого взгляда делалось тепло и начинало сладко сосать под ложечкой.

Марина дошла до моста над ручьем, полюбовалась белой полосой пены на

границе моря и суши, послушала шорох перекатывающейся под волнами гальки и

повернула назад.

Через несколько шагов она ощутила неясное томление - пора было что-то

сделать. Марина никак не могла взять в толк, что именно, пока не обратила

внимания на тихий шелест за спиной. Тогда она сразу поняла - или, скорее,

вспомнила.

Крылья, которые до сих пор волочились за ней по пыли, были не нужны.

Она подошла к краю тротуара, огляделась по сторонам и нырнула в кусты. Там

она присела, сунула руку за плечо, поймала ладонью основание крыла и изо

всех сил дернула. Ничего не произошло - крыло держалось слишком прочно.

Марина дернула второе, и тоже безрезультатно. Тогда она наморщила лоб и

задумалась.

- А, ну да, - пробормотала она и открыла сумочку. Первым, что

попалось ей под руку, был небольшой напильник.

Пилить крылья было не больно, но все же неприятно; особенно раздражал

скребущий звук, от которого в лопатках возникало подобие зубной боли.

Наконец крылья упали в траву, и от них остались только выступы возле

лопаток и две дыры в кофточке. Марина сунула напильник в сумку, и в ее

душу вернулся радостный покой. Она вынырнула из кустов на залитую светом

набережную.

Мир вокруг был прекрасен. Но в чем именно заключалась эта красота,

сказать было трудно: в предметах, из которых состоял мир, - в деревьях,

скамейках, облаках, прохожих - ничего особенного вроде бы не было, но все

вместе складывалось в ясное обещание счастья, в честное слово, которое

давала жизнь. У Марины внутри прозвучал вопрос, выраженный не словами, а

как-то по другому, но означавший несомненно:

"Чего ты хочешь, Марина?"

И Марина, подумав, ответила что-то хитрое, тоже не выразимое словами

- но вложила в этот ответ всю упрямую надежду молодого организма.

- Вот такие песни, - прошептала она, глубоко вдохнула пахнущий морем

воздух и пошла по набережной навстречу сияющему дню. Вокруг прохаживалось

довольно много муравьиных самок; они ревниво поглядывали друг на друга и

на Марину, на что она отвечала такими же взглядами; впрочем, смысла в этом

не было, потому что различий между ними не существовало абсолютно никаких.

Не успела Марина подумать, что надо бы чем-нибудь себя занять, как

увидела прибитую к деревянному столбу стрелку с надписью:

Кооператив "ЛЮЭС"

Видеобар с непрерывным показом французских художественных фильмов

Стрелка указывала на тропинку, ведущую к большому серому зданию за

деревьями.

Видеобар оказался затхлым подвалом с кое-как подмалеванными стенами,

пустыми сигаретными пачками над стойкой и мерцающим в углу экраном. Сразу

за дверью Марину остановил выпуклый мужик в спортивном костюме и

потребовал два шестьдесят за вход. Марина полезла в сумку и нашла там

маленький кошелек из черного дерматина; в кошельке оказались два мятых

рубля и три двадцатикопеечные монеты. Она пересыпала их в мускулистую

ладонь, которая сжала деньги тремя пальцами, а четвертым указала на

свободное место за столиком.

Вокруг большей частью были недавно приземлившиеся девушки в дырявых

на спине блузках. Телевизор, в который они завороженно глядели, очень

напоминал небольшой аквариум, по единственной прозрачной стене которого

время от времени пробегала радужная рябь. Марина устроилась поудобней и

тоже стала глядеть в аквариум.

Внутри плавал мордастый мужчина средних лет в накинутой на плечи

дубленке. Подплыв к стеклу, он влажно поглядел на Марину, а потом сел в

машину красного цвета и поехал домой. Жил он в большой квартире, с женой и

похожей на Жанну д'Арк юной служанкой, которая по сюжету вроде не была его

любовницей, но немедленно заставила Марину задуматься - трахнул он ее во

время съемок или нет.

Мужчина любил очень многих женщин, и часто, когда он стоял у залитого

дождем окна, они обнимали его за плечи и задумчиво припадали щекой к

надежной спине. Тут в фильме было явное противоречие - Марина ясно видела,

что спина у мужчины очень надежная (она даже сама мысленно припала к ней

щекой), но, с другой стороны, он только и делал, что туманным утром бросал

заплаканных женщин в гостиничных номерах, и на надежности его спины это не

сказывалось никак. Чтобы напряженная половая жизнь мужчины обрела

необходимую романтическую полноту, вокруг иногда возникали то африканские

джунгли, где он, чуть пригибаясь под пулями и снарядами, брал интервью у

командира наемников, то Вьетнам, где он в кокетливо сдвинутой каске, с

журналистским микрофоном в руке, под дивную французскую песню - тут Марине

на глаза навернулись прозрачные слезы - брел среди призывно раскинувшихся

трупов молоденьких американцев, которым мордастый мужчина, несмотря на

возраст, совсем не уступал в отваге и мужской силе. Словом, фильм был

очень тонкий и многоплановый, но Марину интересовало только развитие

сюжета, и она с облегчением вздохнула, когда герой снова оказался в старом

добром Париже, в гостиничном номере, за окном которого было туманное утро,

и к широкой и надежной спине мужчины припала заключительная щека.

Под конец Марина так ушла в свои мечты, что толком не заметила, как

погас волшебный аквариум и она оказалась на улице; в себя она пришла от

ударившего в глаза солнца, поспешила в тень и пошла по кипарисовой аллее,

примеряя к своей жизни самые понравившиеся кусочки фильма.

Вот она лежит в кровати, на ней желтый шелковый халат, а на тумбочке

рядом стоит корзина цветов. Звонит телефон, Марина снимает трубку и слышит

голос мордастого мужчины:

- Это я. Мы расстались пять минут назад, но вы позволили звонить вам

в любое время.

- Я уже сплю, - грудным голосом отвечает Марина.

- В это время в Париже сотни развлечений, - говорит мужчина.

- Хорошо, - отвечает Марина, - но пусть это будет что-то

оригинальное.

Или так: Марина (в узких темных очках) запирает автомобиль, и

остановившийся рядом мордастый мужчина делает тонкое замечание об

архитектуре. Марина поднимает глаза и смотрит на него с холодным

интересом:

- Мы знакомы?

- Нет, - отвечает мужчина, - но могли бы быть знакомы, если бы жили в

одном номере...

Вдруг Марина позабыла про фильм и остановилась.

"Куда это я иду?" - растерянно подумала она и поглядела по сторонам.

Впереди была одинокая белая пятиэтажка с обвитыми плющом балконами,

перед пятиэтажкой - иссеченный шинами пыльный пустырь, на краю которого

пованивала декоративная белая мазанка придорожного сортира. Еще была видна

пустая автобусная остановка и несколько глухих каменных заборов. Марина

совершенно четко ощутила, что вперед ей идти не надо, оглянулась и поняла,

что возвращаться назад тоже незачем.

"Надо что-то сделать", - подумала она. Что-то очень похожее на

ампутацию крыльев, но другое - вроде бы она только что это помнила и даже

шла по аллее с туманным пониманием того, куда и для чего она направляется,

но сейчас все вылетело из головы. Марина ощутила то же томление, что и на

набережной.

- Если бы мы жили в одном номере, - пробормотала она, - в одном но...

Ох, Господи.

Она хлопнула себя по лбу. Надо было начинать рыть нору.

Подходящее место нашлось рядом с главным корпусом пансионата - в

широкой щели между двумя гаражами, где земля была достаточно сырой и

годилась для рытья. Марина туфелькой раскидала пустые бутылки и ржавую

консервную жесть, открыла сумочку, вынула новенький красный совок и,

присев на корточки, глубоко погрузила его в сухой крымский суглинок.

Первый метр она осилила без особого труда - после слоя почвы началась

смешанная с песком глина, рыть которую было несложно. Правда, когда край

ямы оказался на уровне груди, она пожалела, что не сделала нору шире -

было бы легче выкидывать землю. Но вскоре она придумала, как облегчить

себе работу. Сначала она как следует разрыхляла грунт под ногами, а потом,

когда его набиралось много, горстями выкидывала за край ямы. Иногда

встречались обломки кирпичей, камни, осколки старых бутылок и гнилые корни

давно срубленных деревьев - это осложняло работу, но не сильно. Марина

была настолько поглощена своим занятием, что не знала, сколько прошло

времени; выкидывая из ямы очередной мокрый булыжник, она заметила, что

небо уже потемнело, и очень удивилась.

Наконец яма достигла такой глубины, что, выкидывая землю, Марине

приходилось подниматься на цыпочки, и она почувствовала, что пора рыть

вбок. Это оказалось сложнее, потому что грунт здесь был неподатливый и

совок часто лязгал о камни, но делать нечего; Марина, сжав зубы, на время

растворила свою личность в работе, и от всего мира остались только земля,

камни и совок. Когда она пришла в себя, первая камера была почти готова.

Вокруг царила темнота, и когда Марина выползла из бокового хода в

вертикальную часть норы, высоко над ее головой загадочно мигали звезды.

Марина чувствовала оглушительную усталость, но знала, что ложиться

спать ни в коем случае нельзя. Она вылезла из ямы на поверхность и стала

раскидывать отработанную землю, чтобы никто не заметил вход в нору. Земли

было слишком много, и Марина поняла, что поблизости всю ее не спрятать.

Она чуть подумала, сняла с себя юбку и завязала подол узлом. Получился

довольно вместительный мешок. Марина ладонями затолкала в него столько

земли, сколько влезло, с трудом закинула груз на плечо и пошатываясь пошла

к пустырю. Светила луна, и сначала Марине было страшно выйти из тени, но

потом она решилась, быстро пробежала по залитому голубым светом пустырю за

гаражами и ссыпала землю на обочине дороги. Второй раз это было уже не так

страшно, а в третий она даже перестала коситься на окна пятиэтажки, в

которых не то горели тусклые лампы, не то просто отражалась луна. Быстро

перемещаться мешали туфельки, один каблук сломался, когда она еще рыла

нору, - и Марина скинула их, поняв, что туфли больше не нужны.

Бегать босиком стало легче, и довольно скоро на краю дороги выросла

куча земли, словно сброшенная самосвалом, а вход в нору перестал быть

заметен со стороны. Марина валилась с ног, но у нее все же хватило сил

отыскать кусок картонного сигаретного ящика с нарисованным зонтиком и

красной надписью "Parisienne", которым она, спускаясь в нору, прикрыла

вход. Теперь все было сделано. Она успела.

- Хорошо, - пробормотала она, со счастливой улыбкой сползая по

шершавой земляной стене на пол и вспоминая мордастого мужика из фильма, -

хорошо. Но пусть это будет что-нибудь оригинальное...

Весь следующий день она спала - один только раз ненадолго проснулась,

подползла к выходу и, чуть отодвинув картонку, выглянула наружу. В нору

ударил косой солнечный луч и долетел щебет птиц, такой счастливый, что

даже показался ненатуральным, словно на дереве сидел Иннокентий

Смоктуновский и щелкал соловьем. Марина вернула картонку на место и

поползла назад в камеру.

Когда она проснулась в следующий раз, первое, что она почувствовала,

был голод. Марина открыла сумку, которая раньше решала все ее проблемы, но

там остались только узкие черные очки, совсем как у девушки из фильма.

Марина решила вылезти наружу и тут заметила, что юбки, из которой прошлой

ночью получился мешок, нигде нет - видно, она так и осталась у дороги

вместе с последней порцией земли. Туфелек на ногах тоже не было - Марина

вспомнила, что сбросила их, когда они стали мешать. Лезть в таком виде

наружу нечего было и думать. Марина села на землю и заплакала, а потом

опять уснула.

Когда она проснулась, было темно. За время сна что-то в ней

изменилось - теперь Марина не раздумывала, можно ли выходить в таком виде

наружу. Она просто нащупала в темноте совок, откинула картонку, вылезла,

присела и подняла глаза к небу.

 

 

Удивительно красива крымская ночь. Темнея, небо поднимается выше, и

на нем ясно проступают звезды. Из всесоюзной здравницы Крым незаметно

превращается в римскую провинцию, и в душе оживают невыразимо понятные

чувства всех тех, кто так же стоял когда-то на древних ночных дорогах,

слушал треск цикад и, ни о чем особо не думая, глядел в небо. Узкие и

прямые кипарисы кажутся колоннами, оставшимися от давно снесенных зданий,

море шумит точно так же, как тогда (что бы это "тогда" ни значило), и

перед тем как толкнуть навозный шар дальше, успеваешь на миг ощутить, до

чего загадочна и непостижима жизнь и какую крохотную часть того, чем она

могла бы быть, мы называем этим словом.

Марина опустила глаза и потрясла головой, чтобы собраться с мыслями.

Мысли натряслись такие: надо сходить на рынок и выяснить обстановку.

Марина медленно пошла к темной скале пансионата, высоко поднимая

ноги, чтобы не споткнуться. Вокруг видно почти ничего не было, и, как

Марина ни осторожничала, через несколько шагов она ступила в ямку и упала,

чуть не сломав сустав. От боли у нее прояснилось в голове, и Марина

поняла, что на четвереньках двигаться гораздо удобней и безопасней. Она

вприпрыжку потрусила вперед, выскочила на обсаженную цветами освещенную

дорожку и побежала к фонарям набережной - перемещалась она на трех лапках,

потому что в четвертой был сжат зазубренный и ободранный долгой работой

совок.

Рынок оказался просто частью набережной под металлическим навесом.

Вокруг никого не было, и Марина принялась шарить возле пустых прилавков,

пытаясь отыскать хоть что-нибудь съедобное. Минут за двадцать она нашла

множество давленых груш и яблок, несколько слив, два полуобглоданных

кукурузных початка и совершенно целую виноградную гроздь. Она наполнила

всем этим найденный здесь же рваный пластиковый пакет и пошла к пустым

столикам возле угасшего мангала - днем она заметила, как здесь пили пиво и

ели шашлык, и решила посмотреть, не осталось ли чего на столах.

- Самка, где виноград брали?

Марина от неожиданности так испугалась, что чуть не выронила сумку.

Но когда она оглянулась, то испугалась еще сильнее и отпрыгнула на

несколько шагов назад. Перед ней стояла худая женщина в измазанных глиной

синих трусах и рваной блузке. Ее глаза дико горели, волосы были

перепачканы землей и всклокочены, а руки и ноги сильно исцарапаны. Одной

рукой она прижимала к груди фанерный ящик с объедками, а в другой держала

точно такой же совок, как у Марины, и по этому совку Марина поняла, что

перед ней тоже муравьиха.

- А там вон, - ответила она и показала совком в сторону прилавков, -

только там нет больше. Кончился.