Глава 1. Геополитика Турана

 

Туранская цивилизация

 

До того, как в истории впервые появляется русское государство – Киевская Русь – пространство Евразии уже имеет долгую политическую историю. Большинство государств, которые существовали на этой территории, относились к типу кочевых степных империй.

Структура этих кочевых империй была приблизительно одинаковой не зависимо от того, какие конкретные этносы и народы выступали главным политическим субстратом этих образований. Эта структура представляла собой жестко иерархизированное подвижное воинственное общество, возглавляемое королями, царями, ханами, каганами, политический центр которого был расположен где-то в степной зоне Евразии от Манчжурии на Дальнем Востоке до Паннонии на Западе. Вся политическая система была основана на принципе мужества, верности вождям, скорости и воли, что порождало особый кочевой стиль. Военная сила применялась к соперникам и соседям, а захват и установление контроля над сопредельными территориями и порабощенными народами наряду с военными набегами на различные страны (подчас весьма удаленные) составляли основу исторического процесса. Война и жизнь, война и экономика, война и престиж были в этих обществах синонимами.

Чаще всего в зону контроля этих кочевых империй входили лесные, речные территории и зоны, пригодные для земледелия, которые примыкали к Великой Степи с севера и юга и были населены издревле оседлыми народами, также создававшими разные модели более или менее устойчивой государственности[200]. Между степными кочевниками и оседлыми земледельческими культурами существовал постоянный антагонизм, символически описанный в дуализме Туран/Иран в иранском эпосе в «Шахнаме» Фирдоуси[201]. В подавляющем большинстве случаев кочевые народы формировали элитарный слой (знать, аристократию) оседлых народов или интегрировали зоны расселения земледельцев в свои кочевые империи[202].

Так строилась и постоянно перестраивалась общая структура, характерная для пространства Евразии – Турана, называемая некоторыми авторами (например, в посмертно изданных незаконченных работах О.Шпенглера «Эпика человека»[203]) «туранской цивилизацией». Туранские кочевые империи в общем виде, таким образом, представляли собой 1) политическое ядро державы (сами кочевые воинственные племена с жесткой лидерской иерархией), и 2) примыкающие к ним и находящиеся под их контролем периферийные территории, население которых выплачивало кочевникам дань, признавало власть и находилось под их защитой от нападений других племен. Согласно таким теоретикам, как антрополог и политический географ Фридрих Ратцель[204] и социолог Людвиг Гумплович[205], эта туранская модель государственности (кочевая воинственная элита и оседлая масса покоренных земледельцев) представляет собой вообще универсальную модель возникновения государства [206].

В любом случае, относительно преобладающих в северной Евразии политических систем от глубокой древности до Средних веков данная система политической организации является общепризнанной и не подлежащей сомнению. Именно она и понимается под термином «Туран», означающим степные воинственные кочевые империи, объединенные жесткой верностью вождям и особым военным, этическим кодексом.

 

Индоевропейцы Евразии

 

В самых древних периодах истории Великой Степи мы видим индоевропейских кочевников – предков индусов и персов, ираноязычные кочевые племена, прямыми потомками которых были скифы, юэчжи, сарматы, тохары, вплоть до современных осетинов, восходящих непосредственно к ясам/аланам и древним сарматам. Индоевропейские кочевые империи Турана, более или менее централизованные и более или менее масштабные, представляют собой цивилизационную константу евразийской истории[207].

Для эпохи восточнославянской государственности этот фактор имеет большое историческое значение. Академик Б.А. Рыбаков[208]выдвигает гипотезу, что предки восточных славян – анты, венеды и склавены – могли быть составной частью скифской государственности и выступать у Геродота и других древних исторков под не совсем точным именем «скифов-пахарей» (сколоты). Если эта гипотеза верна, то восточные славяне имели длительный опыт государственности[209] под властью кочевников скифов, которые, возможно, частично перемешались с оседлым населением. Этим можно объяснить определенные иранские корни в русском языке (бог, свят, рота/клятва[210] и т.д.) и некоторые фигуры в древнерусском язычестве – например, изображение крылатого пса Симаргла, о котором идет речь у летописца Нестора при описании реформы языческого пантеона киевского князя Владимира.

Вторым моментом индоевропейского влияния можно назвать влияние сарматов и их политических образований, что скорее всего оказало определенное влияние и на ранние формы государственности западнорусских и польско-литовских территорий – смутные упоминания в «Географическом руководстве»[211] Клавдием Птолемеем «Европейской Сарматии» позволяют предположить существование особого государства на территории современной Польши, Литвы и Западной Украины (что использовали позже в конкретных политических целях сторонники польско-литовской унии[212]). В этом полиэтническом по своему составу государстве функция правящей элиты принадлежала сарматским воинам, и скорее всего, эти сарматские корни можно обнаружить у древнейших представителей как литовских князей, так и польской шляхты и даже некоторых восточнорусских боярских родов (в первую очередь, у галицко-волынских[213]). Влияние сарматов – аланов и роксаланов – могло оказываться и на южнорусские земли, от Тмутараканского княжества, где значительная часть элиты была аланской до территорий уличей, тиверцев и бужан, где ясские поселения чередовались с собственно славянскими даже в Киевскую эпоху[214].

Индоевропейским было готское царство Германариха с центром в Крыму, а также многочисленные и часто эфемерные политические образования на Севере Руси, которые возникали под влиянием варяжских вторжений. В этом случае правящей элитой становились варяги, интегрировавшие славянские территории в свои условные и довольно слабые государства – что выражалось прежде всего в обложении их данью.

Эти политические и культурные влияния индоевропейских туранских образований не могли не оказать определенного влияния на позднейшую восточнославянскую государственность и ее структуру. Как мы увидим в дальнейшем, Киевская Русь была изначально простроена по тому же самому принципу– в качестве правящей военной элиты пришельцев выступала варяжская дружина Рюрика (носители воинственного героического стиля).

 

Гунны, жужани, тюрки

 

Но туранская кочевая государственность не исчерпывалась индоевропейскими народами. Сплошь и рядом в качестве политического ядра политической интеграции Турана выступали и иные кочевые этносы – гунны, тюрки, манчжуры, монголы и т.д.[215] Они создавали свои кочевые империи в разных сегментах Великой Степи, устанавливали контроль над прилегающими к ним зонам оседлого расселения и иногда вторгались в такие состоятельные политические образования, как Древний Китай или Иран, а кроме того, постоянно враждовали друг с другом, меняя баланс сил, зоны контроля и, соответственно, отбивая друг у друга группы данников.

Наиболее масштабными в этой бесконечной череде кочевых империй, сменявших друг друга в Великой Степи[216], были

империя гуннов, на короткое время объединивших под своей властью гигантские территории Евразии от Дальнего Востока до Европы;

царство жужаней (манчужрских племен), остатком великой империи которых был аварский каганат, подчинивший себе западнорусские земли и уничтоженный только отрядами Карла Великого;

голубая орда тюрок, положившая начало нескольким тюркским политическим образованиям, в том числе Хазарскому каганату (а он, в свою очередь, контролировал значительную часть русских земель, и многие восточнославянские племена платили хазарам дань, то есть по сути входили в состав Хазарского царства).

 

Туранское влияние на восточных славян

 

И индоевропейские, и неиндоевропейские этносы, создававшие свои, как правило, полиэтнические и кочевые империи, принадлежали в целом к единому туранскому типу, были носителями общего цивилизационного строя и общей степной воинственной культуры.

Мы вполне можем говорить о Туране как о цивилизационном и социологическом явлении. Туранская цивилизация являлась общей для самых различных народов, этносов, культур и политических образований, объединяющих территории северной Евразии от Дальнего Востока до Южной и Восточной Европы. Гуннское вторжение, а также многочисленные походы воинственных алан сделали определенные силы Турана важным фактором собственно европейской политики, представляя собой существенный сегмент тех сил, которые обобщенно назывались «варварами» и которые разрушили Западную Римскую Империю, а затем заложили основу политическому пространству, ставшему позднее Западной Европой.

Для русской истории совершенно принципиальным является следующее: еще до возникновения собственной государственности (то есть в докиевский период) восточнославянские племена входили в состав многочисленных и разнообразных государственных образований туранского типа, а значит, были в той или иной степени знакомы с иерархической политической организацией, свойственной кочевым империям [217]. Этот опыт древнейшей государственности в какой-то степени повлиял на политические и социальные представления восточных славян. Это влияние, с социологической точки зрения, вполне можно приравнять к прививке «туранской цивилизации», то есть рассмотреть как интеграцию славян в контекст существовавшей уже ранее евразийской социальной и политической культуры [218]. Таким образом, мы, не обладая достоверными фактическими данными о дописьменном и догосударственном периоде истории восточных славян, которые позднее стали основным субстратом русского народа, вполне можем утверждать, что этот период был туранским по своей социологической природе и, соответственно, не мог не оставить в русской культуре и русском политическом сознании соответствующего следа.

 

Туран как геополитическое понятие: «разбойники Степей»

 

Теперь попробуем описать Туран и его структуру с геополитической точки зрения, обрисовав тем самым в самых общих чертах геополитическую предысторию русских. Если обратиться к книге геоплитика Х.Макиндера «Демократические идеалы и реальность[219]», где он очерчивает границы Heartland’а, мы увидим на ней зону евразийских степей, обозначенную как область «Brigands of Steppes», то есть дословно «разбойники степей». Этим термином Макиндер определяет движущую силу теллурократии, динамический субстрат «цивилизации Суши». Им он противопоставляет «Brigands of Sea», «разбойников Моря», которые, в свою очередь, представляют собой субстрат таллассократии и «цивилизации Моря».

В этом термине основателя геополитики мы видим точку пересечения геополитики и социологии: геополитическая сила отождествляется с определенным цивилизационным укладом – в данном случае с «кочевыми империями» Евразии. Таким образом, Туран как цивилизационное понятие приобретает геополитическое измерение и строго отождествляется с теллурократией. Туран, таким образом, является конкретным геополитическим концептом, включающим в себя различные дополнительные измерения (географическое, политическое, цивилизационное и т.д.). Можно развить эти интуиции Маккиндера на основании его же реконструкций и предположить, что туранский тип цивилизации, а следовательно, модель кочевых империй Великой Степи, и лежит в основании теллурократических политических режимов. При этом следует учитывать, что «разбойники Степей» не просто представляют собой самодостаточную политическую общность, но являются лишь движущей силой государствообразования, где становятся чаще всего правящим классом, но где не менее важное (а количественно превалирующее) участие принимают и широкие группы оседлого земледельческого населения. То есть кочевые империи становятся полноценными теллурократическими государствами тогда, когда их господство накладывается на различные социально-хозяйственные и этнические зоны, объединяемые воинственной туранской элитой в единый политический организм. Здесь геополитика напрямую смыкается с теориями о происхождении государства и с этносоциологией[220].

 

Туранский контекст восточных славян

 

Этносоциология и исследования по древнейшей истории и восточных славян практически однозначно подводят нас к выводу о том, что преимущественным занятием восточных славян было земледелие, что, с социологической точки зрения, практически всегда сопряжено с миролюбивой ориентацией общества. Древние славяне были при необходимости храбрыми воинами, но стиль, приоритетно характеризующий их как этнокультурную общность, был неразрывно связан с мирным крестьянским трудом. Этот сельский уклад жизненного мира является постоянной характеристикой русского общества практически на всем протяжении русской истории. Уже только на этом основании можно предположить, что точно так же дело обстояло и в предыстории, к тому же скудные исторические сведения убеждают нас в правоте такого допущения. Восточные славяне были этносом преимущественно хлеборобов-сельчан. Сведения о наличии у них собственной воинской касты или устойчивого правящего класса (князей) крайне скудны или вообще отсутствуют[221].

Из этого можно сделать вывод, что в общем составном контексте туранской цивилизации восточные славяне праисторического периода играли подчиненную роль крестьянских оседлых масс в иерархической системе, где правящим классом выступали степные воинственные этносы. Трудно сказать, сводилось ли это только к уплате дани или к более широкому социально-политическому соучастию в общих политических и государственных структурах. В любом случае, на заре русской истории мы встречаем именно такую картину: славянские племена, преимущественно занятые сельским трудом, платят дань (как продуктами, товарами, так и подворными предоставлениями молодых людей в ополчение) неславянской воинственной элите – хазарам, варягам и т.д.

С геополитической точки зрения, это чрезвычайно важное обстоятельство. Сами древние славяне не являются в полном смысле «разбойниками Степей», но входят в состав политических образований, создаваемых этими «разбойниками» как их оседлый сельскохозяйственный компонент.

 

Лес и его судьба

 

Восточные славяне расселялись вдоль течения рек преимущественно в лесной зоне. Они представляют собой Лес [222]. При этом зона Леса в доисторический период находится в той или иной степени зависимости от Великой Степи, откуда исходят основные государствообразующие импульсы «разбойников Суши». Нечто аналогичное происходит и на севере Руси, где источником постоянных военных набегов выступают «разбойники Севера», как правило, скандинавские германские племена.

Отсюда вытекает очень важное заключение: древнейшие восточные славяне причастны к туранской цивилизации, несут на себе ее отпечаток и следы ее влияния, но при этом не тождественны с ней полностью. Их самобытность и уникальность состоит в том, что они представляют собой Лес, окраину Великой Степи (если смотреть со стороны самой этой Степи) или нечто самостоятельное и самобытное, если посмотреть на ситуацию со стороны самой зоны Леса. Но чтобы этот взгляд из Леса на Степь стал возможен, славянам необходимо было осознать свое политическое, историческое и геополитическое единство, осмыслить свое место в пространстве и сформировать представление об общей судьбе. Одним словом, необходимо было осознать себя Лесом[223].

 

Геополитическая дилемма славянского Леса

 

Это и произошло на следующем этапе русской истории – в процессе создания Киевской государственности. Однако, следует обратить внимание на очень важное обстоятельство, лежащее в истоках геополитической истории Руси/России: пространство Леса, которое является «вмещающим ландшафтом»[224], «месторазвитием»[225] русского народа, социологически и геополитически двойственно; оно сопряжено с Тураном и туранским духом, несло на себе его влияние, но вместе с тем, теоретически могло бы пойти в своем развитии и по совершенно иному пути – близкому к восточно-европейским и северо-европейским странам.

Иными словами, еще в преддверии начала русской политической истории мы сталкиваемся с принципиальным геополитическим выбором: как славянский Лес будет решать проблему Степи, как выстроит с ней отношения, как определит свое место в контексте западных соседей, европейцев, где туранское начало постепенно сходит на нет и где формируется иной тип цивилизации и государственности[226].

Итак, накануне своего вступления в политическую историю народов восточные славяне уже поставлены перед дилеммой: как строить отношения с Тураном, с одной стороны, и с Европой

– с другой, являясь одновременно по ряду признаков интегральной частью и той, и другой цивилизационной модели.

Геополитический выбор является открытым. Разные силы в русской истории будут делать его по-разному, и из совокупности этих выборов и их последствий и будет складываться увлекательная и захватывающая геополитическая история Руси/России. На заре своего выхода на сцену истории у славянского Леса мы обнаруживаем широкий спектр возможностей, и Туран есть лишь одна из них.

13. Основные социальные принципы империи Чингисхана.

14. Геополитические векторы продвижения империи Чингисхана.
15. Векторы развития русской государственности в эпоху монгольской империи.

Монгольская империя как образец теллурократии

 

Эпоха монгольских завоеваний, не совсем корректно называемая периодом «монголо-татарского ига», характеризовалась утратой Древней Русью самостоятельной государственности и вхождением ее территорий в состав другой, нерусской государственности. Большая часть русских территорий оказалась в составе «Золотой Орды», улуса Джучиева, то есть одной из частей гигантской Монгольской империи, которую создал Чингисхан.

Монгольская империя представляла собой классическое государство кочевников и объединяла территории Турана в небывалом масштабе: в империю Чингисхана входили не только все степные зоны Евразии, но и древнейшие государства – такие как Китай, Иран и т.д. С геополитической точки зрения, империя Чингисхана и все образования, позднее появившиеся на ее территории, представляют собой типичные теллурократические образования, а сами монголы могут быть взяты за образец того, что Маккиндер называл «разбойниками Степи» или «разбойниками Суши»[259]. Все признаки сухопутной цивилизации были в этом случае налицо.

 

Чингисхан как туранский архетип

 

Империя Чингисхана отличалась некоторыми свойствами от ранее известных нам туранских государств[260].

1. Территориальный аспект. Империя Чингисхана достигла небывалых ранее размеров и на короткое время соединила в рамках единого социополитического пространства (монголосферы) почти всю Евразию вплоть до Ближнего Востока и Восточной Европы на западе. Включение в ее состав Китая и Индии превращало ее в гипергосударство, равного которому не существовало ранее в истории и не существует по сей день. Такая сухопутная евразийская империя возникла в истории всего один раз, и ее границы впервые наметили в планетарном масштабе зону напряжения между Heartland’ом и «цивилизацией Моря». Империя Чингисхана была самой удачной в истории попыткой стратегической интеграции Heartland’а. В чем-то эта империя была прообразом геополитики XX века и особенно его второй половины, когда в планетарном конфликте столкнулись между собой гигантская теллурократия (СССР и Китай) и талассократия планетарного масштаба (США и европейские страны). Этот территориальный географический объем империи Чингисхана делает ее уникальным явлением и историческим приближением к идеальным границам Евразии, объединенной в единую социополитическую и геополитическую структуру.

2. Идейный аспект. Хроники, повествующие о высказываниях и действиях Чингисхана, свидетельствуют о том, что сам Чингисхан рассматривал свое могущество как исполнение «божественной миссии», суть которой состояла в создании единого мирового государства, мировой империи. При этом главной чертой этого мирового царства должна была стать не религиозная идея (Чингисхан отличался крайней религиозной терпимостью и брал под свою защиту представителей всех религиозных конфессий, оказывавшихся в зоне его политического и военного контроля), но именно политическое, стратегическое, социальное и геополитическое единство как выражение общего «божественного миропорядка». В духе монголо-тюркских представлений Чингисхан полагал, что небесное божество, Тенгри, желает упорядочивания мира, и задача правителей – следовать этой воле, что должно проявляться в абсолютном императиве имперостроительства. В прежних кочевых империях мы не встречали столь ясного представления об имперской миссии. Согласно некоторым историкам[261], на эти представления Чингисхана могли повлиять своеобразно понятые идеи византизма, принесенные в Монголию христианами-несторианами или каким-то еще образом. Нельзя исключить и китайских влияний[262] (у Чингисхана было много советников-китайцев), а также собственно монгольских шаманистских верований[263]. Одним словом, принцип всемирной империи и абсолютной экспансии был для Чингисхана священной миссией, которую он и исполнил – так, как никто до него не исполнял.

3. Степная этика: «люди длинной воли». Чингисхан попытался суммировать основные этические принципы своего царства в высказываниях, которые составили основу «Ясы», свода уложений. Чингисхан попытался понять, какие факторы в организации общества привели его и его войска к столь внушительным победам[264]. Так он пришел к построению модели совершенного человека и совершенного устройства общества, то есть, по сути, заложил основу особой «степной или кочевнической этики», оказавшей огромное влияние на последующую историю тех государств, которые сложились на останках его империи[265]. Суть этой этики сводилась к следующему: образцом являются «люди длинной воли», то есть люди, безупречно храбрые, готовые рисковать своей жизнью, преданные своему военачальнику, свободные от материальных интересов, чрезвычайно подвижные и динамичные, ставящие честь и смелость превыше всех остальных качеств. Общество «людей длинной воли» должно быть организовано строго иерархически, и верность господину стоит в основе всей организации. Общество должно быть тождественно армии, и военная дисциплина должна соблюдаться и в мирное время. Гражданин – это воин. Предательство, трусость, а также коррумпированность, склонность к комфорту и наслаждению должны караться чрезвычайно сурово, равно как и пьянство, воровство, разврат, отступление от этических норм[266]. Все государство и все общество строится жестко вокруг вертикальной оси, на вершине которой находится абсолютный властитель, «божественный» хан[267]. Те общества и народы, которые отказываются принимать «Ясу» и принципы кочевой этики, должны быть либо перевоспитаны, либо уничтожены. Те, кто принимают власть империи, могут рассчитывать на интеграцию в нее. Кто сопротивляется, подлежит уничтожению. Кто предает своих даже ради Чингисхана, также подлежит уничтожению, так как предательство и трусость это не свойства мужчины.

Чингисхан считал, что только благодаря строгому следованию воли к созданию мировой империи и принципам кочевой воинственной этики ему удалось осуществить свои завоевания, отталкиваясь от крохотного монгольского племени, пребывавшего в полном упадке.

Вот такой тип государственности, учрежденный Чингисханом, стал на 200 лет геополитическим и социологическим контекстом, в котором оказались русские в XIII веке. И естественно, что все это не могло не повлиять на геополитическое самосознание русских правителей и на социологическую структуру русского общества. Некоторые историки говорят об этом явлении как о «Руси Монгольской»[268], стремясь подчеркнуть, что на этом этапе русское общество стало частью совершенно нового геополитического поля – геополитического поля Турана. Именно на этом этапе русская государственность прочно и необратимо входит в контекст евразийской теллурократии. В этом заключается основное геополитичеcкое значение всего монгольского периода русской истории.

 

Завоевание Руси монголами

 

В начале XIII века на территории, непосредственно прилегающие к Руси, приходят первые монгольские войска. Полностью раздробленное русское государство, раздираемое усобицами, не способно оказать им никакого консолидированного и эффективного сопротивления.

Этому предшествует ряд важнейших событий, превративших царство монголов в мировую империю.

В 1206 состоялся съезд ханов всех монгольских племен на реке Онон, который провозгласил Темучина великим каганом и присвоил ему титул Чингисхана – "Величайший из правителей, Повелитель всех людей". Далее каждый год будет ознаменован резким расширением власти Чингисхана: одно за другим следуют подчинение ойратов, кыргызов, тангутов, а в 1211-1215 – установление контроля над Северным Китаем вплоть до Пекина и признание китайским императором монгольской власти. В 1218 году монголы захватывают Восточный Туркестан и Семиречье, а в 1219-1221 крупнейшие города Средней Азии – Бухару, Самарканд, Хорезм; за чем следуют успешные вторжения в Азербайджан, Афганистан и Персию. В 1218 году основывается столица монгольской империи город Каракорум, где располагается ставка великого хана – столица Чингисхана.

В 1223 году войско монголов выходит в южнорусские Степи, где сталкивается впервые с русскими войсками. По просьбе половецкого хана Котяна ряд западнорусских князей (Мстислав Галицкий, Даниил Волынский и т.д.) поддерживают половцев, но монголы наголову разбивают русско-половецкое войско на реке Калке и открывают себе беспрепятственный проход в южнорусские степи. После поражения русско-половецких отрядов на реке Калке монголы захватывают и разграбляют Киев.

Около 1224 года как владение в составе Великого Монгольского Улуса (Монгольской империи) образуется отдельный улус (государство), вверенное сыну Чингисхана Джучи, которое называется отныне «Улус Джучиев» или «Золотая Орда» с центром в Нижнем Поволжье. С момента основания территории этого политического образования постоянно расширяются до гигантских размеров. В период правления сына Джучи (внука Чингисхана) Бату (Батыя) «Золотая Орда» достигает пика своего могущества.

В 1235 году военный совет монголов года объявляет общемонгольский поход на запад. Великий хан Удегей посылает в подкрепление Батыю, главе улуса Джучи, для завоевания Волжской Булгарии, Дешти-Кипчака и Руси главные силы монгольского войска под командованием Субэдея.

Летом 1236 года монгольская армия подошла к Волге. Субэдей подверг разгрому Волжскую Булгарию, Бату в течение года вёл войну против половцев, буртасов, мордвы и черкесов. В декабре 1237 года монголы вторглись в пределы Рязанского княжества. 21 декабря была взята Рязань, после битвы с владимирскими войсками – Коломна, затем – Москва. 8 февраля 1238 года был взятВладимир, 4 марта в на реке Сить разгромлены войска великого князя Юрия II, погибшего в бою. Затем были взяты Торжок иТверь, началась семинедельная осада Козельска, также закончивашаяся его взятием.

В 1239 году монголами подавлены восстания в Мордовской земле, взят Муром, Переяславль и Чернигов. В 1240 году началось наступление монгольской армии на Южную Русь. Были захвачены Киев, Галич и Владимир-Волынский.

Монголы продолжили поход на запад, победив польско-немецкую армию при Легнице, венгров и хорватов, собранных под началом короля Белы IV, захватив Загреб, выйдя к Адриатике у Сплита и подойдя вплотную к Вене. Весной Батый получил из Монголии известие о смерти великого хана Удегея (11 декабря 1241) и принял решение отходить назад в степи через Северную Сербию иБолгарию.

Так 1243-1246 годах практически вся территория Древней Руси оказывается захвачена монголами и становится частью «Золотой Орды», а все русские князья признают зависимость от правителей Монгольской империи. Земли облагаются данью, которую собирают монгольские баскаки совместно с русскими князьями.

Полный суверенитет «Золотая Орда» обрела при хане Менгу-Тимуре в 1266 году в процессе распада Монгольской империи на ряд независимых государств (Империя Юань, Чагатайский улус, государство Хулагуидов).

 

16. Геополитический выбор Даниила Галицкого и его цивилизационные последствия.

Даниил Галицкий: выбор западничества

 

Этот выбор символизируется историческими позициями двух ярчайших фигур того времени. Речь идет о сыне Великого князя Ярослава Всеволодовича Александре Невском и Волынско-Галицком князе – Данииле Романовиче Галицком. «Александр Невский выбрал Восток и под его защитою решил отбиваться от Запада (…). Даниил Галицкий выбрал Запад и с его помощью попытался вести борьбу против Востока.», пишет Г.Вернадский[273] И продолжает: «Александр Невский и Даниил Галицкий олицетворяют собою два исконных культурных типа истории русской, и даже шире того, мировой: тип "западника" и тип "восточника"».[274]

Вернадский так описывает эпопею Даниила Галицкого. - «Даниил лавировал между римским папою, Уграми (Венгрией), Чехией, Польшей, Литвою, татарами, собственными боярами и родственниками-князьями. Первый страшный удар нанесен был татарами юго-западной Руси в конце 1240 (взятие Киева); вся Волынь и Галиция были затем опустошены (…). Даниил не пытался оказывать сопротивления. Еще до взятия Киева он уехал в Угры, ища против татар помощи у короля Угорского. Хлопоты Даниила оказались тщетны. Как известно, монгольская волна залила всю восточную и среднюю Европу – Венгрию, Силезию, Моравию, Хорватию, Балканы. Волна схлынула в 1241 году (…).

Даниил вернулся на Русь, где ему пришлось вести длительную борьбу с галицкими боярами, перемышльским владыкою, бывшим черниговским князем Ростиславом, уграми и поляками. Борьба шла успешно и завершилась решительною победою Даниила (…).

Между тем уже в следующем 1250 году монголы вновь заинтересовались юго-западною Русью. Батый прислал сказать Даниилу: "Дай Галич". Не чувствуя себя опять в силах бороться оружием, Даниил решил подчиниться и поехал сам к Батыю. Против ожидания Даниил был встречен ласково. (…)

Даниил пробыл в орде почти месяц и достиг цели: Батый оставил за ним все его земли. Немедленно сказалось международное значение Даниилова шага: Запад начал заискивать перед ним, угорский король Бела IV прислал послов с предложением мира и родственного союза. Сын Даниила Лев женился на дочери угорского короля.

Оскорбленное самолюбие Даниила заставило его искать новых путей, чтобы высвободиться из-под монгольской зависимости. Византийское царство было низвергнуто: оставался латинский Запад. Чтобы рассчитывать на помощь Запада – новый крестовый поход – нужно было обратиться к формальному главе Запада, папе. Даниил это и сделал: он вступил в переговоры с папою Иннокентием IV о соединении церквей.

Папа обещал различные льготы и милости; русскому духовенству разрешено служить на квасных просфорах; признан был законным брак Даниилова брата Василька на близкой родственнице; крестоносцам и духовным лицам запрещено приобретать имения в русских областях без позволения великого князя; самому великому князю обещан королевский титул.

Наконец, посланы были (в 1253 и в 1254 годах) от папы всем государствам средней и восточной Европы призывы о крестовом походе против татар на помощь Даниилу.

Рассчитывая на помощь Запада, Даниил начал деятельно подготовляться к борьбе с монголами: собирать войска и деньги, укреплять города, населять их, возвеличивать власть свою.

В 1255 в городе Дрогичине Даниил короновался присланною ему от папы королевскою короною.

Даниилу нужна была однако не только корона, а прежде всего военная помощь. Помощь эта не приходила: призывы папы остались без последствий. Тогда Даниил прервал с папою сношения.

Между тем надвигалась гроза с Востока. Даниил увидел, что не в силах справиться с этою грозою – предотвратить начавшееся опустошение своей земли татарами. Ему пришлось уступить и бросить все свои мечты. По требованию приднепровского татарского баскака Куремсы Даниил приостановил все свои военные приготовления против татар и срыл укрепления волынских городов (1261).

Через несколько лет после того Даниил умер (1264). Вся "большая политика" его таким образом кончилась неудачею; он имел успех только в "малой политике" – борьбе с непосредственными соседями литовцами, которых против него не поддерживали ни монголы, ни крестоносцы – латиняне. (…)

Он выиграл несколько отдельных сражений, но проиграл самое главное – Православную Россию.

Результатом его политики были долгие века латинского рабства юго-западной Руси[275]». Так подытоживает эпопею героя Западной Руси XIII века Г.В.Вернадский.

Важно заметить, что выбор Даниила Галицкого делался не на пустом месте. С самых первых шагов становления русской государственности и, возможно, даже в особенностях этносоциологической структуры населения Западной Руси[276] мы видим там социологическую и геополитическую модель, которая активно притягивается к западному полюсу, участвует в европейских делах, опирается в усобицах на европейских союзников, тяготеет к тому же социальному строю, который складывается в тот период в Западной Европе. Выбор Даниила Галицкого подготовлен и его отцом Романом Мстиславовичем, другим выдающимся западнорусским князем, а также Мстиславом Изяславовичем и Изяславом Мстиславовичем, противником Юрия Долгорукого в битве за Киевский престол.

Волынская и Галицкая Русь перед лицом двойного вызова выбирает Европу и европейский Запад. Но все равно оказывается под властью монгольского Востока. И тем не менее, этот выбор еще раз напоминает нам о глубинном измерении геополитического и социологического западничества в русском государстве как постоянной ориентации.

 

17. Суздальский тип русского общества, геополитическая ориентация.

Владимирско-Суздальское княжество: прообраз московского самодержавия

 

Совершенно особая социологическая картина складывается в самом восточном из русских княжеств – в Ростовско-Суздальском, а позднее Владимирско-Суздальском. Эти земли осваиваются славянами позже других, а прежде являются территорией расселения еще не славянизированных финно-угорских племен (меря и весь). Древнейшим центром этой территории был город Ростов Великий. В IX-X веках туда двигаются русские переселенцы вместе с князьями и создают там – практически на пустом месте – русские города Суздаль, а затем Владимир. Специфика возникновения этих городов как княжеских поселений в отрыве от местного населения и от славянских землепашцев в округе придавала Залесским землям совершенно особый социально-политический стиль. Здесь была чрезвычайно сильна княжеская власть, которой было подчинены все остальные социальные формы. Вечевой институт был относительно слабым. Поэтому Ростовско-Суздальская, а позже Владимирско-Суздальская формула была такова:

сильная княжеская власть – слабая аристократия – слабое вече.

Социально-политическая структура Муромо-Рязанского княжества напоминала Владимирско-Суздальскую.

 

Восток Древней Руси

 

Здесь мы имеем дело с таким понятием, как «восток» в контексте русской геополитике. Это воплощено не просто в продвижении границ русского контроля в направлении географического востока, но и в установлении особой социологической модели общества, где чрезвычайно сильная монархическая власть, а значение феодалов и народного вече второстепенно и ослаблено.

Этому геополитическому вектору развития в русской истории суждено сыграть ведущую роль. Именно во Владимир будет перенесен великокняжеский престол Андреем Боголюбским, на территории Владимирско-Суздальского княжества возникнет Москва, и Владимирско-Суздальское княжество станет позднее ядром будущей Московской Руси. Все эти особенности русского востока обозначают не просто географическую зону, где будет проходить события, центральные для определения путей русской истории, но и несут в себе особое социологическое содержание, напрямую сопряженное с качественным пространством. Этот геополитический «восток» тождественен монархическому, самодержавному началу и резонирует с той ролью, которую император играет в православном учении о симфонии властей. Следовательно, именно «восток» теснее всего сопряжен собственно с византизмом и его социологическим и социально-политическим содержанием. В этом монархическом начале состоит пространственный смысл русского востока.

Ключевский пишет об этом так:

«До сих пор звание старшего великого князя нераздельно соединено было с обладанием старшим киевским столом. Князь, признанный старшим среди родичей, обыкновенно садился в Киеве; князь, сидевший в Киеве, обыкновенно признавался старшим среди родичей: таков был порядок, считавшийся правильным. Андрей впервые отделил старшинство от места: заставив признать себя великим князем всей Русской земли, он не покинул своей Суздальской волости и не поехал в Киев сесть на стол отца и деда. (…) Таким образом, княжеское старшинство, оторвавшись от места, получило личное значение, и как будто мелькнула мысль придать ему авторитет верховной власти. Вместе с этим изменилось и положение Суздальской области среди других областей Русской земли, и её князь стал в небывалое к ней отношение. До сих пор князь, который достигал старшинства и садился на киевском столе, обыкновенно покидал свою прежнюю волость, передавая её по очереди другому владельцу. Каждая княжеская волость была временным, очередным владением известного князя, оставаясь родовым, не личным достоянием. Андрей, став великим князем, не покинул своей Суздальской области, которая вследствие того утратила родовое значение, получив характер личного неотъемлемого достояния одного князя, и таким образом вышла из круга русских областей, владеемых по очереди старшинства».[258]

Это совершенно уникальный переломный момент. Андрей Боголюбский всей своей жизнью демонстрирует целый ряд фундаментальных жестов, кульминацией которых является этот перенос великокняжеского престола во Владимир.

Он борется за восток против запада не просто в силу обстоятельств (перипетии усобицы теоретически могли любого князя занести в любую точку Руси), но сознательно, всячески подчеркивая, что место имеет значение и что он сам, по глубоким мотивам, включая моменты откровения и религиозных ведений, выбирает восток. Он выбирает восток, когда осаждает Луцк в походе отца, Юрия Долгорукого, на запад. Он выбирает восток, когда самовольно покидает Вышгород. Он выбирает восток, когда проводит централистские реформы в Суздальской земле и движется в сторону самодержавия. Он выбирает восток, когда пытается установить на своих землях параллельную Киевской митрополию. И как пик этого выбора, он снова и окончательно выбирает восток, когда, захватив Киев, отказывается переезжать туда, но переносит столицу русского государства во Владимир, закладывая тем самым геополитическую платформу позднейшего русского самодержавия.

Тот восток, который выбирает Андрей Боголюбский, является одновременно и геополитическим, и социологическим, так как географическая ориентация здесь тесно переплетена со спецификой социально-политической организации общества.

Сюда же можно добавить походы на волжских булгар, которые начал Юрий Долгорукий, а Андрей Боголюбский энергично продолжил. Это дополняет вектор восточной экспансии Руси, который позднее будет воспроизведен московскими великими князьями и увенчается взятием Казани войсками Грозного.

Князь Андрей Боголюбский был убит в результате боярского заговора, что вполне можно рассмотреть как реакцию феодальной знати против укрепления самодержавного принципа, тоже своего рода социологическую константу в русской истории.

 

18. Предпосылки становления Московской Руси, основные геополитические ориентиры, основные черты московской идентичности.
19. Heartland и Московская Русь, геополитические предпосылки формирования Московского царства.
20. Геополитические факторы, повлиявшие на становление Москвы самостоятельным геополитическим центром православного мира.

21. Симфония властей. Понятие Катехона. Кате́хо́н ^[1]; катехоническая концепция (от греч. ὁ κατέχων — «Удерживающий») — богословское и политологическое понятие (теория), имеющая корни в христианской эсхатологии: нечто временно существующее в мире и препятствующее концу света и второму пришествию.

22. Геополитика Ивана Грозного.
23. Геополитика Смуты.
24. Геополитика династии Романовых.
25. Геополитика Раскола Последствия раскола для русского общества.
26. Геополитика Русской православной церкви.