Глава 2. Появление геополитики и основы геоплитического метода

 

Ф.Ратцель: политическая география и антропогеография

 

Одним из предшественников собственно геополитической науки, тем, кто по сути и сформировал предпосылки для возникновения геополитики, был Фридрих Ратцель (1844 -1904), немецкий географ и этнолог, издавший серию программных работ, открывающих собой новую науку – «антропогеографию» или «политическую географию»[13].

В своих трудах Ф. Ратцель заложил целый ряд тезисов, большинство из которых легли в основу последующих геополитических методик.

1. Человечество едино и его отдельные этнические и социальные сегменты подчиняются общей логике развития – по аналогии с другими видами живых существ (этот тезис оспаривали позже представители культурной антропологии, структурализма и большинство направлений в классической социологии). Единство человеческого рода – это общеземная или планетарная черта, которая воплощает в себе высший уровень творения[14].

2. Государство есть живое тело, которое простирает себя по поверхности земли и отличает себя от других тел, которые располагаются таким же образом[15]. Государства на всех стадиях своего развития рассматриваются как организмы, которые с необходимостью сохраняют связь со своей почвой и поэтому должны изучаться с географической точки зрения. Как показывают этнография и история, государства развиваются на пространственной базе, все более и более сопрягаясь и сливаясь с ней, извлекая из нее все больше и больше энергии. Таким образом, государства оказываются пространственными явлениями, управляемыми и оживляемыми этим пространством; и описывать, сравнивать, измерять их должна география. Государства вписываются в серию явлений экспансии жизни, являясь высшей точкой этих явлений[16]. «Органический» подход Ф. Ратцеля сказывается и в отношении к самому пространству (Raum). Это «пространство» переходит из количественной материальной категории в новое качество, становясь «жизненной сферой», «жизненным пространством» (Lebensraum)[17] или «геобиосредой». Отсюда вытекают два других важных понятия «политической географии» Ф. Ратцеля: «пространственный смысл» (Raumsinn) и «жизненная энергия» (Lebensenergie). Эти термины близки друг к другу и обозначают некое особое качество, присущее географическим системам и предопределяющее их политическое оформление в истории народов и государств.

3. Государство мыслится Ф. Ратцелем как многомерная экологическая среда, в которой происходит оформление народа, нации. Какими Ф. Ратцель видел соотношения этноса и пространства, явствует из его «Политической географии»: государство складывается как организм, привязанный к определенной части поверхности земли, а его характеристики развиваются из характеристик народа и почвы. Наиболее важными характеристиками являются размеры, местоположение и границы. Далее следует типы почвы вместе с растительностью, ирригация и, наконец, соотношения с остальными конгломератами земной поверхности, и в первую очередь, с прилегающими морями и незаселенными землями, которые, на первый взгляд, не представляют особого политического интереса. Совокупность всех этих характеристик составляют страну (das Land). Но когда говорят о «нашей стране», к этому добавляется все то, что человек создал, и все связанные с землей воспоминания. Так изначально чисто географическое понятие превращается в духовную и эмоциональную связь жителей страны и их истории.

Государство является организмом не только потому, что оно артикулирует жизнь народа на неподвижной почве, но потому что эта связь взаимоукрепляется, становясь чем-то единым, немыслимым без одного из двух составляющих. Необитаемые пространства, неспособные вскормить Государство, это историческое поле под паром. Обитаемое пространство, напротив, способствует развитию государства, особенно если это пространство окружено естественными границами. Если народ чувствует себя на своей территории естественно, он постоянно будет воспроизводить одни и те же характеристики, которые, происходя из почвы, будут вписаны в него.[18]

4. Государство может расширяться и сужаться в зависимости от внутренних и внешних факторов. Оно растет пространственно, если у него есть внутренние силы, ресурсы, энергии и если ему удается преодолеть сопротивление государств, расположенных рядом. Оно сжимается, если утрачивает жизненные силы или уступает давлению более могущественных соседних политических образований. Пребывая в одной и той же антропогеографической нише, все государства обречены на то, чтобы развиваться через циклы слияний и поглощений, расширений и сужений. Это неумолимый закон политического пространства. Отношение к государству как к живому организму предполагало отказ от концепции «нерушимости границ». Государство рождается, растет, умирает, подобно живому существу. Следовательно, его пространственное расширение и сжатие являются естественными процессами, связанными с его внутренним жизненным циклом.

5. Развивая идеи «жизненного пространства», расширения и сужения территорий государств, Ф. Ратцель формулирует законы «территориальной экспансии государства». Экспансия мыслится им как биологическая необходимость, а не как результат рационально-волевой деятельности политических элит. В своей статье «О законах пространственного роста государств»[19] Ф. Ратцель так описывает семь законов экспансии: 1) протяженность государств увеличивается по мере развития их культуры; 2) пространственный рост государства сопровождается иными проявлениями его развития: в сферах идеологии, производства, коммерческой деятельности, мощного «притягательного излучения», прозелитизма; 3) государство расширяется, поглощая и абсорбируя политические единицы меньшей значимости; 
4) граница – это орган, расположенный на периферии государства (понятого как организм); 5) осуществляя свою пространственную экспансию, государство стремится охватить важнейшие для его развития регионы: побережья, бассейны рек, долины и вообще все богатые территории; 
6) изначальный импульс экспансии приходит извне, так как государство провоцируется на расширение государством (или территорией) с явно низшей цивилизацией; 
7) общая тенденция к ассимиляции или абсорбции более слабых наций подталкивает к еще большему увеличению территорий в движении, которое подпитывает самое себя[20].

Ф. Ратцеля обвиняли в том, что он написал «Катехизис для империалистов». При этом сам Ф. Ратцель отнюдь не стремился любыми путями оправдать немецкий империализм, хотя и не скрывал, что придерживается националистических убеждений. Для него было важно создать концептуальный инструмент для адекватного осознания истории государств и народов в их отношении с пространством.

6. Государства адаптируются к ландшафту, используя его преимущества и открывающиеся возможности и стараясь преодолеть заложенные в нем ограничения, так же, как поступают растения или животные виды (включая развитие и наследование новых качеств, дифференциацию органов, методик добывания пищи и т.д.) Но в случае людей адаптация носит культурный, социальный и политический характер, членящий единое человечество на разнообразные антропологические виды, выражающиеся в многообразии культур, цивилизаций, политических систем, хозяйственных практик[21].

Эти принципы «политической географии» Ф. Ратцеля стали отправной точкой для всей дальнейшей геополитической мысли.

 

А.Мэхэн: морское могущество (Sea Power)

 

Другим провозвестником геополитики, наряду с Ф. Ратцелем, выступал американский стратег, адмирал Альфред Тайер Мэхэн (1840 -1914)[22].

Сам А. Мэхэн термин «геополитика» не употреблял (как и Ратцель), но структура его стратегического анализа и основные выводы точно соответствуют сугубо геополитическому подходу. Идеи А. Мэхэна лежат в основе англосаксонской геополитической традиции и приняты всеми геополитическими школами как фундаментальные концептуальные установки.

Практически все книги Мэхэна были посвящены одной теме – «морской силе», «морскому могуществу», «Sea Power».

«Морское могущество», по А. Мэхэну, представляет собой достижение военного, стратегического, политического и экономического превосходства за счет использования морских пространств и путей сообщения, а также за счет охраны собственных береговых границ и установление контроля над береговыми зонами, относящимися к «нейтральным» территориям или к территориям «противника». Для А. Мэхэна судьба США состоит в полном отождествлении с «морским могуществом», а главным её стратегическим, историческим и политическим противником всегда была сухопутная континентальная Россия.


А. Мэхэн считает, что анализировать позицию и стратегический статус государства следует на основании шести критериев:

1) Географическое положение государства, его открытость морям, возможность морских коммуникаций с другими странами. Протяженность сухопутных границ, способность контролировать стратегически важные регионы. Способность угрожать своим флотом территории противника.

2) «Физическая конфигурация» государства, т.е. конфигурация морских побережий и количество портов, на них расположенных. От этого зависит процветание торговли и стратегическая защищенность.

3) Протяженность территории. Она равна протяженности береговой линии.

4) Статистическое количество населения. Оно важно для оценки способности Государства строить корабли и их обслуживать. 


5) Национальный характер. Способность народа к занятию торговлей, так как морское могущество основывается на мирной и широкой торговле.

6) Политический характер правления. От этого зависит переориентация лучших природных и человеческих ресурсов на созидание мощной морской силы.[23]

Уже из этого перечисления видно, что А. Мэхэн строит свою теорию, исходя исключительно из «морского могущества» и мировой «морской торговли». Понятие «морское могущество» неразрывно связано со свободой «морской торговли», а военно-морской флот выступает гарантом обеспечения этой торговли. Для А. Мэхэна образцом «морской силы» был древний Карфаген, а в более близкое время – Британская империя XVII и XIX веков.

 

Р. Челлен: появление термина «геополитика»

 

Термин «геополитика» первым употребил в XIX веке швед Рудольф Челлен (1864-1922) [24], ученик Фридриха Ратцеля (1844-1904).

Геополитику Р. Челлен определил как «науку о Государстве как географическом организме, воплощенном в пространств е»[25].

Классическая геополитика, определенная в терминах Р.Челлена, задумывалась как дисциплина, изучающая отношения политических единиц, высшим выражением которых является государство, к пространству власти. Здесь следует отметить одну важную особенность. Само государство понимается Р. Челленом не как механизм (вопреки классической политологии), но как организм.

В своем главном труде «Государство как форма жизни»[26], выпущенном в 1916 году, Р. Челлен развил постулаты, присутствующие уже у Ф. Ратцеля, в которых отражается органицистский подход. Этот подход отражается в названии книги «Государство как форма жизни», где государство рассматривается не как абстрактно-логический аппарат, но именно как выражение и проявление жизни как таковой.

 

Х. Маккиндер: рождение дисциплины

 

Поворотным моментом в истории геополитической дисциплины была публикация в 1904 году в английском журнале «The Geographical Journal» статьи Хэлфорда Маккиндера (1861 - 1947), которая называлась «Географическая ось истории»[27]. Х. Маккиндер, по сути дела, заложил основы методологии и топики всей геополитической науки, выделил ее методы, обосновал принципы, показал формы и масштабы применения. Текст Х. Маккиндера является основой геополитического мировоззрения, мироосознания и лежит в основе развития всей геополитики ХХ века.

Х. Маккиндер был ученым, основателем «новой географии», манифест которой он выпустил в 1887 году – «По поводу методов Новой Географии»[28]. Он стал также основателем британской «Географической Ассоциации» и одним из соучредителей «Лондонской Школы Экономики», директором которой он был с 1903 по 1908 годы.

Х. Маккиндер являлся при этом и практическим политиком. С 1910 по 1922 год он был членом Парламента от шотландской «Партии Юнионистов». А в 1919-1920 годах выполнял функцию Высшего Британского Комиссара по Украине в войсках Антанты. Свою миссию он осмысливал как обеспечение материальной, политической, технической и финансовой помощи «белому движению» Деникина/Врангеля. Х. Маккиндер имел тесные связи с британской политической элитой и был в дружеских отношениях с лордом Керзоном.

Таким образом, геополитика для Х. Маккиндера была не только сферой теоретических интересов, но и делом жизни: свои идеи он стремился воплотить на практике. Но, может быть, сам того не подозревая, в своей поворотной статье «Географическая ось истории» он изложил нечто большее, нежели практические наблюдения за тем, что именовалось в то время (в конце XIX — начале ХХ веков) «Большой Игрой», «Great Game[29]». Под «Большой Игрой» понималось противостояние Англии и Российской империи за контроль над важнейшими стратегическими пространствами евразийского материка, в первую очередь: Индией, Афганистаном, а также Кавказом и Ближним Востоком. На всем пространстве Евразии от Средиземного моря до Тихого океана простиралась территории, контроль над которыми был ключом к сохранению Британской империей своего мирового господства, а для России – возможностью становления великой мировой державой со свободным выходом к теплым морям. Англия старалась укрепить свои позиции, Россия время от времени предпринимала попытки обрушить англосаксонскую доминацию – в первую очередь, над азиатскими колониями – со стороны суши, чтобы самой стать полноценной планетарной геополитической силой. Это и называлось «Great Game». Об этом много писал Р.Киплинг[30], певец Британской империи.

«Большая Игра» признавалась и осознавалась фактически всеми стратегами в XIX веке, а Х. Маккиндер предпринял попытки ее оформить в терминах «новой географии», то есть геополитики.

В результате мы получили не просто концептуализацию противостояния британского империализма и русского стремления выйти на новый уровень планетарного господства, но совершенно новую науку. Занимаясь практической политикой, Х. Маккиндер, по сути дела, нащупал подходы и ключи к дисциплине, имеющей гораздо большее значение, нежели решение конкретных исторических проблем по укреплению имперских позиций Великобритании за счет ослабления и расчленения Российской Империи. Британская империя через полвека сошла с исторической арены, а геополитика, чьи основы заложил сэр Х. Маккиндер, сохраняет свое значение и поныне.

C момента появления статьи Х. Маккиндера, интуиции Ф.Ратцеля о том, что «государство есть форма жизни» и что пространство, ландшафт, среда оказывают на него решающее влияние, а также идея Р.Челлена о необходимости учитывать пространственный фактор в политологии и придавать ему особое значение в ходе любого политологического анализа превращаются в стройное представление о мире, в теорию, в науку.

Именно Х. Маккиндер является создателем и разработчиком геополитической топики. Что такое «топика»? Топика это карта, схема концептуального знания. Слово топика происходит от греческого слова «τοπος», «место»: при этом речь идет не о физическом, но о концептуальном месте. Иными словами, это графическое, пространственное изображение идеи и соотношения идей между собой. Геополитическая топика представляет собой набор основных идей, которые можно расположить симметрично относительно друг друга, наметив их взаимосвязи и взаимовлияния – и все это в особом интеллектуальном измерении, на схематической карте научного мышления.

Смысл геополитической топики заключается в очень схематичном, но чрезвычайно продуктивном описании Х.Маккиндером пространственной логики исторического процесса. Если Ф. Ратцель говорит о «пространственном смысле» (Raumsinn) обобщенно, то Х. Маккиндер предлагает свое видение

«пространственного смысла» в конкретной модели. В ней движущими силами истории выступают динамичные кочевые народы (этой теории придерживался и Ф.Ратцель, и немецкая школа «культурных кругов»). Именно кочевники создают все основные политические образования: империи, государства, политические союзы, либо эти образования создаются для защиты от их натиска. В любом случае, органически воплощающие в себе принцип экспансии кочевые культуры являются главным принципом политической организации пространства. Первый постулат геополитической теории Х. Маккиндера может быть сформулирован так: политическое пространство (то есть государства, империи и т.д.) приобретает свои черты, границы и формы под воздействием импульсов кочевых народов. При этом Х. Маккиндер прослеживает эти импульсы не только в древности, в эпоху зарождения государств, но и в современности, считая, что территориальная, политическая и экономическая экспансия современных государств продолжает на новом историческом витке динамическую логику кочевых культур. И если кочевой принцип в каком-то государстве ослабевает, то более живое и динамичное, т. е. более «кочевое», политическое образование мгновенно стремится этим воспользоваться.

Здесь мы без труда узнаем влияние политической географии Фридриха Ратцеля, учившего о динамике границ, связанных с органицистским представлением о природе государства. В англосаксонской культуре также были мыслители сходного направления, правда, в отличие от немцев, они сочетали органицизм и эволюционизм с индивидуализмом и либерализмом (вспомним хотя бы одного из основателей социологии англичанина Г.Спенсера[31]). Признание роли кочевых племен в образовании государств является также одним из основополагающих принципов «этносоциологии» (Р.Турнвальд, В. Мюльман и др.)

 

Дуализм Суши и Моря: основной закон геополитики

 

Вторым постулатом геополитической топики Х. Маккиндера является разделение всех кочевых культур на две фундаментальные категории: кочевники Суши и кочевники Моря. [map3.jpg] Сам Маккиндер назвал их иронично: «бандитами Суши» и «бандитами Моря» (the brigands). Эти две разновидности кочевников придают динамику историческим процессам, постоянно, с разных сторон, и с Суши, и с Моря, оказывая политические, военные и культурные воздействия и заставляя существующие оседлые государства, культуры и народы постоянно отвечать на эти вызовы. Динамика кочевников и порождает содержание политической истории.

Вызовы «кочевников Суши» и «кочевников Моря» несут в себе различные качественные характеристики. У двух типов кочевников разный стиль в стратегии, тактике и ценностной системе: то, что попадает под влияние «кочевников Суши», тяготеет к иерархически-героическому типу цивилизации и культуры, а то, что оказывается в сфере интересов «кочевников Моря», напротив, впитывает в себя динамизм «торгового», технологически изобретательного, «прогрессистского» начала, тяготеющего к «демократии» и «открытому рынку».

Так мы переходим от кочевых народов к двум типам цивилизации, организованным по различным выкройкам, преследующим противоположные стратегические цели и основанным на альтернативных по отношению друг к другу цивилизационных и культурных принципах. Одну из них можно назвать «цивилизацией Моря», другую – «цивилизацией Суши».

Цивилизация Моря, «талассократия» (от греческих «θαλασσα», «море», и «κρατος», «власть», «могущество») или «морское могущество» (Sea Power – А.Мэхэн[32]), воплощает в себе специфический стратегический подход к пространству, сопряженный, кроме всего прочего, с уникальными цивилизационными особенностями. Цивилизация Суши, «теллурократия» (от латинского «tellus» – «земля», «суша», «почва» и греческого «κρατος» – «власть», «могущество»), «сухопутное могущество», несет в себе совершенно другой, противоположный и также неповторимый цивилизационный пафос.

Цивилизация Моря или просто «Море» (как геополитический, а не географический концепт):

· тяготеет к освоению только береговой зоны, воздерживаясь от проникновения вглубь суши,

· утверждает динамичность и подвижность в качестве высших социальных ценностей,

· содействует инновациям и технологическим открытиям,

· развивает торговые формы общества, протокапитализм и капитализм (наемная армия, морская торговля и т.д.),

· способствует развитию обмена и автономизации финансовой сферы.

Эти черты «морского могущества» полностью совпадают с критериями, выделенными А. Мэхэном.

Цивилизация Суши, в свою очередь:

· простирается вглубь континента и берет свое начало в удаленных от берегов землях,

· формирует жесткие, иерархические общества мужского, воинственного типа на основе строгого подчинения, идеалов доблести и чести, агрессивности, преданности и верности,

· способствует созданию упорядоченных, но ригидных (неподвижных) социально-политических образований, не склонных к экономическому и технологическому развитию,

· благоприятствует становлению империй, деспотических и феодальных обществ с высоким уровнем сакрализации центральной власти и военизацией широких слоев населения (идея народа как армии),

· сдерживает культурный обмен и инновации консервативными и традиционалистскими установками в культуре.

На этом уровне расшифровки «пространственного смысла» исторических процессов Маккиндер переходит от географического и стратегического, а также экономического подходов к социологическим обобщениям относительно качественных сторон цивилизаций различного типа. Пространство и география, события древнейшей истории переходят здесь на уровень культуры, политической организации и ценностной системы общества. Так социологический элемент входит в самую сердцевину геополитического метода, а в геополитическую топику включается не просто историческая ретроспекция и фрагменты пространственного анализа, а совершенно новаторская теория общества, оригинальный социологический концепт культурной, цивилизационной и политической типологии.

Вместе с тем сам Х. Маккиндер не акцентирует обобщающий уровень своих идей, предпочитая на одном дыхании говорить о стратегии, экономике, конкретных политических и международных проблемах, вооружении, межнациональных альянсах и т.д. Социологический компонент утверждения структурного дуализма цивилизаций, противопоставление Суши и Моря как двух цивилизационных типов, им самим не осмысляется, не выделяется и остается в его теории имплицитным. Отсутствие пристального внимания к этому философско-теоретическому и социологическому моменту, возможно, и стало существенным препятствием в ходе научной институционализации геополитики. Х. Маккиндер незаметно переходит от истории, стратегии и географии к сфере чистой социологии, никак не обозначая этого перехода, хотя в дальнейшем он – как и все геополитики – оперирует с этой комплексной научной топикой, по умолчанию принимая формулу отождествления истокового качества политического образования (государства, созданного либо «кочевниками Моря», либо «кочевниками Суши») с особым типом цивилизации – «морским» или «сухопутным».

Быть может, упрощенная редукция Х.Маккиндера и вызвала бы шквал критики, но наглядность геополитических обобщений применительно к конкретному анализу внешнеполитических событий в мире ХХ века заставила всех оставить теоретические обоснования в стороне. С прагматической точки зрения геополитический метод работал в полную силу, и применение критериев «цивилизации Суши» и «цивилизации Моря» для анализа актуальных событий было настолько удобно, плодотворно и конструктивно, что теоретической обоснованностью такого социологического обобщения просто пренебрегли.

И тем не менее из разделения кочевников на «кочевников Моря» и «кочевников Суши» Х. Маккиндер вывел грандиозное по значимости заключение – о двойственности цивилизаций, о неминуемом противостоянии «теллурократии» и «талассократии» не только в стратегическом и конкретном ключе, но и с точки зрения принципиального различия и непримиримого противоречия в глубинных ценностных и культурных ориентирах. Этот цивилизационный дуализм – «Суша против Моря» и «Море против Суши» – стал основой всей геополитической топики.

Здесь мы подошли к главному. Геополитика как она есть представляет собой комплексный политический, географический, стратегический, социологический, культурологический, экономический подход к интерпретации международных отношений на основе принципиального и неснимаемого цивилизационного дуализма – Суша vs Море, «теллурократия» vs «таллассократия». Другие определения геополитики, в которых она интерпретируется лишь как учение о связях государства с пространством и т.п., без указания на принципиальный цивилизационный дуализм, не вскрывают ее сущности как научного метода. Есть области политического анализа, и в частности, широко понятая «стратегия», или «стратегический анализ», которые вполне могут учитывать пространственный фактор при анализе международных отношений. Но в этом еще нет ничего собственно от геополитики. Геополитика после Х. Маккиндера – это дисциплина, основанная на методологии цивилизационного, политико-стратегического и ценностно-культурного (социологического) дуализма, который является не частностью и отдельной темой в геополитике, но сутью и смыслом геополитики как таковой. Все геополитические школы – и англосаксонская, и германская, и французская, и российская – строятся и строились исключительно на признании фундаментальности этого дуализма, его теоретической «валидности» и «аксиоматичности». Если мы попытаемся пренебречь им, мы тут же оказываемся вне проблематики, методологии и теории геополитики как таковой[33].

Другое дело, что определенные авторы в современной политической науке США сознательно ставят перед собой цель перейти от «классической геополитики», с необходимостью основанной на признании базового дуализма цивилизаций, к «критической геополитике» или «постгеополитике» (Дж. Эгнью, Г. О'Таутайл и т.д. [34]). Но они не заблуждаются в отношении того, чем является «классическая геополитика». Они стремятся к тому, чтобы построить новую науку в иной топике, отталкиваясь от отдельных сторон геополитики и оспаривая некоторые ее фундаментальные постулаты.

Такая инициатива вполне легитимна: ведь ученые сплошь и рядом стараются выстроить научные формализации, изменив базовые аксиомы (по аналогии, например, с геометрией Лобачевского или теорией цепей Маркова). Однако было бы странно, если бы геометрия Лобачевского преподавалась в школах и ВУЗах под видом простой «геометрии». То, что параллельные пересекаются – аксиома геометрии Лобачевского, но в обычной эвклидовой геометрии – это нонсенс. Точно так же, если намеренно строить математику, в которой дважды два будет пятнадцать или шестнадцать, можно попытаться поработать в этом направлении, но едва ли у нас есть шанс закончить первый класс без двоек, если мы будем на этом чрезмерно настаивать с самого начала.

В нашей сфере этот подход формулируется так: ясно сознавая, что цивилизационный дуализм есть основная аксиома геополитической топики, можно попробовать от нее отказаться и построить на месте «классической геополитики» что-то другое (этим и занимаются представители «критической геополитики» в США). Но если, говоря о «геополитике» как таковой, издавая учебники, призванные ввести читателей и студентов в курс дела, мы игнорируем это фундаментальное положение, то наша профессиональная состоятельность должна ставиться под вопрос.

Итак, начиная с Х. Маккиндера, дуализм Суши и Моря (как двух типов цивилизаций) является сутью геополитики как таковой.

 

Рим и Карфаген

 

Третьим постулатом геополитики Маккиндера является районирование территории планеты Земля в соответствии с принципами цивилизационного дуализма Суши и Моря.

Здесь есть несколько исторических фаз – от древности до наших дней. Совершенно очевидно, что политические организмы на разных этапах истории имели разный масштаб. Планета как географическое целое и как совокупность политических образований стала осознаваться таковой лишь в Новое время, начиная с эпохи великих географических открытий. Она «стала» шарообразной, то есть закрытой, и, соответственно, геополитические процессы приобрели планетарный размах. Планетарный период в противостоянии цивилизации Моря и цивилизации Суши, таким образом, имеет за плечами несколько столетий, начиная с Колумба и ожесточенной борьбы за колонизацию мира европейскими державами.

На древних этапах противостояние Суши и Моря носило локальный характер. Среди наиболее выразительных его примеров в Древнем Мире Х.Маккиндер выделяет следующие: 1) противостояние «морских» Афин и «сухопутной» Спарты, получившее яркое выражение в длительной Пелопонесской войне 431-404 гг. до н.э.; 2) Пунические войны Рима (Суша) и Карфагена (Море); 3) Венецианская торговая Республика как выражение чистой «талассократии»; 4) создание «морской» голландской империи; 5) противостояние Испании, принявшей идентичность «Суши», и «морской» Великобритании с постепенным превращением ее в единоличную владычицу морей и мировую океаническую империю.

Разберем подробнее один из этих примеров – Пунические войны (264 – 146 гг. до н. э.), Рим против Карфагена. Карфаген – по всем параметрам типично морская цивилизация, с наемной армией, с ценностями, носящими ярко выраженный торговый, рыночный, финансовый характер, с активно процветающим «бизнесом» и элементами либеральной демократии. Рим социологически представлял собой полную антитезу Карфагену. Римская культура – героическая, мужественная, ее основные ценности заключались в иерархическом подчинении, воинском послушании, обустройстве пространства в соответствии с жесткой сословной структурой. Рим — это жесткий прямолинейный стиль силовой цивилизации, ориентированной исключительно на вертикаль, Карфаген представлял собой гибкую торговую цивилизацию. Можно сказать, что Карфаген – это «либералы», а Рим – «силовики». Карфагенские «либералы» покупали всё, что им надо, в том числе и армию. А римские «герои» всё, что им было необходимо, отбирали. Противостояние цивилизации Суши и цивилизации Моря сказывалось на социальных ценностях, на культурном коде, на правовых уложениях, и даже на методиках захвата полезных и нужных ресурсов. Карфагеняне «воровали», римляне «грабили», «захватывали». В этих установках можно вполне различить два стиля: «кочевников Моря» и «кочевников Суши».

Воровство и грабеж — разные вещи. Вор приходит тихо, он крадется, тайно похищает то, что имеет ценность, и оставляет всё, как будто бы так и было. Грабитель же гремит, пугает, выламывает дверь, забирает всё и уходит, пнув на прощанье им же обобранные жертвы. Это два стиля – морской и сухопутный.

Помимо воровства, конечно, у цивилизации Моря были и позитивные стороны. Карфагеняне развивали бизнес, торговлю, избороздив своими кораблями всё Средиземноморье. Но при этом они успешно отличились в работорговле, не забывая о своих небесных покровителях, приносили детей в жертву кровавым идолам Молоху и Ваалу (правда, кровавые жертвы совершались ночами, днем же всё было вполне благопристойно).

Римляне тоже были жестоки: они устраивали гладиаторские бои, натравливали на пленных рабов зверей и наслаждались кровавым зрелищем. При этом Римская цивилизация отличалась множеством привлекательных сторон – героизмом, освоением огромных территорий, рациональной архитектурой и созданием хитроумной городской и транспортной логистики, а также великолепным военным искусством.

Рим – это насилие открытое и прозрачное, Карфаген – насилие прикрытое, завуалированное. Карфаген просачивается тихо, аккуратно, невидимо, как змеиными кольцами, опутывая всё своими торговыми сетями, купцами, интригами и заговорами.

Рим воевал с Карфагеном в трех Пунических войнах. Эти войны носили ярко выраженный геополитический характер, так как были войнами не просто двух государств, но двух цивилизаций, двух разных обществ, двух разных культур. И поэтому настойчивость римского сенатора Катона-старшего, не устававшего повторять, что «Карфаген должен быть разрушен» («Carthago delenda est»), приобретает особенный глубинный смысл: он интуитивно догадывался, что речь идет о выборе, который предопределит всю дальнейшую историю Европы, и западное человечество пойдет либо по «пути Моря» (Карфаген), либо по «пути Суши» (Рим).

Цивилизационный смысл Пунических войн, их геополитическую и ценностную подоплеку прекрасно осознавал английский писатель и эссеист Г.К.Честертон:

«На другом берегу Средиземного моря стоял город, называющийся Новым. Он был старше, и много сильнее, и много богаче Рима, но был в нем дух, оправдывавший такое название. Он назывался Новым потому, что он был колонией, как Нью-Йорк или Новая Зеландия. Своей жизнью он был обязан энергии и экспансии Тира и Сидона — крупнейших коммерческих городов. И, как во всех колониальных центрах, в нем царил дух коммерческой наглости. Карфагеняне любили хвастаться, и похвальба их была звонкой, как монеты. Например, они утверждали, что никто не может вымыть руки в море без их разрешения. Они зависели почти полностью от могучего флота, как те два великих порта и рынка, из которых они пришли. Карфаген вынес из Тира и Сидона исключительную торговую прыть, опыт мореплавания и многое другое»[35].

И далее:

«Почему практичные люди убеждены, что зло всегда побеждает? Что умен тот, кто жесток, и даже дурак лучше умного, если он достаточно подл? Почему им кажется, что честь — это чувствительность, а чувствительность — это слабость? Потому что они, как и все люди, руководствуются своей верой. Для них, как и для всех, в основе основ лежит их собственное представление о природе вещей, о природе мира, в котором они живут; они считают, что миром движет страх и потому сердце мира – зло. Они верят, что смерть сильней жизни и потому мертвое сильнее живого. Вас удивит, если я скажу, что люди, которых мы встречаем на приемах и за чайным столом, – тайные почитатели Молоха и Ваала. Но именно эти умные, практичные люди видят мир так, как видел его Карфаген. В них есть та осязаемая грубая простота, из-за которой Карфаген пал.(…)

Под самыми воротами Золотого города Ганнибал дал последний бой, проиграл его, и Карфаген пал, как никто еще не падал со времен Сатаны. От Нового города осталось только имя – правда, для этого понадобилась еще одна война. И те, кто раскопал эту землю через много веков, нашли крохотные скелеты, целые сотни – священные остатки худшей из религий. Карфаген пал потому, что был верен своей философии и довел ее до логического конца, утверждая свое восприятие мира. Молох сожрал своих детей»[36].

Пунические войны, с точки зрения Х. Маккиндера, это вечные войны, которые не кончаются. «Карфаген» и «Рим» (равно, как «Афины» и «Спарта») не только исторические, но и цивилизационные, геополитические понятия. При этом Маккиндер скорее всего не согласился бы с Честертоном относительно моральной оценки Карфагена – ведь Британская империя, которую он всю жизнь защищал и отстаивал, была продолжением именно той финикийской цивилизации, с которой не на жизнь, а на смерть столкнулся героический Рим.

 

Мировой остров и геополитическая карта мира

 

Выявление талассократических и теллурократических элементов в древних обществах чрезвычайно полезно для того, чтобы убедиться в адекватности и применимости геополитических методов к историческому анализу, но для такого практического деятеля, как Х. Маккиндер, эта сторона геополитики имела лишь прикладной и иллюстративный интерес. Более всего его заботило корректное геополитическое районирование мирового пространства в ХХ веке, чему и посвящены его основные труды.

И в этом состоит наиболее известная сторона работ Х. Маккиндера: его учение о роли Евразии, о «сердечной земле» (Heartland). Маккиндер применяет геополитический метод к современной ему политической карте мира и приходит к следующим выводам.

[map5.jpg]

Цивилизация Моря в начале ХХ века политически воплощена в Англии, идеологически – в либеральной демократии, экономически – в мировом индустриальном капитализме, культурно – в модернизме и современном европейском рационализме и индивидуализме. Великобритания является классическим «морским могуществом», центром мировой океанической империи. Но вместе с тем и парламентаризм, и демократия, и свободный рынок, и индустриализация, и современный капитализм имеют ярко выраженный «английский» след. Поэтому Англия является комплексным выражением морской цивилизации как таковой, ее интересы (стратегия, экономика, безопасность, контроль над колониями и т.д.) и ее ценности (либерализм, демократия, индивидуализм и т.д.) неразделимо переплетены в один общий клубок, слиты в единый синтез, который и есть геополитика. Поэтому интересы Англии есть интересы не просто одного из национальных государств, но интересы и ценности всей европейской цивилизации Нового времени, всего «европейского человечества», всего капиталистического строя, всей буржуазно-демократической системы. В Англии, понятой геополитически, как «морское могущество», национальное совпадает с универсальным, узко государственное – с общеевропейским, эгоистическое – со вселенским, область интереса с областью права.

Перед лицом Англии, осознанной геополитически, Маккиндер выделяет то, что может служить преградой на пути сохранения и укрепления ее планетарного могущества. И это Евразия – континентальная масса, в ядре которой находится «сердечная земля» (Heartland). Политически в Новое время она объединена под властью России. Если же ограничиться Европой, то ее наиболее «сухопутная» часть совпадает со Средней Европой и преимущественно с Германией. Еще один сухопутный фрагмент политически совпадает с историческими очертаниями китайского государства.

Всю Евразию Х. Маккиндер называет «мировым островом» (World Island). Вокруг него расположены два полумесяца – «большой полумесяц» (outer crescent), океанический, совпадающий в общих чертах с охватом британского мирового господства, и «малый полумесяц» (inner crescent). В центре «мирового острова», в зоне «heartland», находится «географическая ось истории», то есть ядро цивилизации Суши в период расширения политической географии до общепланетарных масштабов.

Так конституируется геополитическая карта мира, впервые предложенная именно Маккиндером и впоследствии ставшая базовой моделью всей геополитической науки.

В геополитической карте мира Х. Маккиндера происходит наложение концептуальной цивилизационной топики на конкретное политико-географическое пространство Земли. Отсюда центральность значения этой карты: она одновременно имеет и географический, и политический, и стратегический, и исторический, и социологический, и цивилизационный, и культурологический смысл. Эта карта для геополитики столь же фундаментальна, как закон всемирного тяготения для современной физики. Осмысление этой карты может быть проделано сразу не нескольких уровнях, геополитический смысл получается путем наложения всех этих толкований.

Сразу же следует отметить, что «цивилизация Моря» в 1904 году[37] мыслится Х. Маккиндером как синоним Британской империи. Но есть одна важная деталь. «Цивилизация Моря», талассократия – явление гораздо более глубокое, нежели просто метафора для «британского империализма»; это фундаментальный геополитический, цивилизационный и социологический концепт. Дальнейшая эволюция геополитических взглядов Х. Маккиндера приведет его к более широкому толкованию «Моря». В 1904 году он еще не включает США в ядро этой цивилизации, считая штаты периферией мира и «сухопутной державой». Спустя всего несколько десятилетий он пересмотрит это отношение, и детали карты изменятся. Но если абстрагироваться от нюансов, мы увидим, что Х. Маккиндер, очертив зону «внешнего полумесяца», то есть зону «талассократии», по сути, наметил границы, в которых развертывалась все основные политические, стратегические и международные процессы в течение XX и первого десятилетия XXI века. Более того, есть все основания предполагать, что эта карта сохранит свое значение и в будущем, так как отражает глубинные исторические тенденции.

То же самое можно сказать и о прямо противоположной зоне – «сердцевинной» или «сердечной земле» (Heartland), в которой Х. Маккиндер располагает ядро «цивилизации Суши». В 1904 году это была Российская Империя, позднее, с 1917-го по 1991-й годы – Советская Россия. С 1991 по настоящее время, в урезанном виде, это Российская Федерация. Меняются идеологии, режимы, политические системы. Но геополитический смысл политического пространства, расположенного в зоне «географической оси истории», остается неизменным – это оплот теллурократии, Суша, планетарная и цивилизационная инстанция, противоположная во всех отношениях «цивилизации Моря».

К Западу и Юго-востоку от «сердечной земли» (Heartland), которую можно считать «абсолютной Сушей», располагаются два чрезвычайно важных политических пространства, которые можно назвать «Сушей относительной» – это Германия и Китай. Их Х. Маккиндер в 1904 году относит к «внутреннему полумесяцу», который теоретически может сблизиться как с Сушей, так и с Морем, оказаться под влиянием «сердечной земли» или «океанической империи». И все же два пространственных блока – Германия и Китай – обладают особыми геополитическими свойствами, которые делают наиболее вероятной их сухопутную ориентацию.

 

Битва за Rimland

 

«Внутренний полумесяц» Х. Маккиндер называет также «Rimland» (буквально «окаемочная земля», «территория кромки»). Эта зона играет огромную роль в общей структуре геополитического видения мира, так как в ней сходятся основные движущие силы политической истории. Со стороны Суши (из «сердечной земли» – Heartland) проистекают влияния континентального порядка, ориентированные на то, чтобы поставить всю береговую зону (Rimland) под свой контроль и через это выйти к Морю напрямую. Зоны «относительной Суши» в пространстве «окаемочной земли» представляют собой ключевые плацдармы для мощного сухопутного альянса, который создает все необходимые условия для интеграции «Мирового Острова» под эгидой теллурократии.

Но на тот же Rimland нацелено основное внимание и «цивилизации Моря» (что в последние века отражено в конкретной географии Британской империи с ее колониальными владениями). Талассократия стремится повлиять на «окаемочную землю», представляющую собой географически берег евразийского материка от Западной Европы через Средиземноморье, Ближний Восток, Турцию, Кавказ, Иран, Центральную Азию, Индию вплоть до Китая, стран Дальнего Востока, Японии и Тихоокеанского региона. Контроль над Rimland со стороны «цивилизации Моря» обеспечивает сдерживание Суши в ее удаленных от «теплых морей» границах, позволяет создать и поддерживать планетарное господство океанического характера.

Поэтому именно «окаемочная земля» при всем ее разнообразии становится основной ареной мировой политики. А геополитической смысл этой политики можно определить как нескончаемую «битву за Rimland». По сути, к этой битве и детальному анализу ее отдельных театров боевых действий (горячих, теплых и холодных) и сводится структура геополитического анализа – включая планирование, интерпретацию, прогнозирование и т.д.

 

[map6.jpg]

 

«Битва за Rimland» есть еще один закон геополитики, и ее основные процедуры предполагают выделение в каждом конкретном случае логики этой битвы диспозицию ведущих ее сил и статус, природу и оформление тех промежуточных инстанций, которые непосредственно участвуют в локальных политических отношениях – войнах, конфликтах, переговорах, альянсах, идеологических и религиозных столкновениях, блоках и т.д.

Если внимательно вдуматься в этот фундаментальный закон геополитики «битвы за Rimland», мы окажемся перед совершенно новой и неожиданной картиной. В европейской политике XVII-XX веков нам придется тщательно выискивать силовые линии двух фундаментальных цивилизационных начал – «цивилизации Моря» (по сути, в этот период совпадающей с европейской и мировой политикой Великобритании) и «цивилизации Суши», представленной, в первую очередь, Россией и пророссийскими силами (в славянском мире, среди православных народов и т.д.), во вторую очередь, Германией, которая выступит на исторической арене в качестве самостоятельной сухопутной силы Европы лишь в XIX веке (до этого момента отдельные немецкие государства и княжества играют роль лишь посредников более общей европейской игры), и, в третью очередь, Францией – в той мере, в какой она была европейским антиподом Англии, что ярче всего проявилось в эпоху Наполеона.

В этой политике сами европейские национальные государства – со своими конкретными политическими, территориальными, династическими, религиозными и экономическими интересами – выступают как промежуточные акторы, способные, теоретически, служить как «цивилизации Моря», так и «цивилизации Суши». В этом проявляется цивилизационная особенность Rimland. Вся эта зона обладает «двойной идентичностью»; она может делать выбор в пользу «Моря» и в пользу «Суши», так как изначально представляет собой территорию столкновения двух фундаментальных геополитических сил. Отсюда политическая подвижность и динамизм европейской истории: альянсы, блоки и оппозиции могут складываться здесь стремительно и по самым разным сценариям. Лишь граничные полюса Европы – Англия и Россия – остаются неизменными и не могут участвовать в «политической кадрили»: их позиции на геополитической карте жестко фиксированы: именно они, в конце концов, бьются друг с другом сквозь всю кипучую мишуру европейской политической возни. И цена этой битвы – мировое господство.

Введение понятия «Rimland» заставляет совершенно иначе интерпретировать европейскую историю. Эта история, расшифрованная геополитически, отныне обнаруживается не как свободная игра суверенных и абсолютно самостоятельных национальных государств (атомов, элементарных частиц «политической физики»), но как единое поле, состоящие из волн, генерируемых двумя противоположными геополитическими центрами, как поле, пронизанное золотыми нитями геополитической судьбы. Так геополитика Rimland трансформирует наш взгляд на события европейской истории: в ней происходит геополитическая иерархизация участников, по-новому распределяющая их партии и роли. Англия («цивилизация Моря») и Россия («цивилизация Суши»), подчас совершенно не осознавая этого, бьются между собой за мировое господство, а все остальные, сознательно или чаще всего бессознательно, подыгрывают то тем, то другим.

Богатство и разнообразие Rimland в цивилизационном смысле проистекает из переменной геополитической идентичности этой структуры из необходимости постоянно давать ответ на вызовы «кочевников Моря» и «кочевников Суши» и их современных наследников. Иногда Rimland ополчается против одного из участников, как это было в Крымской войн (против России) или в действиях Наполеона в эпоху Тильзитского мира и Риббентропа во время Второй мировой войны (против Англии). Но чаще всего Европа разделяется по шахматному принципу и создает намного более сложные и запутанные геополитические ситуации. Надо заметить, что полноценного и исчерпывающего геополитического анализа европейской политической истории мы не имеем и по сей день, хотя отдельные геополитики наработали в этой сфере огромный материал, ожидающий систематизации.

Если двинуться по дуге Rimland («внутреннего полумесяца») через Ближний Восток к Дальнему Востоку, мы увидим сходные тенденции, но только переведенные в область колониальной политики. Борьба за колонии, а позднее процесс деколонизации и конфликты в Азии проходили строго по аналогичной геополитической модели. Англия стремилась различными путями основать свои стратегические плацдармы в арабском мире, Греции и на Балканах (отсюда активное участие англичан в антитурецкой политике); в Иране и на Кавказе; в своих огромных колониях Индии и Китая (отсюда болезненное внимание к Афганистану и территориальной экспансии России в Среднюю Азию – что собственно и было названо «Большой Игрой») и прилегающих к ним территориях, на которые могла бы теоретически посягать и посягала в действительности Россия (например, Тибет, Манчжурия и т.д.). Эта тема, равно как и геополитическая интерпретация европейской политики, также далеко не освоена с должной степенью научной проработки и представляет собой гигантский материал для сотен (если не тысяч) научных монографий.

Битва за Rimland, таким образом, не эпизод, не деталь, но, если угодно, сущность геополитики и поэтому обладает центральным значением для всей дисциплины. В разные периоды различные сегменты «окаемочной земли» оказывались в центре мирового внимания. Европейская политика и мировые войны – самые яркие, кровавые и драматические примеры «битвы за Rimland». Но и события в области «внутреннего полумесяца» обладали огромной исторической напряженностью, глубоким смыслом и фундаментальным влиянием на логику политической истории.

 

Стратегическое и социологическое прочтение карты Х. Маккиндера

 

На политическом и стратегическом уровнях толкование карты Х. Маккиндера дает достаточно внятную картину, которую можно назвать «картой стратегических интересов». Согласно Х. Маккиндеру, Англии как оплоту мировой талассократии для сохранения своего мирового господства следует усиливать контроль над «внешним полумесяцем», максимально упрочивать позиции во «внутреннем полумесяце» и блокировать Россию как воплощение «цивилизации Суши» от выхода к морским пространствам, особенно к «теплым морям». Сухопутная экспансия России, и в особенности возможный союз с Германией и Китаем, сделает «сердечную землю» главной мировой силой и обрушит влияние Британской империи. Этого нельзя допустить ни при каких обстоятельствах, поэтому задача «морского могущества» – запереть Россию как можно глубже к северо-востоку Евразии, обложить со всех сторон «санитарным кордоном», предотвратить распространение ее влияния на Дальний Восток, Афганистан, Иран, Ближний Восток и Средиземноморье, а также блокировать любое сближение с Германией. От того, каким могуществом будет управляться Евразия – «сухопутным» изнутри или «морским» извне – зависит факт мирового господства. Таково конкретное политическое прочтение карты, и если окинуть взором основные международные события XX века, линии конфликтов и зоны столкновений, мы увидим, насколько верно и основательно Х. Маккиндер схватил логику мировой политической истории. События Первой и Второй мировых войн, период «холодной войны», промежутки между ними, и наконец, крах СССР, Ялтинский мир и установление однополярной модели американской доминации – все эти этапы заранее логически вписаны в карту Х. Маккиндера как эпизоды остросюжетного сериала «битвы за Rimland»

И, наконец, мы вполне можем предложить социологическое прочтение этой же карты. «Внешний полумесяц» – это торговая цивилизация «нового Карфагена», область бурного развития капитализма, модернизации и индустриализации, а также зоны Третьего мира, уверенно контролируемые западноевропейскими державами. Характер этого контроля в течение ХХ века качественно поменялся, но сама его география полностью воспроизводит карту Х. Маккиндера. «Внешний полумесяц» – это зона особого общества «карфагенского» типа. «Сердечная земля» (Heartland), или «географическая ось истории», воплощает в себе альтернативную общественную модель – «героическую», «силовую», «иерархическую», «спартанскую» «цивилизацию Рима». Не случайно Московская Русь знала теорию «Москвы – Третьего Рима», а советский период проходил под знаменем противостояния «капитализму». Идеологическое противостояние двух политико-экономических систем, таким образом, является лишь частным случаем более глубокого и парадигмального противостояния двух цивилизаций – морской и сухопутной. И такой взгляд позволяет истолковать карту сэра Хэлфорда Маккиндера как карту цивилизационных ценностей.

 

[map7.jpg]

 

Зона Rimland с точки зрения социологии является сущностно двойственной: в ней может преобладать как капиталистическое, торговое, либерально-демократическое, так и «тоталитарное», «героическое», «аскетическое» или «социалистическое» начало. Отсюда социологический смысл многих европейских процессов: англосаксонский морской либерал-капитализм соперничает здесь с континентальной моделью европейского социализма, варьирующегося от «демократического» до «христианского» или даже «национального».

Геополитика объединяет все слои в одну обобщенную модель, в которой политика, стратегия, география и социология оказываются неразделимыми между собой.

Карта Маккиндера, рассмотренная таким образом, сама по себе может быть взята за фундаментальную геополитическую аксиому, на основании которой Х. Маккиндер в 1919 году, сформулирует еще один базовый закон геополитики: «Кто контролирует Восточную Европу, кто управляет «сердечной землей» (Heartland), тот управляет «мировым островом»; кто управляет «мировым островом», тот правит миром» [38].

Восточная Европа в 1919 году по результатам окончания Первой мировой войны представляла собой ключевую зону Rimland, от организации контроля над которой зависел будущий геополитический баланс сил во всей европейской и мировой истории.

 

Закон геополитической субъектности

 

Внимательное рассмотрение геополитической карты Х. Маккиндера, к которой следует постоянно обращаться при геополитическом анализе как общетеоретических, так и самых конкретных и локальных вопросов, позволяет осознать огромное значение фигуры «наблюдателя» или «интерпретатора» в геополитике.

В теории относительности, квантовой механике, структурной лингвистике и современной логике значение расположения субъекта относительно рассматриваемых процессов является решающим: в зависимости от того, где и как расположен «наблюдатель» («интерпретатор»), меняется качество, суть и содержание рассматриваемых процессов. Прямая зависимость результата от позиции субъекта в современных науках – естественных и гуманитарных – осмысляется как все более и более значимая величина. В геополитике же местоположение субъекта является вообще главным критерием – вплоть до того, что сами геополитические методологии, принципы и закономерности меняются при перемещениях субъекта из одного в другой сегмент геополитической карты мира. При этом сама карта остается общей для всех геополитиков, но место «наблюдателя» определяет, с какой именно геополитикой мы имеем дело. Иногда, чтобы подчеркнуть это различие, говорят о геополитических школах. Но в отличие от других научных школ, здесь различие проходит гораздо глубже.

Каждый «наблюдатель» (то есть «школа») в геополитике видит общую геополитическую карту с позиций той цивилизации, в пределах которой он размещается. Поэтому он отражает в своем анализе не просто то или иное направление в геополитической науке, но основные свойства своей цивилизации, ее ценности, ее стратегические предпочтения и интересы в значительной степени не зависящие от индивидуальной позиции ученого. В такой ситуации следует разграничить индивидуальность геополитика и его субъектность. Для удобства можно назвать эту субъектность – геополитической субъектностью.

Геополитическая субъектность есть фактор обязательной принадлежности геополитика (как личной, так и с точки зрения его школы) к тому сегменту на геополитической карте, к которому он по естественным обстоятельствам рождения и воспитания или вследствие сознательного волевого выбора относится. Эта принадлежность затрагивает всю структуру геополитического знания, с которой он будет иметь дело. Геополитическая субъектность формирует цивилизационную идентичность самого ученого, без которой геополитический анализ будет стерильным, лишенным системы координат.

Геополитическая субъектность коллективна и внеиндивидуальна. Ученый геополитик выражает свою индивидуальность, по-своему интерпретируя те или иные стороны научной методологии, осуществляя анализ, расставляя акценты, выделяя приоритеты или осуществляя прогнозы. Но зона индивидуальной свободы научного творчества жестко вписана в рамки геополитической субъектности, пересекать которые геополитик не может, так как за пределами начинается совершенно иная конфигурация концептуального пространства. Конечно, в качестве исключения геополитик как индивидуум может поменять идентичность и перейти к другой геополитической субъектности, но эта операция является столь же исключительным случаем радикальной социальной трансгрессии, как смена пола, родного языка или религиозной принадлежности. Но даже если подобная трансгрессия происходит, геополитик попадает не в индивидуальное пространство свободы, но в новые рамки, определенные той геополитической субъектностью, в которую он вступил.

Прежде чем приступать к занятию собственно геополитикой, необходимо проделать операцию «геополитической апперцепции», то строго определить место самого исследователя, а также рассматриваемого автора, школы, текста на геополитичсекой карте мира. Геополитический анализ напрямую зависит от позиции «наблюдателя», в том числе и того «наблюдателя», который, в свою очередь, наблюдает за «наблюдателями». В выяснении этого стартового условия, и состоит «геополитическеая апперцепция», то есть осознанная рефлексия собственной позиции в контексте общего поля геополитических концептов.

 

Три геополитики

 

Анализ карты Маккиндера показывает, что геополитическая субъектность может быть трех видов: субъектность Моря, субъектность Суши и переменная субъектность – субъектность Rimland («окаемочной земли»). Сразу же бросается в глаза, что они не равнозначны: субъектность Моря и субъектность Суши (Х. Маккиндер называет их в книге «Демократические идеалы и реальность»[39] «взглядом человека Моря» (Seaman's point of view) и «взглядом человека Суши» (Landman's point of view) фундаментальны и автономны, то есть содержательно первичны, тогда как «субъектноcть Rimland» является вторичной, комбинаторной и зависимой, представляя собой сочетание геополитических элементов, заимствованных от субъектности либо Моря, либо Суши. Поэтому Х. Маккиндер не выделяет «Rimlandman's point of view» в отдельную категорию, подчеркивая тем самым, что у «береговой зоны» не может быть самостоятельной геополитической позиции. Это обстоятельство будет оспаривать позже американский геополитик Николас Спикмен (1893-1943), считавший, что именно Rimland является источником политического творчества, стимулом к которому служит отражение постоянных культурно упрощенных импульсов «разбойников Моря» и «разбойников Суши». [map16.jpg]

В любом случае, с учетом приведенных соображений, следует выделить именно три геополитические субъектности, которые предопределяют не просто три направления в геополитике, но три геополитики, поскольку местоположение «наблюдателя» в дисциплине, которое придает качественному пространству решающее значение, само по себе является решающим. «Человек Моря» (Seaman), то есть субъект «цивилизации Моря» в геополитике не есть человек, помещенный в зону Моря. Он является выразителем качественного содержания Моря как цивилизационного языка, это «голос Моря», но только отрефлектированный, возведенный на уровень научного и политического логоса. Точно так же дело обстоит и с «человеком Суши» (Landman). Это не просто обитатель Суши, это выразитель семантики Суши, логос Суши. Поэтому «наблюдатель», помещенный в зону Моря или Суши, во «внешний полумесяц» или в «осевую зону» (Heartland), не просто наблюдает разное, он наблюдает по-разному, его цивилизационная принадлежность аффектирует не только окружающую (объектную) стихию, но и его субъектное, социологическое и смысловое содержание. Поэтому мы можем говорить о трех геополитиках как трех научных дисциплинах:

· о геополитике Моря (Sea-geopolitics),

· о геополитике Суши (Land-geopolitics) и

· о геополитике Берега (Rimland-geopolitics).

Геополитика Моря отождествляет стратегические интересы своей цивилизации с ее культурными, социальными, политическими и моральными ценностями и на этом отождествлении строит свою интерпретацию мировой истории – в том числе в привязке к пространству и политике. В геополитике Моря Море выступает как среда, как стихия и как субъект. Особенно важно, что Море является здесь именно субъектом, языком, парадигмой.

Точно так же дело обстоит и с геополитикой Суши. И здесь мы имеем дело с объединением интересов и ценностей в один нерасчленимый комплекс, который предопределяет не просто ангажированность исследователя, но саму логику и методологию рассмотрения того, что выступает как иное по отношению к Суше. Парадигмой здесь выступает иное общество, с иными смысловыми цепочками и целевыми установками, с иной этикой и иной ценностной системой.

В результате именно две геополитики – геополитика Моря и геополитика Суши – лежат в основе всего геополитического знания. При этом в зависимости от того, где по факту происходит научная работа – в зоне цивилизации Моря или в зоне цивилизации Суши –сама геополитическая парадигма по умолчанию меняется. Те нормы, методы, принципы и приоритеты, которые сами собой разумеются в геополитике Моря, существенно отличаются от норм, методов, принципов и приоритетов, преобладающих в геополитике Суши. И такое различие может привести к фундаментальным просчётам, если не акцентировать на нем внимание. Учебники, монографии, пособия, энциклопедии по геополитике, издаваемые в Англии и США, будут существенно отличаться от аналогичных изданий, выходящих в России, не только конечными выводами или практическими политическими рекомендациями, но самой глубинной структурой: это будут не разные выводы из единого метода, но разные методы и, в каком-то смысле, даже разные науки. Если упустить из виду эту закономерность, то может сложиться ложное впечатление о случайном рассогласовании между собой разных геополитических школ. Прежде чем рассматривать индивидуальные различия авторов или споры разных школ, мы должны определить геополитическую субъектность, в пределах которой развертывается геополитический анализ.

Дело осложняется еще и наличием геополитики Берега (Rimland). Эта геополитика заведомо будет представлять собой:

1) либо продолжение геополитики Моря,

2) либо продолжение геополитики Суши,

3) либо их комбинацию,

4) либо – и это как раз важно! – постарается уйти от планетарных обобщений и сосредоточиться на выяснении отношений между политикой и пространством в заведомо локальном контексте.

В первых трех случаях геополитика Берега может называться «геополитикой» с полным основанием. Более того, пластичность береговой среды и открытая возможность выбора геополитической идентичности делает именно береговую зону чрезвычайно удобной для развития геополитической науки, так как здесь представлены обе тенденции, напрямую схлестывающиеся между собой. Выбор между Морем и Сушей на территориях Rimland является результатом воли и осознанного решения. Поэтому геополитический логос здесь более внятен, а его структуры более наглядны: ведь когда есть варианты выбора, мы стараемся глубже в них разобраться, взвесить pro et contra различных возможностей. Когда же мы имеем дело с врожденной и неизменной идентичностью, мы слепо следуем за ней, почти не подвергая ее критическому анализу. Так, мы естественным образом стремимся демонизировать и наделить отрицательными свойствами идентичность, противоположную нашей собственной. Комбинаторика же разных противоположных геополитических элементов представляет собой еще более усложненную операцию, требующую серьезного знакомства с обоими цивилизационными контекстами.

 

Геополитика-2

 

Было бы логичным, если бы «геополитикой-2» мы назвали геополитику Суши, интеллектуальные труды мыслителей «сердечной земли» и планетарных