Принцип res judicata в Федеральном законе от 29 декабря 2012 г. № 433-ФЗ

Таким образом, из изложенного следует, что институт законной силы судебного решения является правовым средством, нормы которого, материализуя обеспечивающие res judicata элементы, служат основаниями для реального действия данного принципа в законодательстве.

§ 2. Гарантии действия принципа res judicata в кассационной (надзорной) процессуальной форме пересмотра судебных решений: нормативные условия и диалектические противоречия

Принципы права являются продуктом теоретического осмысления и, как правило, юридического закрепления объективно сложившейся (или желательной) практики реализации правовых норм[50]. Такой вывод Н.Н. Вопленко и В.А Рудковского, предпринявших попытку представить свою систему признаков, присущих любому правовому принципу, нам видится всецело верным. Формулировка «как правило», относительно юридического закрепления правовых принципов в нормах, полагаем, допускает гипотетические ситуации, когда принцип не связан формальным закреплением в законодательстве. Последнее всецело присуще принципу res judicata, характеристики которого не находят регулирования в специально отведенной Уголовно-процессуальным кодексом РФ главе 2, посвященной принципам уголовного судопроизводства. Означает ли это негласный отказ законодателя от принципов, непоименованных в вышеназванной главе и не закрепленных в отдельных статьях уголовно-процессуального законодательства? Ответ на данный вопрос должен быть однозначно отрицательным. В частности, М.С. Строгович писал, что «принципы процесса – это не только действующие процессуальные нормы, это, прежде всего, правовые идеи…»[51]; аналогичной позиции придерживался и А.С. Александров, определяющий принцип не как формальное его отражение в законодательстве, а как «наше представление о должном правовом бытии, формирующем это бытие»[52]. К тому же, принцип правовой определенность (и как частичное его выражение – принцип res judicata) для нового российского законодательства является неким новшеством. В советской теории процессуального права, с господствовавшим тогда принципом «социалистической» законности, принцип правовой определенности (res judicata) никогда не рассматривался в качестве идеи, которая должна лежать в основе системы процессуальных норм[53]. Фактическое же его признание вытекает из ратификации Российской Федерацией Европейской Конвенции о защите прав и основных свобод человека и гражданина. Однако, примечательно, что сама Конвенция не содержит отдельных норм, специально посвященных исследуемому принципу, что, собственно, нисколько его не нивелирует, поскольку признание res judicata, равно как и раскрытие его содержания явились результатом системного толкования положений Конвенции Европейским Судом по правам человека[54], юрисдикцию которого Российская Федерация признала при ратификации.

Наличие такого абстрактного для российского законодательства принципа как res judicata вынуждает законодателя создавать нормативные условия его существования и действия. Такими условиями в российском уголовно-процессуальном законодательстве выступают нормативные положения, сосредоточенные в главах 47.1 и 48.1 раздела XV Уголовно-процессуального Кодекса РФ (далее УПК РФ) и регулирующие производство в судах кассационной и надзорной инстанции, выделенные законодателем для пересмотра вступивших в законную силу приговоров, определений и постановлений. Поскольку такие условия служат средством обеспечения действия res judicata, полагаем корректно будет, в дальнейшем их именовать гарантиями[55].

Системный анализ судебной практики ЕСПЧ и Конституционного Суда РФ вкупе с доктриной[56] позволяют нам выделить следующие гарантии действия res judicata в уголовно-процессуальном законодательстве:

- непосредственный предмет проверки и оценки суда кассационной и надзорной инстанции, к которому следует относить исключительно свойство законности приговоров, определений и постановлений суда, ни при каких условиях не позволяющее пересматривать фактические обстоятельства дела, дополнительно оценивать доказательства и справедливость вынесенного решения (ст. 401.1 УПК РФ; ч. 2 ст. 412.1 УПК РФ);

- пресекательные сроки кассационного или надзорного обжалования, служащие гарантом стабильности, вступивших в законную силу приговоров, определений и постановлений суда, неизменности правового статуса лиц и определенности окончательно установленных правоотношений (ст. 401.6 УПК РФ);

- уникальная (по сути, экстраординарная) процессуальная форма кассационной и надзорной проверки судебных решений, исключительным качеством которой является наличие предварительного изучения кассационных и надзорных жалоб (ст.ст.401.7 - 401.11 УПК РФ; ст.ст. 412.5 – 412.8 УПК РФ), чей процедурный механизм призван служить своего рода фильтром для явно необоснованных жалоб;

- основания кассационных и надзорных жалоб, которые одновременно являются основаниями к отмене (изменению), вступивших в законную силу приговора, определения или постановления, нормативно разделенные на ошибки существенного и фундаментального характера (ст. 401.15 УПК; ст. 412.9 УПК РФ);

Именно такая модель гарантирующих res judicata конъюнктур, обусловлена судебной практикой Европейского Суда по правам человека и Конституционного Суда РФ. В частности, в отношении непосредственного предмета исследования экстраординарных судебных производств[57] Европейский Суд, в Постановлении от 24 июля 2003 по делу «Рябых против Российской Федерации» указал, что полномочия вышестоящих судебных инстанций должны осуществляться исключительно в целях исправления судебных ошибок, неправильного отправления правосудия, тем самым, предотвращая повторное рассмотрение дела по существу. О необходимости наличия процессуальных сроков обжалования вступивших в законную силу судебных решений, обеспечивающих соблюдение принципа правовой определенности (res judicata) в юрисдикциях Высоких Договаривающихся Государств, Европейский Суд изложил в Постановлении от 28 октября 1999 г. по делу «Брумареску против Румынии». Критикуя полномочия Генерального прокурора Румынии требовать отмены окончательного и уже исполненного судебного решения вне всякой зависимости от процессуальных сроков, Суд отметил, «… что осуществление этого права является неограниченным по времени и, таким образом, судебные решения могут подвергаться сомнению бесконечно». Функциональная связь и взаимообусловленность непосредственных оснований к отмене окончательных и вступивших в законную силу судебных решений и принципа правовой определенности (res judicata) подробно была раскрыта Конституционным Судом РФ. В Постановлении от 17 июля 2002 N 13-П Конституционный Суд РФ обращает внимание, что исходя из требований Конституции РФ и Конвенции о защите прав человека и основных свобод, законодатель, «… предусматривая возможность отмены вступившего в законную силу приговора и пересмотра уголовного дела, обязан сформулировать точные и четкие критерии и основания подобной отмены, с учетом того, что речь идет о таком решении судебной власти, которое уже вступило в законную силу и которым, следовательно, окончательно решены вопросы о виновности лица и мере наказания»[58].

Отдельный интерес вызывает институт предварительного изучения кассационных и надзорных жалоб (ст.ст.401.7 - 401.11 УПК РФ; ст.ст. 412.5 – 412.8 УПК РФ), единолично судьями судов субъектов и Верховного Суда РФ. Правовая природа данной процедуры была раскрыта Конституционным Судом РФ в нескольких взаимосвязанных постановлениях. Так в Постановлении от 5 февраля 2007 N 2-П, Конституционным Судом РФ отмечается, что «…введение данной предварительной процедуры, на которую не распространяются некоторые обязательные для иных судебных процедур процессуальные правила - об извещении и вызове сторон, о проведении судебного заседания и др., обусловлено целью обеспечить баланс публичного и частного интересов, не допустить превращение суда надзорной инстанции в обычную (ординарную) судебную инстанцию и исключить явно необоснованные обращения». В Постановлении от 25 марта 2014 года N 8-П, Конституционный Суд окончательно укоренил свою позицию, пояснив и дополнив, что анализируемая процедура призвана не допустить передачу в суд явно необоснованных обращений и выявить наличие фундаментальных нарушений закона, влекущих пересмотр вступивших в законную силу судебных решений[59]. Помимо проверки самой сути жалобы на предмет её приемлемости, доктрина, также, склонна располагать, что гарантии стабильности судебных актов на стадии предварительной проверки достигаются, в том числе, путем установления законодателем формальных требований к кассационным и надзорным жалобам[60]. К таковым следует относить: обязательное содержание жалобы (ст. 401.4; 412.3 УПК РФ), наличие полномочий жалобщика (ч. 1 ст. 401.2, п. 2 ч. 1 ст. 412.4 УПК РФ), требования инстанционности (ст. 401.3. УПК РФ). В случае если данные требования не соблюдены, то, в зависимости от конкретной стадии применяются последствия ч. 2 ст. 401.5 или ч. 2 ст. 412.4 УПК РФ, по смыслу которых жалобы подлежат возвращению в течение 10 дней с момента их поступления в суд соответствующей инстанции, без их рассмотрения по существу.

Из приведенного анализа можно заключить, что выделенный нами перечень гарантий правовой определенности (res judicata) является не столько оплотом глубоких доктринальных спекуляций судей ЕСПЧ и Конституционного Суда РФ, сколько объективным выражением обусловленных практикой факторов, требующих достижения справедливости судопроизводства, которое, как мы выяснили, невозможно без обеспечения неопровержимости судебных решений и стабильности правоотношений.

Один римский афоризм гласит: «errare humanum est», что в переводе с латыни означает, что человеку свойственно ошибаться. Люди в судейских мантиях исключением не являются. Противоречивость человеческой деятельность и несовершенство разума в безусловном порядке должны учитываться законодателем для построения такой правовой материи, которая бы данные грани учитывала. Безусловно, принцип res judicata не является, своего рода, панацеей, безупречно обеспечивающей справедливость судопроизводства. Напротив, абсолютизация данного принципа (особенно, в его исконно-римской трактовке)[61] предполагает абсолютный запрет на обжалование вступивших в законную силу судебных решений, независимо от характера допущенных нарушений. Наличие такого радикализма в процессуальном законодательстве, помимо нивелирования международных стандартов, просто обезличивала бы гарантию обеспечения прав и законных интересов человека (ст. 2; ч. 1 ст. 17 Конституции РФ) и, в частности, гарантию права на судебную защиту (ч. 1 ст. 46 Конституции РФ). К тому же, абсолютизация res judicata поставила бы под сомнение целесообразность существования таких процессуальных стадий как кассация и надзор, при этом сводя на нет всю их функциональную составляющую. Помимо непосредственных проверок вступивших в законную силу судебных решений, в данном контексте следует напомнить, что именно судам кассационных и надзорной инстанций законодательством отводиться главная роль в обеспечении единства, корректировке и обобщении судебной практики (ст. 126 Конституции РФ; п. 1 ч. 7 ст. 2 ФКЗ от 05.02.2014 N 3-ФКЗ "О Верховном Суде Российской Федерации"; п. 4 ч. 3 ст. 26 ФКЗ от 07.02.2011 N 1-ФКЗ "О судах общей юрисдикции в Российской Федерации"). Данной функции, имеющей, ни много ни мало, важное социально-политическое и культурное значение, просто бы не существовало, если бы правовая система распространила действие res judicata на институты российского законодательства в его столь буквальной форме.

Именно поэтому, отправление правосудия, издавна и до наших дней, испытывает влияние двух взаимосвязанных, но противоположных по направленности факторов. С одной стороны, действительно, судебный процесс должен привести к окончательному разрешению дела с тем, чтобы придать спорным отношениям необходимую стабильность ликвидацией разногласий между их участниками[62]. И, в то же время, Конституцией РФ в ч. 1 ст. 46 гарантируется судебная защита прав и свобод человека, которая предполагает защиту, в том числе от судебного произвола[63]. В связи с этим, заинтересованным лицам законодательно предоставляется возможность добиваться исправления допущенных судами ошибок. Посему мы согласны с напутствием Конституционного Суда РФ[64] указавшим, что законодатель должен устанавливать такие институциональные и процедурные условия пересмотра вступивших в законную силу судебных постановлений, которые отвечали бы требованиям процессуальной эффективности, экономии в использовании средств правовой защиты и прозрачности осуществления правосудия. Иными словами, проблема состоит в установлении оптимального баланса двух взаимоисключающих идей: принципа правовой определенности (res judicata) и конституционной гарантии права на судебную защиту (ч. 1 ст. 46 Конституции РФ). Противоречие в рассматриваемом случае имеет диалектический характер, в условиях которого антиномичные[65] утверждения имеют полноправную законную силу существовать в рамках определенно заданного единства[66].

Диалектика настаивает на том, что универсальной причиной развития является наличие, обострение и конфликтное разрешение противоречий, которые возникают как взаимоотношение противоположностей некоторого единства[67]. Такой, впрочем, порой критикуемый в научной периодике подход[68], на наш взгляд, хорошо отражает ключевую ипостась диалектики, как одного из важнейших элементов инструментария методологии науки. Кассационная (надзорная) процессуальная форма, предусмотренная законодателем для пересмотра вступивших в законную силу судебных решений, как раз и является той процедурой, нормативные положения которой должны служить средством разрешения объективно-сложившегося противоречия между принципом правовой определенности (res judicata) и конституционным правом на судебную защиту. При этом, поскольку это противоречие носит объективный характер, полагаем, что заранее ошибочен вывод о возможности полного преодоления противоречия рассматриваемых категорий, в рамках экстраординарных процессуальных форм.

Исследуемые нами категории res judicata и права на судебную защиту, как мы уже выяснили, на определенных процессуальных стадиях взаимоисключают друг друга. Их формальное единство на кассационных и надзорных инстанциях для законодателя является определенным вызовом, разрешение которого должно явить такой нормативный консенсус, который, вобрав положительные свойства каждого, учитывал бы первостепенную важность прав личности и его законных интересов (ст. 2 Конституции РФ). Из этого утверждения вытекает, что интерес публики (публичный интерес) всяких раз, входя в противоречие с законными интересами личности должен опускаться на второй план и ни при каких условиях им не препятствовать. Иное бы означало фактический возврат к концепции «социалистической законности», столь сакрализируемой советскими учеными и фактически некоторыми представителями современной науки[69], которая ставила интересы государства превыше интересов личности и всевозможно нормативно это подтверждало. Полагаем, что подобный подход безнадежно устарел и больше не может рассматриваться в качестве «путеводного» вектора нового российского законодательства. Именно поэтому, законодателю необходимо институциализировать правовую, в частности, уголовно-процессуальную, систему таким образом, чтобы установить права и законные интересы личности в качестве ценности, через призму которой будет конструироваться правовая материя. Сказанное, в полной мере относится и к поиску оптимального баланса между принципами правовой определенности (res judicata) и правом на судебную защиту.

Однако всё же следует признать, что при всей противоречивости принципа правовой определённости (res judicata) и права на судебную защиту, они парадоксально взаимообусловливают друг друга. В этой связи, И.С. Дикарев, посвятивший часть своего диссертационного исследования вопросу оптимального баланса основного противоречия экстраординарных производств, справедливо указывает, что право на судебную защиту обеспечивает заинтересованным лицам возможность добиваться исправления судебных ошибок и восстановления нарушенной справедливости, тогда как принцип правовой определенности придаёт судебной защите реальный характер, гарантируя стабильность окончательных судебных решений, неизменность установленных судом правоотношений [70]. Принципиальное отличие такого подхода выражается в том, что правовая определенность уже рассматривается не в качестве противопоставления конституционной гарантии на судебную защиту, а как необходимое условие её реального действия. Именно поэтому целесообразность поиска консенсуса между двумя фундаментальными началами и должна вызывать насущную необходимость у законодателя. Не обеспечив одно, не получится достичь другого.

Социальный идеал, как писал И.А. Гобозов, есть гармоничное общество атомизированных толерантных индивидов, во всем стремящихся к поиску консенсуса, интеграции и примирению полярных интересов[71]. Противоречия же в общественной сфере с такой точки зрения есть опасное явление, зло, которое в перспективе может обернуться «тоталитарным ужасом» или терроризмом[72]. Мы, конечно, воздержимся от такого буквального восприятия тезиса А.А. Бирюкова и не будем «демонизировать» сложившееся на данный момент правовое регулирование пересмотра вступивших в законную силу судебных решений, олицетворяя её как «зло». Однако экстраполировать суть идеи, представляется вполне обоснованным. Поскольку речь идет, по сути, о справедливости уголовного процесса, поиск консенсуса между детерминирующими её факторами не может остаться вне правового поля.

К сожалению, ныне действующая процессуальная форма практически неоптимизированна под описываемую нами концепцию. Более того, с каждым годом принимаются нормативно-правовые акты, которые всё больше отдаляют законодательство от приемлемого для российской правовой системы консенсуса между принципами правовой определенности (res judicata) и гарантией права на судебную защиту. Об этих обстоятельствах можно уже говорить как о пагубной тенденции, способствующей не иначе как деградации нового российского процессуального законодательства в уже годами апробированные негативным опытом старые институты советского образца.

Принцип res judicata в Федеральном законе от 29 декабря 2012 г. № 433-ФЗ

Федеральный закон от 29 декабря 2010 № 433-ФЗ «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс РФ и признании утратившими силу отдельных законодательных актов (положений законодательных актов) РФ» (далее – ФЗ от 29 декабря 2010 № 433-ФЗ) вступил в силу в полном объёме 1 января 2013 года. Наряду с методологически идентичным Федеральным законом от 9 декабря 2010 г. № 353-ФЗ[73], ФЗ от 29 декабря 2010 № 433-ФЗ ознаменовывал широкомасштабную реформу проверочных производств. В частности были внесены новые главы 45.1, 47.1 и 48.1, соответственно посвященные пересмотру судебных решений в апелляционном, кассационном и надзорном порядке. Юридическим сообществом предполагалось, что новеллы, вобрав в себя неоднократную критику со стороны ЕСПЧ, кардинально реформируют процессуальную форму пересмотра судебных решений вступивших в законную силу, приведя её в соответствие с Европейской конвенцией о защите прав человека и основных свобод и актами её официального толкования.

Формально новации коснулись буквально каждого элемента ранее действующей (по сути, просоветской) процессуальной формы, включая 1) предмет кассационного и надзорного разбирательства, 2) сроки обжалования, 3) основания к отмене судебных решений в экстраординарных порядках и многие другие вопросы. В итоге ожидалось эволюционное возвращение классической «чистой» континентальной кассации, образцово демонстрирующей уважение к принципу правовой определенности (res judicata) и, полагаем, оптимально балансирующее с его практически антонимичной идеей гарантии судебной защиты. К сожалению, действующее на данный момент правовое регулирование продолжает претворять в жизнь тенденции постепенного нормативного ухода от баланса этих фундаментальных идей, последовательно материализуя уже анахроничные для российской правовой системы идеи преобладания интересов публичных над интересами частными. Формирующуюся правую модель пересмотра вступивших в законную силу судебных решений, вынесенных в рамках уголовного судопроизводства, если уже и нельзя назвать «советской», но ещё более сомнительно именовать её классической континентальной. К сожалению, формат настоящей работы не позволяет нам проанализировать все мельчайшие нюансы новой кассационной и надзорной формы на предмет её соответствия фундаментальным правовым началам. Поэтому нам предстоит ограничиться наиболее принципиальными проблемными вопросами, раскрытие которых, полагаем, поможет уяснить суть несовершенства исследуемой модели правового регулирования.

1. Предмет проверки [74]. По смыслу норм ст. 401.1 и ч. 2 ст. 412.1 УПК РФ, суды кассационной и надзорной инстанций проверяют по жалобам или представлениям заинтересованных лиц исключительно законности приговора или иного решения. Разобраться в практической значимости немногословных положений закона нам помогут разъяснения Пленума Верховного Суда отраженные в Постановлении от 28 января 2014 г. №2 «О применении норм главы 47.1 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, регулирующей производство в суде кассационной инстанции»[75] (далее – Постановление Пленума ВС РФ от 28 января 2014 г. №2). Согласно п. 10 указанного постановления под законностью следует понимать правильность применения норм уголовного и уголовно-процессуального права, т.е. исключительно проверку вопросов права. С учетом этих обстоятельств вопросы факта, т.е. правильность установления фактических обстоятельств дела в предмет исследования кассационных (надзорных) инстанций отныне не входит. Иными словами, Пленум ВС РФ в данных положениях утвердил пожалуй главный концепт экстраординарных проверочных производств, юридическая природа которых больше не предполагает проверку вступивших в силу приговоров определений и постановлений на предмет их обоснованности и справедливости. В целом, подобный подход законодателя нам представляется несомненно правильным и полностью соответствующей международным стандартам и, в частности, идеи правовой определенности (res judicata). К тому же, об особом предмете проверки на экстраординарных стадиях процесса намекает и Европейский Суд по правам человека, который исходит из того, что стабильность вступивших в законную силу судебных актов обусловливает перенос основного бремени пересмотра решений судов на ординарные судебные инстанции[76], т.е. в данном случае на стадию апелляции. Собственно говоря, российский законодатель так и поступил, отнеся всестороннюю юридико-фактического проверку (включая фактическую обоснованность и справедливость) судебных решений, не вступивших в законную силу к компетенции судов, проверяющих акты в апелляционном порядке (ст. ст. 389.9 УПК РФ)

Как бы ясно ни была выражена законодательная воля в ст. 401.1 (ч. 2 ст. 412.1) УПК, от противоречивых разъяснений Пленума ВС РФ, к сожалению, законодательство в РФ «не застраховано». В абз. 3 п. 10 Постановления от 28 января 2014 г. №2 Пленум указал, что жалобы, представления, апеллирующие к несправедливости приговора, по которому было назначено наказание, не соответствующее тяжести преступления, личности осужденного, или по которому судом назначено несправедливое наказание вследствие его чрезмерной мягкости либо чрезмерной суровости подлежат проверке судом кассационной инстанции в случае, если такое решение суда явилось следствием неправильного применения норм Общей части Уголовного кодекса Российской Федерации. Означает ли это, что Пленум ВС РФ, вопреки буквальному смыслу нормы 401.1 УПК, фактически легализует справедливость судебного решения в качестве составного элемента проверки экстраординарных инстанций? Ещё большую неясность в рассматриваемом разъяснении вселяет неоднозначная ссылка на норму ч. 2 ст. 389.18 УПК РФ, посвященной одному из оснований отмены судебного решения на стадии апелляции. На наш взгляд, в разбираемом разъяснении Пленум ВС РФ допускает подмену своих же тезисов, в одном случае, подтверждая, что только законность является единственным надлежащим предметом оценки кассационной инстанции, а в другом, с легкостью апеллирует уже и к оценке справедливости, искусно её вуалируя неправильным применением норм Общей части Уголовного кодекса Российской Федерации (абз. 3 п. 10 Постановления Пленума ВС РФ от 28 января 2014 г. №2). Не вдаваясь в глубину и без того витиеватого вопроса о соотношении законности и справедливости, обозначим лишь, что эти категории содержательно не одинаковы. Законность – принцип сугубо юридический, который предполагает строгое и беспрекословное соблюдение буквы государственного закона. Справедливость же – явление нравственно-психологическое, зависящее от бесчисленного множества культурных факторов, а поэтому куда более пространное, нежели чем законность. Несмотря на наличествование в научном обиходе позиции о концептуальном тождестве законности и справедливости[77], всё же целесообразней исходить из неравнозначности данных положений, хотя бы в силу того, что законность принципиально не приемлет отступления от буквы общеобязательных норм, в то время как справедливость во многом зависит от дискреционных полномочий независимого и беспристрастного судьи. Предполагаем, что таким подходом руководствовался законодатель, нормативно разграничив законность и справедливость в ст. 389.9 УПК РФ, регулирующего предмет проверки судов апелляционной инстанции. Однако вопрос о том, почему же законодатель в нормах ст. 389.18 УПК РФ всё же допускает слияние таких оснований пересмотра судебных решений (в апелляционном порядке) как несправедливость приговора и неправильное применение уголовного закона остается открытым. Видимо, в данном случае, имеет место алогизм, типичный для проверочных стадий, урегулированных ФЗ от 29 декабря 2010 № 433-ФЗ.

Разъяснения Пленума ВС РФ, учитывая их фактический императивный характер для судов, не мог не оставить отпечатка на судебной практике. Как следствие, это привело к тому, что суды, вопреки законодательной воле стали активно вникать фактическую сторону вступивших в законную силу приговоров и без доли сомнений изменять их по мотиву несправедливо постановленного наказания. Например, Президиум Оренбургского областного суда в Постановлении от 21 марта 2016 г. № 44у-48/2016[78] так и указывает, что «по смыслу ст. 401. 1 УПК РФ вопрос о несоответствии назначенного наказания тяжести преступления, личности осужденного, а также о его чрезмерной суровости подлежит проверке судом кассационной инстанции только в случае, если такое решение суда явилось следствием неправильного применения норм Общей части Уголовного кодекса РФ». Не совсем ясно, каким образом это вытекает из ст. 401.1 УПК РФ, но региональные суды восприняли это как, своего рода, аксиому для включения в предмет проверки справедливость постановленных приговоров[79]. Аналогичных воззрений придерживается в Судебная коллегия по уголовным делам ВС РФ[80].

Активно суды апеллируют и к фактической обоснованности приговоров. Так, в Постановлении от 14.03.2016 по делу N 44у-45/2016, Президиум Оренбургского областного суда произвёл чуть ли не полную оценку доказательств по истребованному уголовному делу, досконально рассмотрев на предмет достоверности свидетельские показания по делу, материалы оперативно-розыскной деятельности и вещественные доказательства, тем самым, по сути, вникнув в обсуждение вопросов доказанности/недоказанности обвинения, нормативно исключенных из предмета оценки кассационных инстанций. Следует учитывать, что приведенный случай не является единичным[81]. Суды (особенно в отказных постановлениях) уже регулярно ссылаются «на правильность установленных фактических обстоятельств совершенного преступления, как основанных на совокупности собранных и всесторонне исследованных в судебном в судебном заседании доказательств». Не совсем понятно, каким образом суды вообще могут делать подобные выводы, при нормативном отсутствии в кассационной инстанции следственных механизмов оценки доказательств и соответствующих полномочий.

Хотелось бы дополнительно подчеркнуть, вышеуказанное ни сколько не умаляет важности точного установления фактических обстоятельств уголовного дела, корректно назначенного наказания, правильного и всестороннего исследования доказательств. Однако для проверки последних есть самостоятельная апелляционная стадия, введенная законодателем, повторимся, для производства полного юридико-фактического анализа приговоров и иных решений. В отличие от ординарной апелляции, кассация и надзор – стадии экстраординарные, в которых отмеченные обстоятельства уже не могут рассматриваться в качестве непосредственного предмета исследования, даже если они ловко прикрыты под личиной проверки законности. Иное бы означало фактическое превращение кассации и надзора в ещё одну ординарную стадию (как, впрочем, и было до внесения поправок), что вступает в противоречие с международными стандартами, аннулирует смысл реформ и, что самое главное, правовую определенность (res judicata) уже вступивших в силу судебных решений.

Напомним, что предмет исследования – является важнейшим элементом экстраординарных проверочных производств, определяющий процедурный порядок и задающий вектор для практики применения соответствующих процессуальных норм. Поэтому неправильное его установление (в том числе неправильная трактовка) в законодательстве может повлечь неизгладимые последствия, в нашем случае, выражающиеся в латентном игнорировании законодателем принципа правовой определенности (res judicata) и пренебрежении актами международного правосудия.

2. Сроки кассационного (надзорного) обжалования. Ранее нами указывалось на существенную значимость пресекательных сроков обжалования для обеспечения стабильности вступивших в законную силу судебных решений. Многократно это отмечал и Европейский Суд по правам человека, подчеркивая, что процедуры, допускающие не ограниченное или значительно протяженное по времени обжалование судебных решений, в том числе неопределенность сроков рассмотрения дел в экстраординарных стадиях ведут к неопределенности и нестабильности окончательных решений и несовместимы с принципом правовой определенности[82]. Однако, суть правовых позиций ЕСПЧ, к сожалению, и в данном случае обошла стороной отечественный уголовный процесс.

В первоначальной редакции ст. 401.2 ФЗ от 29 декабря 2010 № 433-ФЗ УПК РФ содержалась часть 3, устанавливающая годичный срок (с правом восстановления) для кассационного обжалования вступивших в законную силу судебных решений. Поскольку кассационное производство по действующему УПК РФ основывается на принципе инстанционности, для полноты соблюдения международно-правых норм и обеспечения принципа правовой определенности (res judicata) требовалось, чтобы годичный срок кассационного обжалования был единым для двух возможных кассационных инстанций. Тем не менее, Пленум ВС РФ посчитал иначе, в абз 2 п. 7 Постановления от 28 января 2014 г. №2 указав, что если вступившее в силу судебное решение являлось объектом рассмотрения в суде субъекта РФ, то годичный срок следует исчислять со дня вступления в законную силу постановления президиума соответствующего суда. Данное разъяснение вызвало шквал возмущений в юридической периодике[83], в которой Пленум ВС РФ в очередной раз обвинялся в не свойственной ему нормотворческой деятельности, следствием которой являлось возникновение двух самостоятельных процессуальных сроков обжалования вступивших в законную силу решений на стадии кассации. Казалось бы, объективные потребности уголовного процесса, на которые указывала доктрина, в скором времени будут реализованы, в связи с тем, что Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 03.03.2015 N 9[84] спорные разъяснения абз. 2 п. 7 были ликвидированы, однако, отмеченные изменения в позиции Пленума ВС связаны отнюдь не с переменами в правосознании судей высшей судебной инстанции. Дело в том, что Федеральным законом от 31 декабря 2014 г. № 518-ФЗ (далее – ФЗ от 31 декабря 2014 г. № 518-ФЗ) ч. 3 ст. 401.2 УПК РФ была признана утратившей силу, поэтому Пленум ВС РФ был просто вынужден внести соответствующие, по сути, «технические» поправки в свои разъяснения.

Таким образом, после вступления в силу ФЗ от 31 декабря 2014 г. № 518-ФЗ потенциальная возможность обжалования судебных решений в кассационном порядке больше не связана никакими пресекательными сроками. Исключение составляет лишь ст. 401.6 УПК РФ, в которой установлен годичный срок (без права восстановления)[85] для обжалования судебных решений в кассации по основаниям, влекущим ухудшение положения осужденного (оправданного) лица. Впрочем, намеченные тенденции не исключают устранения и этого срока.

Законодатель в ФЗ от 31 декабря 2014 г. № 518-ФЗ предпочел не останавливаться только лишь на одной кассации, внеся аналогичные поправки в положения главы 48.1. УПК РФ, регулирующие производство в надзорной инстанции. Так, после соответствующих изменений, из ст. 412.2. УПК было исключено императивное требование о годичном сроке, в течение которого возможно обжалование судебных решений (после вступления их законную силу) в порядке надзора. Означает ли это, что надзор по образу кассации также лишен процессуальных сроков обжалования? Ответ на этот вопрос был бы очевиден, если бы не маленький анахронизм в виде п. 3 ч. 1 ст. 412.4 УПК, в котором пропуск срока обжалования в надзорном порядке до сих пор рассматривается в качестве безусловного основания возвращения жалобы лицу её подавшему. В литературе обоснованно отмечается, что, скорее всего, это положение сохранилось в силу неудачной юридической техники внесения изменений в закон[86]. Тем не менее, нерешенным остаётся вопрос, что же делать с жалобами (представлениями), поданными по истечении года и содержащие основания к ухудшению положения осужденного (оправданного) лица. Есть мнение, что наиболее целесообразным выходом из сложившейся неоднозначной ситуации будет применение аналогии упоминаемого положения ст. 401.6 УПК РФ[87], иными словами – п. 3 ч. 1 ст. 412.4. УПК РФ должен применяться лишь к надзорным жалобам, представлениям, поданным по мотивам ухудшения положения осужденного в срок, превышающий год, с момента вступления решения в законную силу.

И всё же, сколько бы ни был вышеуказанный подход обстоятельным, оставлять правовое регулирование на откуп механизмам аналогии (тем более в столь неоднозначных вопросах) является наиболее ошибочным из возможных вариантов. В связи с сугубой относительностью правовой аналогии нельзя с полной уверенностью заявлять, что пробел восполнен. Исходя из буквального смысла закона, в данный момент мы имеем полное отсутствие процессуальных сроков обжалования судебных решений в надзорной инстанции. Поэтому, не понятна и цель законодательного регулирования, допускающая такого рода логические погрешности: стремиться ли законодатель хотя бы частично в надзорном порядке остаться верным res judicata (как в кассации) или, во что бы то ни стало, предоставляет лицам неограниченное право на судебную защиту. Или же таким образом законодатель стремится достичь искомого баланса между принципами res judicata и гарантии права на судебную защиту? К сожалению, как следствие, мы в любом случае получаем отсутствие процессуальных сроков экстраординарных стадий и производную от него нестабильность правоотношений, которые, в порядке реализации исключительно публичных интересов, могут бесконечно корректироваться вне всякой зависимости от пройденного срока. Как это ни парадоксально, но и судебной защиты в условиях постоянной опасности отмены окончательного судебного акта совсем не усматривается.

Проблема пресекательных сроков (точнее их отсутствия) не исчерпывается исключительно вопросами потенциальной возможности обжалования вступивших в законную силу судебных решений, т.е. вопросами предварительного плана. Важность процессуальных сроков и их обеспечивающего для res judicata значения проявляется и непосредственно при производстве в судах кассационной (надзорной) инстанции. Характерный пример – процессуальные сроки на стадии предварительной проверки жалобы. Судье суда субъекта или Верховного Суда РФ, по смыслу ч. 2 ст. 401.5 (ч. 2 ст. 412.4) УПК, отводится 10 дней на принятие решения о приемлемости (или неприемлемости) жалобы. Вместе с тем, для кассационного обжалования в Верховный Суд РФ имеется небольшая законодательная опция, фактически позволяющая преодолеть отказное постановление судьи Верховного Суда РФ, вынесенное им единолично и без участия заинтересованных лиц. Согласно ч. 3 ст. 401.8 (ч. 3 ст. 412.5) УПК РФ Председатель Верховного Суда РФ или его заместитель имеют право не согласиться с постановлением судьи Верховного Суда РФ об отказе в передачи кассационной (надзорной) жалобы, представления для рассмотрения в судебном заседании и вынести постановление об отмене такого постановления и о передаче кассационной (надзорной) жалобы, представления с уголовным делом для рассмотрения в судебном заседании.

По своей правовой природе, указанные полномочия должностных лиц высшей судебной инстанции являются дополнительным механизмом обжалования вступивших в законную силу судебных решений. Не отрицает это Конституционный Суд, который в своих решениях называет эти полномочия не иначе как «гарантией права на пересмотр вступившего в законную силу приговора[88]». При этом Председатель Верховного Суда и его заместитель не вправе действовать ex officio (как это может показаться по смыслу закона)[89]. Они действуют только на основании обращения заинтересованных лиц[90]. Иное бы означало наделение судебной власти несвойственными ей функциями и ставило бы под сомнение состязательный строй уголовного процесса (ст. 15 УПК РФ). В целом мы не отрицаем процессуальной значимости рассматриваемых полномочий, которые, хотя и не вполне согласуются с принципом res judicata, но, всё же, позволяют преодолеть погрешности анализа судебных решений «рядовых» судей. Как бы то ни было, существующий ныне процедурный механизм реализации данных полномочий не просто не согласуется с res judicata, но и самым вопиющим образом искажает смысл судебной защиты, как таковой. Дело в том, что законодатель, продекларировав в ч. 3 ст. 401.8 (ч. 3 ст. 412.5) УПК РФ формальное наличие данных полномочий, видимо забыл обозначить все нюансы их процессуальной формы. В итоге, по смыслу закона, после единоличного вынесения отказного решения судьёй Верховного Суда РФ заинтересованные лица не связаны никакими процессуальными сроками для обращения к Председателю Верховного Суда РФ с требованием отмены необоснованного постановления об отказе в передачи кассационной (надзорной) жалобы, представления для рассмотрения в судебном заседании. Вопрос о том, почему данный законодательный пробел остался без напутственного разъяснения Пленума Верховного Суда РФ также, к сожалению, остаётся без ответа.

3. Инстанционность экстраординарных проверочных производств. Действующий до введения в действие Федерального закона от 29 декабря 2010 № 433-ФЗ процессуальный порядок в своих ключевых аспектах сформировался, базируясь на советском влиянии многоуровневых проверок вступивших в законную силу судебных решений. Так современная процедура пересмотра вступивших в законную силу судебных решений является исторически обусловленным преемником, действовавшего на протяжении полувековой советской и современной российской истории надзорного порядка. Характерной особенностью старого надзорного порядка являлась сложная трёхэтапная структура производства, состоящая из 1) рассмотрения жалоб (представлений); 2) изучения дела и в необходимых случаях принесения надзорного протеста уполномоченным субъектом; 3) непосредственно рассмотрения дела в судебном заседании надзорной инстанции[91]. Три уровня надзорной проверки были конвенционально тождественны с существующей в настоящий момент процессуальной формой: жалобы последовательно подавались в президиумы территориальных судов, Судебную коллегию по уголовным делам Верховного Суда РФ и Президиум Верховного Суда РФ. В таком виде, существующий в прошлом надзорный порядок (по сути, советского образца) неоднократно становился объектом замечаний со стороны Европейского Суда по правам человека, апеллирующего к правовой неопределенности данного порядка, в связи с тем, что вступившие в силу судебные решения могут оспариваться в нескольких последовательных надзорных инстанциях неоднократно[92].

С введением в действие Федерального закона от 29 декабря 2010 № 433-ФЗ структура пересмотра вступивших в законную силу судебных решений несколько изменила свой многолетний облик. Во-первых, апелляционная проверка отныне распространена на все без исключения судебные акты. Привычная ординарная кассация, наряду с надзором теперь являются чрезвычайными средствами правовой защиты со специальным предметом и основаниями проверки. При всём этом, масштабные по своей сути реформы практически не коснулись судоустройства. Две начальные надзорные инстанции, которые базировались в президиумах территориальных судов и судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ, после реформ стали инстанциями кассационными и только за Президиумом Верховного Суда РФ законодатель оставил его привычные надзорные функции, при конвенциональном тождестве процессуальной формы актуальных кассации и надзора.

В литературе сразу стали появляться резонные сомнения относительно целесообразности введенной законодателем инстанционной неоднократности кассационной проверки приговоров и иных судебных решений. Например, А.С. Омарова отмечает, что возможная неоднократность вряд ли свидетельствует о достаточном уважении принципа правовой определенности, который, по смыслу Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод должен сдерживать вмешательство в судебные решения, вступившие в законную силу, даже если речь идет о пересмотре вопросов права[93]. Более того, не вполне ясно каким образом многократность кассационной проверки отвечает интересам процессуальной экономии, признанной доктриной[94], Конституционным Судом РФ[95] и Пленумом ВС РФ[96] как позволяющей избежать неоправданного использования временных, финансовых и кадровых ресурсов органов судебной власти государства в ходе рассмотрения дела. В то же время, имеются и сторонники подхода многократной проверки вступивших в силу судебных решений. Так И.С. Дикарев[97], ссылаясь на ч. 1 ст. 46 Конституции РФ, рассматривает неоднократность пересмотра в качестве гарантии-условия конституционного права личности на судебную защиту, которая, в свою очередь, выступает одним из регуляторов баланса двух ключевых для пересмотра вступивших в законную силу судебных решений принципов – правовой определенности и права на судебную защиту. Однако посмеем возразить автору, что в условиях, когда принцип, абсолютизируясь, вступает в противоречие с другим принципом с ним несопоставимым (в нашем случае, с принципом процессуальной экономии), законодатель уже должен задуматься о стройности сложившейся правовой системы: не исключено, что современная процессуальная форма нуждается в серьёзной корректировке. К тому же, модель «чистой континентальной кассации», к которой, казалось бы, законодательство стремилось подойти вплотную после проведения реформ, не предполагает возможности многократной проверки решений обладающих статусом res judicata. Этому утверждению корреспондирует судоустройственные порядки развитых европейских государств (Франция, Германия, Италия), юрисдикции которых уже не одно десятилетие в качестве чрезвычайной судебной инстанции предусматривают единые кассационные инстанции, рассматривающие окончательные судебные решения лишь единожды.

Впрочем, если пересмотр окончательных судебных актов в кассации, хотя бы теоретически имеет логическое завершение, в практически идентичной стадии надзора неопределенность в этом вопросе приобретает вовсе одиозные рамки. По смыслу п. 5 ч. 2 ст. 412.1 УПК РФ, в полномочия Президиума Верховного Суда РФ входит проверка своих же (вступивших в силу) постановлений, вынесенных по надзорным жалобам. Поскольку никаких разъяснений по этому полномочию Президиума ни законодатель, ни Пленум Верховного Суда РФ не даёт, в доктрине стали появляться мотивированные гипотезы, что исключительное, по сути, право Президиума Верховного Суда РФ формально является не просто неоднократным, а вовсе безграничным[98]. В частности Н.Н. Ковтун отмечает, что данная норма допускает повторную проверку постановленных актов суда в одной и той же судебной инстанции, ибо иной надзорной инстанции в структуре судебной системы Российской Федерации просто нет. Резюмируя, автор подчеркивает, что в итоге правило res judicata для данного производства выглядит не более чем надуманной фикцией[99]. Схожих позиций придерживается и К.В. Ивасенко обращая внимание, что фактически разрешенная УПК РФ проверка Президиумом Верховного Суда РФ своих же надзорных постановлений представляет собой производство, направленное на переоценку ранее сделанных выводов на основе повторного рассмотрения уже исследованных ранее материалов дела[100]. Несмотря на неоднократную критику со стороны юридического сообщества рассматриваемых полномочий Президиума как грубого и неоправданного посягательства на принцип res judicata, Конституционны Суд РФ, можно сказать, встал на сторону действующего правового регулирования, осмысляя права п. 5 ч. 2 ст. 412.1 УПК РФ «в качестве дополнительного способа исправления возможной судебной ошибки и обеспечения законности судебных решений»[101] или же, как дополнительную гарантию законности и обоснованности судебных решений суда надзорной инстанции[102]. Но, думается, что Конституционный Суд РФ, оправдывая анализируемые полномочия Президиума Верховного Суда РФ, забывает о собственных неоднократно цитируемых правовых позициях, суть которых сводится к недопущению использование механизма пересмотра судебных решений, вступивших в законную силу, только в целях проведения повторного рассмотрения недопустимо и является грубым нарушением принципа res judicata[103].

Сомнительна и роль многократности проверки в качестве балансирующего звена между принципом правовой определенности и гарантией права на судебную защиту. Очень интересно, каким образом в данном случае достигается баланс, в нормативных условиях, когда законность «окончательного» и вступившего в силу судебного акта может подвергаться сомнению бесконечное множество раз. В данном случае мы видим ни что иное как бескомпромиссную абсолютизацию гарантии права на судебную защиту. Как это ни парадоксально, но многократность проверки губит все, признаваемые и раскрытые Конституционным Судом РФ[104] положительные свойства судебной защиты. Учитывая динамичную изменчивость судебной практики, официальных разъяснений, вполне реальна ситуация, когда Президиум Верховного Суда РФ, в порядке проверки своих же постановлений начнет их отменять (изменять), ориентируясь на принципиально новые реалии правовой жизни государства. Ни это ли есть иллюзорность подлинной судебной защиты, от которой стремится огородить Конституция РФ? В контексте многократности проверки, в настоящий момент именно о такой стабильности окончательных и вступивших в силу судебных решений приходится вести речь.

В свою очередь, как нам представляется, наиболее целесообразным, соответствующим международным стандартам и сбалансированным вариантом будет нормативная ликвидация полномочий Президиума, прописанных в п. 5 ч. 2 ст. 412.1 УПК РФ и сокращение количества кассационных инстанций до единственной судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ. С одной стороны, лицам будет обеспечено право на защиту, дарованное им ст. 46 Конституции РФ, в ситуациях, когда серьёзные законные соображения перевешивают принцип и следствия правовой определенности [105], но с другой стороны будут созданы условия для реального действия принципа res judicata, стабильности правоотношений, защиты авторитета судебной системы. Что самое главное, представляется, что такой подход послужит гарантией смены существующей иллюзорности судебной защиты на её подлинный конституционный характер.

4. Эффективность судебной защиты экстраординарных проверочных производств. Неоднократное изучение Европейским Судом по правам человека дореформенного надзорного порядка российского законодательства позволило наднациональной судебной инстанции сформировать предельно ясную позицию – надзорный порядок производства вступивших в законную силу судебных решений является неэффективным средством правовой защиты и для целей ст. 35 Конвенции и фундаментального принципа ratione temporis [106] применяться не может. Таким образом, заинтересованные лица, минуя ординарные стадии дореформенной кассации (или апелляции), могли ничего не ожидая обращаться непосредственно в Европейский Суд по правам человека за защитой прав, нарушенных государством, руководствуясь при этом шестимесячным сроком потенциальной возможности подачи жалобы. Смущали Европейский Суд и неопределенность сроков[107], и дискреционные полномочия должностных лиц[108], и неоднократность надзорного обжалования[109]. Однако, ситуация изменилась кардинальным образом после принятия Решения ЕСПЧ от 12.05.2015"По вопросу приемлемости жалобы N 38951/13 "Роберт Михайлович Абрамян и др. против Российской Федерации"[110] (далее – Решение ЕСПЧ от 12.05.2015), где в качестве предмета рассмотрения ЕСПЧ предстояло оценить эффективность защиты новых экстраординарных производств и, как следствие, необходимость исчерпания нового кассационного и надзорного порядка установленного Федеральным законом от 9 декабря 2010 г. № 353-ФЗ (гражданско-процессуальный аналог ФЗ 29 декабря 2010 № 433-ФЗ). Отныне, доступ в Европейских Суд по правам человека закрыт для граждан и юридических лиц до момента исчерпания «двухуровневой» национальной кассации.

Мы, безусловно, учитываем, что ЕСПЧ в Решении от 12.05.2015 давал оценку новому именно гражданско-процессуальному порядку производства по вступившим в силу судебным решениям, что, как может показаться несколько расширяет предмет настоящей работы, однако, конвенциальное тождество сути и процессуального порядка этой формы проверки по нормам ГПК РФ и УПК РФ вполне позволяет экстраполировать большинство из правовых позиций и итоговых выводов ЕСПЧ или Конституционного Суда РФ одновременно к каждой отрасли указанных правовых отношений[111].

Несмотря на относительную «свежесть», Решение ЕСПЧ от 12.05.2015 уже успело привлечь внимание юридического сообщества[112]. В целом, взгляды разделились: одни авторы восторженно восклицают, что теперь, «в одночасье став ординарной инстанцией, кассация должна лишиться права ссылаться в отказах на принцип правовой определенности»[113], другие же высказывая опасение этим фактом, считают, что позиция ЕЧПЧ окажет серьёзное побочное воздействие на обеспечение принципа правовой определенности (res judicata) отнюдь не только в гражданском судопроизводстве[114].

ЕСПЧ, в Решении от 12.05.2015 напомнил Российской Федерации обо всех упущениях и несоответствиях былого надзорного порядка европейским стандартам, и всё же, счел, что в ходе реформы неопределенность сведена к минимуму. ЕСПЧ учел, что были установлены единые для двух инстанций строго определенные пресекательные сроки; многократность надзорной проверки заменила собой «двухуровневая» кассация. Впрочем, критикуемая ЕСПЧ возможность обжалования Председателю Верховного Суда РФ отказного решения судьи Верховного Суда РФ, так и осталась недоступным средством правовой защиты по причине: 1) неопределенности сроков такого обжалования; 2) и сугубой зависимости возбуждения кассационного производства от дискреционных полномочий Председателя Верховного Суда РФ (или его заместителя)[115]. Высказался ЕСПЧ и в отношении оснований кассационного обжалования, подтвердив имеющуюся в законодательстве градацию на существенные и фундаментальные нарушения закона. Первые, по мнению ЕСПЧ, служат основанием для отмены (изменения) решения в кассационном порядке, в то время как фундаментальные нарушения, по смыслу ГПК, включаются в качестве оснований только для жалобы Председателю Верховного Суда РФ (391.11 ГПК РФ). В связи с этим ЕСПЧ выразил удовлетворение, что у заинтересованных лиц появилась возможность представлять в национальные суды «суть конвенционной жалобы», предоставляя возможность подавать жалобы в высший судебный орган и устранять нарушения на внутригосударственном уровне. В итоге ЕСПЧ заключил, что «у него более нет причин считать, что данная процедура является исключительным средством возобновления судебного разбирательства дела, а не обычным обжалованием по вопросам права, аналогичным существующему в правовых системах других государств». Иначе говоря, ЕСПЧ определил гражданско-процессуальную кассацию как ординарную процессуальную стадию, исчерпание которой есть императив для целей п. 1 ст. 35 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.

Иное же мнение сложилось у ЕСПЧ, в отношении судебного надзора. Основные тезисы ЕСПЧ свелись к тому, что надзорная жалоба (в отличие от жалобы кассационной) может быть подана лишь по ряду ограниченных оснований; во-вторых, по мнению ЕСПЧ, такая жалоба в соответствии с ныне действующим ГПК РФ представляет собой ещё одну возможность оспорить вступившее в силу судебное решение. В конечном итоге, ЕСПЧ резюмировал: «Ничто в соответствующем законодательстве не свидетельствует о том, что данное средство правовой защиты может использоваться как альтернатива кассационной жалобе в Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РФ…».

Суть указанных правовых позиций ЕСПЧ практически сразу была воспринята российской уголовно-процессуальной доктриной в качестве в качестве зачинателя порочной по своей сути тенденции, вектор которой направлен к фактическому нивелированию гарантии принципа res judicata и его распространению на стадию кассации в уголовном процессе[116].

Тем не менее, мы вынуждены считать, что столь буквальная экстраполяция выводов ЕСПЧ в Решении от 12.05.2015 на правоотношения, возникающие в уголовно-процессуальных проверочных стадиях, непосредственно в данном случае является подходом не самым приемлемым. Оговоримся, мы не отрицаем методологического единства Федеральных законов от 09 декабря 2010 г. № 353-ФЗ (реформа гражданского процесса) и от 29 декабря 2010 № 433-ФЗ (реформа уголовного процесса), но, вынуждены признать, векторы их развития пошли по принципиально разному направлению. Рассмотрим последний тезис на конкретных примерах.

Во-первых, согласно п. 8 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 11.12.2012 N 29 "О применении судами норм гражданского процессуального законодательства, регулирующих производство в суде кассационной инстанции"[117] (далее – Постановления Пленума ВС РФ от 11.12.2012 N 29) шестимесячный срок, установленный в ГПК для кассационного обжалования вступивших в законную силу судебных постановлений является единым для обжалования судебных постановлений в кассационном порядке. Более того, по смыслу ч. 2 ст. 391.2 ГПК РФ, возможность надзорного обжалования вступивших в силу судебных решений строго ограничена трёхмесячным сроком. Что же мы видим уголовном процессе: Пленум ВС РФ изначально пошел по пути установления двух самостоятельных сроков обжалования для каждой из существующих кассационных инстанций. Безусловно, впоследствии он свою позицию поменял, но только потому, что ФЗ от 31 декабря 2014 г. № 518-ФЗ годичный срок обжалования в принципе был ликвидирован из УПК, причем – как в кассации, так и в надзоре.

Во-вторых, если хотя бы умозрительно и возможно проследить дифференциацию кассационных и надзорных оснований к пересмотру вступивших в силу судебных решений в гражданском процессе (ст. 387 и ст. 391.9 ГПК РФ), то в уголовном судопроизводстве это получится едва ли. Причиной тому служит абсолютно тождественная процессуальная форма новых кассации и надзора: идентичный предмет проверки (ст. 401.1 и ч. 2 ст. 412.1 УПК РФ), тождество в перечне управомоченных субъектов обжалования (ч.1,2 ст. 401.2 и ч. 1 ст. 412.1 УПК РФ), единая процессуальная форма предварительного изучения кассационной или надзорной жалобы (ст. 401.7 и ст. 412.5 УПК РФ), единые основания пересмотра (ст. 401.15 и ст. 412.9 УПК РФ) и т.д.

В-третьих, Президиум ВС РФ никогда не проверяет своих собственных постановлений в порядке гражданского судопроизводства. В ч. 2 ст. 391.1 ГПК РФ у него просто отсутствуют на это полномочия. В уголовном же процессе норма п. 5 ч. 2 ст. 412.1 УПК РФ говорит не просто о проверке Президиумом ВС РФ своих постановлений, а скорее о безграничной кратности их проверки.

Таким образом, сомнительно, что признанная ЕСПЧ ординарность кассации в рамках гражданского судопроизводства каким-то образом может повлиять на её уголовно-процессуальный аналог. Со временем два рассматриваемых порядка, можно сказать, утратили своё некогда «конвенциальное тождество». К тому же, международное правосудие знает и такого рода случаи, когда ординарными признавались стадии, предмет рассмотрения которых был ограничен исключительно вопросами права[118]. В частности, в Постановлении Хатжианастасиу против Греции от 4 апреля 1990 г. ЕСПЧ не согласился с аргументами греческого правительства, о том, что кассационный пересмотр был экстраординарным средством, ввиду того, что в кассации рассматривались лишь вопросы права, а оценка фактов дела не производилась. Именно поэтому, вкупе с уже рассмотренными обстоятельствами считаем, что правовая определенность (res judicata) уголовно-процессуальных проверочных производств сейчас в меньшей степени подвержена опасности со стороны наднациональных правовых средств. Куда большая опасность кроется в законодательстве внутреннем: расплывчатые основания отмены, отсутствие пресекательных сроков, неопределенная кратность проверки. Эти обстоятельства оказывают во много раз более негативное влияние на res judicata и справедливость процесса, по смыслу Европейской конвенции по правам человека и основных свобод. Но при этом, кассация остаётся экстраординарной и a priori неэффективной стадией, исчерпание которой для обращения в ЕСПЧ всё ещё не требуется.

 

[1] См.: Вишневский Г.А. Действие принципа res judicata как необходимое условие обеспечения справедливости // Современное право. 2013. N 11. С. 76 - 83.

[2]

[3] См. например: Spencer Bower, Turner and Handley, The Doctrine of Res Judicata (edn, London, 1996); Fleet J. Res Judicata: a Treatise on the Law of Former Adjudication. Indianapolis; Kansas City, 1895. Эндрюс Н. Система гражданского процесса Англии: судебное разбирательство, медиация и арбитраж М.: Инфотропик Медиа, 2012.

[4] См.: Смбатян А.С. Принцип res judicata в международном публичном праве: современное прочтение // Международное публичное и частное право. 2012. N 1. С. 2 - 5.

[5] См. например: Ковтун Н. Н. Res judicata реформированной российской кассации // Российский журнал правовых исследований. 2015. № 4(5). С. 121-130; Постановление ЕСПЧ от 20.07.2004 Дело "Никитин (Nikitin) против Российской Федерации" (жалоба N 50178/99) [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

 

[7] См. например: Brunsden v. Humphrey (1884) 14 QBD 141, CA; Letang v. Cooper [1965] 1 QB 232, 243, CA; Republic of India v. India Steamship Co Ltd [1993] AC 410, 419, HL; Brown v. KMR Services Ltd [1995] 4 All ER 598, 640, CA; Paragon Finance v. DB Thakerar & Co [1999] 1 All ER 400, 405-6, CA.

[8] См. например: Carl Zeiss Stiftung v. Rayner & Keeler Ltd (N 2) [1967] 1 AC 853, HL; Arnold v. National Westminster Bank plc [1991] 2 AC 93, 105, HL; Phosphate Sewage Co v. Molleson (1879) 4 App Cas 801, 814, HL.

[9] См.: Рехтина И.В. Правовая определенность (res judicata) в истории права Древнего Рима // История государства и права. 2011. N 22. С. 43 - 47.

 

[10] См.: Рехтина И.В. Истоки принципа правовой определенности (res judicata) в законодательстве Древнего Рима // Вопросы современной юриспруденции: материалы XXVII междунар. заочной науч.-практ. конф. (Новосибирск, 31 июля 2013 г.). Новосибирск: СибАК, 2013. С. 71.

[11] См.: Дикарев И.С. Надзорно-кассационная форма пересмотра судебных постановлений в уголовном процессе

[12] См. например: Берестнев Ю.Ю., Виноградов М.В. Практика Европейского суда по правам человека: принцип правовой определенности или quod licet jovi, non licet bovi? // Российская юстиция. 2006. N 11. С. 66.; Миннегалиева Л. Взгляд Европейского суда по правам человека на надзорное производство в России // Арбитражный и гражданский процесс. 2009. N 2. С. 42.

[13] См.: Вишневский Г.А. Указ. соч. // Современное право. 2013. N 11. С. 76 - 83.

[14] Прим.: например в п. 57 Постановление от 24.07.2003 по делу "Рябых (Ryabykh) против Российской Федерации" ЕСПЧ inter alia подчеркнул, что отмена окончательного решения по делу нарушило право заявителя на справедливое разбирательство дела судом (п. 1 ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод).

 

[15] См.: Постановление ЕСПЧ от 28.10.1999 "Дело "Брумареску (Brumarescu) против Румынии" (жалоба N 28342/95) [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

[16] См.: Терехов В.В. Понятие и содержание категории "res judicata" в российском и зарубежном гражданском процессе // Российский юридический журнал. 2014. N 5. С. 203 - 209.

[17] См.: Грачева С.А. Доктрина верховенства права и судебные правовые позиции // Журнал российского права. 2014. N 4. С. 33 - 45.; Липкина Н.Н. Толкование Конвенции о защите прав человека и основных свобод Европейским судом по правам человека и верховенство права // Журнал российского права. 2015. N 4. С. 130 - 142.; Доклад о верховенстве права, принятый на 86-м пленарном заседании Европейской комиссии за демократию через право (Венеция, 25 - 26 марта), 4 апреля 2011 г. CDL-AD(2011)003rev, исследование N 512/2009. URL: http://online.zakon.kz/Document/?doc_id=31150625#sub_id=11.

[18] Постановление Конституционного Суда РФ от 05.02.2007 N 2-П [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс.

[19] Постановление ЕСПЧ от 26 апреля 1979 г. "Санди Таймс против Соединенного Королевства" (жалоба N 6538/74) [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

[20] См, например: Постановление ЕСПЧ от 27 июня 2013 г. по делу "Плетменцев (Pletmentsev) против России" (жалоба N 4157/04) [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

[21] См.: Постановление ЕСПЧ от 6 декабря 2007 г. по делу "Беян против Румынии" [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс.

[22] См.: Ковтун Н.Н., Шунаев Д.М. Правовая определенность и res judicata в решениях Европейского Суда по правам человека // Российский судья. 2014. N 9. С. 38 - 42.

[23] Там же

[24] Там же

[25] См.: Lon L. The Morality of Law. New Haven: Yale University Press, 2^nd edn. 1969, ch. 2

[26] См.: Ковтун Н.Н. Правовая определенность российского уголовно-процессуального права // Государство и право. 2015. №8. С. 32-42..

[27] См.: Ковтун Н.Н., Зорин А.А. Принцип правовой определенности в системе правовых позиций и итоговых выводов Конституционного Суда РФ // Вестник ВолГУ. Сер. 5, Юриспруденция. 2015. №3 (28). С. 145.

[28] См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 19.03.2003 № 3-П [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

[29] См. например: Определение Конституционного Суда РФ от 29.09.2015 №1975-О; Определение Конституционного Суда РФ от 23.04.2015 №862-О; Определение Конституционного Суда от 29.01.2015 №153-О [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

[30] "Конвенция о защите прав человека и основных свобод". "Бюллетень международных договоров", N 3, 2001 [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

[31] Международный Пакт от 16.12.1966 "О гражданских и политических правах" "Бюллетень Верховного Суда РФ", N 12, 1994 [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

[32] Постановление ЕСПЧ от 20.07.2004 "Дело "Никитин (Nikitin) против Российской Федерации" (жалоба N 50178/99) [электронный ресурс]. Доступ из справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

[33] См. например: Решение ЕСПЧ от 9 марта 2006 г. «По вопросу приемлемости жалобы № 72776/01 «Афанасий Семенович Братякин против Российской Федерации» (Afanasy Semenovich Bratyakin v. Russia) // Российская юстиция. 2006. № 11. С. 76.

[34] См.: Дика