Совсем немного осталось ехать до нового аэродрома, а уже начало темнеть. Водитель, как на грех, с разгону влетел в трясину, и перегруженная красными ящиками от «эрэсов» полуторка увязла. Пробовали толкать — буксует, садится все глубже.
— Отставить! — скомандовал Щербаков. — Машину разгрузить, а все лишнее выбросить!
— Что тут лишнего? — развел руками Ворочилин.
— А что там есть?
— Десять ящиков с картами...
— Какие районы?
— Минск и западнее.
— Свалить и сжечь! Акт потом составим... Еще что?
— Личные дела, еще две бочки и...
— Что в бочках?
— Бензин, спирт...
— Оставить!
С трудом выволокли облегченную машину. Тогда Щербаков сказал водителю:
— Вот тебе и «конь не мотор»! Газуй за мной!
...За Унечей по размытой дождями дороге брели группами летчики и техники. В полку было всего два грузовика. На одном из них, возвышаясь в кузове на ящиках, сидел человек с непомерно большой, перебинтованной головой, покачивавшейся на тонкой шее. Кисти рук тоже в бинтах, похожи на лапы белого медведя. Трудно было узнать в этом человеке Колю Смурыгова, нашего «Александра Невского».
Ранение он получил во время своего четырнадцатого боевого вылета. Атаковал колонну на Рославльском шоссе. Ударило в мотор, он начал давать перебои. В кабину повалил едкий дым, потом огонь жег руки. Смурыгов еле перетянул через лес, пошел вниз. Посадка на «брюхо», сильный толчок. Ударился головой о прицел, челюсть свернуло набок, начал сглатывать что-то теплое, соленое — текла кровь с прокушенного языка. А из леса застрочили автоматы, близко посвистывали пули. Смурыгов бежал, согнувшись, по высокой пшенице, споткнулся, упал — челюсть хрустнула, стала на свое место. Но из рассеченного лба хлестала кровь. Летчик зажал рану и опять бежал от пуль. Перебрел мелкую речушку. Впереди показалось несколько изб, женщина ему машет рукой, подзывает к себе.
— Пить, пить... — прошептал Смурыгов. Женщина принесла крынку молока. Летчик не мог ее держать обожженными руками — поила женщина. Отнял руку от лба — молоко окрасилось, тут же стошнило. Уложили летчика на телегу, сеном прикрыли. Подросток хлестнул кнутом коня, повез куда-то.
Большое село. В помещении школы оперировали и перевязывали раненых. Смурыгову над бровями наложили швы, «заштопали» прокушенный язык, забинтовали голову и руки.
— В госпиталь! — распорядился строгий хирург с очками на лбу.
— Я в полк... Мне в Писаревку. Сегодня в кандидаты партии будут принимать.
— В другой раз примут... Эвакуировать!
— В полк, в полк...
...И вот теперь Смурыгов сидел в кузове полуторки на ящиках, чтоб ветерком обдувало. Вчера комиссар Рябов вручил партийный билет.
Смотрел Смурыгов вперед, а навстречу неслась знакомая «эмка». Поравнялась с полуторкой, остановилась. Из машины выскочил генерал Кравченко.
— Что за безобразие! Здоровый в кабине развалился, а тяжело раненного на ящиках мотает!
Смурыгову было больно шевелить языком, и он тихо проговорил;
— Мне здесь лучше: в кабине тошнит, бензином пахнет...
— Ну, выздоравливай!
Генерал Кравченко прощался с полком, выступившим в поход. Он разыскал шедших впереди Гетьмана и Рябова.
— Как сформируетесь, так прилетайте снова ко мне в дивизию!
— Непременно к вам, товарищ генерал!
— Жду, возвращайтесь скорее! — Пыхнул дымом, захлопнул дверцу «эмки» — укатил по неотложным делам.
И кто тогда думал, что не доведется больше увидеть Григория Пантелеевича Кравченко... 4-й штурмовой пошлют на другое направление, где тоже была нужда в авиации. Пройдет полгода с момента этого прощания.
В канун 25-й годовщины Красной Армии Кравченко получил седьмую боевую награду — орден Отечественной войны. На следующий день он в составе четырех истребителей взлетел с аэродрома Мга и взял курс на Ленинград. Срочно вызывали на совещание. Советовали обойти район глубокого вклинения противника, но Кравченко решил лететь напрямую, чтобы не терять времени. В полете заметил воздушный бой: кружили два наших истребителя и около десятка вражеских. Кравченко повернул свое звено на выручку. Одного фрица сбил, но вскоре загорелся и его самолет. Тянул он к линии фронта. Пилот вывалился за борт кабины, выдернул кольцо, но рывка парашюта не последовало. Летчик упал в трех километрах от передовой в расположении своих войск. Тело Кравченко плашмя впечаталось в землю. Вытяжной трос, с помощью которого открывается ранец парашюта, перебило осколком. В правой руке было намертво зажато красное вытяжное кольцо с обрывком троса. На другой руке были поломаны ногти. Очевидно, летчик в свободном падении пытался разорвать клапаны ранца.
Село Голубовка Днепропетровской области — родина дважды Героя Советского Союза Кравченко. На постаменте высится бюст отважного летчика.
В Серебряном бору во дворе той самой дачи, откуда Кравченко уехал на четвертую для него войну, в осеннюю пору пламенеет разросшаяся рябина, посаженная его руками после Халхин-Гола.
Кому доведется быть у Кремлевской стены, тот склонит голову перед черной мраморной плитой, на которой золотыми буквами высечено:
