ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Клинки Архры
Пестрый первым почувствовал нечто неправильное. На самом деле, болезненное ощущение тревоги закралось внутрь еще после первого поединка и так и не покинуло его. Кровавый кодекс чести инкубов можно было счесть достойным одобрения, пока тот действовал в пределах Комморры, но здесь, в Паутине, он выглядел совершенно иначе. Это было все равно что наблюдать за каким-то хищным глубоководным созданием, которое в своей собственной среде обладало смертоносной красотой, стоящей того, чтобы ей восхищались. Однако, если извлечь это существо из океана и изучить под ярким светом и чуждым ему давлением верхнего мира, станет ясно, что это нечто отвратительное, чудовищное и противоестественное.
Арлекин задавался вопросом, является ли субреальность храма истинной субреальностью или же снами Архры, которые стали материальны. То, что Пестрый действительно знал об Архре, могло легко уместиться на салфетке да еще оставить место для одного-двух сонетов, но он все равно мысленно повторил все, что ему было известно. Архра, как гласили мифы, был одним из легендарных Лордов-Фениксов, которые появились вскоре после Падения. Когда разрозненные, жалкие остатки эльдарской расы боролись за выживание во враждебной вселенной, Лорды-Фениксы пришли к ним, чтобы научить их путям войны.
У разных эльдарских народов существовали различные истории об их происхождении. Некоторые верили, что Лорды-Фениксы – последние частицы богов, которым, как Каэла Менша Кхейну, пришлось принять смертную форму, чтобы спастись от голода Слаанеш, сущности, которую эльдары называют Та, что Жаждет. Другие же придерживались мнения, что они были духами предков – самых могучих эльдарских воинов всех времен, которые вернулись к жизни, чтобы снова спасать своих сородичей. Третьи считали Лордов-Фениксов новыми силами, существами, которые появились среди тех, кто пережил Падение, и стали чем-то иным, более могущественным. Боги ли они были, полубоги или призраки, но аспектные воины, которых они обучали, никогда не рассказывали об их тайнах.
Архра был известен как Отец Скорпионов, и говорили, что между ним и другими Лордами-Фениксами существовали глубокие, непримиримые противоречия. Лорды-Фениксы проповедовали дисциплинированность и осторожность, сохранение ядра эльдарской расы на искусственных мирах и медленное восстановление. Они предвидели, что в будущем обостренные войной страсти могут уничтожить то, что осталось от эльдаров. Пестрый знал, что аспектные воины учатся принимать определенную личину, «аспект войны», который ограждает их души от резни и не позволяет выработать к ней вкус. И, как и во многих иных вещах, эльдары искусственных миров видели в жажде кровопролития и бессмысленном насилии врата, через которые Хаос мог проникнуть в души и обречь их на гибель. Однако то, во что верил Архра, оставалось секретом, известным лишь его последователям – инкубам.
– Морр, не расскажешь ли ты мне об Архре? – наконец рискнул Пестрый. – Раз уж мы идем в его храм, мне, чувствую, следовало бы узнать о нем побольше. Я слышал то, что могли поведать о нем искусственные миры, но подозреваю, что их версия может быть слегка пристрастной.
Морр фыркнул.
– Я уверен, что они изображают его просто как падшего героя, как еще один урок об опасностях Хаоса. Хорошо, я расскажу тебе об Архре так, как учат кандидатов в самом храме. Суди сам, какова была истина.
Гать была скользкой от слизи, и неровные плиты, из которых она состояла, местами полностью утопали в лужах вздувающейся грязи. Туман здесь опускался ниже и становился гуще. Он висел вдоль дороги влажными щупальцами, и деревья за ним казались плоскими, двумерными изображениями, словно декорации на сцене. Размеренный голос Морра был единственным звуком, который нарушал безмолвие болота, пока он излагал историю Архры.
– После великого катаклизма Падения эльдары оказались рассеяны и лишены руководства. Распутство и гедонизм подорвали всякое подобие порядка, которое у них было, и не оставили им почти никаких знаний о том, как обороняться. Выжившие становились добычей рабских народов, их изгоняли из одних мест в другие, и они стояли на грани вымирания. Наконец, появилась группа героев, которые могли противостоять врагам своей расы. Это были Лорды-Фениксы, о которых рассказывают жители искусственых миров. Так они их назвали, потому что верили, будто эти воины возродились из сущностей погибших богов. Первым из них был Азурмен, но вскоре за ним последовали другие, включая самого Архру.
Герои сражались за благо всего народа и учили других, как сражаться, чтобы защитить себя. У каждого из них были собственные приверженцы, посвятившие себя определенному стилю боя: воины Азурмена были стремительны и смертоносно метки, убийцы Маугана-Ра пожинали души издалека, а последователи Архры учились использовать в сражении подлинный дар ярости.
Архра научил их, как дисциплина помогает направлять ярость, как черпать силу из своего гнева и наносить удар с ее помощью. Вскоре никто не мог устоять перед ними. Другие герои спорили с методами Архры. Они хотели, чтобы эльдары научились принимать роль воина и выходить из нее, будто снимая или надевая мантию, они хотели бросить народ Комморры и сражаться лишь за искусственные миры. Архра понимал, что долгая война с Хаосом требует, чтобы все народы были истинно ей преданы, он не желал жалких компромиссов ради блага немногих. Он отказался принимать идеалы других героев и пошел собственным путем.
В храмы Архры стекались приверженцы, и он проверял, достойны ли они. Он убивал всех слабых и порочных и обучал дисциплине и искусству боя только тех, кто был наделен достаточной яростью, чтобы выстоять перед ним. Где бы ни возникала угроза Хаоса, Архра всегда противостоял ей. Говорят, что в последнем своем сражении Архра бился один, без отдыха, на протяжении многих дней и ночей. Другие герои не пришли ему на помощь. В конце концов темный свет Хаоса пронзил сердце Архры. То, что вернулось потом к храму, имело лик Архры, но полыхало нечестивым огнем, вселившим в учеников ужас и безумие.
Когда уже казалось, что все потеряно, они услышали из пламени голос своего наставника. Он приказал им собрать всю свою ярость и выступить против него, ибо это – последнее испытание их умений. И такова была их преданность, что они подчинились, несмотря на страх. Они сразили оскверненную смертную оболочку Архры и вкусили его нетронутый дух, вобрав его в себя, чтобы учение Архры могло сохраниться навечно.
Морр замолк, и Пестрый спросил себя, в чем истина, лежащая между легендами искусственных миров и мифами храма Архры. Обе стороны соглашались, что он сражался с Хаосом и пал перед ним, однако расходились в том, что произошло позже и чем все закончилось.
Засада была практически идеальна. По мере приближения к храму купы деревьев начали встречаться все ближе к гати, а сами деревья стали более высокими и узловатыми, с огромными разветвленными корнями, которые торчали наружу и в некоторых местах изгибались, как арки, над самой дорогой. Нападающие избрали место, которое не было настолько очевидно, как проход под корнями или особенно густо заросшая область. Когда Морр и Пестрый вышли в естественный амфитеатр, образованный четырьмя крупными деревьями, они уже минули дюжину таких же мест, многие из которых могли предоставить даже лучшее укрытие для врагов, поэтому ни один из них не насторожился. Это место не отличалось ничем, кроме того, что было идеально пригодно для засады, и именно поэтому она оказалась настолько близка к успеху.
Пестрый легко шагал по гати за Морром, держа оружие наготове и излучая больше уверенности, чем чувствовал на самом деле. Все его чувства были напряжены и непрерывно изучали темные, затянутые дымкой лощины и кроны деревьев вокруг. Огромный черный массив храма Архры исчез за зарослями, но арлекин по-прежнему ощущал его присутствие впереди – весомое, зловещее присутствие. Пестрый посмотрел вперед, вдоль дороги, и вдруг ему на глаза попался какой-то темный силуэт в тумане. Тот мелькнул и сразу исчез, но этого было достаточно, чтобы Пестрый отбросил всякую осторожность и прокричал предупреждение.
– Берегись, Морр! – завопил он. Едва слова сорвались с его губ, как со всех сторон послышался шорох листьев и треск ветвей, и из ниоткуда появились четверо инкубов, окружив обоих путников. Двое спрыгнули с нависающих над головами крон, словно уродливые пауки, еще двое вырвались на поляну из укрытий, созданных корнями, разметав их широкими взмахами сверкающих клэйвов. Воины в черно-зеленых доспехах сразу же атаковали, замахиваясь двуручными мечами, чтобы кромсать и убивать. Трое нацелились на Морра, еще один направился к Пестрому, и в его движениях сквозила расслабленная медлительность, выдающая презрение к доставшейся ему задаче.
Со скоростью мысли клыки из кровавого камня, закрепленные на шлеме Морра, полыхнули губительной энергией. Копья багряного цвета пронзили одного из наступающих инкубов, и тот отлетел назад, охваченный парализующими судорогами. Морр ринулся вперед, чтобы сразить выведенного из строя врага, но другие двое тут же бросились навстречу и заставили его уйти в оборону. Клэйвы рассекали воздух, метались назад и вперед, блокируя и нанося контрудары с неразличимой для глаза скоростью. Морр не отступал, но это давалось ему с трудом.
Четвертый инкуб вскинул клэйв, намереваясь рассечь Пестрого одним ударом от шеи до паха. Длинноствольный пистолет в руке арлекина дважды плюнул снарядами, но лишь выбил искры из боевого доспеха, нисколько не замедлив наступающего врага. Клэйв обрушился сверху вниз, и, казалось, ничто не в силах остановить смертельный удар, как вдруг Пестрый взорвался облаком ослепительных искр света. Клинок инкуба прошел через пустоту, а Пестрый, на секунду полностью скрывшись под своим домино-полем, кубарем выкатился из-под него. Инкуб повернул клэйв, переведя вертикальный удар в широкий горизонтальный взмах, и двухметровое лезвие устремилось за бешено пляшущим многоцветьем.
Пестрый подскочил и перекувырнулся через спину, пропустив клэйв под собой. При этом ему удалось взглянуть на Морра, пусть и вверх ногами. Тот снова сделал выпад в сторону одного из нападающих, но ему пришлось отступить и защищаться, так как другой инкуб тут же атаковал его со спины. Двое инкубов кружили, стараясь удержать пришельца между собой, пока третий оправлялся от залпа невральной энергии. Если все трое набросятся на Морра одновременно, то одолеют его в считанные секунды. Три клэйва против одного просто пробьют его оборону, растерзают броню и зальют всю гать его кровью.
Пестрый приземлился одной ногой на плоскую сторону размытого от скорости клэйва, оттолкнулся и в прыжке пнул противника в лицо. Мягкая туфля нисколько не навредила прочному боевому шлему инкуба, но этого толчка хватило, чтобы дезориентировать воина на ту долю секунды, пока Пестрый пролетал у него над головой. Арлекин приземлился прямо за спиной инкуба, крутанулся на месте и легонько постучал его по плечу. Инкуб взревел от гнева и повернулся со свистом рассекающего воздух клэйва. Его рука поднялась на уровень плеча, готовая описать клинком сверкающую дугу. И тогда Пестрый со смертоносной точностью ударил его кулаком в подмышку, туда, где на миг разошлись пластины брони.
Инкуб пошатнулся от казавшегося слабым удара, и клэйв выпал из его рук. Воин продержался на ногах еще секунду, а потом рухнул на спину, и из каждого сочленения и шва его доспехов потекла кровь. Он пал жертвой «поцелуя арлекина», простого и смертоносного оружия, которое незаметно примостилось на запястье Пестрого. Это полое устройство содержало сто метров мономолекулярной проволоки, туго свернутой наподобие спирали. От удара кулаком нити моноволокна, разматываясь, вылетали вперед и моментально втягивались обратно. Если кончик проволоки вонзался в плоть жертвы, то нити проникали внутрь и за долю секунды доводили ее органы до консистенции супа.
Пестрый не стал тратить время, оплакивая кровавую кончину своего противника. Он сразу переключил внимание на Морра, который сражался за собственную жизнь против трех других инкубов. Ему удалось оттеснить одного из врагов в трясину на краю гати. Другого он удерживал свирепыми взмахами клэйва, успевая при этом осыпать ударами того, который увяз в болоте, но третий противник уже пришел в себя и снова устремился в гущу битвы. Когда Морр повернулся, чтобы обрушить последний отчаянный удар на инкуба в трясине, остальные воспользовались моментом и прыгнули вперед, занося клэйвы над спиной Морра. Пестрый уже мчался к нему и поднял пистолет, чтобы выстрелить в гущу рукопашной, хотя это уже не могло изменить ее исход.
Слишком поздно враждебные инкубы поняли, что их обманули. В последний миг Морр изменил направление клэйва, крутанулся на месте, и смертоносный клинок, повинуясь инерции, описал смертоносный круг. Конечно, удар был сделан наугад, не видя цели, и любой из инкубов мог бы увернуться или парировать его, если бы был один. Но их было двое, они двигались рядом, рефлексы одного из них все еще были замедлены из-за выстрела, поразившего нервы, и это фатально повлияло на их способность защищаться. Крючковатое острие клэйва с хрустом вонзилось в плоть, и Морр вырвал его, выпустив фонтан крови. Один из инкубов отступил с неестественно повисшей рукой, почти отрубленной этим ударом.
Пестрый большими прыжками преодолел разделяющее их пространство, осыпая выстрелами раненого инкуба, хотя тот не был его главной целью. Он надеялся, что Морр поймет его намерения и не выпотрошит его случайным взмахом меча. Огромный инкуб, похоже, полностью сконцентрировался на дуэли, и сверкающие дуги клэйвов непрерывно рассекали воздух. Пестрый соскочил с каменных плит в болото и побежал, не оставляя на зыбкой почве никаких следов.
Инкуб, которого Морр оттеснил с гати, пытался выбраться из трясины, когда увидел, что к нему приближается искрометное цветовое пятно. Он вскинул клэйв в защитной позиции, но Пестрый прошмыгнул под клинком, заскользил по поверхности болота, гоня перед собой небольшую волну грязи, и вплотную приблизился к инкубу. Арлекин ударил быстрей, чем змея, вонзив «поцелуй» в то место, где шлем инкуба соприкасался с кирасой – именно в ту точку, где шейное сочленение было достаточно слабым, чтобы поддаться напору смертоносной проволоки. Голова инкуба отделилась от тела, выпустив великолепный фонтан крови. Долю секунды в воздухе можно было различить поблескивающее от влаги переплетение проволоки толщиной с волос, похожее на змеиное гнездо, а затем оно втянулось обратно в «поцелуй арлекина».
Пестрый повернулся и увидел, как на двух оставшихся инкубов рушится гибельный град ударов. Раненый с трудом удерживал свой клэйв одной рукой, в то время как Морр неутомимо теснил его в сторону второго, чтобы стеснить его движения. Распознав угрозу, второй инкуб безжалостно зарубил однорукого, не замедлившись ни на секунду. Пестрый собрался было помчаться к Морру, но остановил себя. Морр ни за что не примет его помощь в схватке один на один, и любое вмешательство вызовет у него негодование. Поэтому Пестрый решил просто тихо постоять в стороне, посмотреть на ослепительную бурю клинков и хотя бы ненадолго насладиться их смертоносной точностью.
Клинки беспрестанно метались то назад, то вперед, словно стрелки метрономов. Больший рост и размах рук Морра помогали ему, но он тоже постепенно уставал, как и его соперник. Давали о себе знать затраты энергии, ушедшей в неистовой схватке с многочисленными противниками. Клэйв Морра двигался на долю секунды медленнее, парирование стало на самую малость менее уверенным. Соперник почувствовал перемену и перешел на ритмичные, постоянные удары, намереваясь истощить последние запасы сил Морра. Всякий раз, когда тот пытался отступить, чтобы выкупить себе немного времени, враг безжалостно наседал на него, не прекращая атаку. Морр сдвинулся, чтобы не оказаться сброшенным в болото, и перешел в контратаку, обрушив на менее рослого противника собственный убийственный натиск, вихрь ударов, в которые вложил последние остатки сил.
Только в последний миг Пестрый понял, что пытается сделать его спутник. Сконцентрировавшись на Морре, другой инкуб повернулся спиной к арлекину, и напор противника практически толкал его прямо в объятья Пестрому. На миг безликий шлем Морра свирепо уставился прямо на арлекина, и тогда он все понял. Пестрый тут же подорвался с места, прыгнул и вонзил острие «поцелуя» сверху вниз под затылком инкуба. Последний из нападавших судорожно дернулся и повалился, как марионетка с обрубленными нитками. Над кровавой сценой повисла неестественная тишина.
– Извини, – выдохнул Пестрый. – Я думал, ты не захочешь, чтобы я вмешивался под конец этой твоей маленькой дуэли.
– Честный бой – для глупцов и романтиков, – проскрежетал Морр голосом, все еще хриплым от жажды крови.
– Но ты раньше говорил... Ладно, не обращай внимания, – сказал Пестрый. – Я рад, что их было только четверо.
– Был и пятый, – уверенно возразил Морр. – Я не знаю, почему они не напали все вместе, это бы дало им перевес.
Пестрый припомнил мелькнувший силуэт, который он увидел перед тем, как захлопнулась ловушка. Морр был прав, из четырех нападавших ни один не появился с того направления. Некто все еще ждал их впереди, на пути к храму.
– Мне кажется, друг мой, перевес и без того был на их стороне, но им с нами было не сравниться, – гордо заявил Пестрый. – Я рад, что смог помочь.
Морр что-то буркнул и взвалил клэйв на плечо. Он пошел дальше по гати, а потом на миг остановился с нехарактерной для него нерешительностью. Глухой шлем наполовину повернулся к Пестрому.
– Я благодарен за твою помощь, – медленно проговорил Морр. – В прошлом я недооценивал тебя. Это не повторится.
Он тут же повернулся обратно и зашагал вперед, прежде чем Пестрый успел ответить. Арлекин устремился следом за огромным инкубом, не зная, что он только что услышал: комплимент, угрозу или и то и другое сразу. Он решил не спрашивать Морра, что конкретно тот увидел на гати – вряд ли острота зрения инкуба превосходила таковую самого Пестрого. Кроме того, арлекин не был уверен, как отреагирует Морр, если узнает, что он всего на миг, но очень явно различил горящие глаза и шлем, усеянный множеством клинков, прежде чем загадочная фигура растворилась в тумане.
В лишенных света подземельях Комморры сквозь лабиринт Черного Схождения осторожно продвигалась необычная процессия. Тайный мастер в маске из металла вел за собой двух существ, также металлических. Они легко парили в воздухе, не отставая от хозяина, словно преданные псы. Среди себе подобных эти создания были невелики, но так же стремительны и смертоносны, как шершни. Позади них волочилась группа развалин, согбенных под грузом кабелей, треног и наполненных жидкостями реторт. Предводитель процессии, гемункул, известный как Мекзхиор, любил свои машины, словно отец – и они действительно в определенном смысле были его детьми.
С самых ранних своих дней Мекзхиор чувствовал, что его непреодолимо влечет к металлу во всех его аспектах, к его чистоте и податливости. Он посвятил свою жизнь поиску различных способов наделять металл жизнью, превращать живую ткань в металл и, что важнее всего, учить металл кричать.
Две машины, которые сопровождали его, сущности, которые Мекзхиор обозначал как Ви и Чо, были живыми существами, наделенными духом, целью и устремлениями, в этом он не сомневался. Они представляли собой вершину его искусства, созданные частично из органики, частично из механизмов. На протяжении тысячелетий многие гемункулы создали множество форм различных машин боли, к которым принадлежали и эти двое, – от уродливых «цепных упырей» Пророков Плоти до хитроумных шедевров легендарного мастера Влокариона. Несмотря на это, Мекзхиору нравилось думать, что его создания поистину уникальны.
Действительно, многие машины были значительно крупнее, и сегментированные панцири Ви и Чо были уже и короче, чем у большинства. Они беззвучно скользили по воздуху, держась всего в полуметре над землей, и их изогнутые скорпионьи хвосты оканчивались лишь чуть выше его головы. Некоторые насмехались над творениями Мекзхиора, называя их ничтожными, но они быстро замолкали, когда он демонстрировал им скорость и маневренность машин, достигнутую благодаря такому строению. Очень немногие критики пережили подобную демонстрацию.
Конструируя Ви, Мекзхиор по большей части следовал классическому дизайну машины боли «Талос». На скорпионий хвост этого создания вместо жала было установлено тепловое копье, а брюхо представляло собой массу качающихся ударных цепей, бритвенно-острых клешней и хирургических пил. Ви могла прожигать стены, выламывать двери, калечить, крушить и потрошить со свирепым восторгом, на который было приятно посмотреть. Чо представляла собой более эзотерическую конструкцию, близкую по функции к машине-паразиту «Кронос». Она атаковала жизненную сущность жертвы совершенно не так, как Ви. Ее оружием были трубчатые, зловещие на вид кристаллические устройства, а бронированный корпус щетинился антеннами и был покрыт подергивающимися лопастями-резонаторами. Мекзхиору сложно было сказать, какое из своих детищ он предпочел бы другому, но если бы сам великий тиран снизошел с центрального пика и потребовал уничтожить одну из машин, то гемункул сохранил бы Чо. Она выработала у себя яркую личность, по крайней мере, в представлении Мекзхиора, и была более изящна, почти игрива по сравнению с порывистой, прямолинейной Ви. Чо была не разрушителем, но похитителем жизни, наводящим ужас охотником, который вытягивал из своих жертв саму жизненную энергию, оставляя после себя лишь сморщенные, иссушенные останки.
Мекзхиор чувствовал и приятное возбуждение, и тревогу одновременно. Возбуждение, потому что приближенный секретарь дал ему жизненно важное задание, избрав его среди всех остальных тайных мастеров. Ему приказали направить свои машины в терзаемый Разобщением город, чтобы они нашли одну особенную жертву. На поясе Мекзхиора висел мешочек, в котором содержались все материалы отпечатков, необходимые, чтобы привести их точно к намеченной цели. Развалины несли большой запас живительных жидкостей и питательных веществ, которые понадобятся машинам для выполнения задачи. Когда они доберутся до края лабиринта, он наполнит их и отпустит. Именно эта независимость и заставляла Мекзхиора нервничать. Приближенный секретарь проинструктировал его очень точно и недвусмысленно: после выпуска машины будут работать без какой-либо поддержки, самостоятельно выслеживая свою добычу.
Секретарь подразумевал, что Ви и Чо следует просто отправить в лабиринт, как только они будут готовы. Но Мекзхиор не смог заставить себя пойти на это и поэтому несколько широко истолковал приказ, чтобы вывести своих детей из лабиринта и только потом послать их на задание. Один последний глоток, и они вылетят из гнезда, чтобы нанести удар и вернуться. Они вернутся, сказал он себе, пусть некоторые машины порой и сбегают, но его дети не такие. Они вернутся с доказательствами успеха, и Черное Схождение, наконец, будет восхвалять Мекзхиора за его подлинный гений. Гемункул на какое-то время задумался, кем может быть намеченная цель, но быстро вытеснил эти мысли из сознания. В конечном итоге было совершенно не важно, кто это – личный недруг приближенного секретаря или враг всего ковена, ибо Ви и Чо положат конец его существованию в эту же самую ночь.
Чародей Караэис остановился на очередном перекрестке нехоженых троп Паутины, чтобы поразмыслить. Нити вероятностей неумолимо стягивались все туже, но это конкретное пересечение его смущало. Все пути вели вперед, но лишь один из них должен был привести его к оптимальной точке пространства и времени. Он сунул руку в мешочек, вынул руну и позволил ей соскользнуть с пальцев, не посмотрев на нее сначала – это, как он сам себе сказал, было простительным нарушением Формы, учитывая столь экстренные обстоятельства.
Перед ним снова повисла руна плетения, как он и предвидел. Она ныряла и покачивалась в направлении одного из туннелей, расходящихся от перекрестка: психически чувствительный материал, из которого была создана руна, реагировал на слабый след, оставленный темными сородичами. Руна плетения уже столь много раз приходила ему в руку, что провидец ощущал с ней некое родство, как будто она стала его личным проводником. Она все время тянула его вперед и показывала ему пути судьбы, о которых он прежде не смел и мечтать. Нити будущего стягивались к точке, где он оказывался на пересечении событий, становился ключевой фигурой в великой перемене, которая затронет миллиарды жизней.
Караэис поймал руну и вернул в мешочек. В то же время к нему подошла Аиоса, предводительница его телохранителей. Глухой шлем скрыл недовольную гримасу Караэиса. Поведение аспектных воинов было профессионально-хладнокровным, однако провидец не мог избавиться от подозрения, что их к нему приставили не только для охраны, но и для наблюдения за ним. Если экзарх, лидер этих воинов, собралась поговорить с ним лично, то это вряд ли означает хорошие новости.
– Ты перешел грань со своими обещаниями на Лилеатанире, – без какой-либо преамбулы сказала Аиоса. – Этот обман может запятнать честь храма Справедливого Возмездия.
– Не было никакого обмана, – ответил Караэис, тщательно стараясь сохранить свой голос ровным и рассудительным. – Я всего лишь не уточнил, насколько быстро мы вернемся. Естественно, я не стал упоминать, что первым делом мы обязаны вернуться к совету и узнать его мнение.
– Ты намеренно ввел в заблуждение представительницу экзодитов.
– Я дал ей надежду. Есть все основания полагать, что ясновидцы примут мое предложение действовать. Я уверен, что это действительно окажется правильным решением.
– А если они не примут его? Тогда надежда экзодитов окажется тщетной, и они погибнут, ожидая помощи, которая не сможет прийти.
– Это решение примут иные умы, не я. Совет превыше наших вопросов и опасений.
– И все же ты пытаешься манипулировать их решением.
– Конечно, так же, как и они в свою очередь манипулируют нашими решениями. Все – манипуляция.
– Мне не нравится смотреть, как ты манипулируешь жителями Лилеатанира.
– Они сами решили прятаться от вселенной. Вселенная нашла их. Мы можем защитить их от нее, но у наших возможностей тоже есть границы.
– Это жестокое суждение.
– Вселенная – жестокое место, как мы знаем и как всегда стараемся помнить. Я должен отметить, что ты не попыталась прервать меня, когда могла. Твое беспокойство по поводу моих слов проявилось лишь недавно?
Экзарх на миг молча уставилась на Караэиса. Высокий шлем с гребнем придавал ей ауру властной надменности. Не в первый раз Караэис вспомнил о том, что в некотором отношении аспектных воинов искусственных миров и инкубов Темного Города разделял лишь один взмах крыла. Некоторые даже шептались, будто у них были общие предки. Конечно, обе касты были связаны воинским кодексом чести, принимая его как некую силу превыше их самих. Благодаря этому они могли выдержать те ужасные деяния, которые должны были совершать. Один из коллег Караэиса как-то высказал мнение, что разница между аспектными воинами и инкубами заключена не в их сути, а когда в уравнение входят экзархи, грань между ними становится практически неразличима.
– Ты должен знать, что я намереваюсь сообщить о твоих действиях совету провидцев, – ровным голосом произнесла Аиоса.
Караэис сдержанно ответил:
– Ты имеешь на это право. Я уверен, что они поддержат мое решение. А пока это не случилось, могу ли я рассчитывать на твою защиту и поддержку?
– Мы продолжим с честью нести свой долг, пока справедливость не будет восстановлена или же мы не будем отозваны, – ответ прозвучал бесстрастно, автоматически, просто повторив заученную догму. Караэис понимал, что это самое большое, что он мог от нее получить.
– Тогда... мы должны продолжить путь. Тот, кого мы ищем, близко, и его пленение будет невероятно сложным.
– Эта задача нам по силам. Идем.
Караэис повернулся и повел остальных на перекресток. Узколобая гордыня аспектных воинов – не его забота. Скоро, подумал он, очень скоро он докажет истинность своих пророчеств.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Сны драконов
В содрогающемся, наполненном едкими испарениями Мировом Храме Лилеатанира Сардон, невольная мессия экзодитских племен, спала крепким сном от предельного изнеможения, и ей снился дракон.
Она растратила все силы на попытки расчистить святилище и привести его хоть в какой-то порядок, хотя эта задача казалась безнадежной. В конце концов ей пришлось ограничиться упокоением останков, которые удалось найти. Один за другим она подтащила семь скелетов к краю огненной расщелины и осторожно столкнула их внутрь.
В отличие от более «цивилизованных» сообществ, экзодиты не страшились смерти, ибо жили бок о бок с грубыми силами природы, и смерть для них была повседневным событием. Сосуд из плоти, в котором некогда пребывал дух, мало что значил для сородичей Сардон, когда дух уходил из него. Ее терзала не необходимость иметь дело с трупами, но вид их ужасных ранений. Быстрая и чистая смерть досталась лишь нескольким, которых так ровно рассекли на части, как будто на их телах сомкнулись гигантские ножницы. Но большая часть погибла так же, как первый найденный ею воин: их ранили так, чтобы обездвижить, а потом изрезали, словно куски мяса. Сардон подташнивало от мысли о том, какую боль они испытали, ничем не заслужив таких страданий.
Больше всего Сардон беспокоило то, что она не нашла женских останков. Миропевица, жившая в храме, пропала. Сардон пыталась убедить себя, что ее тело похоронено в одном из заваленных участков святилища, или что миропевица сама бросилась в пропасть, чтобы оборвать свою жизнь и не стать добычей детей Кхейна. Но в глубине души она знала, что обе эти мысли – неправда. В ярости дракона витало острое чувство утраты, которое Сардон поначалу не понимала, но теперь она была уверена, что знает, откуда оно взялось. Юную миропевицу, которая находилась в храме, когда начался катаклизм, забрали. Ее похитила и угнала в рабство стая самых порочных и жестоких злодеев, каких только можно вообразить.
Эта мысль, однажды проникнув в ее мозг, так и не покинула его. Истощенная и физически, и душевно, Сардон свернулась клубком на рухнувшей каменной плите, и плечи ее затряслись, когда она наконец позволила себе оплакать стражей святилища и пропавшую миропевицу. Потом, когда ее разум в конце концов вытеснил из себя ужас, явился милосердный сон и накрыл ее волной долгожданного забвения. Но покой во тьме был недолгим. Освободившись от уз сознания, ее сновидения свободно воспарили и переплелись со снами иного, высшего существа. Она поняла, что начала видеть сны самого мирового духа.
Сначала она узрела себя лежащей в пещере. Бледное тело выглядело мягким и уязвимым посреди черных иззубренных скал. Пещера была одновременно похожа и непохожа на Мировой Храм. Этот Храм был огромным тенистым пространством, неимоверно древним, старше, чем сами звезды. Его стены раскрошились и рухнули, открыв пещеры и тоннели, которые невозможно было сосчитать. Они простирались на невероятное расстояние. В некоторых порой мелькали видения иных мест и иных времен, словно яркие картины, которые возникали лишь на миг, а потом исчезали. Другие на глазах спящей Сардон проходили через величественный цикл разрушения и возрождения.
Она начала чувствовать невидимые потоки силы, текущие через это место, и пульс жизненной энергии планеты, проносящейся мимо по вечному и непрерывному пути через точки фокуса, разбросанные по поверхности мира. Курганы, каирны и обелиски соткали из психических потоков единую сеть, многогранный бриллиант, состоящий из духов всех живых существ, которые когда-либо жили и умерли на Лилеатанире. Их сущность окутывала весь мир, изолируя его от враждебной вселенной столь плотным психическим щитом, что никакая скверна не могла просочиться сквозь него. Мировой дух Лилеатанира стал могущественной сущностью, земля стала им, и он стал землей.
Гордыня. Сардон всюду чуяла ее горькое зловоние. Мировой дух стал могуч, как какой-то новорожденный божок в своей собственной замкнутой вселенной. Возгордившись, он проглядел угрозу извне, поверил, что сила, которой он обладал в метафизическом мире, действует и в материальной реальности. Однако ему причинили боль, и он едва ли мог понять, как это случилось. Поэтому теперь он бушевал, несдержанный, как ребенок.
Дракон заворочался и зашипел во сне, и в дальнем углу пещеры взмыли голодные языки пламени. Отражение Сардон во сне задрожало. Она не хотела запутаться в сновидениях дракона. Его ярость пожрет ее, испепелит так же, как испепелила выжженные земли вокруг священной горы. Сардон попыталась обуздать свои страхи, направить себя сквозь сон, как ее учили давным-давно.
Ее беспокойство сделало место, где она находилась, еще более пугающим. Пещеры перешли в стены, черные от капающей влаги. Всюду громоздились сталагмиты и сталактиты, словно окаменелые кучи навоза и висящие куски мяса. Повсюду носилось шипение и шепот мертвых духов, чьи сухие голоса, внушая ужас, шелестели на самом краю восприятия. Миллиарды мертвых душ, запертых в матрице Лилеатанира, парили вокруг нее подобно дыму, по отдельности не сильнее любого простого смертного, но совместно... Вместе они становились мировым духом, гештальтом психической силы, способным на гораздо большее.
Сардон обнаружила себя перед трещиной во влажной каменной стене, широкой и низкой, как та расселина в склоне горы, через которую ей пришлось проползти, чтобы добраться до реального Мирового Храма. Она протиснулась внутрь и начала карабкаться по сужающемуся разлому к маленькому пятну света, виднеющемуся вдалеке. Пол и потолок почти сходились вместе, так что ей приходилось с силой пробиваться между ними, отталкиваясь плечами и повернув голову в сторону. На краю спящего сознания трепетало чувство клаустрофобии, угрожая погрузить ее в слепую панику, заставить биться о неумолимый камень. Она остановилась и глубоко вдохнула (по крайней мере, мысленно), чтобы успокоиться. Наконец, ей удалось протолкнуться ближе к свету, так что можно было выглянуть из отверстия.
Там она увидела Мировой Храм, каким он был до катаклизма, полный света и жизни. Сардон не могла контролировать свою точку обзора: в один миг она смотрела как будто с высоты, в другой – уже из глаз одного из стражников храма. Но с каждой из них она видела одну и ту же историю, с большим или меньшим количеством страшных деталей. Вскоре ее затошнило от насилия, и она попыталась попятиться, но обнаружила, что не может сдвинуться с места. Камни как будто сжались еще плотнее и удерживали ее на месте, будто она сама окаменела. Сардон была обречена снова и снова смотреть, как оскверняют храм.
Появилась небольшая группа существ, облаченных в черное, они постоянно двигались и исчезали из виду... сверкнули острые клинки, хранителей храма вырезали, словно детей... миропевицу схватили, когда она уже собиралась лишить себя жизни... обмякшее тело, увлекаемое в портал, в Паутину... и мировой дух, беспомощный при всей его метафизической силе.
Он пытался остановить их, и его усилия разрушили сначала храм, а потом весь мир. Он слепо бросался на чужаков, но все было тщетно. Осквернители ускользнули в Паутину, словно воры в ночи, и ушли туда, где их нельзя было достать, прежде чем мировой дух Лилеатанира успел осознать их. Сущность, которая дремала на протяжении эпох, пробудилась от боли, и в этом пробуждении полностью воплотилась мстительная ярость дракона. Даже камни вокруг тела Сардон все еще дрожали от воспоминания об этом.
Темными сородичами руководила высокая зловещая фигура в полностью скрывающих тело доспехах и шлеме с красными глазами, клыками и рогами, как у дикого зверя. Она была вооружена ужасным двуручным клинком, который нес гибель всем, кто оказывался перед ним. Это существо ушло последним, и перед тем как зайти в портал, повернулось, обведя взглядом содрогающийся храм. Горящие глаза как будто взглянули прямо на Сардон, и фигура заговорила голосом, похожим на грохот огромного колокола.
«Лишь наивные пытаются забыть и простить! – взревела она. – Архра помнит».
Когда прозвучали эти слова, камни, стиснувшие Сардон, начали двигаться, медленно смыкаясь, как огромные черные челюсти. Она ощутила чудовищное давление, удушье и, наконец... тьму.
Сардон очнулась в жаркой зловонной темноте Мирового Храма, хватая воздух ртом.
