Сражение при Чемульпхо*, отъезд русского посланника из Сеула

5 февраля я выехал из Сеула в Шанхай, а сегодня, пользуясь гостеприимством Китайской духовной миссии [35], столь любезно и удобно приютившей нас, имею возможность сообщить вам несколько подроб­ностей обо всем бывшем с нами в последние дни нашего пребывания в Сеуле:

Самый страшный день был 27 января, — день первого морского сражения в Чемульпхо. На рейде столичного порта Чемульпхо давно уже стояли наши два военных судна — крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Не получая около недели никаких известий из Порт-Артура, наш посланник решил отправить «Корейца» с почтою в Артур 26 января. Вечером «Кореец» снялся с якоря и только вышел в море, как к нему с обоих бортов подошли японские миноноски; командир, увидев, что с такими спутниками опасно пускаться в дальнейший путь, поворотил назад; в это время японцы выпустили три мины в «Корейца», но, к счастью, ни одна не попала в него. Войдя в порт, командир сообщил об этом на «Варяг» и остальным военным судам других наций.

Ночь все провели в тревожном ожидании дальнейших действий японцев, тем более что миноносцы и один японский крейсер вошли тоже в порт.

Утром 27 января командир «Варяга» получил от японского адмирала письмо, в котором он извещал об установившихся неприязненных отношениях между японским правительством и русским правительством, а потому «почтительнейше просит» их выйти в море и принять сражение; если же они в 12 часов дня не выйдут, то он принужден будет атаковать их в 4 часа дня и взять в плен. Под звуки музыки и самых горячих пожеланий с иностранных военных судов наши «Варяг» и «Кореец» в 11½ часов снялись с якоря и отправились на верную смерть. Командиры ободряли команды речами, указав им на то, что на их долю выпало первыми засвидетельствовать свою любовь к Отечеству и отдать свою жизнь за веру, Царя и Отечество. Одному из офицеров дано было «почетное поручение» на случай полного поражения взорвать крейсер со всем экипажем...

Как только показались наши суда в виду японской эскадры, состоявшей из 6 больших судов и нескольких миноносцев, японский адмирал сигналом предложил нашим сдаться без боя, но на это в ответ получил орудийный залп от «Варяга», после чего начался бой, который продолжался ровно час. Наш крейсер «Варяг» получил несколько пробоин, орудия почти все были повреждены, и вдобавок на корме загорелась палуба; видя неминуемую гибель, командир повернул назад в порт; японцы понесли тоже большие потери и так растерялись, что не преследовали наших. «Кореец» каким-то чудом остался совершенно невредим. Как только наши суда возвратились в порт, командиры иностранных (английский, французский и итальянский) военных судов, кроме американского, предложили нашим съехать на их суда. «Варяг» был объят пламенем и медленно тонул, а «Корейца» приготовили к взрыву. Около 4 часов на горизонте показались японские миноносцы, которые шли забирать трофеи своей постыдной победы, но и здесь им не удалось: «Варяг» затонул, а «Корейца» взорвали... Ужасно возмутило это японцев, и они начали требовать от иностранных командиров выдачи русских как их военнопленных, но и здесь получили единогласный категорический отказ на том основании, что они приняли к себе на борт потерпевших в порту кораблекрушение, и они не виновны, что японский адмирал так растерялся, что не мог забрать их в плен после боя, а дал им возможность войти в порт. Пушечные выстрелы ясно доносились до Сеула, и вся русская колония во главе с посланником собралась в миссийском храме на молебствие, и все горячо и со слезами молились Господу Богу о даровании победы над врагами, столь жестоко и вероломно напавшими на беззащитных. Пред молебствием собравшимся было сказано приблизительно следующее: «Итак, братие, жребий войны брошен. Вы слышите громовые раскаты пушечных выстрелов: там бьют наших братьев… Наш возлюбленный Монарх употребил все усилия и средства к сохранению мира, но, видимо, враги наши этого не пожелали и так варварски и злодейски напали на наши суда... Помолимся же Господу Богу, чтобы Он Сам, ими же весть судьбами, сохранил наших доблестных воинов, не устрашившихся значительно сильнейшего врага, даровал победу и покорил этих ослепленных гордецов под нози нашего державного Монарха».

Все матросы, охранявшие нашу миссию, молились со слезами, и их молитвенные вздохи шли к Господу из глубины их сердец, ибо им особенно дороги была их товарищи-сослуживцы.

Господь услышал их молитву, и не случилось того, что должно было бы случиться по всем человеческим соображениям. С нашей стороны потери сравнительно незначительны: убито 40 матросов и один офицер; ранено 70 матросов и три офицера; у японцев же потери значительно больше, ибо у них погибли один крейсер, одна миноноска, и сильно поврежден броненосец.

Сеул в это время был уже занят японскими войсками, и на всех горах и холмах, окружающих город, шли спешные работы по укреплению их и ставились батареи. В японском квартале праздновали победу, а мы с напряженным вниманием ожидали дальнейших событий. Утром на второй день наш посланник предложил всей русской колонии на время покинуть Сеул и переехать на французский крейсер «Раsсаl», который и привез нас в Шанхай. На этом крейсере нашла себе приют вся команда с лодки «Кореец», офицеры и несколько матросов крейсера «Варяг», здесь же были 24 человека раненых матросов и один офицер. Как только приехали на крейсер, я тотчас же занялся ранеными: всех исповедовал и приобщил Святых Тайн, а к вечеру всех их везли на берег в госпиталь. Из всех раненых человек семь были совершенно изуродованы — то без ноги, то без руки... Стон и слезы этих бедных страдальцев приводили всех в ужасное состояние: без слез невозможно было смотреть на них... Только здесь можно понять, какое ужасное зло война: сколько жизней погибает, сколько уродует людей... Здесь стон и слезы, а там... дома, где остались их отцы, матери, жены и дети... Господи, Господи! да когда же прекратится все это... Наши воины действительно Христолюбивы (так в тексте. — Ред.): мне рассказывали офицеры, что в продолжение всего боя только и слышно было имя Господа, которое непрестанно призывалось матросами. Мне лично пришлось умиляться действительно сердечной и глубокою верою наших простецов-солдатиков; всем существом своим они верят, что с ними Бог, а потому идут на бой совершенно спокойно в надежде на Его всесильную помощь. Сознание своего долга ни на минуту не оставляет ни одного из них. Матросы, охранявшие миссию, со слезами жаловались мне на то, что им не придется положить душу свою за отечество свое, ибо их увезли в Сайгон, где их продержат до окончания войны.

Что теперь делается на театре войны, — ничего не известно, а если и есть какие-то известия, то все они идут из японского источника и пропитаны чудовищною ложью: по ним и Порт-Артур взят, и флот наш совершенно истреблен, и прочее и прочее. Здешний военный агент не успевает печатать опровержения; беда вся в том, что их корреспонденты наперед составляют свои сообщения; так, относительно сражения при Чемульпхо они заранее сообщили в свои газеты, что наши суда разбиты и отведены в один японский порт.

Еще за неделю до сражения мы были совершенно отрезаны от мира: корейский телеграф японцы уничтожили, а их телеграф работал только в их интересах; они исправно принимали от нашего посланника шифрованные телеграммы, но не передавали их. Проводы из Сеула нашего посланника японцы обставили необычайною торжественностью: дали отдельный поезд, который сопровождался японским генералом; на вокзале в Сеуле и на пристани в Чемульпхо был выстроен почетный караул из роты японских солдат; в Чемульпхо один солдат не сдержал своей злобы и крикнул: «Арестанты!..» Вся эта почетная комедия носила страшно иронический характер и производила на всех нас угнетающее впечатление. Все европейцы, не исключая и их (японских. — Т.С.) союзников-англичан, выражали самое горячее чувствие русским и возмущались поведением японцев. Командир и офицеры английского крейсера «Talbot» приняли часть наших матросов и окружили их самым сердечным вниманием и уходом; итальянцы — тоже; отказались одни только американцы, которые, видимо, склоняются на сторону японцев. Всех офицеров и матросов каждое военное судно свезет в свои порта, откуда они проедут в Россию.

Посланник и все частные пассажиры остались в Шанхае; сюда с разных сторон съехалось столько русских, что при здешней дороговизне начинается голодовка, и наши консулы думают отправлять их в Россию, ибо надеяться скоро попасть в Порт-Артур или Владивосток нет никаких оснований. Всех, кому необходимо попасть в Порт-Артур, отправляются на пароходах в Одессу, — оттуда по железной дороге.

Я со своей братией устроился в Китайской миссии, где нашлось достаточно помещения и для нас. Из Сеула нас выехало семь человек: я, отец-иеродиакон, два учителя и три мальчика из школы, которых я готовил для отправки в Россию; один из них еще не крещен, и я наме­ревался перекрестить его здесь в неделю православия. Два послуш­ника-певчих выехали из Сеула еще на Рождественских праздниках при первой тревоге; так как они состоят в запасе армии, то задерживать их было неудобно. Вся церковная утварь и все ценности запакованы в ящики и сданы на хранение французскому посланнику; вся же обста­новка домашняя осталась в доме; дом замкнут, и ключи сданы послан­нику; штат прислуги оставлен для надзора за подворьем. Долго ли продлится наше изгнание, — трудно предугадать; все же, несмотря на то, что мы устроились относительно хорошо, тоска душит, и все мысли — в Сеуле… Господь послал нам испытание, и надобно терпеть.

 

Письмо четвертое

I

Шанхай, 23 февраля 1904 года

Японцы выбили нас из нашей миссионерской колеи именно тогда, когда у нас по преимуществу все так хорошо настраивалось и так хорошо шло: 25 января пред литургией мы крестили одну женщину-кореянку, которая ровно четыре года исправно посещала церковь и в искренности ее желания и глубины ее веры я нисколько не сомневаюсь. После крещения она со слезами рассказывала нам о той духовной радости и восторге, которые она почувствовала после крещения, и о том тяжелом душевном состоянии, которое испытывала она до и во время крещения: ее трясло, как в лихорадке. Господь устроил так, что первый кратковременный период существования нашей миссии окончился таким знаменательным событием, которое по справедливости можно считать только началом миссионерской деятельности ее. И я глубоко верю, что это именно так. Грустно, очень грустно было покидать свое насиженное место и особенно под давлением такой печальной необходимости, но я ни на минуту не сомневаюсь в том, что Господь послал нам столь тяжелое испытание для нашей же пользы: для того, чтобы возбудить в нас любовь к этому несчастному народу, которого давят со всех сторон, вселить в нас надежду на более светлое будущее и усилить в нас энергию и ревность к св. служению. Когда живешь спокойно или прочно владеешь каким-либо предметом, то чувство к нему настолько притупляется, что обращается или в полное равнодушие, или в безразличие; но попробуйте нарушить покой или лишиться этого предмета, явятся совсем другие чувства, предмет приобретет совсем иную ценность, и то, что казалось нам ненужным, а иногда и тягостным, составляет как бы часть нашего существа и безболезненно не может быть отнято от нас. То же испытываем теперь и мы, те же болезненные чувства переживаем и мы, сидя на реках Янсикианга*[36] — в чуждой нам стране. И та жалкая, несчастная Корея, из-за которой рекою льется человеческая кровь, для нас стала так мила, так родна, что при одном мимолетном воспоминании сердце болезненно сжимается и слезы наполняют глаза. Только и разго­вора у нас: а что теперь делается в Сеуле, что станется с нашей церковью, миссией, что будет с Никитой, что будет с нашим привратником Кису, который остался охранять миссию, — и много, много у каждого из нас таких «что», ибо у всех есть привязанности, у всех остались друзья и все мы в горести молим Господа, чтобы Он Сам сохранил все и всех цело и невредимо. Почему бы не оградить какими-либо строгими законами неприкосновенность духовных миссий? Ведь миссионеры — это не чиновники, которые могут совершенно спокойно покинуть свое место и уехать за тридевять земель, не вспоминая никогда о прошлом; миссионер выше всяких формальных отношений; в миссии человек сходится с человеком не на внешних каких-либо связях, а на внутреннем, духовном, сердечном; здесь люди устанавливают или, по крайней мере, стараются установить отношения на взаимной связи душ и сердец.

Преосв. Николай остался в Японии; я никогда и ни на минуту не сомневался в том, что он примет именно такое решение, и не верил, когда говорили и писали в восточных газетах, что он на время войны оставляет Японию. Я не верил этому потому, что для него отъезд был бы горше смерти [37]. Мы, выезжая из Кореи, не оставляли никого, и то переживаем тяжелые, грустные и тоскливые минуты, — что же бы чувствовал преосв. Николай, если бы он оставил 30 тысяч им самим рожденных духовных детей?!.

Господь не оставит и нас. Он послал нам испытание. Он же и вознаградит нас сторицею. Мы и теперь — в изгнании — облагодетельст­вованы: живем в таком же рассаднике православия, в такой же духовной миссии, как и наша, только среди китайцев... Нас весьма удобно и прекрасно устроил у себя заведующий шанхайским отделом православной миссии в Китае, весьма радушный и гостеприимный хозяин ее о. иером. Симон [38]. Здесь мы с первого момента почувствовали себя в родной обстановке и в миссионерской атмосфере.

Русско-китайская миссия в Шанхае, столице Востока, возникла в недавнее время: сюда решил преосв. Иннокентий [39], начальник пекинской миссии, перенести главный миссионерский центр после боксерского разгрома [40] в Пекине в 1900 г., когда погибла вся наша пекинская миссия с обширной и богатой библиотекой [41]. Тогда же преосв. Иннокентий решил найти для миссии место, которое могло бы быть совершенно гарантировано от таких случайностей, и он совершенно справедливо остановился на Шанхае как на городе интернациональном [42] и имеющем за собою, по крайней мере, 90 шансов за то, что миссия, библиотека другие ценности ее не могут быть так жестоко истреблены, как в Пекине.

Имея в виду эту мысль, преосвященный в то же время не забыл и главную, чисто миссионерскую цель, а потому он постарался приискать место для миссии не в самом городе, а на окраине, поближе к китайским деревням, которые густою каймою окружают Шанхай. От центра города по прекрасной шоссейной дороге езды в экипаже не более получаса. Можно проехать и по железной дороге, ибо мимо миссии проходит железная дорога, и первая от города станция находится близ миссии. Очень выгодно купил преосвященный у одного американца хороший двухэтажный кирпичный дом с кухнею и небольшим двором. С прошлого года приступлено к постройке кирпичного храма. Очень красивая, небольшая, человек на 150–200, церковь и теперь, в неотделанном виде, привлекает внимание не только китайцев, которые едва не по целым дням любуются ею, но и европейцев. Архитектура и рисунок выбраны действительно удачно, так как построек такого именно стиля на Востоке совершенно нет. В настоящую пору церковь вчерне почти готова; покрыта она белым оцинкованным железом, которое при ярких лучах солнца издает ослепительный блеск, и церковь видна издалека; внутри приступлено к оштукатуренью; иконостас делается китайцами, которые большие мастера делать всякую резьбу по дереву; иконы пишутся в Пекине помощником при начальнике миссии арх. Авраамием [43], художником-академистом. По предположению преосв. Иннокентия, которое он высказал мне еще в прошлом году, церковь должна быть освящена в день Св. Троицы во имя св. богоявления. Преосвященный предполагал на торжество освящения пригласить преосв. Николая из Японии, просил и меня к этому времени приехать, намереваясь по освящении храма устроить несколько заседаний чисто миссионерского характера для решения некоторых недоумений и вопросов, касающихся миссионерского служения, и здесь же условиться относительно повторения таких съездов и в будущем. Мысль прекрасная и вполне выполнимая! Мало того, что эти съезды объединили всех нас в нашей деятельности под главенством апостола Японии, но, без сомнения, оживляли бы и ободряли всех тружеников на ниве Божией. Такие съезды существуют во всех инославных миссиях, и польза их всеми признана. Они вносят в тяжелую, одинокую среди инородцев жизнь миссионера большое оживление и обновление сил. Представьте себе миссионера-европейца, живущего среди инородцев, в тяжелых жизненных условиях, где-либо дебрях Китая; естественно, что он мало-помалу слабеет духом; неудачи в миссионерских предприятиях, препятствия, встречаемые на каждом шагу, порождают в нем уныние, тяжелые и мрачные думы и тоскливое состояние духа, иногда граничащее с полным отчаянием. Поделиться с кем-либо своими сердечными скорбями и открыть свои душевные боли является органическою потребностью каждого миссионера. И вот тут-то съезды и незаменимы: слово искренней любви и полного сочувствия, благодушие и нравственное мужество пред самыми трудными жизненными обстоятельствами, и огромный миссионерский опыт такого гиганта духа, как преосв. Николай, сразу ободрит страдальца, сразу уничтожит угнетенность духа, рассеет мрачные тучи на душе его; он снова оживет, снова светлый луч надежды озарит его будущее, он обновится, отдохнет душою и телом, почувствует новый прилив энергии и с запасом этой жизнерадостной бодрости снова возвратится к трудам и подвигам благовестия евангелия. Дай Бог, чтобы мысль преосв. Иннокентия осуществилась, ручательством за что, впрочем, может служить энергия и всецелая преданность преосвященного делу миссии. Сохрани Господи на многие и многие лета на пользу нам — меньшим и авву * пр. Николая!

Кроме церкви, в прошлое лето преосв. Иннокентий выстроил здесь большой трехэтажный кирпичный дом, в нижнем этаже которого поме­щается школа для детей-китайчат; в школе две очень просторные ком­наты, соединенные между собою широкою раздвижною дверью. В верх­них этажах помещаются учителя школы и некоторые ученики, дома которых находятся далеко от миссии. Рядом с этим домом находится старый полукитайский, полуевропейский двухэтажный дом, который был занят под склад разных хозяйственных принадлежностей; в настоящее время о. Симон устраивает в нем школу для китайцев, в которой будут учиться ученики только китайскому языку по православно-христиан­ским книгам. Это, по моему мнению, будет ни что иное, как катехизаторская школа, где будут учиться китайцы всякого возраста исключительно православной вере. В школе обучается у них около 30 мальчиков. Все они учатся русскому языку до обеда, а после обеда — китайскому. О. Симон преподает Закон Божий по учебникам китайским. В настоящее время со старшими учениками он проходит катихизис преосв. Филарета[44], а с младшими — священную историю Нового Завета по Евангелию.

Почти 200-летнее существование Пекинской миссии [45] не прошло бесследно; трудами знаменитых синологов: Иакинфа [46], Палладия [47] и др. с успехом пользуются теперь миссионеры и весьма разумно прила­гают их к делу: переводы богослужебных и религиозных учительных книг введены теперь в их школах, по ним учатся языческие мальчики православной вере [48]. Это громадная помощь для миссионера; помог бы Бог и нам поскорее обогатиться таким сокровищем для Кореи. Я как-то писал, что я замыслил ввести в своей школе обучение мальчиков по переводам пекинской миссии; дело начало настраиваться, я нашел хорошего знатока из корейцев — учителя, и мы приступили к делу, избрав для этой цели краткую священную историю на китайском языке, но, к великому сожалению, война прервала наши начинания в самом корне.

Мальчики шанхайской школы производят очень приятное впечатление, и приходится удивляться, что даже такие ученики не заинтересовывают наших миссионеров и не удерживают их от бегства из миссий; многие из них крещены, а некоторые только готовятся ко крещению. Утром в 7 часов бывает общая молитва: читают и поют все на китайском языке; по окончании утренней молитвы одним из старших учеников прочитывается одна глава из Евангелия, а после вечерней — одна глава из Псалтири на китайском языке. Для церкви отведена очень хорошая комната в доме, в которой и совершается по праздничным и воскресным дням неопустительно служба. Во время службы чтение и пение почти все на китайском языке; поют не особенно стройно, но если принять во внимание то обстоятельство, что учеников никогда не учил пению специалист-регент, а они переняли на слух от послушников, исправляющих обязанности псаломщиков, то можно только удивляться замечательной способности их к пению; три-четыре китайца-мальчика, более или менее усвоившие мотивы, руководят пением; они начинают, а потом к ним постепенно присоединяются и остальные. Наверное, преосв. Иннокентий отправит в Россию из этой школы двух-трех мальчиков для продолжения образования и непременно для основательного обучения церковному пению. Слух у них есть, голоса чистые и приятные, легкие, видимо, тоже не в плохом состоянии, а с такими дарованиями легко выучить их пению и регентскому искусству. После каждой литургии о. Симон через переводчика обращается к китайцам со словом назидания, объясняя им евангелие или апост[ольское] чтение, или же событие праздника. Вместе с мальчиками иногда приходят в церковь и их родители, братья и сестры и таким образом знакомятся с православною верою. О. Симон очень любит детишек, и его смирение и любовь — верные ручатели за успех дела.

Присоединился и я со своею братиею к ним; во время службы и мои корейчата читают по-корейски, и вот служба у нас идет на трех языках: славянском, китайском и корейском. В неделю православия я крестил здесь одного своего ученика, которого не успел окрестить в Сеуле. Интересное совпадение: мальчуган этот, будучи корейцем, крещен в китайской миссии, св. миро и елей при крещении и миропомазании были совершенно непредвиденно употреблены из миссии японской, — их сдал сюда на хранение из нагасакской церкви один священник.

В Шанхае есть человек около 10 русских, от которых мне неод­нократно приходилось слышать сетования на то, что преосв. Иннокентий совершенно пренебрег религиозными потребностями русской колонии: слишком далеко строит церковь, и им невозможно бывать в церкви. Я, конечно, не против того, чтобы удовлетворять религиозные потребности русских православных, — это необходимо; но был всегда против того, чтобы соединять это с миссионерством. Личный опыт достаточно меня убедил в том, что эти два дела совершенно несовместимы: ожидать исправного и ревностного отношения к своим религиозным обязанностям со стороны русских, живущих за границей, совершенно невозможно; если же они будут неисправны и будут только по-модному исполнять христианский долг молитвы, то они в миссию, кроме вреда и разлада, ничего не внесут; они совершенно спокойно будут разрушать то, что с большим трудом созидает миссионер. Миссионер, например, говорит своим слушателям-инородцам, что всякий христианин обязан свято исполнять долг молитвы, неопустительно посещать церковь Божию в праздничные и воскресные дни, являясь к началу вечерних и утренних богослужений. Инородцы слушают миссионера и исправно ходят; но тут жеони видят, что для русских это как будто необязательно: к вечерней службе они не ходят совсем, — это, говорят, нужно для духовных, а не для мирян, — к литургии раньше херувимской песни никто не является. И вселяется в душу инородца сомнение и недоверие к словам миссионера; начинает проделывать то же и он, и тут уж никакими резонами не убедишь его не обращать внимания на русских, а быть самому исполнительным... Я беру один пример, но можно привести больше и несравненно хуже. Инородцы, стоя в церкви, внимательно следят за всеми русскими и перенимают от них решительно все до мельчайших подробностей. Лучше, по моему мнению, удовлетворять религиозным потребностям русских совершенно отдельно от инородцев, и это весьма возможно: у дипломатических консулов обыкновенно бывают отличные помещения, и в них всегда найдется комната, в которой можно с удобством устраивать службы для всех русских интеллигентов, — о простом же народе я не говорю, ибо он и здесь столь же предан храму Божию, как и в России, и с его сторон помехи для миссии не может быть никакой. Я вполне соглашаюсь со взглядом на это дело преосв. Иннокентия и очень рад, что он устроил миссию в Шанхае именно в таком месте, где всякий миссионер может спокойно и плодотворно вести свое святое дело.

II

Ляоян, 27 марта 1904 г.

 

10 марта я выехал из Шанхая в Маньчжурию и сейчас нахожусь на станции Ляоян, где остановился послужить с благословения преосв. Иннокентия на время страстной и пасхальной седмиц*. По пути в Маньчжурию заезжал в Пекин, где ознакомился с нашею духовною миссиею. Приехал я в Пекин по железной дороге из Тонку**, куда прибыл из Шанхая на английском коммерческом пароходе. Живя в Шанхае, нам пришлось получать сведения о положении дел на театре войны из самого грязного источника — английских и японских газет; по ним весь наш флот дважды уже был уничтожен, Порт-Артур взят, и пр. и пр. Со дня на день ожидали высадку японского войска в Китае и захват им китайской железной дороги, после чего проезд из Шанхая в Маньчжурию должен был совершенно прекратиться. Имея в виду это обстоятельство, я и решил заблаговременно пробраться в Маньчжурию, где, без сомнения, я буду полезнее, чем в Шанхае. Дипломатическая миссия тоже выезжает в Маньчжурию, а всех русских, которых собралось из разных концов более 500 человек, отправили в Россию на коммерческом пароходе через Одессу, так что в настоящее время Шанхай совершенно очистился от русских. Из Китая все время получались самые неутешительные сведения: японцы, путешествуя в разных местах, сеют крамолу и возбуждают китайцев против русских, распространяя между ними в зажигательных выражениях описания побед над русскими, иллюстрируя их возмутительными картинами. Китайцы им верят и производят манифестации в пользу японцев, украшая фанзы японскими флагами, устраивая шумные процессии и пр.

В глубине южного Китая, по среднему течению Янсикианга, в нескольких деревнях мирно и довольно успешно проповедовал право­славную веру диакон-китаец Сергий [49], посланный туда преосвященным Иннокентием после того, как он сам был там и положил начало оглашения святою верою многих китайцев из разных деревень; продолжал его дело некоторое время иеромонах Симон, а затем несколько месяцев тому назад был диакон Сергий, дабы окончательно приготовить всех желающих, которых оказалось около 400 человек, к принятию св. крещения. Жена диакона — китаянка — усердно помогала мужу, оглашая женщин и занимаясь в школе с девочками. Дело шло у них очень хорошо, получались самые утешительные сведения, и приближалось то время, когда воды китайского Янсикианга должны были получить свыше благословение Иордана и принять в себя крещаемых; но исконный враг человеческого рода, сильно действующий на Востоке, воспротивился и воздвиг гонение против верующих. Отчасти слух и агитация японцев, а отчасти постоянный антагонизм между самими христианами разных исповеданий, поддерживаемый миссионерами-фанатиками, возбудили против мирного труженика на ниве Божией китайцев-христиан какой-то англиканской миссии, которые сначала разного рода угрозами требовали, чтобы диакон удалился от их пределов, а затем, когда слова их не подействовали, они, вооружившись палками и кольями, напали на фанзу, в которой оглашаемые собирались на молитву, и разогнали всех: неко­торых изранили, иконы изорвали, а диакон с женою, спасаясь, едва успел переправиться на лодке через реку и скрыться. Так грустно окончилась обещавшая многий плод проповедь Слова Божия! О. диакон, впрочем, не унывает и говорит, что это верный признак того, что православная вера обильно распространится в той местности… Сейчас он временно выехал в Шанхай, а затем, когда все утихнет, снова отправится туда, но уже с миссионером русским. Как ни печален этот факт, но он меня оконча­тельно убедил в том, что в Китае и у нас в Корее еще рано отправлять на проповедь одних туземцев, но необходимо, чтобы при них обязательно находился миссионер-европеец. Последний одним своим присутствием парализует подчас горделивые и нетактичные выходки инородца-про­поведника, а с другой стороны, другие иноверцы и язычники не рискнут на какой-либо поступок в присутствии европейца. Знакомый несколько с характером китайцев, я склонен в подобных историяx часть вины, хотя и незначительную, возлагать на самого проповедника... Придавать же какое-либо особенное значение этому факту и выводить из него принци­пиальное положение о ненависти китайцев к русским, как это сделали шанхайские газеты, я совершенно отказываюсь и глубоко убежден в том, что, если бы не было войны и японцы так нагло не возбуждали китайцев против русских, то ничего подобного не могло бы и быть; даже при всем этом, если бы был там с о. диаконом русский миссионер, этого не случилось бы. В 1901 году, когда у меня умер псаломщик [50], а иеродиакон уехал в отпуск, случилась аналогичная история в городе Сохын верстах в 150 от Сеула; там было оглашено нами несколько человек корейцев, которые каждый воскресный день собирались в одну фанзу для чтения Евангелия и молитвы; однажды в эту фанзу с шумом ворвалась толпа корейцев-католиков и заявила собравшимся, что русских миссионеров в Сеуле больше нет: один умер, а остальные уехали, а потому идите к нам молиться; когда же они отказались, то буяны избили корейцев, изорвали икону, которая у них была, и разогнали их. После этого разгрома три корейца, выборные от общества, являлись ко мне с жалобою на действия корейцев-католиков. Фанатизм католиков, заметный в отношении к миссионерам других вероисповеданий, почему-то особенно проявляется в отношении к нам — православным, с чем постоянно приходится считаться. Отчеты католических миссионеров испещрены сообщениями об их победе над миссионерами других вероисповеданий. Враг рода человеческого не стесняется никакими средствами, чтобы сеять раздор и крамолу; только тогда может быть все тихо и спокойно, когда миссионеры ничего не делают, а как только они выступили на проповедь Слова Божия, тотчас же должна возникнуть и борьба. И я совершенно согласен с замечанием о. диакона, что если возникла борьба, то это верный признак, что православие там распространится.

Из Шанхая мне рекомендовали отправиться в Тяньцзинь на английском пароходе, — так я и сделал. Утром 10 марта я распростился с добрым и гостеприимным хозяином миссии о. иером. Симоном и с его учениками-китайчатами, которых благословил и пожелал им быть хорошими христианами и каждому привести ко Христу столько же своих единоплеменников, сколько их в школе. Ученики вышли за ворота миссии и здесь еще раз простились: хорошие мальчики, дай Господи, чтобы они и сердцем восприняли то учение, которое так ревностно насаждает добрый о. Симон и которое так основательно они воспринимают своим умом!

Пароход, на котором я должен был ехать, отходил в 2 часа пополудни. Не особенно большой, но довольно чистенький; единственно, что было плохо на нем, так это отвратительный английский стол, состоящей из массы скрупулезных блюд самого ужасного приготовления. Классные места были все заняты иностранцами разных наций: одни ехали в Вэйхайвэй*, некоторые в Чифу, а некоторые в Тяньцзинь. На пароходах, плавающих между китайскими и корейскими портами, европейцам выдают билеты только 1-го класса, ниже ни под каким видом билеты не выдаются; цены берут очень дорогие: от Шанхая до Тяньцзиня трое суток пути, и билет стоит 61 р. Когда мы вышли из Вэйхайвэя в Чифу**, то нас все время конвоировал китайский военный крейсер и вошел с нами в порт, а когда мы шли Печилийским*** заливом, где в настоящее время хозяйничают японцы, то нас часов в 12 ночи освещали боевыми фонарями и подходило к пароходу военное японское судно: следят все за русскими и не пропускают ни одного судна без осмотра. В Тонку мы пришли в 2 часа пополудни и остановились на внешнем рейде, довольно далеко от берега, ибо был как раз был отлив и наш пароход не мог подойти ближе; пришлось ночевать еще раз на пароходе, и уже на другой день, в8 ½ часов, нас на катере отправили на берег. Катер довез нас до города и остановился у пристани против вокзала железной дороги. Когда подъехали к берегу и вошли в реку, то увидели направо и налево разрушенные китайские форты, где ровно четыре года тому назад лилась кровь русская, как теперь льется она в Порт-Артуре и Корее. Тогда русские очень дружили с японцами: и в Тонку они вместе воевали, и на Пекин шли вместе [51]. В это время мне пришлось жить у преосв. Николая в Токио, и я живо припоминаю, какой взрыв энтузиазма царил в японском народе и какие манифестации и празднества устраивались в честь русско-япон­ской дружбы в столице Японии — Токио. Дружественно и любовно протянутая рука могучей державы воскресила в них искреннее, непритворное чувство взаимности и, казалось, все было забыто, и Япония счастливо почивала надеждою на постоянное дружество России. Японский микадо посылал целую депутацию с подарками в Нагасаки в русский лазарет к раненым офицерам и матросам, поздравляя их с победою и выражая им самые искренние пожелания скорейшего выздоровления. Я очень хорошо помню радость нашего маститого апостола Японии преосв. Николая, который с каждым днем все более укреплялся в надежде на возможность искренней и сердечной дружбы между Японией и Россией. И лучшие люди Японии сохранили это настроение до самого начала войны, и вся ответственность за это зло падет на воинственную партию разгордевшихся (так в тексте. — Ред.) руссофобов, поддерживаемых англичанами и американцами, которые поставили в необходимость и правительство стать на этот скользкий и опасный для Японии путь. Жаль, что так все кончилось, жаль и русских, жаль и японцев: ведь и они люди... Сколько, сколько погибнет народа и за что? Из-за одной гордости и самомнения японцев.

Из Тонку в Тяньцзинь и Пекин нужно было ехать по железной дороге. На вокзале мы встретили солдат японских, французских, австрийских и др., которые охраняют линию железной дороги до Пекина и затем до Шанхайгуаня*. Кроме солдат других наций, к приходу поезда выстраивалось несколько человек китайских солдат. Пока едешь до Пекина, можно совершенно свободно изучить военную форму всех наций. Наших русских солдат по станциям нет, а есть охрана в 250 человек в Пекине.

Местность до Пекина низменная и ужасно унылая: при полном отсутствии растительности вся равнина сплошь подвержена действию сыпучих песков, которые при ветре образуют густые облака пыли, закрывая свет солнца. Китайцы-хлебопашцы борются с этим бичом, рассаживая параллельными рядами деревья и разного рода кустарники. От Тонку до Пекина поезд идет 6 с небольшим часов. Пекин представляет собою огромных размеров совершенно национальный город, окру­женный довольно внушительной стеною с большими воротами и баш­нями по углам, китайской архитектуры. Стена представляет собою довольно основательную крепость, и во время боксерского восстания много пришлось потрудиться и потерпеть европейским войскам, пока взят был город. Весь город разделяется на две части: маньчжурский и китайский, тот и другой имеют стены, только стены последнего не поддерживаются, а потому по местам совершенно разрушены; стены маньчжурского города в довольно хорошем виде потому, что в центре этого города находится дворец богдыхана, окруженный высокою камен­ною, выкрашенною в красный цвет стеною. После усмирения боксеров линия железной дороги доведена до южных ворот города, а раньше поезд останавливался довольно далеко от города. У южных ворот расположены европейские посольства и их охраны. Духовная миссия находится в противоположной части города, в северном углу городской стены; от вокзала до миссии нужно проехать через весь город, — считают верст восемь, и мне пришлось ехать туда на рикше часа 1¹/₂. Духовная миссия в Пекине по сию пору находится в периоде возобновления после боксерского разгрома 1900 года; в настоящее время выстроен довольно обширный братский корпус, церковь, усыпальница для убитых во время восстания, помещение для владыки, с домовою церковью при нем (дом китайской архитектуры), прекрасная колокольня при входе в миссию и затем много китайских фанз для школ, типографии, мастерских и для помещения сестер женской общины [52]. Весь участок, занимаемый миссией, равняется 16 десятинам земли. В самом северном углу его отделен участок для женского монастыря; где заложен корпус для монахинь, а над усыпальницей убитых будет выстроен храм для них. Управляет миссией в отсутствие владыки архим. Авраамий, довольно бегло говорящий на китайском языке и проводящий все время в неустанных трудах по устройству миссии, изданию и печатанию переводов пекинской миссии. Хозяйство весьма обширное, и недостаток людей весьма чувствительно отзывается на всем. Кроме архимандрита, я застал в миссии одного священника, одного иеромонаха и несколько человек послушников. Службы совершаются неопустительно со строгим соблюдением устава ежедневно; в будничные дни вечерние службы начинаются в 6 час. вечера, а утренние — в 6 час. утра, после них вся братия расходится каждый на свое дело. При миссии существуют две школы — мужская и женская, которые я с большим интересом осмотрел. Первая школа, в которую мне пришлось попасть, была женская, помещающаяся в одной из фанз женской общины; в эту школу я пошел потому, что первый урок по окончании службы в ней давал свящ. о. Николай Шастин [53]; мне тем интереснее было ознакомиться с его методом преподавания Закона Божия, что о. Николай хорошо владеет китайским языком и любитель школьного дела. В школе за длинным столом по обе стороны его сидело 12 девочек-китаянок разного возраста, начиная от 7 лет до 15, посредине с одного конца стола сидел сам батюшка, а в противоположном конце — учительница-китаянка лет 20, — круглая сирота: лишилась своих родителей во время боксерского восстания. Все дети крещеные, некоторые из них живут при миссии, а другие приходящие. Девочки ужасно застенчивы, и мой приход страшно смутил их, так что урок они отвечали буквально шепотом; но интерес дела заставил меня пренебречь этим и промучить их некоторое время своим присутствием.

О. Николай вел дело преподавания, видимо, с большою любовью и знанием; преподавание Закона Божия ведется импо св. Евангелию: девочки читают по-китайски и потом переводят на русский язык, заучивая в то же время и слова. Одна из сестер женской общины преподает церковное пение и управляет небольшим женским хором, состоящим из девочек школы. В первый же вечер моего приезда мне удалось попасть в церковь к концу всенощной, и здесь я услышал довольно стройное, истинно ангельское пение девочек-учениц, которые чистыми детскими голосами пропели сугубую и просительную ектении. Дай, Господи, здоровья и еще большего успеха этим самоотверженным труженицам на ниве Божией, этим пионеркам миссионерского служения среди языческого народа Дальнего Востока! По окончании урока Закона Божия я с о. Николаем прошел к настоятельнице общины монахине Евпраксии. Всех сестер в общине пока вместе с настоятельницей пять; приехали они сюда по приглашению преосв. Иннокентия из красноярского женского монастыря около года тому назад. Поселились они здесь пока в китайских, не блещущих своею внешностью, фанзах, и во время зимы пришлось им пережить много неудобств и претерпеть довольно сильный холод от пронизывающего сквозь щели фанзы ветра, от которого нигде не было спасения. Теперь солнышко ярко светит и греет, и сестры после пережитого, видимо, наслаждаются и работают в своем дворе, вскапывая землю для посева овощей и цветов. Сама матушка Евпраксия и две сестры занимались рукоделием в отдельной комнате фанзы, где у них устроена моленная для совершения дневных служб. Мне показывали работы и свои, и китаянок-девочек, которых приучают к рукоделию: здесь и шьют, и вяжут, и вышивают, есть и золотошвейная; я с большим удовольствием осмотрел образцы работ китаянок, и особенно св. плащаницу, вышиваемую золотом по красному бархату. По отзыву монахинь, девочки-китаянки удивительно способны и восприимчивы ко всяким рукодельным работам. Дай Господи этим труженицам, покинувшим свою родину ради несчастных, сидящих во тьме, язычниц, еще большего успеха, а главное — решимости навсегда и безраздельно отдать себя этому великому подвигу. Тяжело, правда, здесь живется, и тоска редко кого оставляет в покое, но Господь милостив, — поможет им укрепиться и полюбить этих милых детишек.

В мужской школе, которая также помещается в китайской фанзе, обучается 25 мальчиков разного возраста. Мне пришлось быть в школе на уроке китайского языка, который преподает молодой китаец; изучение идет по книгам издания пекинской миссии, и при мне мальчики читали краткий катехизис. Закон Божий преподает сам о. архимандрит, русский язык — один из послушников монастыря; мальчики школы обучаются также церковному пению и поют в церкви отдельным хором; над этим с большою любовью трудится довольно опытный в регентском искусстве послушник. Вся миссия во всех своих отправлениях на полном ходу, и дай, Господи, чтобы не ослабевала, а главное — не прерывалась, хотя зловещие признаки этого уже есть: ходят слухи о новом грандиозном восстании подстрекаемых японцами китайцев, и европейцы как из Пекина, так и из Тяньцзиня начали выезжать.

Окончивши осмотр миссии, я, по предложению о. архимандрита, поехал за город на православное кладбище, на место допроса, казни и погребения православных китайцев во время боксерского восстания в 1900 году и на миссийские кирпичные заводы. Дорога на кладбище идет через северные ворота города, мимо знаменитой монгольской кумирни Юн-хо-гунь*, в которой после мятежа некоторое время пребывала наша духовная миссия. На кладбище мы поехали в китайской двуколке, которую, по справедливости, можно назвать «орудием пытки»: по ужасной дороге бросает ее во все стороны, и всякий раз приходится получать такие неожиданные толчки и удары, что тотчас же появляются синяки. Мой спутник привык к ним и находил их лучше всяких рессорных экипажей, ибо, как он выражался, всем существом своим чувствуешь, что едешь; я же, проехавши в этой ужасной кибитке с четверть часа, сжалился над собою и пошел пешком. Кладбище собственно отстоит недалеко от миссии, и мы бы совершенно свободно могли пройти до него пешком, но зато кирпичные заводы миссии, которые мне хотелось осмотреть, отстоят в довольно порядочном расстоянии, и о. Авраамию, с утра до ночи занятому делами, было тяжело совершить прогулку верст в 15–20 в общем.

За аньдин-мынскими воротами* в недалеком расстоянии, влево от дороги, на невысоком холме стоит небольшая кумирня, окрашенная в красный цвет, с небольшим двориком, окруженная невысокою стеною; здесь во время боксерского восстания чиновники-китайцы производили допрос христианам, судили их и после ужасных пыток предавали смертной казни; трупы казненных выбрасывали вниз с холма, откуда их убирали и недалеко, в самом углу, при раздвоении калганской дороги**, их зарывали в землю; и то, и другое место преосв. Иннокентий приобрел в собственность миссии. Затрудняюсь описать свои чувства при осмотре этих достопримечательных в истории пекинской миссии мест; душу мою волновали невыразимые словом чувства. Здесь, на этом месте, повторились первые века христианства; здесь допрашивали и разными ужасными пытками добивались отречения от Христа, и верные обетам святого крещения китайцы твердо стояли в святой вере и получали неувядаемые венцы мучеников. В сердце моем попеременно сменялись самые противоположные чувствования: то глубокая скорбь об ужасных зверствах, произведенных палачами над людьми, виновными только в том, что они веруют во Христа, Вечную Истину; то светлая радость наполняла сердце при глубокой непоколебимой вере в то, что мужественные мученики вошли в радость Господа своего, а кровь, пролитая ими за святую веру, послужит обильным семенем для будущих христиан.

Немного далее по дороге в Калган, на горке, находится русское православное кладбище, окруженное высокою кирпичною стеною. Во время боксерского восстания и оно подверглось разгрому: все мраморные памятники были ниспровергнуты и разбиты, деревья вырваны с корнем, некоторые могилы разрыты. Кладбище это теперь возобновляется, памятники делаются новые, точно такие же, с теми же надписями, а в центре кладбища строится храм. Когда читаешь надписи на памятниках, то в воображении воскресает целая 200-летняя история нашей духовной миссии в лучшей своей части: имена таких миссионеров как Иакинф, Петр [54], Гурий [55], Исайя [56] и др. многое говорят сердцу.

Слава Богу, что замысел некоторых уничтожить здесь духовную миссию не осуществился. Вырвать и уничтожить духовную миссию, имеющую столь продолжительную историю, конечно, не так-то легко и безболезненно.

С кладбища мы отправились на кирпичные заводы, — расстояние довольно порядочное, но в разговорах, воспоминаниях о прошлом миссии и рассказах о минувшем восстании время прошло незаметно, и мы подошли к миссийскому кирпичному заводу, который пролегающею дорогою делится на две части; в каждой из них — по две огромные печи для обжигания кирпича. Здесь живут два русских человека, которые наблюдают за рабочими-китайцами. В одной из фанз устроена церковь, в которой по праздникам бывают службы. После осмотра завода и огорода при нем мы потрапезовали с братией. Заводы эти приобретены преосв. Иннокентием года два тому назад для потребностей миссии; дело весьма выгодное, и теперь стоимость его почти окупилась. Обратный путь в миссию был неудачен: подул сильный ветер и поднял целые тучи пыли, которая засыпала глаза, и мне волей-неволей пришлось сесть в кибитку, закрытую со всех сторон, и всю дорогу испытывать довольно чувствительные толчки и удары в бока, в спину и голову. В город мы въехали в восточные ворота, от которых недалеко было до миссии.

Итак, слава Богу, искреннее мое желание исполнилось! Я познако­мился с нашею древнейшею на Востоке миссией. С большим интересом, приятностью и пользою провел я здесь день; в такой короткий срок города я не мог осмотреть, кроме того, что я видел, проезжая по одной улице на расстояние 8 верст от южных ворот до северных. Редкостей здесь много, но признаюсь, они меня неизмеримо меньше интересовали, чем духовная миссия, а потому я и не сожалею об этом. Оставаться дольше я не мог, ибо не сегодня-завтра мог быть прерван путь в Маньчжурию. На утро о. архимандрит наш проводил меня на вокзал; выехали мы из миссии в 5 часов утра и приехали на вокзал за полчаса до отхода поезда.

Сел я в вагон, распростившись с о. Авраамием и пожелав ему полного успеха в его миссионерских трудах. В Пекине он живет 6 лет, и так ему здесь нравится, что он решил никогда уже не расставаться с миссией. Беда вся в том, что миссионеров нет; жатва многа, а делателей мало.

Из Пекина я отправился по китайской железной дороге до Нью­чуанга*, где я должен был переехать на лодке через довольно широкую реку Ляохэ, чтобы попасть в Инкоу, где уже начинается Маньчжурия под русским владычеством. Здесь уже русский градоначальник, и сосредоточено множество русских войск, так как со дня на день ожидают высадку здесь японских войск. Укрепления сделаны довольно солидные, и наши безбоязненно ожидают врагов. С этого места я попал в самый центр предполагаемых военных действий и средоточие главных сухопутных войск во главе с главнокомандующим Куропаткиным. От Инкоу на юг к Артуру и на север к Харбину везде наши войска.

Вот где я насмотрелся на наше христолюбивое воинство, каких родов оружия здесь только нет! Все солдатики выглядят очень бодрыми, веселыми и с неимоверным воодушевлением готовы постоять грудью за матушку Русь. Расквартированы войска по китайским городам и деревням. Китайцы относятся к ним очень хорошо и, как мне говорил градоначальник Инкоу, уступают им самые лучшие фанзы и кумирни. Продовольствия вполне достаточно, и те сведения, которые так усердно распубликовывали японцы в шанхайских газетах о недостатке продо­вольствия в наших войсках, — чистейшая ложь. Из Инкоу я отправился по железной дороге, имея намерение пробраться к страстной седмице в Харбин к преосв. Иннокентию, но движение частных поездов столь неправильно и так задерживается воинскими поездами, что я рисковал почти всю страстную неделю пробыть в дороге, а потому решил на время праздников остановиться в Ляояне, где при железнодорожной церкви служит бывший член корейской миссии о. иеромонах Николай, у которого я теперь и живу и с благословения преосвященного служу. В Ляояне живет главнокомандующий армией Куропаткин, и здесь сосре­доточено все управление действующей армией. Здесь еще больше военных. Все военные говеют, исповедуются и приобщаются Святых Таин. Духовенства командировано сюда достаточно. Простые солдатики по обыкновению проявляют умилительный дух религиозности и преданности св. Церкви: весьма трогательно наблюдать их высокие и сердечные чувства глубокой веры и преданности воле Божией.

 

* В оригинале было заглавие «Православная миссия в Корее (Из письма начальника миссии архимандрита Хрисанфа)». Далее нами оставлены только номера писем. — Ред.

 

* Рацея — длинное назидательное рассуждение, высказывание.

** Неведом (устар.)

* Фузан — японское название корейского города Пусан, крупнейшего порта на юге Корейского полуострова.

 

* Правильно — кимчхи.

** Гензан — японское название корейского города Вонсан.

* Династия Ли (1392–1910) пришла на смену династии Корё (918–1392).

* Ектенья — пространная молитва о нуждах верующих, состоящая из многих коротких молений, которые входят в литургию и другие церковные службы.

 

* Кан — комната (кор.).

 

* В тексте о. Хрисанфа название столицы Кореи в годы правления династии Корё всюду указано ошибочно: Санъ-до. Его настоящее название было «Сондо» (松都, т.е. «Город сосен»). В настоящей публикации название исправлено и дано в практической транскрипции.

* Иеромонах — монах, имеющий сан священника.

* Минус 10 градусов по Реомюру равны минус 12,5°С.

** Современный Инчхон, крупнейший порт на Желтом море недалеко от Сеула.

 

* Первое сражение русско-японской войны (1904–1905 гг.).

* Река Янцзы в Китае. В некоторых европейских языках иногда это название транскрибировалось как Yangsekiang. — Прим. К.М. Тертицкого.

* Авва — почтительное обращение к монашествующим, прежде всего к настоятелям монастырей (ср. в латинской традиции — «аббат»).

 

* Седмица — неделя.

** Тонку — форты Дагу, прикрывавшие Тяньцзинь с моря. — Прим. К.М. Тер­тицкого.

 

* Вэйхайвэй, порт на побережье пров. Шаньдун (Китай). Арендная территория Великобритании с 1898 по 1930 год. — Прим. К.М. Тертицкого.

** Чифу (Яньтай), порт на шаньдунском побережье. — Прим. К.М. Тертицкого.

*** Печилийский залив — совр. Бохайвань, залив на северо-западе Желтого моря.

* Шаньхайгуань — первая застава в Великой стене, считая от Бохайского залива. Традиционно считался одним из важных стратегических пунктов на подступах к Пекину. — Прим. К.М. Тертицкого.

* Ламаистский монастырь Юнхэгун, расположенный в северной части Пекина. — Прим. К.М. Тертицкого.

* Ворота Аньдинмэнь располагались в северной части в настоящее время не существующей пекинской городской стены. — Прим. К.М. Тертицкого.

** Дорога на город Чжанцзякоу (Калган), расположенный к северо-западу от Пекина. — Прим. К.М. Тертицкого.

 

* Нючжуан (англ. Newchwang), город в совр. пров. Ляонин; чаще всего, под этим названием в литературе фигурирует г. Инкоу – порт, расположенный южнее на побережье Бохайского залива. — Прим. К.М. Тертицкого.

Примечания

[1] Как указал о. Хрисанф в своих путевых записках «От Сеула до Владивостока», упомянутое путешествие началось 17 апреля 1903 г. (см.«История Российской духовной миссии в Корее». — М., 1999. С. 10). Можно предполагать, что настоящее письмо было написано примерно в июле 1903 г. в Сеуле. — Здесь и далее все неоговоренные комментарии принадлежат Т.М. Симбирцевой.

[2] Возможно, что адресатом этого письма был глава Русской духовной миссии в Японии преосв. Николай (Касаткин), на достаточно близкое знакомство с которым о. Хрисанф указывает в настоящем труде [см. Письмо четвертое, из Ляояна от 27 марта 1903 г.: «В это время (во время «боксерского» восстания, т.е. в 1900 г. — Т.С.) мне пришлось жить у преосв. Николая в Токио»].

[3] В Корее до конца XIX в. традиционной прической неженатых мужчин была коса. Женатые корейцы носили сантху — волосяной узел, к которому крепился кат, шляпа из конского волоса или бамбука. На протяжении веков сантху и кат были символами социального статуса мужчины, поэтому когда в ходе реформ года кабо (1894) они были отменены, это вызвало широкую волну протеста среди населения. Сантху стали рассматривалась как символ национальной самобытности и скрытый протест против колонизаторов. В годы японского колониального правления ношение сантху для учащихся и госслужащих было запрещено, но еще в 1940-х годах в Корее можно было встретить немало пожилых людей с такой прической (см. например, фотографии в журнале «The National Geographic Magazine» за октябрь 1945 г.).

[4] Количество крестившихся в христианство корейцев в начале ХХ в. было настолько велико, что это явление западные миссионеры называли «великим возрождением» (Great Revival), а историки «одним из чудес новой истории». В 1910 г. число корейцев-протестантов достигло 173 тысяч [см. The Korea Mission Field, VI:10 (October 1, 1910). P. 249; Clark D.N. Living Dangerously in Korea. The Western Experience. 1900–1950. — Norwalk, Conn.: East Bridge, 2003. P. 38].

[5] Прп. Серафим (Саровский), канонизирован примерно в это же время — летом 1903 г. — Прим. свящ. Григория Гриднева.

[6] Имеется в виду Григорий Владимирович Подставин, руководитель кафедры корейской словесности Восточного института [подробно о нем см.: Г.В. Подставин (1875–1924 гг.) // Концевич Л.Р. Корееведение. Избранные работы. — М.: ИД «Муравей-Гайд», 2001. С. 569–574].

[7] Макарий (Невский Михаил Александрович, 1835–1922) — тесно связанный с Казанской духовной академией (КазДА) иерарх Русской православной церкви, духовный писатель. Был начальником Алтайской духовной миссии, затем архиепископом Томским и Барнаульским. В последние годы жизни — митрополит Московский. (http://irbis.asu.ru/docs/altai/celebr/others.html)

[8] За время своего пребывания в Корее с 1900 г. по февраль 1904 г. о. Хрисанфу удалось перевести начальные молитвы, краткий молитвослов, символ веры и десять заповедей Закона Божия [ Архимандрит Феодосий (Перевалов). Российская духовная миссия в Корее за первое 25-летие ее существования (1900–1925 г.г.). — Харбин, 1926. С. 27].

[9] В конце XIX – начале XX вв. на Сахалине находилась крупнейшая в России уголовная и политическая каторга. Имеются в виду преступники, отбывшие здесь срок.

[10] Первые пресвитерианские миссионеры — американцы Горас Андервуд (Horace G. Underwood) и Сэмюэль Моффетт (Samuel Moffett) прибыли в Корею в 1885 г., одновременно с первыми методистскими миссионерами Генри и Эллой Аппенцеллер (Henry and Ella Appenzeller) — за два года до официальной отмены запрета на проповедь христианства в Корее.

[11] Корейские жилища традиционно отапливались с помощью ондоль — системы проложенных под глиняным полом глиняных же труб, которые нагревались дымом кухонного очага.

[12] Об этой своей поездке о. Хрисанф рассказал в своей книге «От Сеула до Владивостока (Путевые записки миссионера)» (М., 1905).

[13] Официальное название — Александровское Осетинское духовное училище. Основано в 1887 г. в селении Ардон Терской обл., в 1895 г. преобразовано в Александровскую миссионерскую семинарию. Готовило квалифицированных церковнослужителей с миссионерским направлением для работы в пределах Владикавказской епархии и Южной Осетии. Об учебе здесь корейцев неизвестно (http://ive1875.narod.ru/texts/skriptcand/g9.htm).

[14] Преосвященный Николай (Касаткин Иван Дмитриевич, 1836–1912) — миссионер, основатель Православной церкви в Японии, архиепископ Токийский и всея Японии (с 1906), святой равноапостольный Русской православной церкви (причислен к лику святых в 1970 г.). Большую часть жизни (1861–1912) прожил в Японии, крестил в православие около 33 тысяч японцев. Первый российский японовед, самостоятельно изучил японский язык, культуру и быт японцев, среди которых пользовался огромным уважением. После кончины о. Николая японский император Мэйдзи лично дал разрешение на захоронение его в пределах Токио (см. о нем: Саблина Э.Б. 150 лет православия в Японии. История Японской Православной церкви и ее основатель архиепископ Николай. — М.: АИРО-XXI, 2006).

[15] «Академистами» называли выпускников Духовных академий. Если вспомнить спорадическое (урывками, по году) участие будущего Митрополита Сергия Страгородского в деятельности Японской миссии, возникает предположение, что преосв. Николай планировал «заманить» образованных академистов в Японию для организации духовной образовательной деятельности. — Прим. свящ. Григория Гриднева.

[16] В 1899 г. самая близкая к Корее территориально епархия Камчатская, Куриль­ская и Благовещенская была поделена на Благовещенскую и Владивостокскую. Ближайшим для Русской духовной миссии в Корее епархиальным городом стал Владивосток, который, в отличие от Благовещенска, духовного училища не имел. На это и намекает о. Хрисанф. Официально до 1908 г. Русская духовная миссия в Корее подчинялась Петербургскому митрополиту.

[17] Как сообщают «Владивостокские епархиальные ведомости», первый (с 1899 г.) глава Владивостокской епархии владыка Евсевий (Никольский) имел постоян­ное жительство у моря, среди таежной растительности на Седанке в Архие­рейском подворье (http://vladivostok.eparhia.ru/eparhia/synodal/upravl/ evsevii/).

[18] Буддизм пришел на Корейский полуостров в конце IV в. н.э., быстро получил всеобщее признание; был официальной религией всех государств полуострова в период до 1392 г.

[19] В 1552 г. в Корее были отменены официальные государственные экзамены для буддийских монахов, что привело к резкому снижению их социального статуса, падению уровня их образования и уменьшению роли монастырей как центров культуры и просвещения. — Прим. В. Тихонова.

[20] Имеются в виду серебряные мексиканские доллары, которые имели широкое хождение в Восточной Азии в конце XIX – начале ХХ вв. — Прим. В. Тихонова.

[21] Изложение о. Хрисанфом истории упадка в Корее буддизма отлично от реальных событий. Основатель династии Ли по имени Ли Сонге (храмовое имя — Тхэджо) правил в 1392–1398 гг. Китайская династия Мин, которая являлась региональным «сюзереном» Кореи, никак не содействовала восшествию его на престол. Она лишь формально признала права Ли Сонге на трон и утвердило название нового, основанного им государства — «Чосон». Политическая нестабильность в первые годы правления новой династии была вызвана ожесточенной борьбой за власть между многочисленными сыновьями Ли Сонге. И сам основатель династии, и его наследники, избрав официальной идеологией конфуцианство, проводили жесткую политику ограничений и регламентации по отношению к буддийской церкви, которая была одним из крупнейших землевладельцев. В результате она утратила влияние при дворе, но сохранила, однако, определенное число приверженцев в народе. Буддийские храмы были выведены за пределы столицы, но в горах в провинции их сохранялось немало на протяжении всей 500-летней истории правления династии Ли. К вооруженным формам протеста против утраты влияния буддийская церковь не прибегала (подробно см.: Тихонов В.М. История Кореи. Т. 1. С древнейших времен до 1876 года. — М.: Муравей, 2003. С. 349–350).

[22] С 1660 г. свободным простолюдинам (янмин) запрещалось уходить в монахи, не получив особого разрешения, а с 1623 г. буддийским монахам был офици­ально закрыт вход в столицу. Тем самым государство взяло курс на превра­щение их в «подлых» людей, то есть в низшее сословие, к которому принадле­жали также, скажем, шаманы и мясники. Политика государства существенно повлияла на формирование пренебрежительного отношения к монахам у населения. Оно сохранялось в течение длительного времени и после 1895 г., когда по просьбе буддийских миссионеров из Японии был отменен запрет на вход в столицу для буддийских монахов. — Прим. В. Тихонова.

[23] Пхёхунса был крупнейшим монастырем Кымгансана. Подробно о нем можно прочитать в статье южнокорейского краеведа Ю Хонджуна на сайте: http://www.bukmaru.com/homenews/northvisit/view.asp?searchitem=0&searchkey=&seq=2180

[24] Многие буддийские монахини были вдовами. Вдовам было запрещено повто­рно выходить замуж, и уход в монахини был одним из способов для одиноких, не имеющих средств женщин поддержать существование. — Прим. В. Тихо­нова.

[25] Письмо это является одним из донесений о. Хрисанфа в Св. Синод в 1903 г. [указание на это см.: Архимандрит Феодосий (Перевалов). Указ. соч. С. 46].

[26] Новый Завет впервые был опубликован на корейском языке в 1900 г. На под­готовку этого перевода Постоянному комитету по переводу Библии, куда входили представители четырех протестантских конфессий — как корейцы, так и иностранцы, — потребовалось 13 лет [подробно cм.: Underwood L.H. Underwood of Korea. — Seoul: Royal Asiatic Society (Korea Branch), 1983. (A Series of Reprints of Western Books on Korea, No VIII) (1^st ed. — 1918), и др.].

[27] Имеется в виду 26-й правитель династии Ли ван Коджон (1864–1907), который был первым корейским монархом, провозглашенным императором (в 1897 г.).

[28] Святой Димитрий Ростовский (Даниил Туптало, 1651–1709) — святитель и митрополит, ревностно занимался просвещением духовенства и мирян, а также борьбой с пороками, худшими из которых считал невежество и пьянство. Автор любимого чтения русского народа — 12-томного свода Житий Святых и нескольких томов других сочинений, в которых, как указывают историки, «поколения русских богословов и священнослужителей черпают духовные силы для творчества и молитвы» (http://www.hrono.ru/biograf/bio_d/ dimitry_rost. html). — Прим. свящ. Григория Гриднева.

[29] В старой Корее в провинциальных городах рынки работали не ежедневно, а один раз в 5–7 дней, причем по очереди. Эта традиция привела к появлению социального слоя бродячих торговцев побусан, которые, проторговав один день в одном городе, тут же направлялись в другой, близлежащий, где открывался следующий по времени базар. Эта традиция в провинциях Республики Корея сохраняется и сегодня. Например, рынок тканей из китайской крапивы рами работает в г. Хансане раз в пять дней, считая с первого дня каждого месяца (см.: Корея. Путеводитель. — М. – Сеул: Национальная организация туризма Кореи, 2005. С. 82).

[30] Имеется в виду трагическая история высокопоставленного чиновника последних лет периода Корё Чон Монджу, который отказался перейти на службу новой династии и был убит в Кэсоне на мосту Сонджуккё в 1392 г. Вошел в историю Кореи как образец преданного подданного. Его имя знает каждый кореец (см. Хойслер С. Культ Чон Монджу в старой и современной Корее // Вестник Центра корейского языка и культуры. Вып. 1. — СПб., 1996. С. 93–101).

[31] Имеется в виду храм, посвященный китайскому богу войны Гуань Юю (в корейском чтении Квану, или Квандже, т.е. император Гуань), культ которого как главы загробного царства появился в Корее в XI в., но более широко распространился с конца XVI в., сразу по окончании кровопролитной Имджинской войны (1592–1598) против японского нашествия, в которой на стороне Кореи принимала участие большая армия минского Китая. С того времени Квану стали воспринимать и как духа-защитника страны. В 1601 г. при ване Сонджо в корейской столице появилась кумирня Квану (тонмё). Она сохранилась и в наши дни и дала название близлежащей станции сеульского метро (Тонмё). К XIX в. Квану превратился в почитаемое божество корейского шаманского и буддийского пантеонов, и посвященные ему кумирни имелись практически во всех крупных городах страны. — Прим. В. Тихонова (см. также: Статьи по корейской мифологии // Концевич Л.Р. Корееведение. Избранные работы. — М., 2001. С. 430–431).

[32] О. Николай (Алек