Глава 2. Психологическая сагитталь

Странно, что для многих из нас, существующих в трехмерном пространстве, хорошо известно название двух координат — верти­каль и горизонталь — как бы пронзающих нас сверху и сбоку, и не­ведомо название третьей, также проходящей сквозь нас, но уже спереди назад¹. Это измерение имеет свое, хотя и редко употребляе­мое название — сагитталь (от лат. sagitta — стрела). Оно объединяет все то, что находится спереди (фронт) и сзади (тыл) от каждого из нас.

Зона ближайшего развития — понятие, принятое в психологии, обозначающее период, когда ребенок способен выполнить то или иное действие, но только с помощью взрослого.

До этого мы рассмотрели развитие значения вертикали во взаимоотношении: человек — окружающая среда, начиная с мо­мента рождения и до периода полного взросления. Но сделано это было с некоторой степенью условности, так как уже через некоторое время после рождения абсолютное доминирование вертикали ослабевает, и активное существование происходит с более сильным предощущением других координат пространст­ва. Эти координаты включаются в орбиту человеческой деятель­ности не сразу, но с определенной очередностью и в соответствии с возрастом.

Известно, что только к четырем месяцам жизни ребенка его взгляд на мир становится по-настоящему активным. Но при этом немного запаздывает (как бы давая укрепиться вертикальным ассо­циациям) развитие движений рук. Затем формируется акт хвата­ния. Проявляются первые направленные действия младенца на объ­ект, координированные с глазами. К этому же возрасту относится и начало понимания речи.

В этот период закладывается комплекс ощущений, который в дальнейшем будет иметь огромное значение в жизни человека.

Различают три фазы сагиттального движения: устремлен­ность к объекту, достижение его и обладание им. Сравним с вы­сказыванием у М.А.Чехова: «Во-первых, вы держите незримо объект вашего внимания. Во-вторых, вы притягиваете его к себе В-третьих, сами устремляетесь к нему. В-четвертых, вы прони­каете в него» [32].

Под «проникновением» в объект внимания, наверное, следу­ет понимать не умозрительное представление о нутре пред­мета, но акт эмпатического² слияния субъекта и объекта в еди­ное целое.

¹ Существование сагиттали как неотъемлемой части трехмерности игнорирует даже СМ Волконский «Весь мир физический разделяется скрещиванием двух великих линий Перпендикуляр [вертикаль] — нормальное деление широт на Правое и Левое, горизонталь — нормальное деление высот и глубин на Верхнее и Нижнее» Хотя он же, в противоречие себе, указывает на сагиттальные направления

¹ Эмпатия — вчуствование, способность войти в эмоциональное состояние другого человека, а также субъективное приписывание реальному предмету, включая произведение искусства, своих собственных чувств, представлений и установок

Определяя феномен эмпатии, Е.Я.Басин пишет: «Мы понимаем эмпатию как процесс моделирования "Я"... "по образу и подобию" любого другого явления. Это значит, что человек может [как бы] перевоплощаться в образ любого явления, объекта и т.д. Воображен­ное "Я" формируется в результате перехода самых разнообразных образов из системы "не-Я" в систему "Я", в результате чего образ как бы превращается в "Я", приобретает функции "Я", т.е. может управлять сознанием и поведением. Превращаться в "Я-образы", с которыми идентифицирует себя реальное "Я" человека, могут как образы других людей (реальных или выдуманных), так и образы любых других объектов, в том числе и неодушевленных. Можно с уверенностью предположить, что формирование "Я-образов" (а это означает одновременно и идентификацию с ними) лежит в основе словоупотреблений термина "эмпатия". Итак, эмпатия — это моде­лирование "Я" "по образу и подобию" любого другого явления в результате перехода самых разнообразных образов из системы "не-Я" в систему "Я"...»- [1].

Все фазы движения к объекту, объединенные в одно неразрыв­ное целое у взрослого, для ребенка большой период времени настоль­ко раздельны, что соединение их в одну общую цепь требует многих месяцев усилий и тренировок.

Каждая фаза в младенчестве обладает самостоятельной цен­ностью: направленность — способностью к ориентации, достиже­ние — удовольствием от самого движения как такового, облада­ние — владением.

Постоянная составляющая сагиттали тоже расположена на уров­не носа — самой «выдающейся» частью тела при ползании на четве­реньках.

Если в вертикальном периоде значение топоном укладывалось в понятия [как] высоко и [как] низко, то в сагиттальном — [как] близко спереди и [как] близко сзади.

Все движения по сагиттали условно можно разделить на движе­ние «да» (вперед) и движение «нет» (назад). В раннем детстве эти моменты согласия-несогласия носят совершенно предметный характер. «Да» для ребенка — это, прежде всего, импульсивное при­ятие, которое означает: хочу взять, хочу присвоить (конфету, иг­рушку и т.п.), а «нет», соответственно, не хочу брать. Если «нет» для взрослого может означать «иное мнение», то для ребенка — это лишь импульсивный отказ от конкретного объекта. Однако детство сохраняется во взрослости, и даже крупный ученый в процессе научной дискуссии, мимически выражает свое несогласие с оппо­нентом точно так же как младенец, которого насильно кормят ман­ной кашей.

Инстинкт самосохранения заставляет ребенка при встрече с но­вым предметом начать процесс знакомства с сагиттального «нет», т.е. с неприятия, с отказа. Эта врожденная осторожность, проявлен­ная внешне на микроуровне, в дальнейшем станет общепонятным знаком встречи с новизной. Например, восклицание Фамусова: «Ба, знакомые все лица!» сопряжено вначале с движением, отказа, так как означает неожиданную встречу.

С.М.Волконский отмечал: — «Перед всяким сильным движением вперед отклоняйтесь назад, — это своего рода разбег. Однородное явление наблюдается в области слова. Чем сильнее на вас подейст­вовало то, что вы услышали, тем позднее вы отвечаете: замедление ответа есть то же уклонение назад». И еще: «Подчеркивание, опре­деление (данного, этого предмета) — жест вперед, грудь дающего — выпукла, грудь берущего — вогнута» [6].

Говоря о подобного рода «отказных» сагиттально-пластических моментах в актерской практике, С.М.Эйзенштейн пишет: «И если отказный взмах нужен для удара по шляпке гвоздя, то для "удара" по психике зрителя, когда в нее надо "вонзить" тот или иной сце­нически выразительный элемент, действие ваше вынуждено при­бегнуть к тому же принципу отказа и в той же принципиальной на­правленности» [33].

В.Э.Мейерхольд сравнивал пластический отказ со стрельбой из лука, когда перед тем как выстрелить (вперед) надо натянуть тети­ву (назад).

Все, что вызывает нас на принятие или отказ от решения, выра­жается в непроизвольном импульсивном движении вперед или на­зад вдоль сагиттали, в зависимости от силы мотива: всем телом, жестом или взглядом. При этом все формы движения (шаг, жест, поворот головы, взгляд) по сагиттали для всех нас однозначны. Вы­бор конкретной формы при таком движении зависит лишь от степе­ни значимости объекта и нашего умения владеть собой¹. Все это — отражение того периода, когда, благодаря развитию собственной ак­тивности, у ребенка развивается ощущение своей независимости от взрослых, от вертикали.

¹ С.М.Волконский пишет: «Обратите внимание на то, какой оттенок радости сообщается слову Здравствуйте!, когда оно сопровождается движением назад; какой сердечностью, интимностью, окрашивается приветствие высшего к низшему, когда корпус откидывается назад. Как сильные мира сего знают это свойство своего привета, и сколько маленьких людей, во время какой-нибудь церемонии затерянных в толпе, чувствовали себя поднятыми на седьмое небо только потому, что проходившее высокопоставленное лицо, откинувшись назад, произносило такие значительные слова, как "Здравствуйте, любезнейший"».

Отметим, что откидывание назад выражает то, чего в словах пет: «Кого я вижу!, Вы ли это!, Вот приятная неожиданность!».. Т. е. то же самое «нет», но в значении «да» как радостно-кокетливого «Не может быть! Нет, не верю!».

«Если отказ есть пластическое "нет!", то легко догадаться, что будет пластическое "да!", — пишет об этом сагиттальном фено­мене Ю.А.Мочалов. — Театральная практика не выработала на­именования этой реакции. И нет, к сожалению, для нее более точного определения, чем устремление. В некоторых случаях мо­жет подойти более короткое слово "выпад", но лишь тогда, когда искомый характер движения рывкообразен и сродни выпаду фех­товальному.

Чаще всего мгновенное "да!" есть, по существу, реакция хищника.

Сравним прыжок кошки на внезапно упавшую птицу или бросок чайки на воду с реакцией коровы или лошади на появле­ние пищи. Человека флегматичного справедливо будет уподо­бить травоядному, тогда как жизненно активного человека — в невульгарном значении слова — хищнику. В самомделе, что есть так называемая хорошая физическая реакция? Например, спорт­смена на мяч? Не что иное, как способность хищного зверя пере­ступить через предполагаемое торможение: "Как? Мяч летит ми­мо меня...".

Что есть хорошая психологическая реакция? Например, умение раньше других сказать: "Я решаюсь!" По существу то же самое.

Осознанное устремление предполагает готовность.

Неосознанное — непосредственность. Это еще один случай ре­акции устремления: "Ты любишь меня? Да".

Это может быть сказано словом, мощным броском всего тела или даже стремительным перебегом (как это гениально делала Джуль­етта Улановой), а может быть — едва заметным движением глаз. Но в любом случае это ответное движение к партнеру с подтекстом: "да!"...» [21].

В жизни каждого ребенка, когда он начинает делать первые са­мостоятельные перемещения в пространстве, например, активно ползает, наступает период, когда само по себе независимое от взрос­лого движение доставляет огромное наслаждение. Это ощущение настолько сильно, что сохраняется до глубокой старости, особенно у тех, кто постоянно испытывает охоту к перемене мест. Для них, любителей прогулок, туристов-пешеходов и путешественников, сам факт перемещения дает то самое наслаждение, о котором Ф.М.Дос­тоевский писал: «Колумб был счастлив не когда открыл Америку, а когда открывал ее».

Мы сохраняем вместе с подсознательной радостью от своей спо­собности ходить и мышечные ощущения, которые очень точно охарактеризовал пианист Г.Коган: «Ребенок, совершая свои первые шаги, "ходит" не только ногами, но и руками, губами, глазами и т.д». Однако о том, как мы «ходим глазами» — речь позднее.

Сагитталь – координата независимости

В самом начале вертикального периода собственно целенаправленной устремленности к чему-либо еще нет. Ребенок пока и не подозревает, что ему будет доступно самостоятель­ное приближение к удаленной цели хотя бы потому, что, во-первых, разглядеть далекий предмет не позволяет слабое еще зрение, а, во-вторых, врожденный инстинкт обладания находит свое удовлетво­рение лишь в пассивном ожидании, так как предметы с помощью взрослых сами попадают к нему в руки.

К слову говоря, осознает ли дитя, что игрушка, которую дал ему взрослый, — предмет самостоятельный и не является пищей? Пер­вичные прообразы сагиттали: «да, хочу съесть, вкусно» (притягива­ние предмета ко рту) и «нет, не хочу съесть, невкусно» (движение в обратном направлении). Понять, что не каждый предмет служит для того, чтобы его съели, ребенку дано не сразу. Еще и поэтому устрем­ления к объектам внешнего мира, даже у повзрослевшего малыша, поначалу носят еще неустойчивый характер и часто переходят в вер­тикальную направленность (просьбу, а порой и требование). Эти объекты еще существуют в восприятии ребенка как элементы связи между его телом и телом взрослого.

Со временем, благодаря развитию собственной активности и воз­можности воздействовать на тот или иной предмет (бросить, сломать, порвать и т.п.), развивается смутное ощущение не только зависимости предмета от себя, но и своей собственной, пока эпизо­дической, независимости от взрослых в ином, отличном от верти­кали, измерении.

Самостоятельное воздействие на какой-либо предмет сродни пе­ререзанию некоторой «социальной» пуповины — прерывание бы­лой нерушимой связи двух тел: взрослого и ребенка.

Очень важный поступок — желание вырваться из рук взрослого. Это означает, что ребенку уже известно и желанно другое измере­ние нашего пространства, где он гораздо более самостоятелен и дея­телен.

Четыре потенции выделил Леонардо: тяжесть, сила, движение и удар. И если первые две потенции уже освоены в вертикали, то вто­рая пара только начинает постигаться.

Познание ребенком сагиттали как образование второго ансамб­ля ассоциаций в первое время связано с узнаванием того, что мир неодномерен. Еще движение вдоль понимается как движение в бук­вальном смысле поперек (вертикали), вопреки (взрослому). Просто в данном случае ребенку хочется тратить избыток энергии. Но куда? Вверх невозможно, так как малыш еще не умеет вставать. Вниз, но он и так внизу. Поэтому — только вперед. Как часто, пытаясь избавиться от гнетущей тяжести депрессии (от лат. depгessio — по­давление!), мы говорим себе: «Вперед!», не имея в виду никакой кон­кретно цели. В возврате в тот далекий возраст пусть бесцельных, но свободных от вертикальной власти перемещений, мы часто нахо­дим отдохновение.

Первые движения ребенка вперед бесцельны, но не бессмыс­ленны. Главный их смысл заключается в освоении второго из­мерения как такового, в удовольствии просто поползать. И толь­ко некоторое время спустя движение ребенка становится устрем­ленным к объекту.

Первичное достижение цели связано с тратой энергии на преодоление расстояния до объекта. Количество затраченной энергии в этот период зависит как от степени умения передви­гаться, так и от сложности препятствий, которые приходится пре­одолевать, включая длину пути и тормозящую, депрессивную вертикальную силу тяжести собственного тела. Здесь важно учитывать различия в ощущении ребенком получаемой энергии от затрачиваемой.

Закон эмоционального притяжения

Всем и в любом возрасте известно, что энер­гия, получаемая нами с пищей, в первый пе­риод воспринимается как подавляющее актив­ность чувство сытости, но лишь в просвещен­ном сознании взрослого соотносится с количеством белков, жиров и углеводов. Взрослый способен уставать и мечтать об отдыхе. Ре­бенок воспринимает усталость как расходование энергии стимула и ищет не отдых, а другой стимул. Ему кажется, что он лишь рас­тратчик энергии притяжения, излучаемой объектом, который стал стимулом его поведения, и может бесконечно тратить ее — было бы стимулов побольше. Интерес к тому или иному объекту продолжа­ется столько, на сколько хватает энергии, как бы этим объектом в нас порожденной. Такое состояние чаще характеризуется фразой «не замечать усталости», реже — «вдохновением».

С этим связано одно из самых характерных проявлений состоя­ния сознания где субъект не отделяет себя от объектов внешнего мира и потому еще, что ощущает свое Я носителем, растратчиком энергии объектов, которые в силу своей притягательности, кажет­ся, излучают ее именно на него.

Здесь действует своеобразный закон силы эмоционального притяжения, принцип которого гласит: «Насколько мне интере­сен и желателен объект, настолько и я интересен и желателен объекту». Признаки существования этого закона можно найти в нашей речи, когда мы говорим о чем-то притягательном, зову­щем, манящем и т.п.

Обращение за помощью ко взрослому при достижении сагитталь­ной цели это не только прообраз инструментальной деятельности, но и обращение к источнику потенциальной энергии движения.

Вертикальный период характеризуется практически полной пас­сивностью ребенка, и количество полученной им энергии значитель­но больше ее активной траты. Если к этому добавить «кандальное» пеленание, то вообще не понятно куда, кроме как на переваривание пищи, рост и крик, эта энергия тратится.

Иное дело — сагиттальный период. Если вертикаль функциони­рует здесь как физиологический источник двигательной энергии, то сагитталь есть вектор траты этой энергии.

Поднятый на руки взрослым, уже достаточно хорошо умеющий ходить ребенок, когда «с высоты своего положения» замечает нечто привлекательное внизу, начинает активно вырываться из плена, тре­буя, чтобы его отпустили. И чем дольше длится противодействие взрослого, тем «запретный плод» начинает манить к себе все более и более, накапливая в душе свою притягательную силу. Ассоциа­ция с верхом как источником физиологической энергии дополня­ется ассоциацией с источником энергии психологической. Верх в этом случае служит местом, где копятся силы перед решительным броском по сагиттали.

Но вот ребенка спустили на пол, и почти истерическая его по­тенциальная энергия становится в буквальном смысле кинетичес­кой (т.е. двигательной).

Низ в этом случае начало перехода потенциальной энергии в ки­нетическую, реализуемую в силе эмоционального притяжения — ре­бенок наконец устремляется к вожделенному объекту. И чем доль­ше удерживали его на руках, тем активнее будет это устремление. Можно предположить, что проявление земного тяготения, познан­ного ребенком в вертикальном периоде, связывается ассоциативно и с «притягательностью» объекта. Однако, если физическое тяготе­ние, как мы отмечали, связано с отрицательными эмоциями, то тя­готение по сагиттали, т.е. по вектору независимости, ассоциирова­но с эмоциями положительными.

Чем дальше расположен по сагиттали объект, чем он притяга­тельней, тем большую энергию для его достижения надо получить сверху. Отмечается энергетическая двухмерность: получаю по вер­тикали, трачу по сагиттали. Таким образом, вертикаль отражает по­тенцию, сагитталь — кинетику.

Думается, что этим объясняется непонятная, с первого взгляда, игра, заключающаяся в,постоянном «Возьми меня на руки!» (или заползание на колени взрослого) и, почти тут же, требование свобо­ды. Отпущенный с рук ребенок стремглав бежит до первого попав­шегося на сагиттали объекта — и все повторяется вновь.

На начальном этапе развития получение и трата энергии носят импульсивный характер. В этом проявляется как бы атавизм верти­кального периода. Вспомните эпизоды осознания своего Я через бро­сание предмета вниз. В начале сагиттального периода трата энер­гии также весьма импульсивна, так как энергия расходуется лишь на кратковременные прямолинейные движения по направлению к вожделенному объекту.

Здесь уместно различить два сагиттальных характера движения к объекту или от него: по внешнему приказу и по собственному же­ланию, т.е. приказу внутреннему. Это объясняется тем, что приказы взрослых на начальном этапе развития ребенка носят односложный характер, рассчитанный на импульсивное выполнение: «подойди, положи, возьми, принеси...», но, увы, чаще: «не ходи, вернись, не смей, нельзя, отдай, не бери, стой..» и т.п.

Однако со временем взрослому всевластию приходит конец. Тому пример непослушание, связанное с активным сагитталь­ным контрвертикальным действием, которое проявляется в им­пульсивном бунте убегающего ребенка, протестующего против запретов взрослого. Причем, чем сильнее запрет, тем активнее реакция.

Искусственное сдерживание извне непроизвольных устремлений ребенка через некоторое время сменяют самозапреты — усвоенные нормы поведения. Эти волевые усилия ни у ребенка, ни у взросло­го, как известно, не отменяют желаний. «Запретный плод» — самый потенциально заряженный объект.

Очевидно, что первое волевое усилие есть отказ от траты, излучае-мой вожделенным объектом энергии, на которую наложено верти­кальное вето.

Где находится источник этой энергии? Ищите наверху.

И действительно, у ребенка импульс энергии, полученный от же­ланного, но запретного объекта, сохраняется уже как бы в отрыве от самого этого объекта и выходит из непосредственного поля зрения.

Со временем наступает момент, когда ребенок отказывается от немедленной траты энергии, полученной от запрещенного объекта. Но разве запрет способен отменить притягательность? Она, эта при­тягательность, может уйти глубоко в подсознание, но не исчезнуть. Встает вопрос, что с этим, отделенным от источника, запасом энергии делать? Приходится потратить его на другой объект. Поэтому очень часто энергия тратится на совершение поступка, с точки зре­ния взрослого, абсурдного. Но в данном случае происходит замеще­ние не столько одного действия другим, сколько замещение одних объектов внимания на другие¹.

Стоит только вспомнить поведение каждого из нас, как станет ясно, что сублимированные объекты внимания встречаются нам на каждом шагу. Всем известно то, что мы называем «отвести глаза», дабы скрыть свою заинтересованность чем-либо. (Это особенно зна­комо мужчинам-пассажирам метро в летнее время). В самом деле, нельзя отвести глаза от одного объекта внимания и при этом не пе­ревести взгляд на другой объект — объект сублимации. Но об этом дальше.

А сейчас нам важно обратиться к поведению ребенка в сагитталь­ной системе «близко—далеко». Очевидно, что чем дальше объект, тем большее усилие необходимо для того, чтобы приблизиться к нему.

Достижение

Мы не случайно называем так успех. В этом прослеживается память о знаменательном мо­менте в жизни каждого из нас, когда он, пусть ползком, но уже само­стоятельно, без чьей-либо помощи успел приблизиться к желанному предмету, пока тот не изменил своего местоположения. С первым успехом бесцельные броски по сагиттали сменяются достижением цели, а перемещения в пространстве — целенаправленными дви­жениями.

Здесь же обнаруживаются и первые ощущения своей, пока не­полной, раздельности со взрослым. Если по вертикали, чтобы избе­жать неприятного чувства отторгнутости от главного объекта вни­мания — взрослого, ребенок просится на руки, но уже по сагиттали он самостоятельно устремлен к воссоединению с объектом в единое целое. Т.е. теперь былое унизительное упрашивание сменила воз­можность действовать автономно и на одном иерархическом уровне с объектом: самостоятельно выбирать движение во имя единения к объекту или нет.

«Дети во всем зависят от взрослых и материально и в иных отно­шениях — взрослые позволяют или не позволяют делать то-то и то-то. Позади у детей очень мало воспоминаний, а впереди необъятно много, так, что будущее теряется за горизонтом и выглядит смут­ным, неопределенным и несколько фантастичным» [30]. На первых этапах освоения сагиттали ребенок проявляет себя как максималист. Интерес к предмету вызывает полную амплитуду движения к нему: малыша пока может удовлетворить лишь то, что можно потрогать. И только когда будет, наконец, усвоено это знаменитое вертикаль­ное «нельзя!», наступит момент свертывания передвижения сначала в импульсивную первую фазу движения к объекту, потом лишь в наклон корпуса, затем в только устремленный (часто с грустью и тоской) взгляд.

¹ Более подробно это будет рассмотрено в разделе, посвященном топоном-ному вниманию.

Свертывание сагиттальных движений происходит, разумеется, не только в результате запретов. О какой-то предмет ребенок об­жегся или поранился, к другому просто ослаб интерес. Но стоит только кому-то из них попасть в поле зрения, как совершается мик­росагиттальное движение. Например, импульсивное отстранение от опасного предмета.

Отстранение — движение обратное достижению, получается у ма­лыша не сразу, так как отползти гораздо труднее, чем приползти. Но при умении ходить, отстранение совершается так же легко, как и достижение.

Первые заранее продуманные действия-гипотезы также начина­ют совершаться по сагиттали. С этого момента:

— во-первых, расстояние до объекта само по себе информирует о том, сколько энергии потратится на проползание, а потом прохож­дение и пробегание;

— во-вторых, любое препятствие требует заранее обдуманного способа его преодоления;

— и, в-третьих, необходимо ответить себе на вопрос: стоит ли дан­ный объект того, чтобы к нему приближаться, с учетом первого и второго.

Следует отметить, что еще очень долго у детей сохраняется са­моценность движений по сагиттали как полноценного вида деятель­ности. «Куда пойдем?» и «Что будем делать?» у подростков часто означает одно и то же.

С механизмом проектирования собственных устремлений к объ­екту тесно связаны первые понятия о времени:

будет — предощущение движения к объекту;

есть — эмпатическое слияние с объектом;

было — память о проделанном пути.

Мы былое называем прошедшим. Будущее — предстоящим. Что же есть настоящее?

Это Я и подчиненный мне или властный объект. На-стоящее (над-стоящее) вертикально. Смотря, кто над кем над-стоит. Если объект надо мной, значит я коплю энергию перед достижением, и эту энер­гию надо потратить.

Если Я над объектом, значит достижение свершилось, и энергия уже потрачена. И теперь надо, ожидая благосклонного (благо-сверху-вниз-наклонного) дозволения от более высокого «Некто», нако­пить и потратить энергию на что-нибудь еще. Здесь одна из причин частой переключаемости внимания у детей с одного объекта на дру­гой. И чем чаще этот «Некто» возникает над ребенком, тем более переключаемость внимания и тем менее ребенок сосредоточен на чем-нибудь одном. (Это знают все родители).

С возрастом «Некто» замещается на «Нечто», сохраняя свое вер­тикальное топонимическое значение. К этому «Нечто» и устремля­ем мы свой взор, закатывая глаза, в извечном вопросе «Что делать?», т.е. по какому пути пойти?

Отсутствие перспективы в детских рисунках, кроме сохранения вертикальной иерархической зависимости объектов, о чем мы уже говорили, означает еще и то, что все изображенные объекты вос­принимаются ребенком как реально достигнутые и им обладаемые. При соблюдении одной из важнейших отличительных черт сагиттали — уменьшение предмета с его удалением и наоборот, для ребенка возник бы пока неразрешимый для негр парадокс: объект и достигнут и, одновременно, отдален. И как можно уже обладать тем, что расположено еще далеко?

Иными словами, до тех пор пока для ребенка (равно как и для взрослых художников многих прошлых эпох) изображаемый пред­мет неотделим в сознании от его реального прототипа, закон пер­спективы соблюдаться не может в силу первичного значения сагиттали как комплекса ассоциаций вокруг понятий «устремленно­сти к цели» (или просто «устремленности»), «достигнутости», «об­ладания».

В давние времена при кочевом образе жизни перемещения в про­странстве были основой основ существования человека. И комплекс детских ассоциаций из сагиттального периода так же легко, как и из вертикального переходил без помех в мир взрослых. Долго — длин­но, скоро — коротко. Психологическое время — сагиттально.

Нас не смущает, что близкие нам люди могут быть от нас далеко (даже в другой стране), а далекие совсем рядом, за одним обеден­ным столом. Эта образность нашей речи — отражение уже не внеш­ней сагиттали, но тождественного ей комплекса сагиттальных ассо­циаций, т.е. сагиттали внутреннего пространства.

В визуальных видах искусства сагитталь внутреннего простран­ства переводится в реальный план пространства внешнего. Так, Леонардо да Винчи говорил, что на картине наиболее значимые фи­гуры должны быть приближены к зрителю, а менее значимые — от­далены. Поэтому композиция картины ААИванова «Явление Хри­ста народу», где фигура Христа впервые была отодвинута на самый дальний план, — это акт прощания Художника с многовековым периодом в живописи, связанным со скрупулезно точным воспроиз­ведением во внешнем пространстве пространства внутреннего.

К слову говоря, в силу «инфантильной сагиттальное™» все об­рядовые рисунки не только не могут, но и не должны соблюдать закон прямой перспективы, должны стремиться к обратной перспек­тиве с ее пространственно-философским утверждением: все доступ­ное — далеко, все недоступное — близко.

По мере взросления в жизнь ребенка, дополняя вертикальный период общения со взрослыми, входит сагиттальный период обще­ния со сверстниками. Одновременно к комплексу вертикальных ас­социаций взаимодействия с властными людьми добавляется сагит­тальный комплекс ассоциаций общения с равными себе.

Чтобы лучше понять структуру этого периода, необходимо со­гласиться с тем, что до сих пор мы, по существу, рассматривали толь­ко одну часть сагиттали — фронт, т.е. то, что находится перед чело­веком.

Теперь же мы обратимся к сагиттали целиком, включая и то, что находится сзади, т.е. тыл.

Раньше мы определили, что зона видимого недоступного «высо­ко» являлась миром, в котором обитали взрослые. В сагиттальном периоде, особенно в те моменты, когда внимание и движение ребен­ка направлено исключительно к тому или иному фронтальному объ­екту, тормозящая (останавливающая) его сила взрослого прихо­дит из зоны, расположенной вне видимости — сзади.

Когда рука взрослого останавливает малыша, готового погладить облезлую бродячую собаку или шагнуть в лужу, то самый момент остановки ребенок воспринимает как дидактический импульс, при­шедший сзади. При этом часто сила, пришедшая с тыла, привычно переносит его по вертикали на руки взрослого.

Так, первые табу при самостоятельном вхождении в мир прихо­дят к нам с тыла. Прошлое — это опыт «нет», будущее — это априор­ное «да». Э.Хемингуэй говорил, что никакой старческой мудрости не существует, но есть осторожность.

Условнорефлекторная природа связывает табу с ощущением его прихода сзади. Это случается в возрасте, когда уже не ста, а всего лишь десятка повторений достаточно для возникновения ус­тойчивой условнорефлекторной связи, которая в глубинах подсоз­нания останется на всю жизнь. И здесь, как и в вертикали, «Некто» замещается, сохраняя свое значение, на «Нечто».

Итак, фронт ассоциируется с притяжением, тыл — с отторжением.

Но вертикальное «нет» отличается от сагиттального. Если в пер­вом случае оно связано с отниманием предмета взрослым, часто с полным исчезновением его из поля зрения, то сагиттальное «нет» — это запрет на движение к объекту, который, тем не менее, продол­жает оставаться зримым.

Движение взгляда ребенка по сагиттали двухмерно, так как од­новременно сопровождается взглядом по вертикали. В этом легко убедиться и взрослому. Перенесите взгляд с этой строки на проти­воположную от вас стену комнаты и обратите внимание на движе­ние ваших век.

Характерно, что при переносе взгляда по сагиттали с одновре­менным переносом его по вертикали, у ребенка все вертикальные ассоциации подкрепляются. Так, во время игры с предметами он от более доступного, более «своего» предмета переносит взгляд к даль­нему, более «чужому» снизу вверх, поднимая веки или голову (точно так, как это сделали сейчас и вы) и наоборот. А в том случае, когда надо получить разрешение на движение к удаленному объекту, пе­реносит взгляд с лица взрослого на этот объект сверху вниз и на­оборот.

Все это очень существенно и пригодится нам, когда мы позднее будем рассматривать вопросы, связанные с пространственной ком­позицией в визуальном искусстве.

Сагиттальный обзор

Как известно, угол зрения человека равен 120°. Стрелки часов, например, расположены под таким углом ровно в 4 часа. Это означает, что в каждый момент времени любой из нас видит только 1/3 окружаю­щего пространства. Два собеседника, стоящих лицом друг к другу, соответственно видят вместе только 2/3 этого же пространства. Ес­ли представить часы с четырьмя стрелками, то одна пара их в этом случае укажет на 4 часа, а другая — на 8 часов 20 минут. И только для трех человек пространство их непосредственного общения (угол третьего — 11 часов 40 минут) в совокупности лишено terra incognita. При этом должно быть выполнено одно условие: все должны стоять лицом друг к другу так, чтобы их плечи совпадали со сторонами во­ображаемого равностороннего треугольника.

Мы не будем здесь обращаться к ситуации, когда:

«Лицом к лицу

Лица не увидать.

Большое видится на расстоянье».

(Здесь все, сказанное С.А.Есениным, замечательно афористично и верно. Разве только третья строка не имеет никакого отношения к первым двум.)

Не в этом ли атоме объективно-всесторонней информированно­сти при общении кроется тяга интеллекта к философской триаде? Не потому ли Дон Кихот и Санчо Панса, Дон Гуан и Лепорелло,

Остап Бендер и Воробьянинов, Пантагрюэль и Панург, Хлестаков и Осип, и многие, многие другие все время находятся в поисках третьего персонажа, а когда находят — «все тут и начинается»? Имен­но на треугольнике базируется композиционное ядро и во всех ви­зуальных видах искусства.

Рассмотрим самый распространенный случай непосредственно­го общения людей, обращенных друг к другу.

«Когда я созерцаю цельного человека, находящегося вне и про­тив меня, наши конкретные действительно переживаемые кругозо­ры не совпадают. Ведь в каждый момент... я всегда буду видеть и знать нечто, чего он [созерцаемый мной человек] со своего места вне и против меня видеть не может... мир за его спиной, целый ряд предметов и отношений, которые при том или ином взаимоотноше­нии нашем доступны мне и не доступны ему. Когда мы глядим друг на друга, два разных мира отражаются в зрачках наших глаз. Мож­но, приняв соответствующее положение, свести к минимуму это раз­личие кругозоров, но нужно слиться воедино, стать одним челове­ком, чтобы вовсе его уничтожить.

Этот всегда наличный по отношению ко всякому другому чело­веку избыток моего видения, Знания, обладания обусловлен един­ственностью и незаместимостью моего места в мире: ведь на этом месте в это время в данной совокупности обстоятельств я единст­венный нахожусь — все другие люди вне меня» [2].

Итак, фронт при общении — это область общих объектов. Тыл — это мое прошлое и в то же самое время будущее того, с кем я нахожусь в контакте (если там, у меня за спиной, есть интере­сующий его объект, о котором или я только помню, или не ведаю вовсе). Благодаря тому, что часть меня, т.е. часть моей сагиттали более доступна в восприятии не мне, но другому, происходит наше психологическое взаимопроникновение.

Но то, что будущее одного кажется в прошлом другого (фронт и тыл каждого противоположны друг другу), то что у него будет, то у меня как бы уже было — источник инфантильного консерватизма и апломба каждого из нас. Чтобы не отрицать, а, наоборот, согласить­ся с планами собеседника, достаточно оглянуться, и его будущее ста­нет нашим общим.

Тыл — область моей незащищенности. Я, как и древний чело­век, не могу увидеть опасности сзади. Мой дозорный — передо мной. Да простит меня читатель за сравнение, которое я сейчас приведу. Акт высшего дружелюбия у обезьян состоит в поиске блох на спине у соплеменника, т.е. в недоступной для него зоне.

Тыл — невидимая для каждого из нас область, принадлежащая в то же время каждому из нас. То, что мы доверяем эту зону нашему собеседнику — это и надежда на помощь другого, и наша открытость ему, и важное условие общественности человека.

Стоит только оглянуться.

«Любовь — это когда смотрят не друг на друга, но в одну сторо­ну» (ГЛорка).

В том, что тыл — это прошлое (т.е. уже пройденная часть пути) и, одновременно, область нашей незащищенности, нет противоречия. Ведь все наши сокровенные и часто греховные тайны находятся в прошлом. Именно на выявлении давних эпизодов жизни каждого из нас основан психоанализ. В нем, в нашем прошлом, где столько ошибок и разочарований, — источник уныния, угрызений совести и раскаяния.

Каждому из нас есть что таить. И в угрозе разоблачения, т.е. в переносе этого из тыла на фронт, на всеобщее обозрение — наша психологическая незащищенность.

Известно, какое огромное значение имеет в визуальном искусст­ве фон, т.е. тыл из представленных зрителю объектов. Фон — это изображение окружающей среды героев. Но он же образ их про­шлого, всего пережитого (т.е. оставленного позади) ими. Всего то­го, что сейчас мы ведаем о них лучше и полнее, чем они сами о себе. Фон — это художественный образ психоанализа героя, совершае­мый зрителем. При этом очень важно, что в роли фона может ока­заться и другой человек, расположенный за спиной стоящего впе­реди. И тогда он, стоящий за спиной, являет нам не только себя, но и персонифицирует в себе прошлое того, кто находится перед ним и лицом обращен к нам, зрителям.

Сагитталь в речи Приведем слова и выражения, обозначающие сагиттальные действия и ассоциации.

ФРОНТ или ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД: будущее, будет; предсто­ять; притягательно; привлекательно; возможность, можно, да; бы­стро, коротко; долго, длинно; вперед; идти, стремиться к намечен­ной цели; близость; доступно; достижимо.

ДВИЖЕНИЕ НАЗАД или ОТСУТСТВИЕ ДВИЖЕНИЯ: от­страненность; нельзя, постой; воротить, вернуть, возвратить; от­ступить [от намеченной цели]; попятиться [отказаться]; оттал­кивающе [безобразно]; недоступно; недостижимо.

ТЫЛ: прошлое; былое; прошедшее; оглянуться [сверить с личным опытом]; обернуться (1) [превратиться]; незащищенность [возмож­ность нападения сзади]; оглянуться, обернуться (2), вернуться на­зад [пересмотреть свое решение].

Очевидно, что круг ассоциаций со вторым вектором психоло­гического пространства приведенным перечислением не ограни­чивается.

Вот совершенно сагиттальное стихотворение Ф.И.Тютчева.

Из края в край, из града в град

Судьба, как вихрь, людей метет.

И рад ли ты или не рад,

Что нужды ей?.. Вперед, вперед!

Знакомый звук нам ветер принес:

Любовь последняя прости...

За нами много, много слез,

Туман, безвестность впереди!

«О, оглянися, о, постой,

Куда бежать, зачем бежать?...

Любовь осталась за тобой,

Где ж в мире лучшего сыскать?

Любовь осталась за тобой,

В слезах, с отчаяньем в груди...

О, сжалься над своей тоской,

Свое блаженство пощади!

Блаженство стольких, стольких дней

Себе на память приведи...

Все милое душе твоей

Ты покидаешь на пути!».

Не время выкликать теней:

И так уж мрачен этот час.

Усопших образ тем страшней,

Чем в жизни был милей для нас.

Из края в край, из града в град

Могучий вихрь людей метет,

И рад ли ты или не рад,

Не спросит он... Вперед, вперед!

Некоторые итоги

В сагиттальный период, так же как и в верти­кальный, в подсознании каждого из нас фор­мируется некоторая совокупность общих (стереотипных) ассоциа­ций, связанных с конкретным и ограниченным набором однотип­ных по содержанию проявлений внешнего мира.

Часть этих ассоциаций относится к набору под условным назва­нием «фронт», другая — «тыл». Вместе они объединены тем, что можно назвать сагиттально-ассоциативным комплексом, т.е. подсоз­нательной сагитталью.

Этот комплекс начинает возникать с первых дней самостоятель­ных, целенаправленных движений ребенка и находит свое подкреп­ление со временем в его партнерских взаимоотношениях с предметами, со взрослыми и, особенно, со сверстниками, а позднее со все­ми элементами внешней среды, включая сферу культуры.

Мы определили здесь три основные этапа.

Первый этап начинается с периода активного ползанья и ощу­щения своей все возрастающей независимости от взрослого, за­канчиваясь началом самостоятельного и уверенного прямохожде-ния. К этому моменту все ассоциации, связанные с вертикалью, уже вошли «в плоть и кровь», а сагиттальные только начинают форми­роваться. Поэтому естественно, что некоторые формы приобрете­ния пространственного опыта переносятся из вертикального в са­гиттальный период.

Главная из них — импульсивность поступков и иерархический принцип значимости: далеко — близко, доступно — недоступно, достижимо или недостижимо и т.д.

В сагиттали, так же как и в вертикали, иерархичность значений тесно связана с количеством затраченной энергии. Разница за­ключается в том, что если в вертикальном периоде энергия — это конкретная физическая сила воздействия, то в сагиттали — это внутренняя, эмоционально-образная сила действия.

На втором этапе сагиттальные ассоциации закладываются на уровне спонтанного неориентированного маршрута и потому есть не более, чем ощущение своего иррационального сагиттально-дина­мического Я (в отличие от социального вертикально-статического).

«Освобождение от родительского влияния становится возмож­ным только тогда, когда человек достигает независимости, т.е. при­обретает умение жить "включенным" в настоящее, действовать спон­танно и достигать близости с другими людьми. Некоторые счастли­вые люди обладают свойством, которое выходит за пределы всех классификаций поведения. Это свойство "включенности" в настоя­щее. Другое их свойство, гораздо более важное, чем любое предва­рительное планирование, — спонтанность», — пишет Э.Берн [4].

Значение сагиттали как абстрактной независимости вступает в конфликт «борьбы за свободу» с вертикалью, успех которой визу­ально проявляется в диагональном векторе: чем меньше угол этого вектора по отношению к сагиттали, тем выше степень свободы. Это обстоятельство, кроме всего прочего, еще более закрепляет весь вертикальный комплекс ассоциаций.

Третий этап наступает с момента самостоятельного достижения объекта и до начала аналитической манипуляции с двумя объекта­ми, т.е. до того момента, когда происходит начало овладения гори­зонталью, о чем будет сказано позднее.

Как и во время овладения вертикалью ребенок сначала методично бросает предметы вниз, а затем, подражая взрослым — вверх, так и в сагиттальном периоде происходит нечто подобное: казалось бы, бес­смысленное методичное перемещение игрушки от себя и к себе на самом деле есть овладение вторым измерением, т.е. объективизация психологической сагиттали.

Вертикально- сагиттальная плоскость

Как мы определили ранее, вертикаль ассоциативных пространств (внешнего и внутреннего) представляет из себя систему, где сверху вниз происходит подчиненность, управление одного объекта другим и существуют иерархические связи: маленький ребенок — игрушка, подросток — меньший ре­бенок, взрослый — ребенок и т.д. Кроме того, в абстрагировании от своего Я здесь же по вертикали существует подобная ей ие­рархия: небо (стихия) — люди, начальник — подчиненный, госу­дарство — город и т.п.

Мы условились также каждую значимую точку на вертикали на­зывать «топономой», например, отец и старший брат — это две то-пономы, первая из которых расположена выше второй.

Рассматривая вторую координату внешнего и внутреннего про­странств — сагитталь, мы также определили ее как координату личной независимости, свободы движения, состоящую из топоном, каждая из которых по фронту обозначает степень близости к объек­ту и, тем самым, количество энергии, которую необходимо затра­тить на преодоление пути при достижении цели.

Отмечен был и феномен сложившейся в раннем, детстве иллюзии энергетического воздействия объекта как его некоторая «притягатель­ность», «привлекательность» (вертикальный опыт силы земного при­тяжения), что по существу есть стимул движения к объекту.

Таким образом, как и в конкретном физическом пространстве, здесь между двумя топономными координатами лежит топономная плоскость. Это некоторая ассоциативная плоскость, континуум двухмерных топоном, каждая из которых скоординирована по паре одномерных топоном — вертикальной и сагиттальной.

Рассмотрим поговорку: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Безусловно, здесь топонома внутренней вертика­ли солдата — «генерал» — расположена значительно выше топономы «рядовой», и мы можем определить две сагиттальные топономы: где субъект — «рядовой», а объект-цель — «генерал»..

Но со словом «генерал» может быть связана и другая ассоциа­ция, например у сына генерала. Рассмотрим условное графическое изображение вертикально-сагиттальной плоскости внутреннего пространства относительно каждой ассоциации (рис. 4).

По одномерным (вертикальной и сагиттальной) топономам рядо­вого на условном изображении вертикально-сагиттальной плоскости внутреннего пространства скоординирована двухмерная топонома «ге­нерал-1», по упомянутой пословице о мечте солдата. Это то, что назы­вается «высокая цель». Здесь видно сочетание образовавшейся топономы на плоскости как чего-то буквально иерархически высокого и одновременно требующего долгого пути к желанной цели.

 

Рис.4

Топонома «генерал-2» — это, очевидно, комплекс ассоциаций сы­на генерала, для которого обладатель большого.чина не более чем близкий человек (сагитталь) и глава семьи (вертикаль).

Таким образом, мы видим, что обнаружив, Где на приведенной ассоциативной плоскости расположена двухмерная топонома, мы можем определить комплекс ассоциаций субъекта, связанных с тем или иным объектом, и даже догадаться к кому из названных персонажей эти выраженные графически ассоциации относятся.

Иначе говоря, для передачи сообщения о своем отношении к объекту достаточно указать его место на ассоциативной плоско­сти психологического пространства.

Как это сделать? Так же, как мы это делаем постоянно: сопро­вождая произнесенные слова жестом или взглядом и указывая тем самым во внешнем пространстве, как в пространстве внутреннем скоординирована наша ассоциация. А так как координаты внутрен­него пространства у всех нас по своему ассоциативному значению общие, то отношение каждого из нас к тому или иному объекту, фак­ту, событию выявляется со всей очевидностью в конкретной топономе, на которую указывает направление тогосамого простого со­кращения мышц, о котором говорил И.М.Сеченов.

Таким образом происходит как бы проекция внутреннего простран­ства во внешнее, т.е. процесс обратный формированию комплекса ас­социаций внутреннего пространства, его вертикали и сагиттали.

Это «перекачивание» топоном из внешнего пространства во внут­реннее и наоборот, по мере накопления жизненного опыта, проис­ходит у нас постоянно. Для тех же чья профессия — пространствен­ные виды искусства, этот процесс является основным при создании композиций в живописи, пластического и мизансценического ре­шения в театре. Вот почему не все равно где и как относительно друг друга расположены предметы, например, в натюрморте. Эти пред­меты, будь то цветы или фрукты, есть знаки топоном внутреннего пространства художника, намеки на те ассоциации, которые несут в себе эти топономы.

Однако с более полной картиной сопряжения внутреннего и внеш­него пространства мы можем встретиться, имея представление уже не о двух, но о трех координатах, последняя из которых горизонталь, т.е. когда в сфере восприятия ребенка ассоциативное пространство ста­новится полностью адекватно обычному, т.е. трехмерным.

В заключение этого раздела позволим себе сделать следующий вывод. Движения по сагиттали изначально носят импульсивный, спонтанный характер, а затем полностью подчинены, прежде все­го, эмпатическому желанию слиться с объектом в одно целое. По­тому мы можем говорить о ней как об иррациональной связи в струк­туре непосредственного общения, равно как и в сфере внутреннего пространства.

Необходимо также и указать на горизонтальную зону ближай­шего развития в сагиттальный период развития ребенка. Совмест­ные «тихие» игры взрослого и ребенка (конструирование из пред­метов, обучение обращению с куклой и т.п.) подготавливают почву для овладения третьим измерением психологического пространства.

 

Джо Наварро

Я вижу, о чем вы думаете

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

Наше лимбическое наследие

Отвлекитесь на минутку от книги и закусите губу. Нет, в самом деле, сделайте это. А теперь потрите рукой лоб. И наконец, погладьте тыльную сторону шеи. Все эти движения мы выполняем довольно часто. Понаблюдайте какое-то время за другими людей, и вы увидите, что они поступают так постоянно.

Вы когда-нибудь задумывались, почему они это делают? Задавали себе вопрос, почему вы это делаете? Ответ спрятан в коробке — в черепной коробке — там, где располагается человеческий мозг. Когда мы узнаем, почему и как мозг заставляет наше тело выражать его эмоции невербальными средствами, то поймем, как следует интерпретировать эти элементы поведения. Поэтому давайте заглянем под черепную коробку и посмотрим, что представляют собой полтора килограмма самого Удивительного вещества, какое только можно обнаружить в человеческом теле.

Многие люди считают, что у них только один мозг и что этот мозг является вместилищем их когнитивных способностей, позволяющих воспринимать окружающий мир. На самом деле внутри человеческого черепа помещаются целых три «мозга», и каждый из них выполняет строго определенный для него объем функций, а вместе они составляют «центр управления», который и осуществляет руководство всеми действиями нашего тела. Еще в 1952 году ученый Пол Маклин выдвинул оригинальную теорию «триединого мозга», состоящего из «рептильного мозга (ствола мозга)», «мозга млекопитающего (лимбического)» и «человеческого мозга (новой коры, или неокортекса)». В этой книге мы сосредоточим внимание на лимбической системе мозга (той части, которую Маклин назвал мозгом млекопитающего), потому что она играет самую важную роль в экспрессивном невербальном поведении. Однако при этом мы будем использовать наш неокортекс (человеческий, или думающий, мозг) для критического анализа лимбических реакций окружающих нас людей, чтобы узнать, что они думают, чувствуют или намереваются сделать.

мозг

Рис. 3. Схема строения лимбического мозга с указанием его основных частей, таких как амигдала и гиппокамп.

Нам крайне важно понять, что мозг контролирует все элементы поведения, как сознательные, так и подсознательные. Эта исходная предпосылка служит ключом к пониманию всех средств невербальной коммуникации. Любые ваши действия, от простого почесывания в затылке до сочинения симфонии (за исключением некоторых непроизвольных мышечных рефлексов), направляются или контролируются мозгом. Следовательно, мы можем использовать эти элементы поведения, чтобы понять, какую информацию мозг желает передать окружающему миру.

 

СТАРЫЙ НАДЕЖНЫЙ ЛИМБИЧЕСКИЙ МОЗГ

В нашем исследовании средств невербальной коммуникации лимбический мозг является тем местом, где происходит самое интересное. Почему? Потому что эта часть мозга реагирует на окружающий мир мгновенно и рефлекторно, то есть в реальном времени и без размышлений. По мнению психолога Дэвида Майерса, именно этим объясняется подлинность реакции этого мозга на поступающую извне информацию. Поскольку лимбический мозг несет главную ответственность за наше выживание, ему приходится трудиться без перерывов и выходных. Он всегда «включен». Кроме того, лимбический мозг является нашим эмоциональным центром. Он посылает сигналы в другие отделы мозга, которые управляют конкретными элементами поведения, связанными с выражением эмоций или с борьбой за выживание. Эти элементы поведения можно увидеть и расшифровать, так как их физическими проявлениями становятся движения ног, торса, рук и лица. В силу того что эти реакции, в отличие от слов, не контролируются мыслями, они не могут быть поддельными. Вот почему в своей книге «Эмоциональный интеллект» Дэниел Гоулман по праву называет лимбический мозг «честным мозгом».

Корни этих лимбических реакций выживания уходят не только в наше детство, но и в историю происхождения человеческого вида. Они изначально заложены в программу нашей нервной системы, и поэтому их трудно замаскировать или подавить — так, громкий шум заставляет нас вздрагивать, даже если мы его ожидаем. Вот почему не нужно доказывать, что лимбические элементы поведения всегда правдивы и достоверны — это подлинные проявления наших мыслей, чувств и намерений.

Третья часть нашего мозга — это относительно новое дополнение к содержимому черепной коробки. Она носит название неокортекс, то есть новая кора. Эту часть мозга также называют «человеческим», «думающим» или «интеллектуальным» мозгом, потому что она отвечает за когнитивные (познавательные) функции высшего порядка и память. Наличие у людей этой части мозга обеспечивает им возможность использовать большой объем мозгового вещества (коры) для процессов мышления, и в этом заключается их главное отличие от других млекопитающих. Именно эта часть мозга позволила нам слетать на Луну. Благодаря своей способности производить вычисления, анализировать, объяснять и постигать интуитивно на уровне, доступном только человеческим существам, она заслужила право называться аналитическим и творческим мозгом. Но в то же время эта часть мозга характеризуется наименьшей искренностью и вполне обоснованно считается «лживым мозгом». Из-за своей способности осуществлять сложные мыслительные процессы этот, самый молодой из трех главных отделов нашего мозга (в отличие от своего лимбического коллеги) меньше всего заслуживает доверия. Это мозг, который способен обманывать, и, как отмечает профессор социальной психологии Алдерт Врий, автор книги «Как распознать ложь и обман», занимается этим очень часто.

 

 

ТЕРРОРИСТА ВЫДАЛ ПОТ

При интерпретации невербальных средств общения нам следует учитывать тот факт, что лимбическая часть нашего мозга не поддается когнитивной регуляции, в результате чего повышается значимость элементов поведения, вызванных лимбическими реакциями. Вы можете сколько хотите пытаться скрыть ваши истинные эмоции с помощью мыслей, но саморегулируемая лимбическая система все равно заставит тело показать, что вы чувствуете. Вот почему так важно наблюдать за этими реакциями тревоги и знать, что они всегда искренни и достоверны. В некоторых случаях это помогает спасать жизни людей.

Убедительным подтверждением этому стал случай, который произошел в декабре 1999 года, когда бдительная работница таможни помешала планам террориста устроить взрыв в дни празднования миллениума. Заметив нервозность и чрезмерную потливость Ахмеда Рессама, пытавшегося вьехать на территорию США из Канады, офицер Диана Дин попросила его выйти из машины, чтобы пройти стандартную процедуру устного опроса. В этот момент Рессам попытался скрыться, но вскоре был задержан. В апреле 2001 года он был признан виновным в так называемом «заговоре тысячелетия» с целью произвести взрыв в международном аэропорту в Лос-Анджелесе.

Замеченные офицером Дин нервозность и потливость террориста были вызваны реакцией его мозга на дистресс (разрушительный негативный стресс). Поскольку эти лимбические элементы поведения подделать невозможно, у офицера Дин были все основания считать замеченные ею сигналы тела достаточным основанием для тщательной проверки. Случай с Рессамом показывает, как психологическое состояние человека проявляется в невербальном поведении тела. В данной ситуации лимбическая система террориста, который, конечно, очень боялся, что его раскроют, выдала его нервозность, несмотря на все сознательные попытки скрыть свои эмоции. Нам следует выразить офицеру Дин признательность за то, что она сумела распознать подозрительные сигналы невербального поведения и предотвратить террористический акт.

 

Возвращаясь к предыдущему примеру, следует отметить, с одной стороны, способность лимбической системы заставить террориста обливаться потом, отвечая на вопросы офицера таможни, а с другой — способность неокортекса позволить ему солгать, чтобы скрыть подлинные намерения. В ответ на стандартный вопрос офицера Дианы Дин, везет ли он оружие, взрывчатку или наркотики, думающая часть мозга, которая управляет речью, могла заставить террориста сказать: «У меня ничего подобного нет», хотя на самом деле это было не так. Неокортексу ничего не стоит побудить нас высказать подруге восхищение ее новой прической, которая нам совершенно не нравится, или помочь заявить во всеуслышание: «У меня не было сексуальных отношений с этой женщиной, Моникой Левински».

Если неокортекс (думающий мозг) способен лгать, то значит, его никак нельзя считать хорошим источником достоверной или точной информации. Подводя итог вышесказанному, следует отметить, что в вопросе распознавания правдивых невербальных элементов поведения, которые помогают нам читать людей, лимбическая система выступает в роли «священного Грааля» языка тела. Вот почему мы хотим сфокусировать ваше внимание именно на этом участке мозга.

 

НАШИ ЛИМБИЧЕСКИЕ РЕАКЦИИ -ТРИ ТИПА НЕВЕРБАЛЬНЫХ РЕАКЦИЙ

Лимбический мозг отвечает за наше выживание как вида. Вот почему в опасных ситуациях он берет на себя управление нашими действиями и одновременно заставляет нас демонстрировать достаточное количество невербальных эмблем. Таким классическим способом он когда-то защищал первобытных людей от хищников каменного века, а сегодня защищает работников от боссов с каменным сердцем. В течение многих тысяч лет мы сохраняем спасительные висцеральные, или лимбические, реакции, доставшиеся нам от животных. Исключительно эффективная реакция мозга на стрессы или опасности выражается в трех формах: замри, беги и сражайся. Так же как другие виды животных, чей лимбический мозг защищал их именно таким образом, люди, сохранившие эти лимбические реакции, смогли выжить, потому что эти элементы поведения были изначально заложены в программу их нервной системы.

Я уверен, что многим из вас знакомо выражение «бей или беги», которое используется для обозначения типичной тактики нашего поведения в угрожающих или опасных ситуациях и в психологии называется «реакцией борьбы или бегства». К сожалению, эта формула является неполной и к тому же перевернутой! На самом деле все животные, так же как и люди, реагируют на опасность в следующем порядке: замри, беги, сражайся. Если бы в таких случаях мы первым делом пускали в ход кулаки, то вечно ходили бы в синяках и падали от изнеможения.

Поскольку мы смогли сохранить и усовершенствовать этот замечательный способ успешной борьбы со стрессом или с опасностью, и поскольку эти реакции заставляют наши тела подавать невербальные сигналы, которые помогают нам понять мысли, чувства и намерения людей, то нам, наверное, стоит потратить какое-то время на подробное изучение каждой реакции.

 

Реакция замирания

Миллион лет назад, когда первые гуманоиды бродили по африканской саванне, им приходилось сталкиваться с многочисленными хищниками, которые были намного быстрее и сильнее их. Чтобы первые люди смогли выжить, лимбический мозг, который достался нам от животных предков, разработал стратегию поведения, позволявшую компенсировать превосходство хищников в силе. Первая защитная тактика в этой стратегии лимбической системы заключалась в том, чтобы в присутствии хищника или другой опасности использовать реакцию замирания. Движение привлекает внимание, и, чтобы помочь нам выжить в опасных ситуациях, лимбический мозг заставлял нас выбирать самый эффективный из всех возможных вариантов поведения и мгновенно замирать на месте. Большинство животных, и в первую очередь хищники, реагируют на движение. Тактика замирания при виде опасности вполне обоснована. Большинство плотоядных животных бросаются в погоню за движущимися целями, повинуясь инстинктивному позыву «догнать, схватить _и укусить». Особенно ярко этот инстинкт проявляется у крупных хищников из семейства кошачьих, главных врагов наших предков.

Некоторые животные при столкновении с хищниками не просто замирают, а притворяются мертвыми, что является экстремальной формой реакции замирания. Этот прием используют опоссумы, но они далеко не единственные животные, которые поступают подобным образом. Например, отчеты о расстрелах в Колумбийском университете и Виргинском политехническом институте свидетельствуют о том, что студенты использовали реакцию замирания, чтобы спастись от убийц. Сохраняя неподвижность и притворяясь мертвыми, многие студенты смогли остаться в живых, даже когда находились всего в нескольких метрах от преступников. Они инстинктивно копировали поведение своих далеких предков, и этот прием оказался очень эффективным. Полная неподвижность часто может сделать вас почти невидимым для других, и об этом знает каждый солдат спецназа.

Короче говоря, реакция замирания досталась современному человеку в наследство от человека примитивного и сегодня остается первой линией обороны против угрозы или опасности. Эту древнюю лимбическую реакцию на больших кошек можно Увидеть в театрах Лас-Вегаса, где они участвуют в представлениях. Когда на сцене появляется тигр или лев, вы можете быть уверены, что никто из зрителей, сидящих в первом ряду, не станет производить никаких движений руками. Все они замрут ^в своих креслах. Им не раздают памятки о необходимости сохранять неподвижность, это происходит потому, что пять миллионов лет назад лимбический мозг приучил людей так себя вести перед лицом опасности.

В современном обществе реакция замирания проявляется в повседневной жизни не столь явно. Ее можно заметить у людей, пойманных на месте преступления или уличенных во лжи. Когда люди чувствуют себя беззащитными, они действуют точно так же, как наши предки миллион лет назад — они замирают. Кроме того, мы научились замирать не только тогда, когда видим или ощущаем опасность, но и следовать примеру окружающих и замирать вместе с ними даже в тех случаях, когда сами ничего угрожающего не замечаем. Эта способность к мимикрии, или изопраксизму (копированию движений), развилась у нас потому, что играла решающую роль в вопросах выживания социальных групп и достижения социальной гармонии внутри человеческого вида.

Для обозначения этой реакции иногда используется аналогия с поведением оленя, попавшего в свет фар. Когда человек неожиданно оказывается в потенциально опасной для него обстановке, то он всегда на мгновение замирает, прежде чем что-то предпринять. В повседневной жизни эта реакция замирания может проявляться в совершенно невинной форме, например, когда идущий по улице человек внезапно останавливается и даже хлопает себя по лбу ладонью, прежде чем развернуться и поспешить домой, чтобы, например, выключить утюг. Такая мгновенная остановка дает мозгу возможность быстро оценить степень угрозы, исходящей от хищника или нарисованной воображением.

 

ВЕЧЕР, КОГДА ПЕРЕСТАЛИ ДВИГАТЬСЯ РУКИ

Несколько недель назад мы всей семьей приехали к моей маме. Поздно вечером, когда все смотрели телевизор и ели мороженое, кто-то позвонил в дверь (следует заметить, что в ее районе такое случается очень редко). В ту же секунду руки всех присутствующих - и взрослых, и детей - словно по команде застыли в воздухе. Картина одновременного «замирания рук» выглядела забавно. Нежданным гостем оказалась моя сестра, которая забыла ключи. Но, разумеется, мы не знали, что это она звонит в дверь. Это превосходный пример запрограммированной общей реакции на предполагаемую опасность и первой лимбической реакции - реакции замирания.

Точно такую же реакцию демонстрируют на войне разведчики. Как только замирает идущий впереди, замирают все остальные - этот сигнал понятен без слов.

В любом случае нашему мозгу необходимо решить, что делать в потенциально опасной ситуации.

Замирать нас заставляют не только физические или визуальные угрозы. Как показывает пример с поздним звонком в дверь, угрозы, которые мы слышим (звуковые угрозы), тоже могут служить сигналами тревоги для лимбической системы. Например, когда людям читают нотации или делают выговор, большинство из них боится пошевелиться. Подобное поведение можно наблюдать у подследственных, когда их расспрашивают о том, что чревато для них неприятностями. Человек замирает на стуле, словно летчик перед катапультированием.

Аналогичное проявление лимбической реакции замирания можно часто наблюдать во время допроса свидетелей, когда люди задерживают дыхание или начинают дышать часто и поверхностно. Опять же, это очень древняя реакция на угрозу. Сам свидетель ее не замечает, но для всех, кто наблюдает за н