Глава 1. Психологическая вертикаль 2 страница

3. Все думают, что большое количество манипуляций выдает обман, поэтому лжец с сильной мотивацией будет пытаться подавить их. В отличие от выражения лица, которое люди тоже пытаются контролировать, манипуляции подавить довольно просто. Если ставки высоки, лжецу удается подавить манипуляции, хотя бы на время.

Позы (еще один аспект, в котором можно рассматривать тело) изучали многие исследователи, но утечки информации или признаков обмана благодаря им было обнаружено мало. Люди знают, как в какой обстановке следует сидеть или стоять. Поза, подходящая для официальной беседы, отличается от позы при разговоре с приятелем. Обманывая кого-то, человек, по-видимому, хорошо контролирует свою позу и успешно ею управляет, поскольку ни я, ни другие исследователи лжи не обнаружили различий в позах людей лгущих и говорящих правду ^[80].

Конечно, мы не измеряли те характеристики позы, которые являются переменными. Возможно, существует тенденция наклоняться вперед, испытывая интерес или гнев, и отклоняться назад при страхе или отвращении. Лжец с сильной мотивацией, однако, должен быть способен подавить все признаки этих эмоций, выдаваемые позой, кроме самых тонких.

 

Александр Бродецкий

Внеречевое общение

Глава 1. ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ВЕРТИКАЛЬ

Первое знакомство с психологическим пространством

Новорожденный человек почти слеп: острота зрения у него всего 0,01. Это означает, что все обозримое младенцем пространство имеет в диаметре не более 1 метра. Остальное — teггa incognita. К концу первого года острота зрения ребенка все еще мала — всего 0,1. Лишь к пяти годам она приближа­ется к 1,0. Окружающее ребенка обозримое пространство по мере развития расширяется постепенно.

В самом начале жизни младенцу дано запоминать только тех лю­дей и предметы, что приближены вплотную. В этот период он спо­собен, согласно врожденным программам поведения, лишь пассив­но реагировать на происходящее вокруг.

На этапе, когда о взаимодействии ребенка с внешним миром го­ворить еще не приходится, а есть только воздействие окружающей среды, его внимание и ожидания целиком направлены вверх.

Свет, утоление голода и жажды, ласковые интонации материн­ского голоса, избавление от мокрых пеленок — все является сверху. В это время понятия «МИР» и «Я» в восприятии младенца совпа­дают, а наблюдаемое им пространство является как бы точечным.

В первое же мгновение после рождения на ребенка обрушивают­ся три стихии — ослепляющий свет, обжигающий легкие воздух и тяжесть собственного тела. Если адаптация глаз и дыхания проис­ходит быстро, то стремление хоть как-то преодолеть силу земного тяготения долго еще не сможет быть удовлетворено.

Достаточно большой отрезок времени ребенок не отделяет себя от взрослого. Перерезание пуповины — еще не окончательный акт отделения матери от младенца. Нельзя забывать, что материнское молоко есть одновременно часть двух тел: пища для ребенка одно­временно неотделима от тела матери и от своего собственного. Да­же при искусственном вскармливании бутылочка с соской воспри­нимается как связующее звено. Любой насильственный отрыв от матери, от запаха и тепла ее тела переживается как катастрофа. От­куда ребенку знать, что эта разлука не вечна? Первое смутное ощу­щение, что в мире существую «Я сам по себе» начинает складываться с первым чувством дискомфорта, которое совпадает с понятием «низ». С первых попыток удержать в вертикальном положении го­лову, когда малыша впервые кладут на живот, начинается знаком­ство с низом и ощущение верха и низа как некоторых противопо­ложностей. Осваиваются два направления движения: «к» и «от».

В данном случае, отстранение от низа отличается от устремле­ния вверх тем, что внимание ребенка сосредоточено на преодолении силы тяготения, как бы ухода, избавления от нее. При этом младе­нец испытывает много неприятностей: некая «злая сила» утыкает его носом вниз, темнеет в глазах, становится трудно дышать, из по­ля зрения исчезают знакомые объекты... Короче говоря, здесь набор стрессов не меньше, чем при рождении.

Единственный путь избавления от этого кошмара направлен в сторону противоположную этой силе — вверх. Только здесь желан­ный свет и свободное дыхание, добытые тяжким трудом, обретают­ся вновь.

С этого момента верх и низ не только становятся в тот же ряд парных ощущений, что голод — сытость, боль — комфорт, но и об­ретают свои признаки: все хорошее вверху и все плохое внизу.

Известно, что для закрепления условных рефлексов ребенку в первые месяцы жизни нужно не менее ста повторяющихся связей. Совпадения во времени между сигналами от вестибулярного аппа­рата и ощущениями верх — комфорт и низ — дискомфорт как раз и относятся к тем повторениям, которые формируют устойчивую ус­ловно-рефлекторную вертикальнуо связь. При этом необходимая сотня таких повторений по вертикали набирается гораздо быст­рее, чем в случаях контакта взрослого с ребенком по другим осям пространства.

Все основные функции (передвижение, питание, избавление от опасности и т.п.) у человеческого детеныша родители берут на себя, и потому решение всех этих проблем приходит к малышу сверху.

Для беспомощного главное — помощь. Это для нас, взрослых, все называющих и понимающих, помощь и верх — разные слова и вроде бы разные понятия. Для младенца же эти понятия соединены в одно.

Отстранение от низа как трудная и далеко не всегда успешная борьба с земным тяготением долго еще будет связано с большим на­пряжением мышц: сначала в удержании головы, затем при перево­рачивании со спины на живот и с живота на спину, в попытке само­стоятельно сесть и сидеть без поддержки и, позднее, в желании встать и удерживаться на ногах. Этот нелегкий труд, который в начале каждого такого этапа часто оказывается безрезультатным, с этого мо­мента и на всю жизнь остается в подсознании как путь борьбы «вер­ха» (Рай) с «низом» (Ад). Характерно в этой связи меткое замечание С. М.Эйзенштейна: «Я думаю, что в нас глухо и не сформулирован-но, но очень интенсивно звучат отклики на то, что можно было бы назвать «пафосом истории нашего распрямления... Полюсом вер­тикального стояния, противоположным по отношению к ползаю­щему на четвереньках, служим мы сами, когда тверды на ногах» [37].

Первое преодоление тяжести — удержание головы — предостав­ляет сразу же массу преимуществ: возможность повернуть ее в сто­рону прикосновения, хорошо определить направление звука в про­странстве, проследить взглядом за движущимся в разные стороны предметом, т.е. сразу и уже без особых усилий удовлетворить свои инстинктивные ориентировочные потребности.

Первый успех в удержании головы в положении лежа на животе — это первый акт самоутверждения, победа над низом. Так образуется одна из важнейших ассоциативных вертикальных связей, сохраняю­щаяся у каждого из нас на всю жизнь. Как и прочнейшая ассоциативная связь низа с отрицательными эмоциями, а верха с положительными.

В раннем детстве всякая вещь являет собой не что иное, как со­вокупность лишь тех признаков, которые познаются малышом при непосредственном контакте. Так как ему ясны только утилитарные признаки предмета, совершается элементарный одномерный анализ: вкусный — невкусный, громкий — тихий, яркий — тусклый и т.п. Хотя впоследствии такой анализ и становится более сложным и мно­гомерным, реакция в своем пространственном выражении остается одномерной и сопровождается инстинктивным прямолинейным вертикальным движением к благоприятному объекту вверх или по­иском с надеждой встретить его исключительно там.

Достаточно долгое время ребенок уверенно ориентируется лишь в одномерном ассоциативно-вертикальном мире своей зависимости от взрослых. Фатальная зависимость от верха, т.е. полная невозможность достичь его без посторонней помощи, получает свое дополнительное подтверждение. По верному наблюдению С.М.Волконского, угроза сознательная — от начальника к подчиненному — выражается движе­нием головы сверху вниз. Угроза беспомощная направляет голову сни­зу вверх. Посмотрите на детей, когда они грозятся: «Я тебе задам!»[6].

Но вернемся к развитию ребенка. Вертикаль являет собой един­ственное пока измерение, в котором ребенок 6-месячного возраста соотносит свои ощущения с внешним миром.

Начиная с периода «гордо поднятой головы» формируются пер­вые признаки будущего homo sapiens: ребенок различает некоторые го­лосовые интонации, формируется произвольное управление своим голосом (появляется звук «м»), начинает развиваться общение с помо­щью жестов, игры становятся более длительными и постоянными (ма­нипуляция игрушками, поиск упавшей игрушки и т.д.).

Но не забудем, что для достижения всего этого богатства прояв­лений собственного Я, малышу вначале необходимо совершить тяжелую работу — отстраниться от низа. Продолжают крепнуть связи: верх — свет, низ — мрак, верх — комфорт, низ — диском­форт, верх — помощь, низ — беспомощность и т.д.

Ощущение себя во внешнем мире на первом этапе после рожде­ния доминирует по вертикали. Все жизненно важные явления за­крепляются в подсознании на уровне ассоциаций и условных реф­лексов, как бы размещаясь по этой координате. Не стоит забывать, что детство проходит при постоянном «задирании головы». Снис­ходительность (вниз схождение), при всем своем унижающем значении, остается ведущим вектором общения взрослых с ребен­ком в течение 14—16 лет.

Кресло, на которое так легко садится взрослый и так трудно за­браться ребенку; стол, где лежат недоступные конфеты; шкаф, на крышку которого положен запретный предмет, — верх становится еще и зоной недоступности, зоной табу. «Весь мир в детской карти­не мира поделен на две неравные половины: с одной стороны, это мир взрослых, "больших" людей, обладающих всеми мыслимыми правами, с другой — мир детей, которым почти все нельзя, потому, что еще рано» [30].

Итак, первое представление о структуре проникновения трех ощущений: верха, низа и, позднее, расположенного между ними, в центре, своего Я. Конечно, другие векторы тоже заявляют о себе, но пока в значительно мень­шей степени. Подавляющее количество моментов взаимодействия внешнего мира с ребенком — вертикально.

Окружающий младенца мир в реальности многомерен, но значение двух других измерений так мал, что индивидуальное про­странство ребенка можно представить как некоторое подобие вер­тикального цилиндра, внутри которого он находится и за пределы которого выйти не может.

Первое самостоятельное перемещение ползком... И вдруг — не­ожиданный полет вверх на руках взрослого. Так сверху приходит запрет на первое самостоятельное движение. Так приходит зна­ние того, что если раньше сверху располагались помощь и кормило, то теперь там же расположилась все вобравшая в себя власть. К это­му времени ребенок уже усвоил, что дискомфорт (темнота и затруд­ненное дыхание при лежании на животе, мокрые пеленки и т.п.) — это низ, а комфорт — это верх. Теперь же ему приходится убедиться в том, что из места, из которого приходит благо, является и сила, управляющая им.

Таким образом формируется связка — управление сверху есть благо. Далеко не всем из нас удается в зрелости переоценить это значение вертикали.

Благо даруется сверху, и несмышленыш продолжает униженно устремляться вверх в поисках разрешения всех своих проблем.

Всем известен детский жест поднятых над головой обеих рук: «возьми меня на руки, возьми меня к себе наверх!». Не напоминает ли он жест отчаянной мольбы у взрослых?

Кто не знает, как сразу же успокаивается чем-нибудь обиженный или испуганный ребенок, после того как его перемещают вверх, взяв на руки, и рыдает — оставленной внизу. Одной сотни повторений такой ситуации, как уже отмечалось, достаточно, чтобы окончатель­но и на всю жизнь подсознательно усвоить, что счастье — это дви­жение вверх, страдание — движение вниз. (Быть может поэтому мы называем «страдательным залогом» форму глагола, указываю­щую не на мучение, но на подчиненность?)

Все просьбы с этих пор всегда, всю жизнь будут устремлены вверх, а приказы — вниз. Включая и тот, о котором человек, ссыла­ясь на непреодолимое подчинение своему желанию, говорит: «Это выше меня!».

Известно, что многие жестовые движения — это незавершенные действия. Следует добавить, что множество из них — это действия, когда-то наполненные конкретными значениями, обретенными в младенчестве. Взрослые пользуются жестами своего детства в ри­туальном действии или в момент аффекта. Вертикально-инфантиль­ные жесты: поклоны, становление на колени, потупленный взор и близкий к нему по значению и по вектору взгляд исподлобья (т.е. жесты унижения) объединяет единое значение: «Я меньше тебя, я слабее тебя и прошу тебя о снисхождении» (т.е. о вниз схождении ко мне).

Подобные примитивные знаки существуют и в языке животных. Так, более слабая собака, унижаясь перед более сильной, подворачи­вает хвост, опускает уши, подражая тем самым щенку, т.е. унижается в прямом смысле этого слова. «Лишь сейчас начинают разгадывать связь; между способами общения животных и способами общения людей. Понимание людьми бессловесного языка в значительной сте­пени объясняется наблюдениями за животными», — справедливо ут­верждает Дж.Фаст [33].

В своем истоке знакомое всем занятие ребенка — методичное бро­сание игрушек из кроватки на пол, которое может продолжаться до десятков минут подряд, есть освоение вертикали, осознание того, что нечто может быть и ниже самого ребенка, ниже моего Я. Всем известный жест — движение рук сверху вниз, удар рукой по столу или швыряние предметов на пол, битье посуды и у детей, и у взрос­лых — акт самоутверждения. То, что вертикальное движение руки сверху вниз — утверждение, отмечал и С.М.Волконский: «...вообра­жению соответствует жест вверх... решимости — жест вниз... Тот факт, что иногда говорят: "Я не хочу" с вертикальным жестом (удар кулаком по столу), вовсе не противоречит теории. Это есть жест во­ли, каприза, а не отрицания: человек в этом случае не отрицает свое хотение, он утверждает свое нехотение».

В самом начале бросание и подкидывание игрушки есть акт под­ражания способу обращения с предметом взрослого. В своем, пока еще одномерном мире, ребенок как бы отфильтровывает из всех ма­нипуляций с предметами взрослого только перемещения им пред­метов по вертикали. Но уже очень скоро в познании вертикали ре­бенок начинает осознавать, что в определенных ситуациях и он сам может быть тождественным верху. И наблюдая за падением брошен­ной им игрушки, он начинает выделять в вертикали отрезок, кото­рый можно определить как «мне подчиненность».

Таким образом, жест у взрослого, направленный сверху вниз и усиленный брошенным предметом, обозначает ни что иное, как вы­ражение подсознательного стремления действовать на том отрезке вертикали, что ниже его, и тем самым обозначить подчинение себе человека или ситуации на том простом основании, что «я сверху, я выше!». Иначе говоря, детским предметным действием «бросания игрушки» взрослый указывает на свою устремленность вверх. Так, в контексте взрослого, детская сознательная «вертикальная» игра становится знаком самоутверждения.

Самоутверждение — вертикально.

До того как ребенок узнает сами слова «верх» и «низ», ему уже известна группа ассоциаций:

ВЕРХ: комфорт; помощь, сила и власть, подчинение; недоступ­ность желаемого.

НИЗ: дискомфорт; беспомощность, слабость, подчиненность; доступность желаемого.

В течение всего детства ассоциативные связи верха и низа не толь­ко сохраняются, но и получают подтверждение. Например, ребенок второго года жизни, когда его попытки достать приглянувшийся предмет остаются безуспешными, часто прекращает их и обращает­ся ко взрослому с просьбой достать привлекающий предмет. Т.е., пытаясь овладеть предметом через посредство взрослого, ребенок обращается за помощью опять-таки наверх.

В этот же период здесь, в вертикали, мы встречаем уже первые различия, которые ребенок проводит между своей зависимостью от верха в игре и в реальности. Если для удовлетворения своих непо­средственных желаний он обращается ко взрослому снизу вверх, то, приглашая к игре взрослого, он просит его о снисхождении.

Так вертикаль закрепляет свое значение ведущего вектора из­начальной социальной деятельности.

Позже, при постоянном лазании по деревьям и заборам, ребенок насладится и некоторым подобием самоутверждения» свободы и са­мостоятельности. Характерно, что врожденная готовность к подчинению у девочек не требует от них тех рискованных «верти­кальных приключений», которыми так увлечены мальчики.

Со временем у ребенка представление о вертикали становится структурным, и он уже четко определяет как бы две степени верха: первую — суперверх (т.е. высший верх), вотчину прежде всего ро­дителей, где размещена власть над ним, возможность управления всей его деятельностью; вторую — просто верх, расположенный ни­же суперверха, откуда уже можно самому управлять игрушками, мелкими домашними животными и, позднее, более младшими детьми.

Наиболее частое проявление своего верха у подросшего ребенка — это прямое проявление его представлений о верхе как о превосход­стве над низом. Например, игра «А ну-ка, отними!». Играя в нее, мож­но подолгу дразнить котенка, собачку или более младшего ребенка, поднимая над головой игрушку или лакомство. Встречая кого-нибудь меньше себя ростом, ребенок получает тем самым сигнал о своем ста­тусе «взрослого» и о возможности подчинять, о потенциальной зави­симости от себя того, кто внизу. И наоборот, при встрече с кем-то бо­лее высоким, более взрослым — сигнал уже о своем возможном подчинении и своей зависимости.

Этот набор вертикального «табеля о рангах» прочно входит в под­сознание и остается там на всю жизнь. Отражение таких детских ситуаций — одна из основ пантомимической знаковой системы об­щения между людьми.

Вот пример из упомянутой нами ранее книги Аллана Пиза «Язык телодвижений»: «Издавна стремление уменьшить свой рост перед другими использовалось как средство установления отношений су­бординации. Мы обращаемся к членам Королевской династии как "Ваше высочество", а лица, совершающие непристойные деяния, на­зываются "низкими". Оратор на митинге протеста встает на ящик, чтобы быть выше других, судья возвышается над остальными чле­нами суда... В некоторых странах общество делится на два социаль­ных класса — высшее общество и низшее общество.

Хотим мы этого или нет, но высокие люди пользуются большим влиянием, чем невысокие люди, однако высокий рост может на­вредить вам в беседе один на один, где вам необходимо говорить на равных.

Женщина присядет в реверансе, когда приветствует монарха, а мужчины склоняют голову, чтобы представить себя ростом ниже, чем царственная особа. В современном ритуале приветствия сохра­нились признаки старинного коленопреклонения» [25].

З.Фрейд отмечал, что люди не помнят события, которые были в их раннем детстве (до 5—6 лет). Он считал, что это вызвано вытес­нением из памяти ранних инстинктивных желаний (прежде всeгo, сексуальных) разного рода запретами, которые устанавливают нор­мы культуры взрослых. Эти и другие спонтанные желания (украсть, прочитать чужое письмо, предать, совершить эгоистический посту­пок), на которые запрещение легло в процессе воспитания сверху (а запрет именно налагается!), в случае их проявления у взрослых называются низкими, подлыми («под» раньше было самостоятель­ным словом, означавшим «низ»), т.е. находящимися в противоречии с нормой у взрослого, но естественными для непосредственного по­ведения того, кто всегда внизу — для «подлого» (например «подло­го» крестьянина при «отце»-помещике), для ребенка.

Иначе говоря, «низкое», «подлое* для взрослого — это прими­тивное, инфантильное.

Ассоциации как с верхом и низом в отдельности, так и с верти­калью целиком, сохраняются в течение всей жизни, где постоянно (в любом возрасте) находят себе дальнейшие подтверждения.

Современным, особенно городским, жителям трудно представить, какое огромное значение имел верх для древнего человека в течение всей его жизни. Но, тем не менее, значение верха прочно закрепилось в языке, где понятия «верх» (супер, гипер и др.) и «низ» — одни из ведущих определений в иерархии предметов и явлений, которые даже как бы «вросли» в слова, став их составной частью.

Процесс расширения объема вертикальных ассоциаций у наших праотцев проходил в те далекие времена, когда в первобытном мыш­лении осознания того, что в мире есть случайные явления, не было. Все, казалось, имело причинно-следственную связь и являлось за­кономерным.

Состыковка вертикальных ассоциаций ребенка с аналогичными, которые мы считаем «взрослыми», на протяжении многих веков про­ходила чрезвычайно быстро, но не из-за скорого вырастания, а из-за быстрого взросления. Человек в древности очень рано включал­ся в трудовую, общественную и иную деятельность. Поэтому весь комплекс детских представлений о пространстве переходил в мир взрослых практически сразу, целиком и самым естественным обра­зом. Он не только не менялся, но дополнялся новыми представле­ниями, очень похожими на детские.

Переход из детского во взрослое состояние в огромной мере оп­ределял сохранение непосредственного взгляда на окружающий мир в течение почти всего развития цивилизации. Это впрямую отно­сится и к комплексу пространственных ассоциаций. Абсолютная причинно-следственная связь, пронизывающая весь мир, который окружал первобытного человека, предопределила отношение к вер­тикали как к оси зависимости или (и) управления. Во многом, если не во всем, подчиненный естественным проявлениям внешней сре­ды первобытный человек чрезвычайно и, как ему казалось, законо­мерно зависел от верха. Закономерность эта в своем истоке есть не что иное, как комплекс детских ассоциаций, ставших затем аксио­мой. «Человек переживает реальность мира только через собствен­ное тело. Воздействие внешней среды связано с ее влиянием на те­ло и ощущения...» [20]. Добавим к этому высказыванию А. Лоуэна и факт памяти человека о былых переживаниях по поводу внешних воздействий.

Верх дарил солнечный свет, поливал дождем, осыпал снегом. На­конец, оттуда же, сверху, являлся в грозу огонь, от которого зажи­гался костер, согревающий тело и пищу. Когда человек научился добывать огонь трением и высеканием, тепло можно было получить или очень легко и комфортно (хотя и редко) сверху — «верхний» огонь (молния), или с большим трудом и дискомфортно (зато по­стоянно), где приходилось сгибаться в три погибели — «нижний» огонь. Чтобы убить огромного мамонта, его сначала надо унизить (вырыть яму-ловушку) и потом, когда он в нее попадет, закидать сверху вниз камнями.

Здесь уместно было бы привести следующее высказывание Л.Ле-ви-Брюля: «Для первобытного сознания нет чисто физического фак­та в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дую­щий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет ни­когда не воспринимаются так, как они воспринимаются нами, т.е. как более или менее сложные движения, находящиеся в определен­ном отношении с другими системами предшествующих и последую­щих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы рас­познаются по предшествующему опыту... Однако продукт этого вос­приятия у первобытного человека немедленно обволакивается опре­деленным сложным состоянием сознания, в котором господствуют коллективные представления... У него сложное представление яв­ляется еще недифференцированным» [18].

По мере развития оседлого образа жизни (с появлением земле­делия) значение суперверха все более укреплялось. «Моя зависи­мость» (напрямую продолженная детская ассоциация) проявлялась уже и в очевидной зависимости урожая от дарованного супервер­хом обильного снега зимой, летом дождя или, к несчастью, засухи. «От меня зависимость» (т.е. от меня — вниз) — ассоциация, кото­рая подтверждалась при главных занятиях земледельца: пахоте, севе и сборе урожая. Таким образом, значения верха и низа на заре ци­вилизации с детства и до старости всегда и полностью совпадали.

И наконец, самое главное. Взрослея, каждый ребенок убеждался тысячи лет назад и убеждается сегодня: верх главенствует над все­ми так же, как и над ним. Господство верха абсолютно!

К слову говоря, мир детства окончательно и осознанно отделил­ся от мира взрослых сравнительно недавно. «Одним из наиболее значительных достижений современной исторической психологии стал вывод о том, что привычные для современности жизненные этапы — такие как младенчество, детство, юность, зрелость и ста­рость — не имеют универсального характера и присущи только не­многим современным обществам. Так, европейскому средневековью ничего не было известно о детстве, как о социологическом, психо­логическом и педагогическом явлении. Практика целенаправлен­ного воспитания ребенка появляется только в конце эпохи Возрож­дения, в узком кругу аристократии и гуманистов» [30]. Приметным знаком размежевания двух миров — взрослых и детей — стало ши­тье детской одежды, отличной по покрою от одежды взрослых. Это произошло в Европе лишь в конце XVIII в., а точнее, после того как в 1762 г. вышел в свет педагогический труд Ж.Руссо «Эмиль или О воспитании». (У некоторых современных нам народов подобного отличия в одежде нет до сих пор). Примерно с этого же периода ро­дители стали так увлекаться воспитанием своих детей, что почти полностью уверовали в совершенное превосходство интеллекта взрослого над разумом ребенка. На самом же деле влияние мира взрослых на мир детей не намного больше обратного воздействия.

Переход детских ассоциаций, связанных с эмоциональной значимостью окружающего пространства, в область подсознания у взрослого происходит в три этапа.

Первый этап — детство и связанные с ним пространственные ас­социации, часть которых мы рассмотрели.

Второй этап — постоянное закрепление этих ассоциаций в про­цессе общения взрослых с детьми.

Третий этап — утверждение этих ассоциаций в общении взрос­лых между собой, закрепление их в культуре (этическая пантоми­мика, речь, обряд, искусство и т.д.).

Естественно, все это не могло не распространиться и на взаимо­отношение мужчины (верх) и женщины (низ). Известно, что в древних культурах интимная близость строго подчинялась этому правилу. (Позволим себе предположить, что при матриархате дело обстояло противоположным образом).

Система верх—низ ярко проявляется в детском изобразительном творчестве. Отсутствие перспективы в рисунках ребенка доказыва­ет, что он стремится передать на листе бумаги свои знания о мире, прежде всего, с сохранением своих представлений о вертикальных соответствиях объектов. Ведь если с удалением предмета уменьшить размер его изображения (по закону перепективы), то нарушится вся система вертикальных связей, где ребенок может стать выше взрос­лого (вот парадокс!) или, например, дома или дерева.

То, что перспектива в изобразительном искусстве появилась лишь относительно недавно, скорее всего, произошло не столько из-за неумения или недогадливости художников, сколько благодаря то­тальной доминанте одномерного иерархического «вертикального» мышления над мышлением многомерным. Плавный переход из мира детских представлений о психологическом пространстве во взрос­лый мир и влияние первого на второй наглядно представлено в ка­нонической пропорции, начиная от изобразительного искусства древних египтян и до советского плаката. Сравните египетские фре­ски и плакаты тоталитарных режимов с изображением вождей. Здесь очевидно значительное увеличение размеров лидера — «отца» по отношению к другим людям — «детям». Все это говорит не о случай­ном нарушении закона перспективы, но показывает, как инфантиль­ная одномерность мышления может не только в течение одной жизни, но и веков сохраняться в мировоззрении людей.

Рассматривая процесс формирования вертикальных ассоциаций, мы употребляли слово иерархия. И это не случайно. Само это по­нятие содержит в себе явно выраженное вертикальное значение. Вот как пишет об этом словарь иностранных слов: «ИЕРАРХИЯ [гр. hieгaгchia < hieгos — священный + aгche — власть] 1) расположе­ние частей или элементов целого от высшего к низшему; 2) распо­ложение служебных званий, чинов в порядке их подчиненности».

Теперь нам уже стало достаточно ясно, стоит только вспомнить свое детство и детство цивилизации, почему именно вертикаль, именно это измерение нашего трехмерного мира служит человечест­ву обозначением и «священной власти», и многих других приве­денных здесь понятий. Иерархичность психологической вертикали проявляется и по отношению к иным векторам физического про­странства. Характерные примеры тому: в русской избе «сесть повы­ше» означало быть ближе к почетному месту, а «сесть пониже» — противоположно ему, в терминологии балета «пойти вверх» означает движение от зрителей, а «пойти вниз», соответственно, к ним.

Таким образом, все сказанное подтверждает стойкое сохранение представлений раннего детства о вертикальных значениях в течение всей жизни. Но кроме того, и это очень важно, взрослея, ребенок находит подтверждение своим вертикальным представлениям у быв­ших детей — взрослых, особенно в иерархических ситуациях. При этом год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием эти представления как общие ориентиры, откладываясь в пластах ци­вилизации, стали элементами неявной культуры.

Следует заметить, что практически все элементы, составляющие язык искусства, относятся именно к неявной культуре. «По существу [производство творческого объекта], — пишет С.М.Эйзенштейн, — есть особый вид познавания, в котором процесс этот протекает с той специфической особенностью, что этапы познавания не откладыва­ются формулировками в сознании, а предстают закономерностью сменяющихся форм произведения» [37]. Выявляя эти формы и раз­мышляя об их природе, С.М.Эйзенштейн пишет: «Подавляющему большинству зрителей те вещи, о которых мы здесь толковали, со­вершенно неизвестны. Боюсь, что найдутся даже некоторые про­фессионалы нашего дела, тоже не знающие этого.