О психическом механизме истерических феноменов 4 страница

 

ГОСПОЖА ЭММИ ФОН Н.,

СОРОКА ЛЕТ, ИЗ ЛИФЛЯНДИИ

 

1 мая 1889 года я стал лечащим врачом одной дамы лет сорока, чьи страдания и индивидуальность пробудили во мне столь сильное участие, что я посвятил ей большую часть сво­его времени и задался целью добиться ее выздоровления. Она была истеричкой, с величайшей легкостью впадала в сомнам­булическое состояние, и отметив это, я решил применить в ее случае брейеров метод опроса под воздействием гипноза, о котором мне было известно из сообщений самого Брейера об обстоятельствах исцеления его первой пациентки. Я впервые решился применить на практике этот терапевтический метод, еще им не овладев, и до тех пор недостаточно долго занимался анализом² патологических симптомов и не проводил его с долж­ной планомерностью. Полагаю, мне удастся изобразить состо­яние больной и мой собственный врачебный подход в наибо­лее наглядном виде, точно воспроизводя заметки, которые я делал каждый вечер в течение трех первых недель лечения. Более удачные объяснения, которыми я обязан опыту, приоб­ретенному впоследствии, я излагаю в примечаниях и ремар­ках.

1 мая 1889 г. Дама, еще довольно молодая на вид, с утонченными, характерной лепки чертами лица, встречает меня лежа на диване, подложив кожаный валик под голову. Ее лицо вы­ражает волнение и боль, веки полусомкнуты, взор потуплен, кожа на лбу собралась морщинами, резко обозначились носогубные складки. Она говорит словно через силу, тихим голосом, время от времени речь ее прерывают спазматические запинки, доходящие до заикания. Глядя на ее сомкну­тые пальцы, можно понять, что ее ни на минуту не покидает беспокойство. Частые подергивания лицевых и шейных мышц напоминают тик, при этом отдельные сочленения, в особен­ности правое грудинно-ключично-сосцевидное, зримо выдаются вперед. В дальнейшем она часто прерывает свою речь и начинает странно цокать языком, издавая звуки, которые я не могу описать[17].

Вполне связный ее рассказ выдает незаурядную образован­ность и ум. Тем сильнее поражает то, что спустя минуту-другую она неожиданно умолкает, лицо ее искажается гримасой ужаса и отвращения, она простирает в мою сторону ладонь с растопы­ренными, скрюченными пальцами и выкрикивает изменившим­ся, преисполненным страха голосом: «Не двигайтесь — молчи­те — не прикасайтесь ко мне!». По всей вероятности, она находится под впечатлением какой-то пугающей галлюцинации, возникающей снова и снова, и с помощью этих слов пытается защитить себя от посягательств незнакомца"[18]. Это отступление завершается столь же внезапно, как и началось, и больная про­должает свой рассказ без единого намека на недавнее волнение, безо всяких объяснений или извинений за свое поведение, то есть, по всей вероятности, - не заметив паузы"[19].

Об обстоятельствах ее жизни мне стало известно следую­щее: уже сменилось два поколения с тех пор, как ее семья, родом из центральной Германии, осела в русских прибалтий­ских провинциях и там разбогатела. В семье было четырнад­цать детей, она родилась тринадцатой, — но выжили лишь четверо. Неимоверно деятельная суровая мать воспитывала ее добросовестно, но в большой строгости. Двадцати трех лет она вышла замуж за способного и толкового господина, крупного промышленника, который добился незаурядного положения, но был гораздо старше нее. После непродолжительного супруже­ства он скоропостижно скончался от паралича сердца. Это со­бытие, равно как и заботы о двух дочерях, ныне девушках шест­надцати и семнадцати лет, весьма болезненных и страдающих нервическими расстройствами, она назвала причиной своего недуга. С тех пор как четырнадцать лет назад скончался ее муж, ей постоянно более или менее нездоровилось. Четыре года на­зад курс массажа в сочетании с электрическими ваннами при­нес ей временное облегчение, в остальном же все ее попытки вернуть утраченное здоровье оставались безуспешными. Она немало путешествовала и имеет множество страстных увлече­ний. В настоящее время она проживает в усадьбе на побережье Балтийского моря, близ большого города. Несколько месяцев назад, исстрадавшаяся, удрученная, изнуренная бессонницей и болями, она отправилась в Аббацию в тщетной надежде на выздоровление, уже шесть недель пребывает в Вене, до сих пор проходила лечение у выдающегося врача.

Мое предложение разлучиться с обеими дочерями, у каж­дой из которых есть собственная гувернантка, и перебраться в санаторий, где я смогу навещать ее ежедневно, она прини­мает без единого возражения.

2-го мая вечером я посещаю ее в санатории. Я замечаю, что она сильно вздрагивает всякий раз, когда неожиданно распа­хивается дверь. Поэтому я распорядился, чтобы домашние врачи и больничный персонал предваряли свое посещение громким стуком в дверь и не заходили до тех пор, пока в ответ не раз­дастся «войдите». Несмотря на это, она морщится и вздрагива­ет всякий раз, когда кто-нибудь заходит.

Сегодня она жалуется главным образом на озноб и отдаю­щие в правую ногу боли в спине, выше гребня подвздошной кости. Я прописываю ей теплые ванны и собираюсь дважды в день проводить общий массаж тела.

Она превосходно поддается гипнозу. Стоило мне показать ей палец и громко сказать: «Спите!», как она впала в простра­цию и сознание ее затуманилось. Я внушаю ей, что она долж­на спать, избавиться от всех симптомов и тому подобное, — она слушает меня с закрытыми глазами, но, несомненно, с напряженным вниманием, а лицо ее тем временем постепенно разглаживается и принимает покойное выражение. После пер­вого сеанса гипноза у нее сохраняются смутные воспоминания о моих словах; но уже после второго сеанса возникает совер­шенно сомнамбулическое состояние (полная амнезия). Я сооб­щил ей о том, что подвергал ее гипнозу, и она безропотно по­грузилась в это состояние. Еще ни разу ее не подвергали гипнозу, впрочем, могу предположить, что она читала кое-что об истерии, хотя и не знаю, какое представление о гипноти­ческом состоянии она из этого вынесла[20].

В последующие дни по-прежнему проводилось лечение с по­мощью теплых ванн, двух ежедневных сеансов массажа и гип­нотического внушения. Она хорошо спала, заметно поправилась и проводила большую часть дня в постели. Ей разрешали видеть­ся с детьми, читать и просматривать личную корреспонденцию.

8-го мая утром она, с виду вполне нормально, рассказывает мне страшные истории о животных. Во франкфуртской газе­те, что лежит перед ней на столе, она прочитала о том, как один подмастерье связал какого-то малыша и запихал ему в рот бе­лую мышь, а тот будто бы умер от страха. Доктор К. рассказал ей, что однажды послал в Тифлис целый ящик, наполненный белыми крысами. Тут в ее телодвижениях отчетливо проявля­ются все признаки ужаса. Рука ее несколько раз подряд кон­вульсивно дергается.

— Не двигайтесь, молчите, не прикасайтесь ко мне! Если бы такая тварь оказалась в кровати! (С ужасом.) Представьте себе, расстилаешь! — А там внутри дохлая крыса, уже раз-ло-жив-шаяся!

Проводя сеанс гипноза, я стараюсь рассеять эти зоологические галлюцинации. Пока она пребывает в трансе, я просмотриваю франкфуртскую газету и действительно нахожу в ней заметку об издевательствах мальчишки-подмастерья, однако там ни словом не упоминается о мышах или крысах. Выходит, во время чтения она дополнила историю своим собственным бредом.

Вечером я напомнил ей о нашей беседе по поводу белых мышей. Она совершенно позабыла об этом, весьма удивилась и рассмеялась от всей души[21].

После обеда у нее были так называемые «прострелы»[22], но, по ее словам, «продолжались недолго, всего два часа».

8-го мая вечером я вызываю ее на разговор в состоянии гипноза, и ей удается заговорить после некоторых усилий. Говорит она тихо, всякий раз выдерживая паузу, прежде чем ответить. Выражение ее лица меняется в соответствии с содер­жанием рассказа и становится покойным, как только впечат­ление от рассказа стирается под воздействием моего внуше­ния. Я спрашиваю ее, почему она с такой легкостью пугается. Она отвечает: «Все из-за воспоминаний о том, что произошло со мной в детстве».

- Когда?

- Впервые в пять лет, когда мои братья и сестры часто подкидывали мне дохлых зверей, тогда со мной впервые и случился обморок с подергиваниями, но моя тетя сказала, что это отвратительно, что нельзя устраивать такие припадки, и с тех пор они прекратились. Потом в семь лет, когда я неожи­данно увидела свою сестру в гробу, потом в восемь лет, когда брат часто пугал меня, изображая привидение в белых просты­нях, потом в девять лет, когда я увидела тетю в гробу, а у нее внезапно отвалилась нижняя челюсть.

По-видимому, травматические события, о которых она по­ведала мне, отвечая на вопрос о причинах ее пугливости, уже были выстроены в такой последовательности в ее памяти; ина­че она не смогла бы столь быстро собрать воедино эпизоды, относящиеся к разным периодам ее детства, в течение мимо­летной паузы между моим вопросом и ее ответом на него. Завершая рассказ об очередном эпизоде, она всякий раз начи­нает дрожать всем телом, лицо ее выражает ужас и страх, а под конец последнего рассказа она широко разевает рот и тяжело дышит. Через силу она выдавливает из себя слова, передающие ужасную суть происшествия, после чего черты ее лица становятся покойными.

Отвечая на мой вопрос, она подтверждает, что во время рассказа представляла все эти сцены весьма живо и во всех красках. По ее словам, она очень часто вспоминает об этих событиях и в последние дни снова вспоминала о них. И всякий раз, когда она об этом вспоминает, сцена предстает перед ней словно живая[23]. Теперь я понимаю, почему она столь часто за­водит разговор о случаях с животными и мертвецами. Моя терапия заключается в том, чтобы изгладить из ее памяти эти образы, дабы они не являлись ей снова. Для того, чтобы уси­лить внушение, я несколько раз провожу рукой по ее векам.

9-го мая, вечером. Она хорошо спала без дополнительного внушения, однако утром у нее заболел живот. Такие же боли появились у нее еще вчера в саду, где она засиделась с детьми. Она соглашается с тем, чтобы я ограничил время визитов де­тей двумя с половиной часами; на днях она корила себя за то, что оставила детей одних. Сегодня она выглядит несколько возбужденной, морщит лоб, цокает языком и говорит с запин­ками. Во время массажа она рассказывает нам о том, что гу­вернантка детей принесла ей этнографический атлас, и ее ужасно напугали иллюстрации, на которых изображены индей­цы, наряженные животными.

— Представьте себе, — если бы они были настоящими! (С ужасом.)

Когда она находится в состоянии гипноза, я спрашиваю, почему ее так напугали эти иллюстрации, ведь она уже пере­стала бояться животных. Она отвечает, что они напомнили ей о видениях, которые возникли у нее, когда умирал ее брат (ей тогда было девятнадцать лет). Я решаю пока приберечь эти воспоминания. Затем я спрашиваю ее, всегда ли она заикалась и когда у нее впервые появился этот тик (привычка странно цокать языком)[24]. По ее словам, заикаться она стала из-за бо­лезни, а тик появился у нее пять лет назад, после того как однажды, сидя у постели больной младшей дочери, она стара­лась сохранить полное спокойствие. Я пытаюсь ослабить зна­чение этого воспоминания, говорю, что с дочерью ничего не случилось, и т. д. Она отвечает, что тик появляется у нее вся­кий раз, когда она испытывает тревогу или ужас. Я внушаю ей, что вместо того чтобы бояться нарисованных индейцев, она должна показать иллюстрации мне и от всей души посмеяться над ними. Так она и поступает после пробуждения; она ищет атлас, спрашивает меня, не показывала ли она его мне, раскры­вает его на нужной странице и громко смеется над гротескны­ми фигурами, без единого намека на страх, со спокойным выражением лица. Неожиданно входит доктор Брейер в сопро­вождении домашнего врача. Она пугается и начинает цокать языком, поэтому оба посетителя поспешно покидают нас. Свое волнение она объясняет тем, что всякий раз, когда появляется домашний врач, ей становится неприятно.

В дальнейшем во время гипноза я устранил у нее боли в желудке с помощью поглаживаний и сказал, что, вопреки ее ожиданиям, после трапезы боли не возобновятся.

Вечером. Впервые она весела и словоохотлива, выказывает чувство юмора, которое я не ожидал обнаружить у этой серь­езной дамы, и от полноты чувств, вызванных тем, что состоя­ние ее улучшилось, потешается над врачом, лечившим ее преж­де меня. По ее словам, она уже давно собиралась отказаться от его услуг, но никак не могла выбрать подходящую форму для отказа, до тех пор пока случайная фраза доктора Брейера, который однажды наведался к ней, не указала ей верное на­правление. Заметив, что это признание меня удивило, она пу­гается и начинает яростно укорять себя за неприличный по­ступок, но мне, кажется, удается ее успокоить. Вопреки ее ожиданиям, боли в желудке не возникали.

Во время гипноза я расспрашиваю ее о других случаях, кото­рые до сих пор вызывают у нее страх. С такой же готовностью, как и в первый раз, она припоминает еще ряд подобных случаев, произошедших позднее в годы юности, и снова уверяет, что все эти сцены часто предстают перед ней как живые и во всех крас­ках. Когда ей было пятнадцать лет, она видела, как ее кузину отправляли в сумасшедший дом; она хотела было позвать на по­мощь, но не смогла и на целый день, до вечера, потеряла дар речи. Поскольку в бодрствующем состоянии она очень часто упомина­ет о сумасшедшем доме, я прерываю ее и расспрашиваю о дру­гих случаях, которые были связаны с душевнобольными людьми. Она рассказывает, что ее мать сама провела некоторое время в сумасшедшем доме. По ее словам, в их доме служила горничная, прежняя хозяйка которой долгое время пребывала в сумасшед­шем доме, и эта горничная имела обыкновение рассказывать ей жуткие истории о том, как больных там привязывают к стульям, принуждают повиноваться и т. п. Когда она об этом говорит, руки ее дрожат от страха, все это словно стоит у нее перед глазами. Я пытаюсь внести поправки в ее представления о сумасшедшем доме, внушаю ей, что впредь при упоминании о подобном заведе­нии она не будет воспринимать это на свой счет, и тут черты ее лица разглаживаются.

Она продолжает перечислять воспоминания, которые вну­шают ей ужас: однажды, когда ей было пятнадцать лет, она обнаружила, что ее мать лежит на полу, пораженная апоплекси­ческим ударом; мать прожила еще четыре года, а когда паци­ентке было уже девятнадцать лет, она однажды вернулась до­мой и нашла там мертвую мать с искаженным лицом. Развеять эти воспоминания мне довольно трудно, и после продолжитель­ного объяснения я уверяю ее, что эти образы впредь будут яв­ляться ей лишь в смутном и безжизненном виде. Далее она рас­сказывает о том, как в девятнадцатилетнем возрасте приподняла камень, увидела под ним жабу и потеряла из-за этого дар речи на несколько часов[25].

Во время этого гипнотического сеанса я убедился в том, что она помнит обо всем, что происходило в ходе предыдущего сеанса гипноза, между тем как в бодрствующем состоянии она ничего не помнила.

10-го мая, утром. Сегодня она впервые приняла ванну с отрубями вместо обычной теплой ванны. При встрече со мной она недовольно морщит лицо, пряча руки под шалью, и жалу­ется на озноб и боли. На расспросы о том, что с ней стряслось, она отвечает, что ей было неудобно сидеть в короткой ванне и от этого у нее появились боли. Во время массажа пациентка начинает говорить о том, что она все же страдает из-за того, что вчера выдала доктора Брейера; я утешаю ее благой ложью, уверяя, что знал обо всем с самого начала, и благодаря этому мне удается унять ее волнение (она перестает цокать языком, исчезает лицевая контрактура). Всякий раз, когда я делаю ей массаж, уже становится заметным мое влияние: она успокаи­вается, начинает выражаться яснее и безо всякого гипноза догадывается о причинах своего обычного дурного настроения. Да и сама беседа, которую она ведет со мной во время масса­жа, не столь непреднамеренна, как может показаться с перво­го взгляда; скорее, в ней полностью воспроизводятся воспоми­нания и свежие впечатления, полученные ею со времени нашего последнего разговора, и зачастую совершенно неожиданно возникают патогенные реминисценции, которые она сама ни с того ни с сего начинает отвергать. Она словно присвоила себе мой метод и пользуется на вид непринужденной и произволь­ной беседой как дополнением к гипнозу. Сегодня, к примеру, она заводит речь о своей семье и после всевозможных отступ­лений принимается за рассказ о своем кузене, туповатом чу­даке, которому с согласия его родителей удалили все зубы на одной стороне рта. Свой рассказ она сопровождает жестами, выражающими ужас, и многократными повторениями своей защитной формулы: «Не двигайтесь - молчите - не прика­сайтесь ко мне!». Затем черты ее лица разглаживаются и она веселеет. Так что ее поведение в бодрствующем состоянии все-таки продиктовано впечатлениями, полученными в сомнамбу­лическом трансе, хотя в бодрствующем состоянии она, каза­лось бы, не имеет о них никакого понятия.

Во время гипноза я снова спрашиваю, что ее опечалило, и получаю аналогичные ответы, хотя и в обратной последователь­ности: 1) ее вчерашняя болтливость, 2) боли, вызванные неудоб­ствами в ванне. Сегодня я спрашиваю, что означает фраза «не двигайтесь и т. д.». Она объясняет, что в тот момент, когда у нее появляются жуткие мысли, она опасается, что ход ее мыс­лей могут прервать, ибо тогда она окончательно запутается и ей станет еще хуже. Она произносит «не двигайтесь», поскольку ей кажется, что животные, образы которых являются ей в те моменты, когда она чувствует себя дурно, начинают оживать и набрасываются на нее, стоит кому-нибудь возле нее шевель­нуться; наконец, предостережение «не прикасайтесь ко мне» навеяно следующими событиями. Когда ее брат отравился морфином и бился в ужасных припадках (ей тогда было девят­надцать лет), он то и дело неожиданно кидался на нее; как-то раз один знакомый потерял рассудок прямо у них в гостях и внезапно схватил ее за руку (был и третий случай такого рода, который она не может припомнить поточнее); и наконец, ког­да ее малютка была больна (ей тогда было двадцать восемь лет), она в бреду так крепко сжала мать в объятиях, что та едва не задохнулась. Рассказ о четырех этих случаях — несмотря на значительную разницу во времени — она поторопилась уместить в одно предложение, расположив их друг за другом, слов­но они представляли собой одну сцену в четырех актах. Впро­чем, все ее рассказы о подобных сгруппированных травмах начинаются наречием «когда», а отдельные травматические фрагменты последовательно соединены союзом «и». Заметив, что защитная формула призвана впредь уберечь ее от подоб­ных событий, я унимаю ее страх с помощью внушения, и в дальнейшем я и впрямь не слышал от нее этой фразы.

Вечером она пребывает в хорошем расположении духа. Со смехом она рассказывает о том, что в саду ее напутала собач­ка, которая ее облаяла. Но лицо ее немного насуплено и замет­но душевное волнение, которое улеглось лишь после того, как она спросила, не задело ли меня замечание, сделанное ею ут­ром во время массажа, и получила от меня отрицательный ответ. Сегодня, после двухнедельного перерыва, у нее начались ре­гулы. Я обещаю ей упорядочить ритм цикла с помощью гипно­тического внушения и убеждаю ее во время гипноза, что ин­тервал впредь должен составлять двадцать восемь дней[26].

Затем, во время гипноза, я спрашиваю, помнит ли она, о чем только что рассказала мне, а сам тем временем намереваюсь довести до конца начатое накануне вечером. Однако она начи­нает повторять: «Не прикасайтесь ко мне», точно так же, как во время утреннего гипнотического сеанса. Следовательно, я опять подвожу ее ко вчерашней теме. Прежде я спрашивал, отчего она заикается, на что она отвечала: «Я не знаю»[27]. По­этому я и велел ей припомнить об этом к сегодняшнему сеансу гипноза. Так что сегодня она отвечает, не раздумывая, хотя сильно волнуется и с трудом выговаривает слова из-за спаз­мов: «Когда однажды понесли лошади, запряженные в коляс­ку, в которой сидели дети, и когда я в другой раз ехала с детьми по лесу в грозу и молния ударила в дерево прямо перед ло­шадьми и лошади со страху понесли, а я подумала: молчи, ина­че твой крик еще пуще напугает лошадей, и тогда кучеру их не сдержать, — вот с тех пор я и стала заикаться». Этот рассказ ее чрезвычайно взволновал; кроме того, я узнал от нее, что заикаться она стала сразу после первого случая, но вскоре заикание пропало и только после второго случая приобрело устойчивый характер. Изгладив из ее памяти эти яркие сцены, я предлагаю ей вообразить их еще раз. По-видимому, она ста­рается их припомнить, сохраняя спокойствие, и с этого момента начинает говорить в состоянии гипноза без единой спазмати­ческой запинки[28].

Поскольку мне кажется, что она расположена дать мне разъяснения, я снова спрашиваю, какие еще события в жизни напугали ее столь сильно, что у нее сохранились о них живей­шие воспоминания. В ответ она рассказывает сразу о несколь­ких случаях такого рода: когда она, спустя год после смерти матери, гостила у одной подруги-француженки, ее вместе с другой девушкой послали в соседнюю комнату за справочни­ком, и там она увидела, как с постели поднимается человек точно такой же наружности, что и тот, кого они только что покинули. Она оцепенела и стояла как вкопанная. Потом ей объяснили, что это была механическая кукла. Я объявляю это происшествие галлюцинацией, взывая к ее разуму, и черты ее лица разглаживаются.

Когда она ухаживала за больным братом, у того из-за мор­фина начались ужасные припадки, во время которых он пугал и хватал ее. Заметив, что она уже рассказывала об этом случае сегодня утром, и желая проверить, я спрашиваю, когда еще ее «хватали». Меня приятно удивляет то, что на этот раз она мед­лит с ответом и наконец неуверенно спрашивает: «Моя малютка?». Два других случая (см. выше) ей припомнить не удается. Значит, мой запрет подействовал, эти случаи изгладились из ее памяти. Она продолжает: когда она ухаживала за братом, из-за ширмы внезапно высунулось бледное лицо тети, которая пришла обратить его в католичество. Кажется, я нащупал ко­рень ее постоянного страха перед неожиданностями и спра­шиваю, когда еще происходило нечто подобное. Когда у них в доме гостил друг, он обожал тихонько прокрасться в комнату и неожиданно объявиться; когда умерла ее мать, она заболела и отправилась на курорт, а там одна душевнобольная по ошиб­ке несколько раз заходила ночью в ее комнату и подходила к ее постели; и наконец, когда она ехала в Аббацию, какой-то незнакомец четырежды распахивал дверь ее купе и всякий раз пристально смотрел на нее. Это вселило в нее такой ужас, что она позвала кондуктора.

Я стираю все эти воспоминания, бужу ее и заверяю, что нынешней ночью она будет спать хорошо, не преминув зара­нее внушить ей то же самое под воздействием гипноза. Об улучшении ее общего состояния свидетельствует то, что, по ее словам, она сегодня ничего не читала, и нынешняя жизнь на­поминает ей прекрасный сон, ведь обыкновенно из-за душев­ного волнения она не могла ни минуты усидеть без дела.

11 мая, утро. Сегодня назначена встреча с гинекологом док­тором Н., который должен осмотреть ее старшую дочь в связи с жалобами на недомогания во время месячных. Я застаю фрау Эмми в большом беспокойстве, которое, впрочем, не выража­ется столь резкими телодвижениями, как прежде; время от времени она вскрикивает: «Я боюсь, так боюсь, мне кажется, я умру». Чего же она боится, может быть, доктора Н.? Этого она не знает, просто боится. Во время гипнотического сеанса, ко­торый я провожу еще до прихода коллеги, она признается, что боится, как бы меня не задела брошенная ею вчера во время массажа фраза, которая кажется ей невежливой. Но прежде всего она боится всего нового, а значит, и нового доктора. Мне удается ее успокоить, и хотя она пару раз вздрагивает в при­сутствии доктора Н., в остальном держится хорошо, языком не цокает и говорит без запинок. Когда он уходит, я вновь погру­жаю ее в состояние гипноза, чтобы снять напряжение, кото­рое могло остаться после его визита, Она сама очень довольна своим поведением, возлагает большие надежды на лечение, и я пытаюсь доказать ей на этом примере, что бояться всего нового вовсе не обязательно, поскольку оно может принести и благо[29].

Вечером она очень оживлена, и беседа перед гипнозом по­могает ей развеять множество сомнений. Во время гипноза я спрашиваю, какое событие в жизни произвело на нее самое сильное впечатление и чаще всего всплывает у нее в памяти. Это событие - смерть ее мужа. Я прошу ее рассказать об этом подробнее, что она и делает, выказывая всем своим видом глу­бокое волнение, но языком не цокает и не заикается.

Когда в одном, очень полюбившемся обоим местечке на Ривьере они переходили через мост, у него случился сердеч­ный спазм, он внезапно упал, несколько минут лежал на зем­ле, не подавая признаков жизни, но затем пришел в себя и встал. Когда, вскоре после этого, она отходила от родов, лежа в по­стели с младенцем, муж, который завтракал за столиком возле ее постели и читал газету, резко поднялся, как-то странно на нее посмотрел, сделал несколько шагов и замертво рухнул на пол. Она вскочила с кровати; она слышала из соседней комна­ты, как вызванные врачи пытались вернуть его к жизни; но все было тщетно. После этого она продолжает: когда младшей до­чери было всего несколько недель от роду, она серьезно забо­лела и хворала шесть месяцев, между тем как сама пациентка слегла с жестокой лихорадкой; затем она начинает запальчиво перечислять в хронологической последовательности свои жа­лобы на младшую дочь с таким сердитым выражением лица, с каким обычно говорят о человеке, который до смерти надоел. По ее словам, дочь долгое время вела себя очень странно, по­стоянно кричала и не желала спать; когда у нее парализовало левую ногу, они почти разуверились в том, что ее можно вылечить; в четырехлетнем возрасте у нее начались видения; ходить и говорить она начала поздно, поэтому ее долгое время считали недоразвитой; по словам врачей, у нее было воспаление головного и спинного мозга, а то и похуже. Тут я преры­ваю ее, напоминаю ей о том, что сейчас этот же самый ребенок совершенно здоров, и стираю из ее памяти не только сами сцены, но и малейшие намеки на них, словно она при этом вообще не присутствовала, чтобы она не могла впредь вообра­жать эти печальные события. Я заверяю ее, что она избавится от изводящей ее привычки постоянно ожидать самого худше­го, а также от болей во всем теле, на которые она жаловалась только что, во время рассказа, после чего на протяжении не­скольких дней она не заводила об этом речь[30].

К моему удивлению, сразу после этого внушения она заво­дит речь о князе Л., чей побег из сумасшедшего дома был то­гда у всех на слуху, высказывает очередные соображения об ужасах, которые творятся в сумасшедших домах, где больным льют на голову ледяную воду, помещают их в какой-то аппарат и крутят в нем до тех пор, пока они не затихнут. Три дня на­зад, когда она впервые жаловалась, что боится сумасшедших домов, я прервал ее после первого рассказа о том, что больных там привязывают к креслу. Теперь я понимаю, что таким обра­зом ничего не добился и теперь мне придется выслушать все ее рассуждения до конца. Когда ее рассказ подходит к концу, я избавляю ее от новых мрачных фантазий, взываю к ее разу­му и убеждаю, что мне она может доверять больше, чем той глупой девице, от которой она услышала все эти жуткие россказни о порядках в сумасшедших домах. Я замечаю, что онавремя от времени заикается, пока излагает эти дополнитель­ные подробности, и снова спрашиваю ее, отчего она заикает­ся. В ответ - молчание.

- Вы не знаете?

- Нет.

- Почему же?

- Почему? Потому что мне нельзя. (Последнюю фразу она выкрикивает запальчиво и сердито.)

Я принимаю это высказывание за свидетельство успеха моего внушения, однако она требует, чтобы ее вывели из гипноти­ческого транса, и я выполняю это требование[31].

12 мая. Вопреки моим ожиданиям, спала она мало и плохо. Она сильно напугана, хотя это не выражается в виде привыч­ных телодвижений. Она не говорит о том, что с ней стряслось; лишь твердит, что у нее были дурные сны и эти образы до сих пор стоят у нее перед глазами.

- Как было бы ужасно, если бы это было явью.

Во время массажа ее удается немного расшевелить вопро­сами, она оживляется, рассказывает о той светской жизни, что ведет в своем вдовьем поместье на берегу Балтийского моря, о важных господах из ближайшего города, которых она имеет обык­новение приглашать к себе в гости, и т. п.

Гипноз. Она видела во сне нечто ужасное: ножки всех сту­льев и спинки всех кресел превратились в змей, какое-то чу­довище с клювом стервятника набросилось на нее и исклевало все ее тело, а следом за ним на нее накинулись и все остальные дикие звери и т. п. Сразу после этого она переходит к другому зоологическому бреду, но обособляет его, добавляя, что это случилось на самом деле (а не во сне). Когда она (как-то раз, в былые годы) захотела схватить клубок шерсти, тот оказался мышью и убежал, однажды во время прогулки на нее внезапно прыгнула большая жаба и т. д. Я убеждаюсь в том, что мой об­щий запрет пропал втуне и мне придется сгладить по отдельно­сти каждое впечатление, внушающее ей страх[32]. Затем что-то на­водит меня на мысль задать ей вопрос, почему и отчего у нее появились еще и боли в желудке. Мне кажется, что боли в же­лудке возникают у нее всякий раз во время приступов зоопсии. Она нехотя ответила, что она этого не знает. Я велел ей припом­нить об этом к завтрашнему дню. Тут она довольно угрюмо сказала, что вместо того чтобы расспрашивать ее, отчего воз­никло одно или другое, мне следовало бы выслушать то, что ей хочется рассказать. Я соглашаюсь, и она безо всякого вступле­ния продолжает: «Когда его вынесли, я не могла поверить, что он мертв». (Она снова рассказывает о своем муже, и теперь я убеждаюсь, что причиной ее дурного настроения являются мучи­тельные воспоминания об этой истории.) И потом она целых три года испытывала ненависть к ребенку, поскольку ей казалось, что она могла бы выходить мужа, если бы не лежала в кровати из-за ребенка. После смерти мужа на ее долю выпали лишь обиды и огорчения. Его родственники, которые всегда были настроены против их брака и испытывали раздражение из-за того, что они жили счастливо, будто бы распространяли слухи о том, что она его отравила, поэтому она собиралась обратиться в полицию⁶. С помощью одного гнусного крючкотвора родственники по­старались обвинить ее во всевозможных прегрешениях. Этот мерзавец разослал повсюду своих агентов, которые устроили на нее травлю, позаботился о том, чтобы в местных газетах появля­лись порочащие ее честь статьи, а затем посылал ей вырезки с этими статьями. Из-за этого она и стала бояться людей и испытывать ненависть ко всем незнакомцам. Выслушав увещевания, которые я вплетаю в ее рассказ, она заявляет, что ей полегчало.