Генри Резник Защитительная речь по делу Поэгли В.Ю.

Первое обстоятельство, к которому я привлекаю внимание суда, состоит в том, что рассматривается незаконно возбужденное дело. По общему правилу случаи оскорбления составляют дела частного обвинения. Предварительное расследование по ним не проводится и обвинительное заключение прокуратуры не составляется. Гражданин, посчитавший себя оскорбленным, обращается непосредственно в суд и сам поддерживает обвинение. Если потерпевший и обвиняемый примиряются, дело подлежит прекращению.

Право возбудить уголовное дело об оскорблении (часть 3-я статьи 27-й Уголовно-процессуального кодекса) предоставляется прокурору лишь в исключительных случаях. Для этого потерпевший в силу беспомощного состояния или зависимости от обвиняемого должен быть не в состоянии защищать свои интересы либо дело должно иметь особое общественное значение.

Что же произошло в данном случае?

Из постановления начальника управления по надзору за расследованием преступлений Генеральной прокуратуры г-на Киракозова невозможно узнать: на каком основании возбуждено настоящее уголовное дело и частное обвинение превращено в публичное? Постановление прокурорского генерала не мотивировано. Ссылка на часть 3-ю статьи 27-й Уголовно-процессуального кодекса в нем отсутствует. Остается только строить догадки. Беспомощное состояние Павла Грачева исключается. О зависимости министра обороны от журналиста говорить тоже не приходится. Значит, “особое общественное значение”?

Если это так, а, по всей видимости, это действительно так, то налицо попрание основополагающего конституционного принципа равенства граждан перед законом и судом. Оскорбление — преступление против личности, а не против должности. Оскорбленный министр ничем не отличается в правовом отношении, простите, от оскорбленного дворника. Потому что достоинство личности охраняется независимо от занимаемого кресла.

Никакой высокий служебный статус, никакая сановная должность не добавляют гражданину прав и свобод и неспособны придать делу об оскорблении особое общественное значение. Поэтому возбуждение уголовного дела Генеральной прокуратурой незаконно, а следовательно, незаконно и все предварительное следствие, незаконно преобразование частного обвинения в публичное. Имеется безусловное основание для возврата дела прокуратуре в связи с грубейшим нарушением Уголовно-процессуального кодекса.

Второе существенное обстоятельство: на скамье подсудимых находится человек, в отношении которого и по факту написания статьи которым уголовное дело не возбуждалось. В постановлении о возбуждении дела фигурирует фамилия не “Поэгли”, а “Пэгли”. Это не крючкотворство, не мелочное цепляние адвоката Резника. Искажение фамилии автора статьи “Паша-Мерседес” в постановлении о возбуждении дела — свидетельство редкостного произвола, учиненного Генеральной прокуратурой.

Существует законный порядок приема заявлений граждан о преступлениях. Заявления подаются на приеме дежурному прокурору. В соответствии со статьей 110-й Уголовно-процессуального кодекса составляется протокол, куда, в частности, заносится отметка о том, что заявителю разъяснена ответственность за заведомо ложный донос. Протокол подписывается заявителем и должностным лицом прокуратуры, принявшим заявление. Затем изучаются представленные заявителем материалы, в нашем случае — эта статья, и, если усматриваются признаки преступления, возбуждается дело.

Сказать, что этот порядок был нарушен, — значит, ничего не сказать. Закон просто отставили в сторону. 20 октября 1994 года публикуется статья Вадима Поэгли “Паша-Мерседес”. 20 же числа заявление Грачева оказывается на столе у исполняющего обязанности Генерального прокурора России Алексея Ильюшенко, который вообще не ведет приема заявлений о нарушениях, 20-го же числа накладывается резолюция: “Гайданову. Возбудите дело и проведите расследование силами следственного аппарата Генпрокуратуры”. На следующий день появляется постановление Киракозова, содержащее глубокомысленный текст: “Установлено, что статья опубликована за подписью В. Поэгли”.

Так вот, искажение фамилии журналиста в киракозовском постановлении — не ошибка и не опечатка. Дело в том, что фамилия эта искажена в заявлении Грачева. Никаких сомнений нет: ни Ильюшенко, ни Гайданов, ни Киракозов статью Вадима Поэгли не читали. А прочли бы — хоть увидели бы, как пишется фамилия автора публикации. А так: в заявлении “Пэгли” и в постановлении "Пэгли”...

О каком престиже Генпрокуратуры в обществе можно говорить при таких порядках, при таком надругательстве над законом, при такой бессовестности? Беззаконие продолжается при расследовании. Дело возбуждено по статье 131-й части 2-й Уголовного кодекса — “Оскорбление в средстве массовой информации”. Оскорбление закон определяет как “умышленное унижение чести и достоинства личности, выраженное в неприличной форме”. Есть текст закона. Есть текст статьи. Их нужно сопоставить и определить, нарушен уголовный закон или нет. Иными словами, по сути дело в расследовании не нуждается. Разве что нужно удостовериться: существует в действительности журналист Поэгли, не псевдоним ли это? Двух-трехдневная задача для рядового следователя районной прокуратуры.

Но Генеральная прокуратура не рискует спустить дело не только в район, но даже в прокуратуру Москвы. Расследует дело сама, причем создает в своих недрах следственную группу, в которой за три (?!) месяца следствия перебывало 7 (семь —?!) следственных работников: начальник отдела, старший следователь по особо важным делам, три следователя по особо важным делам, два старших следователя. Перед ними была поставлена задача раскрыть страшную тайну: прилично или неприлично обошелся журналист Поэгли в своей публикации с министром обороны.

Обвинительное заключение и речь прокурора показывают: тайна сия велика есть для прокуратуры и поныне. На предварительном следствии был подменен предмет доказывания: мощная следственная группа пыталась доказать, что Поэгли не оскорбил, а оболгал Грачева. Цель изначально негодная. Ибо публикация на 95 процентов состоит из документов следственного производства о коррупции в Западной группе войск.

Пытаться говорить сейчас о том, что нужно было проверить подлинность поступивших в редакцию “МК” материалов, не спешить их публиковать, бессмысленно. Неопровержимо установлено: все документы подлинные. И протокол допроса министра, и протоколы допросов его подчиненных, и соглашения между управлением по реализации имущества ЗГВ и испанской фирмой “Трансидер”, и справка следователя Атмоньева. Все эти материалы расследования, проводимого в конце 1992 года — начале 1993 года, были, казалось, надежно похоронены где-то в архиве Генпрокуратуры. Публикация журналиста Поэгли их реанимировала.

Руководство Генеральной прокуратуры было поставлено перед необходимостью дать им правовую оценку и оценку эту доверили дать начальнику отдела Генпрокуратуры Евгению Ильченко. Тому самому, кто расследовал дело об оскорблении. Факты исказить было невозможно. О них следственные материалы не говорили, кричали: целевые деньги, выделенные правительством постановлениями и приказами Министерства обороны для обустройства семей военнослужащих ЗГВ, выводимых из Германии, незаконно расходуются на покупку двух “Мерседесов” — один становится персональной машиной министра обороны, другой отводится для приемов иностранных делегаций. Правонарушение налицо. Но какое? Административное или уголовное? “Уголовное” — делает категорический вывод в своей справке следователь Атмоньев — “совершено преступление, предусмотренное пунктом ”а” статьи 260-й Уголовного кодекса — “злоупотребление начальника или должностного лица властью или служебным положением”. “Уголовное” — разделяет этот вывод в своей статье, публикуя справку Атмоньева, журналист Поэгли. “Нет, не уголовное. Незаконная покупка “Мерседесов” всего лишь дисциплинарный поступок, финансовое нарушение", — пишет в своем постановлении Ильченко.

Отличие финансового нарушения от уголовно наказуемого злоупотребления определяется наличием или отсутствием корыстной или иной личной заинтересованности, а равно причинением существенного вреда. Ильченко что — издевается, когда не дрогнувшей, а может, и дрожащей, рукой выводит: “Нет со стороны должностных лиц Министерства обороны никакой личной заинтересованности в покупке “Мерседесов”, не причинила переброска денег государству никакого вреда”? Защита посчитала: стоимость двух “Мерседесов” — это цена двух шестнадцатиквартиных домов. Их должны были построить для 32-х офицерских семей в 1993 году. Может быть, будут построены в 1996 году или уже построены в нынешнем, 1995-м году: благодаря публикации Вадима Поэгли деньги, потраченные на “Мерседесы”, возвращены в целевой строительный бюджет. Значит, не было нанесено вреда “военнослужащим, ютящимся в общагах и снимающим за свою мизерную зарплату углы”, как пишет обвиняемый журналист Поэгли и с чем согласился в судебном процессе признанный Генпрокуратурой потерпевшим министр Грачев; значит, говоря житейским языком, не были обворованы 32 офицерские семьи, не нанесен моральный вред Министерству обороны, не дискредитировано государство?

Здесь, в судебном заседании, Грачев, отвечая на вопросы защиты, признал: “Да, “Мерседесы” куплены по моей инициативе, по моему указанию. Я знал о том, что они приобретены в нарушение действующих нормативных актов. Один “Мерседес” стал моей персональной служебной машиной”. Не скрывал Грачев этих обстоятельств и на допросе у следователя Исаенко, чей протокол опубликован в статье Вадима Поэгли.

Однако, Ильченко не только посчитал, что личной заинтересованности в незаконном приобретении “Мерседеса” у министра не было. В постановлении о прекращении уголовного дела фамилия Грачева вообще не упоминается. “Мерседесы” приобретались как бы независимо от министра, помимо него. Генеральная прокуратура переусердствовала, стремясь защитить министра обороны от самого себя. Постановление, прекращающее дело о “Мерседесах”, — ярчайший пример раболепия и лизоблюдства прокурорских чиновников, любыми путями отмывающих сановных вельмож от ими же признаваемых нарушений. После предания гласности следственных материалов в статье “Паша-Мерседес” государственный муж с сознанием чести и с развитым чувством собственного достоинства подает не заявление в прокуратуру, он подает в отставку.

Итак, ни в чем не покривил Вадим Поэгли против истины, нигде не исказил факты, публикуя принесенные в газету ксерокопии следственных материалов. Все, буквально все сведения, содержащиеся в статье, соответствуют действительности. Но суть в том, что вся часть моей речи, посвященная доказыванию истинности фактической стороны статьи Вадима Поэгли, была в значительной степени вынужденной той конструкцией обвинения, какую выдвинула Генеральная прокуратура против журналиста. Конструкция эта имеет мало общего с тем, что понимает закон под составом уголовно наказуемого оскорбления.

Ваша честь! Колоссальная нагрузка, с которой вам, как и всем нашим судьям, приходится работать, скорее всего, препятствует регулярному чтению газет м просмотру телевизионных программ. Но все же вы, видимо, обратили внимание на то, как освещался наш процесс в средствах массовой информации, и досадливо морщились, слушая или читая, что в Пресненском суде, оказывается, рассматривается дело по иску Павла Грачева к Вадиму Поэгли. Не далее как вчера один из самых образованных и тонких тележурналистов Леонид Парфенов объявил телезрителям о том, что мы слушали дело о клевете.

Простим журналистам их юридическую некомпетентность. Но когда работники Генпрокуратуры не в состоянии отличить оскорбление от клеветы, а клевету от гражданского деликта — распространения порочащих репутацию сведений, — в пору отчаяться. Защищая Вадима Поэгли от незаконного обвинения, я обвиняю Генеральную прокуратуру в редкостном непрофессионализме. В обвинительной речи прокурора отсутствовал юридический анализ статьи 131-й Уголовного кодекса, суд так и не услышал от моего процессуального противника, в чем же все-таки заключается уголовно наказуемое оскорбление. Такое умолчание не случайно.

Прокурор связан формулой обвинения, содержащейся в обвинительном заключении. Юридический анализ эту форму враз разрушил бы, неминуемо повлек бы отказ от обвинения. Обвинение, предъявленное Вадиму Поэгли, не конкретизировано. Так и непонятно, в чем же состоит неприличная форма употребляемых в статье выражений. Против такого обвинения невозможно защищаться. Неприличными следствие считает такие случаи, когда лицо называют преступником при отсутствии на этот счет следственных и судебных решений. Большая часть речи государственного обвинителя была посвящена тому, что Поэгли не имел права в отсутствие обвинительного судебного приговора называть министра обороны “вором”. Однако соответствие действительности сообщаемой информации имеет значение для состава клеветы, но никак не оскорбления. При оскорблении наказуема сама неприличная форма, непристойное обращение обвиняемого с потерпевшим.

С фактической стороны произведенная в неприличной форме оценка личности может быть и правдивой. В комментарии к Уголовному кодексу, который я держу в руке, приводятся два случая из практики Верховного Суда Российской федерации. В первом случае было признано оскорблением, когда один сослуживец назвал другого “дураком”. Хотя в судебном заседании было установлено, что потерпевший действительно не очень умен. Во втором Президиум Верховного суда не признал оскорблением характеристику “подхалим”, констатировав, что в этом слове нет ничего неприличного.

В теории уголовного права и судебной практике обще признано, что неприличную форму составляют выражения, которые до недавнего времени называли нецензурными, а сейчас именуются ненормативной лексикой, ругательства, брань, непристойные действия и жесты. Я склонен вслед за некоторыми криминалистами считать неприличными и такие выражения, которые дают обобщенную негативную оценку личности вне связи с конкретными поступками. Но ничего подобного в деле Поэгли нет. Потерпевший заявил в судебном процессе: считаю неприличным употребление в подзаголовке слова “вор”, поскольку таковым никогда судом не признавался.

Задаю вопрос: а если бы признавался, если бы осуждался, значит, слово из неприличного мигом превратится в приличное? Легко заметить разницу между двумя рядами слов. В одном — такие, как “мерзавец”, “негодяй”, “подлец”, “гаденыш” (последнее слово входит, как известно, в лексикон потерпевшего), “свинья”, “продажная шкура” и т. п. Они не информируют о фактах, касающихся потерпевшего, а в циничной клеймящей форме дают оценку его качествам и активно унижают достоинство личности. В другом ряду — слова “преступник, “взяточник”, “расхититель”, “коррупционер”, “вор” и т. д. Они указывают на совершение потерпевшим конкретных позорных поступков. Ставшую крылатой цитату братьев Вайнеров “Вор должен сидеть в тюрьме” Поэгли использовал в подзаголовке своей статьи для информации о Грачеве как о должностном лице, совершившем преступление по службе. В русском языке слово “вор” употребляется, как известно, в двух значениях: узком — для обозначения человека, который что-то своровал, и широком — как вообще любого нарушителя закона. Предложив вопреки закону формулу оскорбления как названия потерпевшего лицом, совершившим преступление, Генеральная прокуратура, видимо, не отдает отчета в том, сколь губительно отразится подобная ситуация на судебной практике. В гражданском суде рассматриваются сотни исков о защите чести, достоинства и деловой репутации. Едва ли половина таких споров связана с тем, что человека назвали преступником, вором, взяточником, расхитителем и т. п.

Теперь, следуя логике обвинительного заключения, все эти дела должны переместиться из гражданского суда в уголовный. Поэтому в выступлении прокурора мы так и не услышали, в чем же все-таки выражается неприличная форма заголовка статьи: слове “вор”, обращении “Павел Сергеевич, вы выйдете из тюрьмы совсем молодым”? Вы слышали ответ потерпевшего на вопрос защиты: “Если бы заголовок “Паша-Мерседес” был у статьи иного содержания, посвященной страстному автомобилисту Грачеву, который предпочитает всем маркам “Мерседес”, вы бы на это обиделись?” “Нет”, — ответил министр. Есть определенная закономерность восприятия человека. Сам облик Павла Сергеевича, его простецкий вид, без всякой иронии открытая белозубая улыбка так располагают к именам “Паша, Павлик, Павлуша”. Уменьшительно-ласкательные от “Павел”. Что же здесь оскорбительного? Нередко журналисты называют по имени “Боря” нашего президента. Ельцин дает основания для этого своими запанибратскими манерами, от которых он не отходит даже в общении с главами иностранных государств. Но я никогда не встречал, чтобы нашего премьер-министра кто-то назвал “Витей”. Сам облик Черномырдина вступил бы в явное противоречие с таким обращением. Мне кажется, даже родители премьера никогда не называли сына Витей, а с самого рождения Виктором Степановичем.

Генпрокуратура пребывает во власти каких-то партийных криминальных стереотипов, называя заголовок статьи кличкой. Клички заменяют подлинные имена у профессиональных революционеров и преступников. В статье нет ни единого обращения к министру обороны по какому-либо прозвищу вместо подлинного имени. У всех государств бывают периоды, когда власть, говоря словами поэта, становится “отвратительной как руки брадобрея”. Чем отвратительнее власть, чем наглее и бесцеремоннее она лапает физиономию общества, тем более раздражительной и обидчивой становится. Тем больше жаждет любви и настаивает на соблюдении каких-то приличий.

С заявлением в Генпрокуратуру обратился человек, с чьим именем связаны похороны военных реформ, причастный к развязыванию кровавой бойни в Чечне, человек, который запятнал себя кощунственной фразой о “мальчиках, которые умирают в Чечне с улыбкой на устах”.

Ваша честь! Никакие изменения политического климата не должны влиять на температуру зала судебного заседания. Ваше решение по делу должен определять только закон. Конечно, у суда есть более простой выход: возвратить дело прокуратуре в связи с нарушениями закона, выявленными защитой. Но я не прошу вас об этом. Судебное разбирательство по делу состоялось. В его ходе виновность подсудимого доказана не была. Я прошу оправдать Вадима Поэгли за отсутствием в его действиях состава преступления. Непристойно журналист Вадим Поэгли с министром Павлом Грачевым не обошелся. Прошу также вынести частное определение в адрес Генеральной прокуратуры Российской Федерации в связи с грубейшими нарушениями закона, допущенными при возбуждении и расследовании уголовного дела.