Глава 26. Гэрехем ронал абено 23 страница

Окончилось время хвалебных од подхалимов. На «торжище» - кафедру, с которой произносились речи, вышел Менаптех:

- О, Ионнель, чей цвет прогонит тьму.

Ты так красива и лицом и станом,

И нет жемчужин драгоценней в этих землях.

Но власть, - «Павлин» сложил руки у груди, – не участь женщин нежных, но мужчин

Их твердость, ум, и мыслесклад подходят лучше к трону.

 

- О, Менаптех, - Ионнель встала, в голосе сквозила усмешка.

Из недр ведь женщины рождается мужчина?

Иль, догадаюсь – Вы – дитя богов?

Не знающее жизни в мире бренном,

Мужчин желающее лишь превозносить.

Не потрудились Вы открыть глаза

И изучить пример властительниц прекрасных,

Чей ум и твердость, мыслесклад и воля

Не меньше их чудеснейшей красы.

 

Менаптех снисходительно улыбнулся:

- Царицы те не строили ведь царств,

Они вели дела отцов и дедов.

А создавать сложней, чем сохранять,

Сей путь непрост, опасен, неизведан.

Какой вы нам оставите залог

Успеха вашего и мудрости и знанья,

Чтобы увидеть землю во красе даров,

А не в низах разрушенного первозданья.

 

Ионнель приготовила ответ. В своём закрытом садике Менаптех год назад построил небольшую купальню из черного оникса. Гордость властителя, в которую он допускал наложниц – и то, лишь единожды, после чего девушка лишалась языка, или убивалась. Дарилион успел донести царице про эту маленькую «слабость» и даже в подробности описал устройство купальни – хотя советник яро противился любым мыслям о постройке подобной. В зале началось смущенное волнение – вельможи перешептывались. А Ионнель увидела то, о чём намекал Марсель.

- Великий Менаптех, достоин должен быть

своих отцов и дедов каждый управитель.

И что певцы, что лицедеи, что актеры?

Искусство их приятно, безусловно,

но вижу, требуешь ты больше явных дел.

Хочу в знаменье Царства я построить

фонтан для услажденья взора горожан

– из оникса, чернее ночи цветом,

сиять он будет в площади центральной

– где кончил ты, там я начну.

Ещё, скажу о настоящем. Знаю я, что одеяние всегда

о человеке говорит немало

– кто конюх, кто прислужник, а кто царь.

Хоть я и не сужу по одеянью

– и трапезу делить могу и с нищим.

Останься же, прими ты чашу счастья,

ходи средь нас, чтобы увидел каждый,

как одевается великий Менаптех.

Так выпьем же вина за Третье Царство!

 

Зал воротился к столам. Довольный властитель, посчитав тираду царицы признанием подчинения, самодовольно принял чашу от царицы, а когда повернулся - побледнел и, дрожа от возмущения, вошёл в среду пирующих. Все столы были устланы скатертями такого же цвета и узора, как платье Менаптеха. Среди людей пошла волна плохо сдерживаемого смеха. Даже костюмы виночерпиев до мельчайших деталей повторяли платье Менаптеха – от покроя, до гравировки на деревянных и бронзовых пуговках. Это была победа Ионнель.

К царице подошёл Одар, встал за кафедру. Пирующие, как по знаку, утихли. Все будто позабыли про униженного правителя, дивясь легендарному чародею.

- Вы знаете меня, – голос волшебника пленял глубиной и силой. – Нет здесь царя, лорда, князя, или вождя, который не предложил бы мне покров. И каждый остался без ответа. Кроме одного.

Одар повернулся к Ионнель, припал на одно колено:

- Царица. Я принимаю твоё предложение. Отныне мой цирк будет давать представления под твоими знамёнами и где бы мы ни оказались – везде будет сказано о величии царицы Ионнель и славе Веллоэнса Прекрасного. Пусть Павол останется при вас – он не находит места в наших представлениях, а при дворе пригодятся такой просвещённый ум, пламенное сердце и острый язык.

- Благодарю вас, великий Одар. – Царица сделала реверанс. – Ваше согласие – честь для Царства и добрый знак для меня.

Пиршество продолжилось. Ионнель испытывала радость от великих побед – да, для сегодняшнего дня это были великие победы и, одновременно была смущена и напугана. Конечно, с нею верная Энталла, а теперь и опытный Марсель, знающий Павол и великий Одар, но трагедия с Дарилионом выбивала из себя.

Погруженная в мысли, она слишком поздно заметила, как к ней подошёл Менаптех. Разгневанный правитель плеснул в неё из чаши. Лицо обожгло и мир погрузился в темноту.